Мы пробирались по туннелям, по залам, то тёмным, то залитым сиянием, то лишь временами озаряемым электрическими разрядами. И с каждым метром извилистого пути приборы показывали увеличение электрического потенциала — мы приближались к точке гигантского сгущения зарядов. Жак попросил передышки, даже рвавшийся вперёд Николай согласился отдохнуть. Ещё раз сверившись с приборами, я поделился появившимся у меня беспокойством:

— Наш ротонный барьер — не волшебная оболочка, а конечное физическое поле. Если его пробьёт, нам мгновенно придёт конец. Стоит ли дальше рисковать?

— До пробоя ротонного барьера ещё далеко, — возразил Николай. Он, как и я, непрерывно сверял движение с нарастанием электрического потенциала. — И дело не в одном Иу. Отступать, не узнав, кто же Тод, оснований пока не вижу.

Я всегда с недоверием относился к сильным электростатическим полям. После того как экипаж звездолёта «Протей» во главе со знаменитым Арчибальдом Смагой внезапно погиб в электрической западне планеты М

— Ладно, пойдём дальше. Но мне начинает казаться, что Тод — вовсе и не существо, а чудовищное ядро, некий мешок, напичканный электрическими зарядами.

Но Тод был не ядро и не мешок, а, скорее, конструкция. В обширном зале возвышался помост, а над ним неподвижно висел исполинский ропух — такой же двухголовый, жадноротый, с огромными лазерными глазелками, с мощными гребнями и коронами, толстыми ногами и хвостом, утыканным антеннами. Приборы показывали высокую гравитацию и стремительно нараставшую электрическую напряжённость — в теле Тода, лишь в два-три десятка раз превосходившем обыкновенного ропуха, концентрировались поистине чудовищные массы и заряды. Николай прошептал, что Тод напоминает галактического белого карлика по сгущению больших масс в небольшом объёме, — мы с ним часто встречали эти опасные звёздные шарики в космосе. Я предупредил всех:

— Близко не подходить. Обойдём по окружности.

Через несколько шагов перед нами открылось страшное зрелище.

Пространство между стеною и помостом заполняли тела вариалов — подвешенные на силовых линиях, тихо покачивающиеся, давно погибшие, сморщенные и ещё полуживые, мелко пульсирующие…

В этом жутком паноптикуме пленников мы увидели тускло-зеленого Иу. Вариал, медленно перемещаясь то вправо, то влево, обессилено трепетал, даже без дешифратора была понятна мольба: «Пощадите!». И нам, на миг забывшим, что мы здесь скрыты для всех глаз и полей, показалось, что именно к нам обращает свою пульсацию попавший в беду друг.

— Только смотреть! — повторил я, остановив рванувшихся к Иу Николая и Жака. — Ужасно не нравятся мне лазерные бельма чудища!

Обе головы Тода неторопливо поворачивались, задняя шея скручивалась винтом. Глаза исполина уставились на место, где кучкой стояли мы. В глубине зрачков пылали такие же яркие точки, как у всех ропухов, только пронзительней и крупней, скорее, горошины, а не точки. И они внезапно стали расти, блеск делался острей, уже не горошины, а костры зловещего пламени забушевали в глазах. Тод, пригибая туловище к помосту, весь выгибался в нашу сторону.

— Не может же он увидеть нас! — с испугом проговорил Николай. — Вот бестия!.. И как растёт напряжённость поля!

Два световых копья вырвались из глаз Тода. Пространство, где стояли мы четверо с вариалом, пробили молнии. Ослеплённые даже сквозь светофильтры, оглушённые грохотом, мы в смятении отпрянули. Жак едва не упустил из своего поля отчаянно забившегося вариала, апатия у того сразу сменилась ужасом. Я крикнул:

— Он готовит новый удар! Всем отступать! Прикрываю отход! Если Тод и вправду являлся мешком с зарядами, то он свободно усиливал и уменьшал их величину: заряды словно зрели и наливались мощью в его теле, чудовищные силовые канаты вязали и скручивали пространство. Он, и не видя нас, безошибочно ощущал, что неподалёку появилось что-то чужое. Мы поспешно отходили к туннелю, а головы Тода грозно выкручивались нам вслед.

