Глава 7

Специалист по вооружению Николас Якобек — так меня теперь называли. Сержант Ник Якобек, «зеленый берет». В тысяча девятьсот восемьдесят первом году мне было двадцать три года, рост шесть футов четыре дюйма, вес 225 фунтов одних мускулов. Я прослужил в армии пять лет и был достаточно счастлив. До этого времени я никого не убил, но я знал, как это сделать. Я овладел де-сятком разных приемов, не считая врожденного дара легко управляться с любым оружием, состоящим на во-оружении в армии США. Я даже начал прилагать неко-торые усилия к получению университетского диплома. \ Как только меня отпускали из форта Брэгг, Северная Каролина, я садился в самолет и летел домой в Чикаго. Ал и Эдвина по-прежнему не одобряли мой выбор жиз-ненного пути, зато мы много говорили об их карьере. Они оба стремительно поднимались вверх по ступеням политической лестницы штата. Поговаривали о выдви-жении кандидатуры Ала в конгресс.

— Не так плохо для тупого парня и беременной жен-щины, — заметил Ал.

— Да пошел ты, будущий папаша! — парировала Эд-вина.

Им с Алом обоим было за тридцать, и они много лет пытались завести ребенка. Они уже почти совсем по-теряли надежду, когда Эдвина наконец забеременела. И теперь она передвигалась, как белокурый воздушный шарик на сосисках. Когда осенью я переступил порог их квартиры, до родов ей оставалось всего две недели, и она только что ушла в декретный отпуск. Эдвина тут же нашла мне занятие.

— Твоя задача, сержант Ник, каждый день выводить меня в парк на прогулку.

— Я готов, только не падай на меня. Она обругала меня на латыни.

На следующий день мы облачились в теплые свитера и тренировочные брюки и двинулись по людной улице прочь от дома. Ал был в суде. Эдвина шла на пару шагов позади меня, а я расчищал ей путь в толпе вышедших перекусить служащих. Люди обычно расступались при виде меня. Я слышал, как Эдвина пыхтит и отдувается.

— Посмотри, как от нас люди шарахаются, — бро-сил я через плечо. — Они боятся, что ты сейчас превра-тишься в шар для боулинга.

— Ник!

Странный тон Эдвины заставил меня обернуться. Она остановилась и указывала вниз. Огромные пятна расплывались на ее темных брюках.

— У меня отошли воды. Найди такси. — Она гово-рила достаточно спокойно.

Я довел ее до фонарного столба.

— Держись. — Я остановил такси, усадил ее на зад-нее сиденье, сам сел впереди. — Окружная больница Кука. И побыстрее.

— Я не поеду в городскую больницу! — громко за-протестовала Эдвина. — У нас еще есть время. Надо раз-вернуться и… — Она охнула и схватилась за живот.

— Больница Кука, — повторил я шоферу. — И бы-стро.

То, что случилось потом, можно было бы считать плохой шуткой, но это правда. Автомобильный поток в Чикаго может остановить все, что угодно, но ничто не сможет заставить его двинуться дальше. По дороге в боль-ницу наше такси безнадежно застряло в пробке. К тому времени Эдвина громко стонала и колотила кулаком по спинке сиденья.

— Включи радио и постарайся привести полицей-ского, — сказал я таксисту, вышел из машины, открыл заднюю дверцу и уставился на мокрые штаны Эдвины.

Я мог вброд перейти реку с полной выкладкой и сот-ней фунтов оружия на спине, прожить несколько дней в пустыне, питаясь кактусами и запивая их собственной мочой, с закрытыми глазами собрать любое оружие и попасть в цель не больше муравьиного яйца. Но я не представлял, что мне делать с рожающей женщиной.

— Я сейчас рожу, — выдохнула она.

— Нет, подожди! Подумай о чем-нибудь другом…

— Здесь это не работает, Николас. Забирайся сюда и сними с меня эти чертовы штаны.

