Возглавлял Станцию социолог Леонтий Нага, тоже из учеников Крона Квамы и школьный приятель Мишеля Хаяси. Экспедициями к инопланетянам чаще других руководят астросоциологи; это, так сказать, их хлеб. С нами Нага беседовал довольно сдержанно, но с Мишелем разоткровенничался. Он уже третий год на Харене-2, составил подробное описание местных обычаев, быта, взаимоотношений, планы работ, через полгода кончается его командировка — преемнику будет вручён солидный материал. Солидный не значит надёжный, надёжности в общении с харенами нет. Они похожи на муравьёв, и жизнь среди них как в муравейнике — не знаешь, что в следующую минуту: то ли равнодушно будут сновать вокруг, то ли кинутся на тебя. Хаяси он признался:

— Дотяну ли оставшиеся полгода? После гибели Манучара Баркая и Глеба Науманна каждый ждёт такой же участи. Смирные же были ребята, и мысли не имели провоцировать харенов, а на тех вдруг нахлынуло бешенство. Посмотри записи команд погибших: не то что для ярости — нет повода для малейшего недовольства!

— Ты сказал — жизнь в муравейнике, но описываешь, скорей, сумасшедший дом с внезапными вспышками массового безумия, — заметил Хаяси.

— Похоже на сумасшедший дом, — мрачно согласился Нага.

Он выдал нам особые скафандры, лёгкие, специально для местных условий, взамен наших всепоисковых. Бродить в такой одежде удовольствие. Мы сразу совершили вылазку наружу. Грунт напоминал наш земной песок, зелени не было, неподалёку от Станции Космопомощи вздымалась невысокая гряда холмов, в тонко-вишнёвом небе катилась жёлтая Харена. Радости планета не порождала, отвращения не вызывала. У холмов землеройная машина била вертикальную шахту к линзе твёрдого аммиака, найденной в глубине. Вращающийся бур веером выбрасывал грунт. Здесь мы увидели харенов. Одни проворно уносили вынутую землю, другие прокладывали от машины канал к котловану, в него должен был хлынуть из недр быстро тающий аммиак. Мне харены почудились скорее гигантскими многоножками, а не муравьями, а когда кто-то вставал, виделась схожесть и с человеком. Поднимались на задние ноги они перед полётом. Зрелище было интересное. Харен выпрямлялся во весь рост, тонкая талия разбухала, грудь превращалась в бочку, он медленно отрывался от грунта, на высоте вдруг чудовищно утолщался и пулей взмывал в небо.

— Работают они хорошо, — сказал я оператору машины, рыжебородому, рыжеглазому великану, ловко манипулирующему рычагами и кнопками и покрикивающему время от времени на землекопов.

— Отлично работают! Но в этом ли суть? — ответил он и выразительно покривился, показывая, что мог бы и нехорошее сказать о подсобниках, но боится, что до них дойдёт его критика.

— Разве они понимают, когда вы кричите? Ведь у харенов нет речи.

— Нет, конечно. Ни речи, ни бесед, ни развлечений, ни отдыха, ни искусства. Работают, и только. Дешифратор в моем скафандре доносит им мои мысли, а кричу я для себя, не привык командовать без слов. — Он невесело ухмыльнулся и снова стал распоряжаться.

Харены с таким рвением выполняли его приказы, что нашим землекопам можно бы поучиться.

На «Икаре» я пошёл в механическую лабораторию. Гюнтер и Алексей возились с приборчиком, измеряющим силу взгляда: то один, то другой таращились на туманный экранчик — приёмник взгляда, а перо на самописце рисовало всплески выдавленного из себя «зрительного импульса». Удивительное умение восьмируких астронавтов превращать глаза в орудия управления так захватило обоих астроинженеров, что они решили поэкспериментировать со своим зрением.

— Сколько же киловатт в вашем взгляде? — поинтересовался я.

— Если бы киловатты! — Гюнтер вздохнул. — Но около микроватта в зрительном импульсе в одну сотую секунды уже получалось.

Он ужасно вытаращился на экранчик. Поймав такой свирепый взгляд, любой человек в испуге отскочил бы подальше — перо лениво начертило небольшую стрелку вверх.

— Я подключал к Гюнтеру попеременно аккумуляторы и лейденские банки, — порадовал меня Алексей. — Сила взгляда увеличивается ощутительно. Хочешь посмотреть? Подготовка займёт минут десять.

— И десяти секунд не буду тратить. Вот что, друзья. Взглядомеры — ваше вольное занятие, запрещать не смею. Но сейчас у нас иные задания.