Жак уже стал ногой на порог, когда из глаз исполина снова вынеслись молнии. И снова ротонный барьер отбросил их. Один за другим мы исчезли в туннеле, а кругом бесновалось пространство. Факелы пламени, дико закручивающиеся поля забушевали вокруг.

— Наконец-то! — облегчённо проговорил Жак, когда мы выскочили на улицу. — Я уж начинал думать, что наш дружеский визит к этому страшилищу добром не кончится.

Николай пожаловался на усталость. Совсем плохо чувствовал себя вариал. Артур предложил возвратиться на «Пегас», Жак и Николай запротестовали. Мы уселись на первой попавшейся площади. Дальше продолжать осмотр не имело смысла, везде город был с перекрывающимися в зените зданиями. Похоже, вся страна Тода состояла из одного города.

Мы подкрепились сами и помогли вариалу восстановить свои силы. Ручной фонарик стал хорошим источником питания для Иа. Даже кратковременное облучение, особенно когда фонарик настраивали на синюю и фиолетовую волны, быстро снимало усталость и повышало жизнедеятельность вариала.

Физически Иа воспрял, но терзавший его страх не проходил. Иа прижимался к Жаку и лихорадочно менял яркость и форму, умоляя скорей убраться отсюда. Жак осторожно приласкал Иа, как испуганного ребёнка, и только это прикосновение руки человека немного смягчило нервную дрожь вариала. Я тоже подошёл к Иа и, не касаясь его, утешил улыбкой и словами. У меня не было уверенности, что, дотронувшись, не поврежу чего-либо в этом полупрозрачном создании.

Я лёг на спину, заложив руки за голову, справа от меня лежал в такой же позе Артур, слева сидел Николай. Мы молчали, прогулка по насыщенным электричеством помещениям утомила всех, а несколько минут в палате властителя довели усталость до изнеможения.

Каждый осознавал и без моих напоминаний, что если вылазка в страну радиалов была интересна, хоть и небезопасна, а знакомство с вариалами порождало иногда удивление, в целом же было приятно, то в зловещем городе ропухов любой шаг грозил бедой, и, откуда грянет неведомая беда, сообразить заранее трудно. Несмиряемый ужас вариала никого не заражал ответным паническим страхом, но предостережением об опасности доходил до всех.

Я угрюмо наблюдал странный город. Даже в горячечном бреду, даже в кромешных видениях больного не могла примерещиться жуткая картина ночного города ропухов. И, понимая, что чудовищность пейзажа проистекает от расходящейся перспективы и кошмарность его иллюзорна, а не реальна, я все не мог отделаться от ощущения, что город валится на нас всем своим исполинским нагромождением зданий.

В городе не было неба — ни мутно-золотого неба радиалов, ни смиренно-прозрачного, однотонного, всегда светящегося, без чередования дня и ночи неба вариалов. Дома, одни чёрные дома с квадратными светильниками псевдоокон: вокруг и в зените. И они напирали по кольцу на маленькую площадь, где мы разместились: те, что поближе — низенькие: выраставшие над ними — более дальние: а те, что были всех дальше, такие неизмеримо огромные, что они вздымались в зенит и там сливались, оттесняя и сминая друг друга, и ничего уже вверху не было, кроме нависающих чёрных стен, прорезанных уродливо искажёнными пятнами псевдоокон.