Я спустил ей брюки до колен и остановился.

— Господи, трусы тоже сними! Мне плевать, что ты увидишь мою задницу и весь парк чудес в непосредст-венной близости! Просто сними с меня одежду.

— Хорошо, успокойся. — Несколькими быстрыми движениями я снял все и спустил до лодыжек, стараясь смотреть только на ее лицо.

Красная, задыхающаяся, она указала пальцем вниз.

— Мне кажется, появилась голова ребенка. Скажи мне, что ты видишь!

С меня ручьем потек пот. Руки задрожали. Я осто-рожно развел в стороны ее бедра и внимательно по-смотрел на открывшуюся картину. Окровавленная, по-крытая пленкой голова ребенка действительно появи-лась.

— Есть визуальный контакт, — громко сообщил я.

Эдвина закричала, застонала, выгнулась и содрогну-лась.

— Подставь руки, ты должен поймать ребенка!

Я сложил ладони лодочкой в нужном месте — и про-изошло чудо. Мне на руки вывалилась крошечная де-вочка. Малышка слегка пошевелилась. Эдвина, задыха-ясь и постанывая, старалась приподнять голову, чтобы увидеть, что, вернее, кого я держал.

— Дай мне ребенка… Медленно… Николас, акку-ратно!

— Я поймал ее, — ответил я, — не волнуйся.

— Ее?.. Ее! — заворковала Эдвина. — Девочка! Я обя-зана сообщить Алу, что у нас родилась дочка!

Я осторожно положил новорожденную на грудь Эд-вине, забыв о неловкости, и, придерживая девочку за попку, вытер кровь и слизь с ее лица. Малышка открыла сонные глазки и посмотрела прямо на меня. Я был пер-вым, кого она увидела в этом мире.

— Привет, — прошептал я.

— Привет, — произнес у меня за спиной здоровяк полицейский. Он заглянул в машину, и я попытался прикрыть наготу Эдвины. Полицейский улыбнулся. — Привет, миссис Джекобс, я Чарли Гримольди. Несколь-ко лет назад я проходил свидетелем по делу Лейкенхувера.

— Здравствуйте, офицер. Не могли бы вы вызвать мне «Скорую помощь»?

Эдвина снова владела собой. Старушка Эдвина! А я все еще трясся, как осенний листок. Мы с моей малень-кой кузиной продолжали смотреть друг на друга. Я знаю, что младенцы почти ничего не видят после рождения, но она почувствовала мои добрые намерения, я уверен. Она была первым человеком на этой земле, который посмотрел на меня с доверием и любопытством.

— Расслабься, приятель, — сказал мне полицейский. — Помощь уже близко. Они будут здесь через не-сколько секунд.

Но я продолжал держать девочку. Эдвина потяну-лась за ней, погладила ее по головке.

— Подвинь ее повыше, Николас.

Я помог Эдвине сесть, и она взяла дочку на руки.

— Она само совершенство, правда? Просто чудо! Спасибо, что помог ей появиться на свет.

Эдвина заплакала от счастья. Девочка мяукнула. Я улыбнулся.

В тот вечер я стоял в одиночестве у входа в больни-цу, курил сигару, которую дал мне Ал, и с удовлетворе-нием смотрел, как серебряные кольца поднимаются в холодном темном воздухе. Городской шум казался живым и объемным, он окружал меня. Это была жизнь.

— Привет, доктор Якобек! — услышал я голос Ала. Он был возбужден, все время улыбался и хлопал меня по спине.

Я пожал плечами:

— Я всего лишь взял подачу.

Дядя обнял меня за плечи. Теперь ему приходилось тянуться вверх, чтобы сделать это.

— Заткнись, сержант! Ты можешь принять благо-дарность? — Он посмотрел на меня с мрачной нежнос-тью. — Я благодарю тебя, Эдвина благодарит тебя, и твоя новорожденная двоюродная сестра тоже благода-рит тебя.