Поскольку Нага не предложил плана исследований, а самому мне ничего в голову не приходило, я разрешил вольный поиск: практически простое блуждание по планете. «Худший вариант из возможных», — деловито характеризовала его Елена, но, впрочем, вариантов получше сама не нашла. Впоследствии много говорили и о моей выдающейся интуиции, и о том, что из множества разных путей я сразу увидел единственно правильный. Все это преувеличения, поверьте. Не было сверхъестественного озарения, а если получилось удачно, то это игра обстоятельств.

Вот так мы и стали слоняться по планете — скорей туристами, чем поисковиками. День в прогулках, второй, третий, а дни на Харене-2 ровно в два раза длинней земных. Любуемся скучным пейзажем, присматриваемся к харенам, осторожно заговариваем, то есть задаём через шифраторы мысленно простейшие вопросы, получаем такие же мысленные простейшие ответы. Вечером проверяем записи — естественно, ничего существенного. Гюнтер хмурится, у него интереснейшая работа в лаборатории, а я не даю кончить. Елена выразительно пожимает плечами, Хаяси молчит, а Иван от зевоты едва не выворачивает скулы. Остальные из вежливости соглашаются, что надо ещё пофланировать по песку. Как-то вечером Иван взмолился: дайте выходной, он устал, он хочет поваляться в постели и вообще у него скоро зловеще подскочит температура от общения с харенами. В зловещую температуру я не поверил, выходного не дал, Иван утром уныло поплёлся по холмам. Этот день оказался решающим.

В середине дня мы на часок возвращались на «Икар», ошвартовавшийся возле станции Космопомощи, отдыхали, делились впечатлениями. В тот день все появились в салоне в полдень, один Иван отсутствовал. Это никого не беспокоило: он был из породы зевак — смерть любил бесцельные блуждания. Вероятно, и сейчас, сбежав от харенов, повалился где-нибудь на грунт, озирает серые холмы и светло-вишнёвое небо и предаётся столь же бесформенным, как и местный пейзаж, мечтаньицам. Спокойствие наше рассеял появившийся на экране перепуганный Нага:

— На Харене волнение! Они пошли на Ивана!

Михайловский мгновенно дал выход на Ивана. На экране вспыхнул холм, на вершине его валялся Иван с блаженно устремлённым вверх лицом, с закрытыми глазами — он кейфовал, не подозревая, что совершается. У подножия бурлила рыжая масса — харены чаще рыжего, иногда чёрного цвета. Их становилось все больше, они извивались, крутились, вскакивали один на другого — в общем, неистовствовали. Нага, теряя самообладание, умолял:

— Арн, они через две—три минуты ринутся наверх, у меня нет возможности отогнать их, кроме физического истребления, а на это я никогда не пойду! Спасайте его, спасайте сами, пока не поздно!

Ему легко было кричать: «Спасайте сами!». А что мы могли сделать на отдалении, кроме как воспользоваться охранными полями, а их фокусирование на холме неизбежно искалечит кишащих там харенов. Я бросился наружу. Фома, на редкость хладнокровная голова, в трудные минуты отчаянно быстр. Я лишь высунул ногу — авиетка уже покачивалась у люка. Все остальное заняло не больше минуты. Рухнув на вершину, я пнул Ивана ногой, он вскочил, и тут до него дошёл «кошмар ситуации», как он потом написал в рапорте. Именно в эту минуту харены начали нападение.

Они ползли по склонам сплошной массой, дешифратор доносил до нас яростный вопль: «Убить опасника! Убить опасника!». Иван прыгнул в авиетку, отпихнул троих, вцепившихся в него, с силой рванул меня к себе. Но я видел, что на меня никто не покушается, расправиться жаждут только с ним, потому крикнул, чтобы он поскорей удирал, — я как-нибудь обойдусь. Он не решился меня оставить. В это время от «Икара» пошла вторая авиетка — с Петром. Иван захлопнул дверь в момент, когда его уже пытались оттуда извлечь разъярённые харены. Одного я оттащил, ещё двоих он сам оттолкнул. Пётр выскочил мне на помощь, но на меня по-прежнему никто не нападал. Петра тоже не трогали. Харены, взлетая, пустились догонять Ивана. Они пикировали на авиетку сверху, бросались навстречу, он летел в толчее рыжих тел — и так неторопливо, что я встревожился, в порядке ли двигатель. Он по передатчику успокоил: с двигателем порядок, но помешавшиеся бестии так остервенело сталкиваются с авиеткой, что многие получают повреждения, а увеличь он скорость, вниз посыплются не травмированные, а трупы. Преследователей все прибывало, Иван все сбрасывал скорость, чтобы никого не поранить, мы с Петром плелись позади зрителями, а не участниками — нас продолжали игнорировать. И мы ещё не добрались до «Икара», как вокруг звездолёта кишело месиво копошащихся, возбуждённо летающих харенов. Опасаясь, чтобы кто-нибудь не проник на корабль, трое — Гюнтер, Мишель и Алексей — отталкивали от люка самых настырных. Иван влетел внутрь, за ним мы с Петром. Люк задраили.