И все-таки что-то почти зачаровывающее было в мрачном пейзаже города ропухов. Помню, что не мог оторвать глаз от сливающихся высоко над головой исполинских зданий. В той же песенке «Астронавигаторы Вселенной» — я уже вспоминал её — мне приписывают изречение: «Чем страшней, тем красивей!». Никогда ничего похожего я не говорил. И никогда не стремился наслаждаться ужасами. Все это вздор. Но одно верно: я никогда не был и бесстрастным наблюдателем. «Холодный обсерватор» — нет, это не по мне, таким ироничным термином мы обозначаем людей, лишённых души настоящего астронавигатора. И глухие уголки космоса, где довелось побывать, не только были объектами равнодушного изучения, но и возбуждали сильные чувства — интереса и скуки, восхищения и гнева, радости и отвращения, преклонения и негодования… Разный, очень разный наш родной космос, одинакового отношения все его уголки порождать не могут. И я не видел основания по-иному относиться к новым мирам, первыми испытателями которых мы стали. Человеку свойственно не только действовать, но и созерцать. Корова наслаждается пейзажем, лишь поедая его, человек любуется им, пишет о нем стихи. Так вот, подводя итог длинному отвлечению, признаюсь: облик города ропухов был грозен, чудовищно мрачен, но что-то прекрасное было в его мрачности — я не мог не любоваться им!

Мне хотелось поделиться с друзьями своим настроением. Николая городские пейзажи не интересовали. Жак лежал с закрытыми глазами, около него сжался в комочек мой Иа. Мне стало совестно, что мало внимания оказываю созданию, так привязавшемуся ко мне, и поручил заботу о нем Жаку. Я усмехнулся. Жак заботился о вариале и ради вариала — он из тех, кто вкладывает душу в помощь Артуру, — но ещё больше, чтобы освободить меня. Устав космопроходцев: «Капитан должен быть максимально свободен в своих поступках» — для Жака непререкаемая заповедь. Я обратился к Артуру.

Артур, как и я, лежал на спине, смотрел на город, смыкавшийся вверху крышами зданий, и о чем-то, как и я, размышлял. Я уже упоминал, что поначалу молчаливость Артура казалась мне отстраненностью, а сосредоточенность — надменностью. Лишь постепенно я стал понимать, что в Артуре постоянно совершается огромная мыслительная работа — и все постороннее отвлекает от неё. Но сейчас надо было срочно распутать трудные загадки.

— Артур, ты, конечно, думаешь о ропухах? Давай думать вместе.

— Видишь ли, Казимеж… Да, о ропухах. И о себе. Даже больше о себе. Одно связано с другим.

— Разъясни эту связь. Я ведь мало знаю о тебе. Только то, что надо знать о любом члене экипажа.

— Основное, стало быть, знаешь.

Он все-таки стал рассказывать. Главное о нем я и вправду знал. Он был выпущен из университета физиком, собственно, астрофизиком — так значилось в его дипломе. И диплом свидетельствовал не только о том, что Артур усвоил пропасть специальных знаний и должен в дальнейшей жизни опираться на них, — ещё больше диплом говорил об его увлечениях. Николай часто острил: «Физические поля — не поле деятельности Артура, а почва, на которой произрастает его душа». Николай мог бы сказать и сильней: физические поля и частицы были для Артура не профессией, а страстью. Он признался, что даже в снах в пору учения в образе живых существ появлялись физические законы и затевали головоломные переплясы, мучившие наяву физические загадки: сны были незаурядно учены! В Артуре видели педанта, а он был одержим.

Посматривая на него с уважением, с ним общались с опаской. Иметь дело с выдающимися людьми всегда трудно. Николай так объяснял мне свои взаимоотношения с Артуром: «Он, конечно, гениален, но мы с Жаком научились это терпеть. Ты потом тоже сумеешь сносить его гениальность. Нелегко, но что поделать?».

Никого не поразило, что наиболее полную теорию пространств иных измерений дал именно Артур. От него ожидали крупных научных свершений — он осуществлял, чего ждали. И никто, в том числе и сам Артур, не сомневался, что уже в первом рейсе он детально изучит физику иномиров, так по расчёту не похожую на физику космоса.