— Не говори Эдвине, но я надеюсь больше никогда не увидеть ее промежности.

Ал смеялся до слез.

— Идем внутрь. Мы хотим кое-что сказать тебе.

Идя рядом с ним, я искоса поглядывал на него. Мы поднялись на лифте в родильное отделение. Эдвина устало улыбнулась мне с постели в своей одноместной па-лате. Она прижимала к себе дочку, завернутую в одеяло. Ал сел на край кровати рядом с ними. Я остался стоять почти по стойке «смирно». Они были единым целым. Им нужно было побыть одним.

— Мы только что назвали ее, — сказала Эдвина.

— Отлично, — проворчал я. — Не могу же я обра-щаться к ней «эй, ты!».

Ал и Эдвина обменялись нежными взглядами.

— Ты скажи ему, — попросила Эдвина.

Ал кивнул и посмотрел на меня.

— Ее первое имя Эдвина. Догадываешься, в честь кого?

— Разумно, — согласился я.

— Ее второе имя… Марджори. В честь ее тети, твоей матери.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Я на мгновение отвернулся, потом снова по-смотрел на них.

— Это тоже хорошее имя.

— Но она особенная девочка. Поэтому ей необходимо и третье имя. Так что она будет Николой. В честь тебя.

Мне пришлось снова отвернуться, и на этот раз се-кунды не хватило. Несколько глубоких вдохов — и я смог подойти к ним поближе, чтобы взглянуть на девочку.

— Эдвина Марджори Никола Джекобс, — я впервые произнес вслух ее полное имя и решительно добавил: — Эдди.

— Эдди! — согласился Ал. Эдвина округлила глаза.

— Вы не будете называть Эдвину-младшую просто Эдди!

И она пустилась в пространные рассуждения о буду-щем дочери и о его несовместимости с таким коротким именем, напоминающем о борцах и букмекерах. Ал сидел рядом и терпеливо кивал, а я наклонился и осторожно коснулся пальцем кончика носа Эдди. Я дал ей обеща-ние, что сохраню этот мир безопасным для нее.

Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Я стал лейтенантом, только что окончив курсы подготовки офицеров, и одновременно с этим получил степень ба-калавра. Офицер и выпускник колледжа! В этот период жизни я делал все ради маленькой Эдди. Ее рождение и три мирных года, последовавших за ним, заставили меня по-новому себя почувствовать. Я изменился, пусть всего лишь на время.

Ал и Эдвина надышаться не могли на свою дочку, да и я тоже, хотя и по-своему. Она была просто куколкой. Большие голубые глаза, золотисто-каштановые воло-сы — компромисс между белокурыми волосами Эдвины и темно-каштановыми волосами Ала. Как только Эдди начала говорить, она стала звать меня Ники. Я не видел ее иногда по несколько месяцев, но стоило мне по-явиться на пороге, как девочка немедленно бросалась мне навстречу. «Ники!» — кричала она, и я не мог усто-ять, подхватывал ее на руки и прижимал к себе.

— Хороший у вас ребятенок, — небрежно говорил я Алу и Эдвине.

Но их было не обмануть.

— Увольняйся из этой чертовой армии, — внушал мне Ал. — Найди жену, обзаведись домом. Ты же лю-бишь детей. Задумайся о том, чтобы завести собствен-ных.

Но ничего подобного в моих планах не было. Я спал с такими женщинами, которые быстро двигаются по жизни, оставляя позади руины. С ними я умел обращать-ся. Я их понимал — они стремились быть абсолютно независимыми. И потом, я и представить не мог, что у меня появятся свои дети, которых надо будет оберегать. Ребенок заслуживает безоглядной любви и преданнос-ти. Я боялся полюбить кого-нибудь настолько сильно. Эдди и без того подобралась ко мне слишком близко.