— Говори теперь, Иван, какого шута ты привёл в неистовство все местное общество? — приказал я.

Одного взгляда на его растерянное лицо было достаточно, чтобы поверить в ответ:

— Арн, честное слово, я ничего не делал, просто отдыхал!

— Итак, мы имеем новый факт: ничего не делать, иначе — просто отдыхать на Харене по местным законам преступление, — язвительно прокомментировал Хаяси.

А Елена деловито поинтересовалась:

— В чем конкретно выразилось Иванове ничегонеделание?

— По корабельным законам ничегонеделание, равно как и непредусмотренный отдых во время поиска, — проступок. Выношу тебе за это одно выговор, — постановил я.

На корабль прибыл Нага. Он поздравил со спасением от смертельной опасности одного члена экипажа и попросил поскорей разобраться в происшествии. Волнение не утихает. Все работы прекращены, харены летят и бегут к «Икару», требуя наказания нового «государственного опасника». Объяснений нет, кроме яростного обвинения: «Опасник!».

— Голова кружится! — устало сказал Нага. — Так надеялся, что распутаете загадки, а взамен — чуть не восстание… Возьмите дневник событий, зарегистрированных на Станции. Точность — до одной минуты.

На обзорном экране было видно, что руководитель Станции Космопомощи отнюдь не сгущает тревогу: толпа у «Икара» все прибывала, все исступлённей становились прыжки, полёты и беготня.

— Нага, передайте по своим каналам населению, что преступление срочно расследуется, а когда расследование закончится, преступника, или, по-местному, опасника, накажут по всей строгости наших межзвёздных законов. К вечеру приговор огласим.

Не знаю, поверили ли Наге, но вскоре возбуждение у звездолёта порядком утихло. Впрочем, толпа не поредела и работы не возобновились. Харены, осадив «Икар» лагерем, ожидали возвещённого приговора. Не было сомнений, что буйство вспыхнет вновь, если приговор сочтут слишком мягким.

— Итак, начинаем расследование и выносим приговор, — сказал я. Иван попытался было снова доказывать, что ничего предосудительного не делал, но я оборвал его: — Дело не в том, что ты сам считаешь предосудительным, а что нет. Нас интересует, какое злодеяние обнаружило местное население в твоём невинном ничегонеделании.

Гюнтер подал на экран запись действий и мыслей Ивана. Утро шло как утро, Иван ходил по стройплощадке, задавал харенам деловые вопросы, получал деловые ответы, оплошностей не было, открытий не совершилось, К полудню он взобрался на вершину холма и предался лицезрению окрестностей. Именно в это время автомат на Станции зафиксировал первые признаки беспокойства у харенов. Пейзаж был тускл и безрадостен, Иван стал мысленно его оживлять, фантазия постепенно разыгрывалась, он глядел на песчаную равнину с её серыми холмами, воображение преобразило её, она стала почти красивой: жёлтая звезда превратилась в белую, небо из светло-красноватого — в голубое, на холмах появилась зелень, яркие цветы, высокие деревья, аммиачный ручеёк обернулся горной речкой, мы увидели блеск стремящейся вниз воды, шум её волн… По небу проплывали белые облака — сроду их не бывало на Харене. И, погруженный в свои видения, Иван забыл и о харенах, и об «Икаре», лишь мой удар ногой мигом стёр в его мозгу фантастические картины. Следующие записи мыслей — да и действия — полностью отвечали реальности.

— Я замечтался, ребята, — смущённо оправдывался Иван. — Так, знаете, хотелось отвлечься!

— Надо было отключить предварительно дешифратор, — сказала Анна. — В этом вся твоя вина. Ты напрасно посвятил туземцев в свои мечтания.

Елена не преминула построить логическую цепочку:

— Возмущение харенов вызвали мысли Ивана, в действиях не было криминала. Но в мыслях были только мечтательные картинки. Стало быть, они и есть причина волнений. Иначе говоря, на Харене мечтать опасно. Отныне надо остерегаться делать туземцев созрителями своих фантазий.