Физика и впрямь оказалась иной. Артур сосредоточенно анализировал её, шагая с нами по разным странам, открывшимся из загадочного купола. Но, хоть и иная, физика была проста. Её легко было описать простыми понятиями, изобразить несложными математическими структурами. Логика дзета—мира была куда запутанней — и с той же всеодержимостью внутреннего увлечения. Артур, оставив логику дзета—пространства, предался анализу мышления вариалов. Он не увидел в том отступления ни от душевных стремлений, ни от официальных заданий. Физика переплелась с логикой, нельзя разобраться в одном, не постигнув другого. Он и не подумал удивляться смене своих влечений.

А сейчас, с томлением всматриваясь в искарикатуренный городской пейзаж, Артур удивился себе. Физика страны ропухов была необыкновенна, но проста, с ней надо было лишь один раз встретиться, чтобы сразу понять. И логика местных жителей тоже не захватила, она была элементарней той, что определяла жизнь вариалов, — нечто среднее между логикой людей и трансформирующихся обитателей живого города. И единственным, чего он теперь не понимал, была социальная жизнь ропухов. Как появилось такое общество? Почему оно появилось?

Ни в школе, ни в Академии Артура не интересовали курсы древней истории, описывавшей, как трудно нарождалось на Земле общественное единство. И когда знаменитые астронавты рассказывали готовящимся в космическое странствие юнцам о дальних звёздах, он выспрашивал о температурах, тяготении, кривизне пространства, потенциалах и ускорениях, физическом облике встреченных живых существ, но сразу остывал, когда речь заходила о формах их общежития. Социальными законами занимался Жак, это была его сфера. «Скучные у тебя, Жак, интересы», — иногда снисходительно объявлял другу Артур. И было странно теперь самому, что в стране ропухов, отдыхая от опасного знакомства с диктатором, он вдруг понял, что по-настоящему здесь интересно лишь то самое, от чего он всегда открещивался: не математика, не физика бытия, нечто совсем иное — как живут эти электрические существа, почему они так живут? До сих пор ревниво оберегая свою самостоятельность, он старался один добраться до решения всех загадок — эта не поддавалась, эту нельзя было одолеть в одиночку.

— Я бы поделился с тобой своими мыслями о ропухах, — сказал Артур, — только в двух словах не могу, а ты не любишь длинных речей.

— Я уже притерпелся к твоим длинным речам, — успокоил я его.

Он опять начал с факта, установленного наиболее твёрдо: в дзета—мире любая взаимозависимость принимает иную внешнюю форму, чем в предметном мире, хотя и там и здесь физические законы аналогичны. Допустим, что некогда у ропухов появился диктатор, подчинивший своей воле сограждан. На Земле духовная власть такого диктатора ограничилась бы растлением психики подданных, а физически уничтожали бы непокорных материальные средства его власти — тюрьмы, концлагеря, газовые камеры… Но в мире текучих внешних форм и мощных внутренних связей диктатор мог непосредственно, грубо энергетически ухватить души и тела. Поведение подданных попадало в такое всеобъемлющее подчинение владыке, что постепенно все их действия, до мельчайших житейских отправлений, становились следствием его решений. Так в дзета—мире подданные диктатора становятся физическими членами его тела, навечно прикованы к нему энергетическими цепями. Они же являются и его пищей, кровожадный диктатор существует, лишь пожирая их. И ропухи, погибшие на наших глазах, были, очевидно, его жертвами — диктатор мгновенно превращал их внутренности в заряды и пополнял ими своё могущественное тотальное поле. Что же до ладарей, то они, вероятно, в пищу диктатору непригодны и потому приспособлены для функции воинов и надсмотрщиков.

Рассуждения Артура о природе общества ропухов привлекли внимание Николая и Жака. Николай придвинулся, Жак, словно проснувшись, приподнялся и сел. Некоторое время мы все молчали. Если Артур не заблуждался, борьба за освобождение пленённого вариала становилась чрезмерно опасной. Я сказал:

— Не могу утверждать, что ты меня полностью убедил, но в качестве рабочей я твою гипотезу принимаю. Какой из неё вывод?