Ал и Эдвина частенько пытались уговорить меня распрощаться с армией и жениться, но не менее часто они заговаривали теперь и о переменах в их собствен-ной жизни. В работе Ала началась тяжелая полоса. Вес-ной того года известного чикагского судью обвинили в получении взяток. Ал помогал собирать доказательства его вины. Мой дядя работал под прикрытием, выполняя поручение министерства юстиции. Это началось почти сразу после рождения Эдди. Эдвина была бы рядом с ним, если бы не ребенок.

— Один из нас должен остаться в живых ради Эдди, — говорила она.

Коррупция представлялась мне огромной вонючей лужей. Судьи, клерки, офицеры полиции, адвокаты — все оказались ворами.

— Они компрометируют систему и угрожают непре-рекаемости закона, — заявил Ал. — Предстоит немало поработать, прежде чем мы разгребем все завалы. Двадцать-тридцать весьма влиятельных персон, скорее всего, пойдут под суд прежде, чем мы закончим.

— Тебя же могут убить, — заметил я. — Я бы не уди-вился, если бы кто-нибудь догадался, что ты и есть ос-ведомитель.

— Кто, я? Я всего лишь мягкосердечный судья. Я не стою таких хлопот.

В то лето кто-то подсунул записку под дворники его седана, который Ал все-таки купил после многолетней приверженности автобусам и метро. В ней было сказа-но: «Ты умрешь, подлая любопытная крыса!»

Я договорился об отпуске и приехал к ним на месяц. Каждое утро я провожал Эдвину и Ала, сажал их в такси и ехал с ними до здания суда, каждый вечер был с ними рядом, когда они возвращались домой. В течение дня я сидел на лавочке через дорогу от детского садика, куда днем отправлялась Эдди.

— Это просто смешно, Ник, — мягко выговаривал мне Ал. — Тебе не о чем беспокоиться. Нас защищает полиция. И потом, это была всего лишь пустая угроза.

— Угрозы никогда не бывают пустыми.

— Послушай, я сумею о себе позаботиться. Ты при-глядывай только за Эдвиной и Эдди. В эту субботу мне придется поработать. Отведи их в парк.

— Думаю, им будет лучше остаться дома. Но Ал не согласился со мной.

— А я думаю, что ты и сам не захочешь просидеть весь день взаперти с неугомонной трехлетней малыш-кой и скрежещущей зубами Эдвиной, которая сходит с ума от тревоги за меня.

Поэтому мы и отправились в парк.

День был жарким и ясным, листва деревьев в парке шелестела на ветру, а я дергался при каждом шорохе. Эдди играла в песочнице, смеялась, поглядывая на нас с Эдвиной. Мы сидели на скамейке недалеко от нее., Я держал руку в кармане, не выпуская маленький авто-матический пистолет.

— Мне бы хотелось иметь больше власти, — задум-чиво сказала Эдвина. — Нам с Алом никак не удается изменить жизнь. А ведь мы поклялись сделать именно это.

— Не понимаю, почему вам до всего есть дело.

— Мою мать и моих сестер не интересует ничего, кроме очередного визита в косметический салон. Бизнес, который принадлежит моей семье, потогонный; Хэбершемы эксплуатируют своих рабочих, как хотят. Я пообещала себе, что никогда не стану такой, как они. Но последние несколько лет мне кажется, что я зани-маюсь тем же, чем и мои родственники, только иначе. Я устроилась и теперь топчусь на месте.

— Теперь у тебя есть ребенок, о котором необходи-мо заботиться. Возможно, ты просто боишься, что эта работа под прикрытием повредит Алу.

— Нет, дело не только в этом. Я устала смотреть, как наркоманы отправляются в тюрьму, а не на реабилита-цию. Я устала смотреть, как Ал выносит обвинительные приговоры женщинам, убившим своих мужей, которые их избивали. Ему это самому противно, но закон есть закон. Я устала от всех тех глупостей, которые сущест-вуют в нашей системе. На своем уровне я ничего не могу изменить. — Эдвина потерла глубокую складку между бровями. — Знаешь, кое-кто весьма влиятельный пред-ложил Алу баллотироваться в конгресс на следующий год.