Все это было убедительно уже потому, что других объяснений не возникало. Я попросил Хаяси высказаться. Если есть возможность найти изъян в построениях Елены, Мишель такой возможности не пропустит. Но он согласился с ней. Суть происшествия в том, что мышление харенов совершается одинаково и одновременно у всех. На Харене нет интеллектуального индивида, есть один мыслительный процесс в миллионах копий. Это не может не обеднять постижение мира. У людей общественное сознание существует наряду с индивидуальным и обслуживает общие потребности, отнюдь не вторгаясь в частные. На Харене частное и общее — тождество. Но при бездне индивидуумов мыслить в каждом за каждого возможно, лишь сосредоточиваясь на общем для всех. Выход за эту межу непосилен. Самосохранение принуждает отвергать любые интеллектуальные излишества. Мышление харенов предельно утилитарно. У них и понятия нет об искусстве, например. Поэтические картины Ивана были для них опаснейшей интеллектуальной роскошью. Мышление человека, наоборот, непрерывно ищет выхода за межу грубой утилитарности, оно жаждет интеллектуального богатства, даже неандерталец предавался мечтам, фантазировал, творил примитивные картины, мастерил безделушки. Фантазия, поэтичность, преодоление узкоутилитарного — не здесь ли мощь человеческого мышления? Но для современных харенов такие умственные полёты — гибель.

— Отлично, Мишель! — сказал я. — Подразумеваю твою блестящую речь, а не интеллект харенов. Мне особо нравится, что ты сказал: современные харены. Завтра, стало быть, могут измениться. Итак, преступление Ивана ясно. Наказание, надеюсь, удовлетворит интеллектуальную суровость харенов.

Я пригласил на «Икар» Нагу. Он явился со всей поспешностью: раздражённых долгим ожиданием жителей Харены снова стало охватывать возбуждение. Я изложил наши выводы:

— Вероятно, и тех двух бедняг, Баркая и Науманна, погубило какое-нибудь интеллектуальное излишество. Возможно, они читали стихи, или рисовали картины, или тоже мечтали. Вот что мы вам посоветуем, друг Нага. Снабдите каждый дешифратор фильтром, отсекающим все неделовое, всякие там фантазии, поэзию и прочее. Харены пока эти роскошества не приемлют. Ну а следующие поколения… Их хорошо бы капля по капле выводить за границы утилитарности — может, когда-нибудь станет потребностью то, что сегодня объявляется преступным излишеством.

— А что я скажу о друге Комнине? — с тревогой осведомился Нага. — Они ведь ждут сурового приговора,

— Приговор наисуровейший! Иван Комнин, астромедик и поэт, навеки изгоняется с Харены. Мы, остальные члены экипажа «Икара», проконвоируем его до Латоны, не выпуская наружу из корабля.

Рейс на Харену вышел кратковременным, и для меня это было только приятно. Харена-2 сохранилась в моей памяти весьма грустным местечком. Не я один вздохнул с облегчением, когда за кормой «Икара» стёрлась жёлтая звёздочка, именуемая Хареной, и даже в наши сильные телескопы не стала видна небольшая планетка, населённая народом, мыслящим лишь одной головой.

Зато Марек твердил, что мы совершили космический подвиг. Он причислял наш рейс к выдающимся успехам космонавигации. И он считал своим долгом информировать меня при каждом прилёте на базу о делах на Харене-2. Так я узнал, что фильтры, поглощавшие все формы фантазии и поэзии, сконструированы и снабжённые ими земляне чувствуют теперь себя в полной безопасности — жизнь на Харене-2 уже никому не кажется неприемлемой. И что Леонтий Нага, когда завершились оставшиеся полгода до конца его командировки, добровольно продлил пребывание на Харене-2 ещё на три года. И что — очень осторожно и постепенно — стали приучать харенов к некоторым интеллектуальным «чрезмерностям», хотя фантазия, вроде той, что заполнила Ивана во время отдыха, и теперь небезопасны.

— Вы произвели подлинный переворот в бытии харенов! — с воодушевлением доказывал Марек. — Последствия вашего рейса скажутся по-настоящему лишь в будущем, но и сейчас из лексикона харенов исчез этот странный термин: «опасник». Не хотели бы в свободное время прогуляться на эту интереснейшую планетку и воочию убедиться, что вы для неё сделали?

Рассказы Марека нас радовали, но повторять рейс на Харену-2 никому не улыбалось.