— Мой вывод: скорее убираться! Излучение Тода так дьявольски велико, что наши защитные оболочки едва не пробило. И он ощутил наше присутствие. К следующей встрече он приготовится лучше. Мне не улыбается превратиться в сочлена его общества.

— Мы можем и не приближаться к нему, — возразил Жак. — Разве нельзя обойтись без прямого общения с Тодом?

— Это невозможно, Жак! Вспомни, как погиб ропух, когда Казимеж приветствовал его, и как обрушилось здание, когда Николай похлопал рукой второго ропуха. Нам тогда эти ответные действия показались лишёнными логики. Но логика здесь была: сам Тод реагировал на наше воздействие на его члены и реагировал по-своему, а не как ропухи, будь они самостоятельны. Нет, друзья, с кем бы мы здесь ни общались, мы всегда будем иметь дело с Тодом, а это слишком опасно. Мы не вправе рисковать судьбой первой трансмировой экспедиции.

— Иначе говоря, Артур, ты отказываешься спасти Иу? — сказал Николай.

— Нет, я отказываюсь губить экспедицию.

— Ты с другим настроением вступал в эту страну.

— Я не знал, какими опасностями грозит эта страна.

Я не спешил объявлять своё решение. Колебавшийся Жак спросил вариала, верит ли он в спасение Иу. Вариал ответил, что до сих пор никто попавший в эту страну обратно не возвращался. Жак грустно поглядел на мрачного Николая.

— Мы, конечно, мало увидели в этой стране, — говорил Артур. — Мы не узнали, как добывают пищу, как возводят здания, как живут. Мы не исследовали досконально местных физических законов. Но уже знаем, что такая страна существует, имеем представление об её общественном строе. Я не верю, что удастся вызволить Иу.

Николай взорвался. Он способен понять осторожность, осмотрительность, трезвый расчёт, холодное предвидение, но не трусость и не чёрствость. Ему горько выговаривать такие слова, но они одни точны. Да, диктатор грозен, да, он абсолютно владычествует над своими подданными.

Но не над людьми! Генераторы «Пегаса» не только надёжнейшая защита, но и могущественное средство нападения. Хватить диктатора ротонным молотом по башке, смять в гармошку его тотальные поля, освободить вариала — вот о чем нужно рассуждать, а не о бегстве! Пришло время заговорить мне:

— План твой отчаянно смел, Николай. Именно отчаянно! Но ещё нет причин впадать в отчаяние. Ввязываться в опасную авантюру без твёрдой гарантии успеха не считаю возможным. Я сожалею о печальной участи Иу. Ни один из генераторов «Пегаса» не будет брошен против Тода. Завтра мы возвращаемся.

У Николая задрожал от гнева голос:

— Казимеж Полинг! Был бы ты капитаном на древних парусниках, бунты у тебя бы не вспыхивали… Мятежники ещё до мятежа летели бы за борт! Ладно, поспим перед возвращением.

Он демонстративно отвернулся от нас. Я снова улёгся на почву, Артур с Жаком потолковали немного и уснули. За ними уснул и я.

Я проснулся как от удара, вскочил и огляделся. Рядом мирно спали товарищи, мне со сна показалось, что все они тут. Но ротонное поле бешено пульсировало, его рвали могучие силы, оно сопротивлялось, будто живое существо. Мне почудился громовой гул далёких генераторов «Пегаса». «Тод обнаружил нас», — подумал я смятенно и вдруг увидел, что Николая нет. Ещё недавно он лежал справа от меня, сейчас это место было пусто.

Я потряс Артура. Защитное поле уже не пульсировало, а, налившись мощью, окаменело. От волнения безгласный, я с физической реальностью ощутил, как два поля, своё и чужое, сплелись, словно два борца в смертельном объятии.