Ал — конгрессмен?! Я несколько минут смотрел по сторонам, приходя в себя, а потом снова повернулся к ней.

— Я думаю, что в конгресс должна баллотироваться ты, Эдвина. Ты из породы победителей.

Она улыбнулась.

— В другом мире я бы стала политиком. Но правда в том, Николас, что у нас в стране женщины все еще на-ходятся в менее выигрышном положении. Я не зарабо-таю достаточного количества голосов. И потом, я во всем привыкла добиваться самого лучшего результата. Если бы я занялась политикой, то нацелена была бы только на одно, а это невозможно. — Она помолчала. — Я хотела бы быть президентом.

— Тогда вперед! Если ты победишь, сразу произве-дешь меня в генералы. Я буду счастлив салютовать тебе.

Эдвина усмехнулась.

— Думаю, я бы приказала тебе немедленно поки-нуть страну. Ты видел мою вагину.

Я закашлялся и сменил тему:

— Раз ты отказываешься от участия в гонке, значит, надеешься, что однажды президентом станет Ал. Верно?

Эдвина ответила мгновенно:

— Он им будет.

Она так это сказала, что у меня мурашки побежали по коже. Я ни на секунду не усомнился в ее словах и чув-ствовал себя как-то странно. Мне казалось, что я ощу-щаю дыхание судьбы, словно Эдвина привела ее в дви-жение, а я должен был сделать так, чтобы ничто не по-мешало.

— Я собираюсь снова пройтись по периметру парка, вернусь через пару минут, — сказал я, поднявшись, и выразительно посмотрел на сумку с детскими вещами, которую Эдвина держала на коленях. Я спрятал там пистолет и велел Эдвине держать руку на нем всякий раз, как я отходил от них.

Она застонала:

— Ты опять за свое! Я не собираюсь изображать Рэмбо. У меня от твоих приказов мурашки по коже. Или я сама себя довожу до такого состояния?.. Лучше пой-дем домой.

Эдвина тоже встала и повесила сумку через плечо, а я подхватил на руки Эдди.

— Ники! — взвизгнула девочка и поцеловала меня в щеку.

Мы пошли по тенистому тротуару вдоль парка, на-правляясь к тихой улочке. Эдвина протянула руку и по-гладила дочку по золотисто-каштановым волосам.

— Николас, я доверю тебе один секрет. И ты можешь положить его в банк, как и мои слова насчет Ала. Когда-нибудь моя дочь станет первой женщиной-президен-том!

Я перевел глаза с нее на Эдди, щекотавшую мне нос.

— Если этого захочет сама Эдди.

— Она захочет.

Увлекаемая семейными амбициями, Эдвина была способна действовать и за спиной дочери. Я мысленно приказал себе не забыть заступиться за Эдди, когда ее мать примется организовывать ее избирательную кам-панию.

Не исключено, что это начнется уже в детском саду.

Краем глаза я заметил тот ржавый фургон, когда он был еще в пятидесяти ярдах от нас. Машина двигалась медленно. Возможно, меня насторожило то, что води-тель прижался слишком близко к тротуару. Или его по-дозрительно низкая скорость. Как бы то ни было, я не стал ждать, оправдаются ли мои опасения.

— Бери Эдди и беги вон к тем деревьям! — шепнул я Эдвине. — Не задавай вопросов. Просто делай то, что я тебе говорю. Беги!

Я перебросил Эдди на руки ее матери. Эдвина всего лишь один раз оглянулась на фургон, крепко прижала к себе дочь и бросилась к елям. Взревел мотор, и машина прибавила скорость.

Я видел только того, кто был за рулем, но знал почти наверняка, что остальные прячутся сзади. Намерения водителя были абсолютно ясными. Машина перевалила через кромку тротуара и теперь ехала прямо на Эдвину и Эдди. Они не могли успеть добежать до деревьев. Я бро-сился наперерез фургону, на бегу вынимая автомати-ческий пистолет из кармана.

Когда я оказался в двадцати футах от машины и нацелился на лобовое стекло, водитель резко свернул. У меня было время только на один выстрел. Я спустил курок, и стекло разлетелось на мелкие куски. Фургон вильнул и врезался в фонарный столб.

— Ложись! — крикнул я Эдвине. — Прижмись к земле!

Она уже добежала до елок, нырнула под их ветки, упала на колени и спряталась за стволом, прижимая к себе Эдди.

Водитель медленно шевельнулся. Он не был ранен, только оглушен. Осколки покрывали его. Я бросился к задней дверце фургона, распахнул ее, но внутри никого не оказалось. Я тут же подскочил к дверце пассажира, дёрнул, но она оказалась заблокирована. Водитель тя-жело моргал, медленно поднимая руку ко лбу, на кото-ром стекло оставило мелкие порезы. Я вскочил на под-ножку, ударил кулаком по стеклу дверцы, а сам нагнул-ся в кабину через разбитое лобовое стекло.

— Не вздумай дернуться! — рявкнул я и направил на водителя пистолет, продолжая колотить по боковому стеклу.

Мужчина сделал глубокий вдох и ожил оконча-тельно. Увидев, что он поднял что-то с колен, укрытых какими-то старыми тряпками, я бросился вперед, но опоздал на какую-то долю секунды.

Звук близкого выстрела оглушил меня, словно по-щечина. Боковое стекло разлетелось, мою руку с силой отбросило назад. Я оступился и спрыгнул с подножки, покрытый осколками. В голове звенело. Водитель вы-скочил из машины, не выпуская пистолет, и бросился бежать по спокойной цивилизованной улице.

И все-таки я недаром был офицером «зеленых бере-тов». Я настиг его и набросился со спины, действуя, как на тренировке. Он был на несколько дюймов ниже меня, но плотнее, мускулистее. Правда, это ему не помогло. Я бросил пистолет, и из моей глотки вырвался стран-ный гортанный звук, который я до сих пор иногда слышу во сне. Я обхватил его за голову сзади — одна рука под подбородком, вторая на затылке. Если моя раненая левая рука и болела, я этого не заметил. Я выполнял работу, которой меня научили. Я повернул его голову — и сло-мал ему шею.

Нападавший упал к моим ногам, не издав ни звука, и дергался, умирая. Я победоносно стоял над ним, тяжело дыша, расставив ноги, руки согнуты в локтях, ладонями вверх. Я мог бы убить его еще раз, если бы пришлось. Я этого хотел.

Запах крови привел меня в чувство. Я уставился на него. Он перестал дергаться, и я понял, что кровь на его лице — моя кровь. Я медленно поднял левую руку и по-смотрел на нее.

Мизинца на месте не оказалось. Он отстрелил его.

— Господь всемогущий! — хрипло произнесла Эд-вина. Она стояла у меня за спиной.

Я медленно обернулся к ней, окровавленный, изу-веченный, осыпанный осколками. Она стояла у фурго-на, прижимая к себе плачущую Эдди. Эдвина прикрыла девочке глаза, чтобы она не видела мертвеца — и не ви-дела меня.

Впервые со времени нашего знакомства я увидел в глазах Эдвины отвращение и страх. Я понял, что она никогда не будет чувствовать себя в безопасности в люд-ных местах, всегда будет беспокоиться об Эдди. Но и рядом со мной она не сможет чувствовать себя по-преж-нему.

Я был убийцей. И не стыдился этого.

И она боялась меня.