Артур мигом понял, что произошло.

— Какое безумие! — крикнул он и вскочил.

Он толкнул мирно спящего Жака, я с лихорадочной поспешностью проверил надёжность связи с генераторами «Пегаса». Теперь я уже не сомневался, что грохот, потрясший меня изнутри, доносится из корабля. Машины трансмирового лайнера работали на таком энергетическом уровне, что дальнейшее форсирование вызвало бы разрыв дзета—пространства.

— Николай тайком пошёл на выручку Иу и попался сам! — быстро сказал я. — Жак, защищай вариала. Все за мной!

Я нёсся по улице, не церемонясь с препятствиями. Даже услышав за спиной грохот обрушившегося здания, я не остановился. Направление было одно — в сторону возрастающих потенциалов, по линиям напряжённости поля диктатора,

Но если днём поле это, жёстко схваченное потенциальными обручами, было сравнительно спокойно и путь был хоть извилист, но однозначен, то сейчас излучения Тода рвала буря. Потенциалы то рушились вниз, то бешено нарастали, направления силовых линий резко менялись, энергетический ураган свирепо швырял нас.

— Скорей! — кричал я, взлетая и падая на гребнях силовых возмущений. — Николай борется! Скорей!

Позже, обсуждая полет в резиденцию Тода, и Артур, и Жак, и я вспоминали только одно: непостижимо меняющийся городской пейзаж. Город ошалело бежал вместе с нами, дальние здания рушились, приближаясь, бешено уносились назад, вздымались там, громоздились вполнеба. Стремительная смена пейзажа создавала иллюзию катастрофы: все происходило так, будто впереди беззвучный взрыв низвергал колоссальные строения, а позади такое же беззвучное вулканическое извержение бросало их вверх. Крича: «Николай жив, скорей, скорей!», я вторгся в последний туннель.

В угрюмом туннеле мы ещё ясней почувствовали, какая титаническая борьба кипела внутри. Мы летели вперёд, а на нас пачками разряжались непрерывно возникавшие, мгновенно сгущающиеся заряды: мы мчались словно бы в огненной трубе из тысяч прутьев и копий. Артур и Жак потом говорили, что виделось, будто острия разрядов исторгаются впереди из меня самого и что это наши тела, яростно наэлектризованные, выплеском молний устремляются на врага.

Я ворвался в тронный зал. Вслед за мною, столкнувшись плечами, вынеслись из туннеля Артур и Жак.

И не разумом, а интуицией мы сразу поняли, что успели к той последней минуте, когда ещё можно предотвратить ужасный конец. Мы увидели Николая — подвешенного на невидимых цепях, отчаянно рвущего путы…

А напротив, все над тем же не то фундаментом, не то троном, исполинский ропух жёстко и уверенно преодолевал сопротивление человека. Тод вывернулся туловищем на Николая, туда же смотрели обе головы, туда же были простёрты два десятка хищных руконожек, в ту же сторону нацелены копья корон — гигант натягивал силовые линии генерируемого поля, как вожжи.

И в то первое мгновение, когда, охватывая окружающее единым взглядом, мы пытались единой мыслью оценить обстановку, мы безошибочно уловили главное: исполин не торопился. Движения его были спокойны. Он лишь погашал отчаянное сопротивление обречённой жертвы, а не боролся за собственное существование. То, что по дороге сюда мы восприняли как жестокую борьбу, где обеим сторонам достаётся, было в действительности лишь метанием попавшей в западню жертвы.

— Помогите! — прокричал Николай. Он выворачивал вбок лицо, словно ему затыкали рот.

— На него! — скомандовал я и ринулся на Тода.

Исполин повернул голову на новых пришельцев. Сумрачные вспышки озарили зал, выброшенные из глаз ропуха молнии пробили пространство, где за ротонной оболочкой, как за щитом, наступали мы. Одновременно с каждого острия корон сорвались свои разряды — огненные копья из глаз летели в чехле стрел с корон.

И видимо, тут же поняв, что электрическим разрядом новых врагов не сразить, ропух сконцентрировал свою мощь в противодействующем поле. Мы яростно рвались вперёд, нас с такой же яростью отбрасывало. Мы были подобны дико налетевшему на море ветру — тонкий слой прибрежной воды удалось сразу смыть на глубину, но чем сильнее были потом порывы ветра, тем выше вздымались противоборствующие валы.

Артуру и Жаку не удалось даже стать вровень со мной. Артур прошептал, обессиленный:

— Полинг, у этого дьявола защитное поле усиливается вблизи не в квадрате, а, наверно, в десятой степени.

Я изменил план борьбы:

— Если так, то оно и ослабевает в десятой степени. Будем вырывать Николая из тенёт.

Три новых поля мощно слились с ослабевшим полем Николая. И сразу в той же степени усилилось противоборствующее поле двухголового исполина. Николай уже не подтягивался к трону, но и вырвать его из силовых тисков не удавалось. Он неподвижно висел в воздухе неподалёку от умирающего Иу, на выручку к которому тайком пробирался. Но Иу ещё слабо трепетал, а Николай, тесно обвитый, неподвижно распластался на высоте. Он потерял сознание — глаза закрылись, рот сомкнулся.

Я крикнул товарищам:

— Двухголовый мерзавец генерирует энергию пропорционально нашим усилиям: чем больше мы напрягаемся, тем он сильней отражает нас.

Артур поглядел на реявшего над фундаментом Тода.

— Ты нашёл верное объяснение, Полинг. Наши усилия напрасны.

— В древности говорили: бабушка гадала, да надвое сказала. Ну-ка поднатужимся!

Но через минуту и я признал, что старания силой вырвать Николая из плена не дают результата.

— И мы должны будем увидеть, как этот хищник насухо высосет Николая! Как я, нет, как я, идиот, мог проглядеть, так позорно все проглядеть! Я ведь догадывался, что Николай задумал что-то неладное.

— Послушай Артура, Полинг. — Жак дотронулся до меня рукой. — Артуру явилась важная мысль. Надо посовещаться.

Не оборачиваясь, я кинул Жаку:

— А пока будем совещаться, Николая сожрут. Для совещаний поищем время поспокойней. Выше потенциал! Раз! Ещё раз!

Новое усилие тоже не принесло успеха.

— Все же послушай меня, — попросил Артур. — Мы крепко держим Николая, так просто его не утащить. Можешь не оборачиваться, только слушай.

Все во мне протестовало против хладнокровного взвешивания «за» и «против», когда рядом погибал товарищ. Врага надо было с маху бить кулаком — так нас всех учил опыт. Но кулак был сегодня неэффективен, это я понимал не хуже Артура.

Исполин все так же невозмутимо реял над троном, обе одноглазых головы все так же зловеще посверкивали точками в глубине зрачков, с остриёв передней и хвостовой корон срывались все те же багрово-фиолетовые электрические змеи. Не было признаков, что чудовище выдыхается.

— Видит он нас? — через плечо спросил я Артура.

— Во всяком случае, ощущает. Сомневаюсь, чтобы глаза ропухов являлись оптическими анализаторами. Скорее, это боевые орудия, а чувствилище — какой-то внутренний орган. Так поговорим?

— Я слушаю.

Я все не мог оторвать взгляда от безгласного, бесчувственного Николая, недвижно висевшего в воздухе всего в двух десятках шагов и более недосягаемого, чем если бы он был сейчас отсюда в триллионах километров.

Артур начал новую лекцию. К счастью, она была недлинной — и практические выводы из неё последовали немедленно.

-Если верно, что сопротивление Тода растёт пропорционально атакующей энергии, — рассуждал Артур, — то почему каждый раз устанавливается равновесие противоборствующих полей? Это ведь удары столкнувшихся ураганов, бури, рвущие одна другую, вовсе не равновесия покоя.