— Как ты себя чувствуешь? — негромко спросил Ал. Он зашел ко мне в больницу поздно вечером, когда я пытался заснуть.

— Отлично, — солгал я.

Я потер глаза здоровой рукой. Левую руку мне за-бинтовали, на лице осталось множество порезов от ос-колков стекла. Но я переживал не столько из-за потерян-ного мизинца, сколько из-за того, каким я стал и что я сделал. Я не чувствовал за собой вины, и это сначала испугало меня, а потом я рассердился. Я убил человека, который хотел причинить вред людям, которых я люблю. Почему я должен чувствовать что-то еще, кроме удовле-творения?!

— Хочешь, я посижу с тобой? — спросил Ал. — Я могу остаться на ночь. Попрошу принести мне раскладную кровать.

— Ты должен быть дома с твоей семьей. Тебе при-дется потратить немало времени, отвечая на звонки ре-портеров.

Газеты и выпуски новостей по телевидению уже рас-трубили о нападении на жену и дочь Ала и о его работе под прикрытием, вызвавшей такую реакцию. Они с Эдвиной мгновенно стали популярными. И я тоже, только моя популярность оказалась со знаком минус. Незакон-норожденный сын сумасшедшей родственницы, о ко-тором семья Джекобс не любила говорить. «Зеленый берет», хладнокровно убивший гражданское лицо.

— Ты тоже член моей семьи, — возразил Ал. — Се-годня ты спас жизнь Эдвине и Эдди. Жизнь моей жены и моей дочери. — Ал коснулся моей здоровой руки. — Ты не мог поступить иначе. Это была самооборона.

Я не рассказал ему о том, что увидел в глазах Эдвины. Сомневаюсь, что она смогла признаться в этом даже самой себе. И я не сказал Алу, что мог отпустить водителя, дать ему убежать. Позвал бы полицию, они бы легко сцапали этого придурка. Наконец, я мог ударом свалить его, прижать к земле, подождать. Но я не стал. Я убил его. Ал и Эдвина всем говорили, что это была самоза-щита. Возможно, в техническом смысле это и было прав-дой… Во всяком случае, никто не собирался выдвигать против меня обвинений.

— Да, это была самозащита, — медленно произнес я. Ал кивнул, но мой тон ему явно не понравился.

— Тебе не в чем оправдываться, Ник. У него было оружие. Ты не знал, как он поступит. Он мог обернуться к тебе и выстрелить. Ты знал только одно — он собирал-ся снова напасть на Эдвину и Эдди. Ты с ним боролся. Ты не собирался его убивать.

Я промолчал. Черт побери, если у нас кто и совестли-вый, то это Ал, а не я. Ал не хотел признавать, что убий-ство может быть просто-напросто полезным, что этот человек, намеревавшийся убить его жену и дочь, заслу-живал смерти — как и тот высокопоставленный судья, известный адвокат или замазанный коррупцией поли-цейский, которые наняли его.

— Я намерен найти того, кто подослал убийцу, — заявил Ал. — Я засажу его на всю оставшуюся жизнь.

Засадить его, конечно! Все будет чисто и гладко: тю-ремное заключение, как и предписывает закон. Нет, мой дядя не хотел, чтобы я признался, что убил ради него, Эдвины и Эдди, что это была не самооброна, а месть. И мне не хотелось его разочаровывать.

— Иди домой, — сказал я. — Думаю, что смогу снова заснуть. Увидимся утром.

Ал неожиданно провел рукой по моим волосам, слов-но я был ребенком.

— Надеюсь, что ты будешь хорошо спать. Эдвина, Эдди и я любим тебя, Ник.

Когда он ушел, я заплакал.

Биллу Снайдерману было тридцать восемь, и он был похож на актера Билла Косби, только лысины у него было больше, чем волос. Снайдерман вел себя как человек, добившийся успеха, заработавший достаточно денег как корпоративный юрист, чтобы политика стала для него хобби. Он уже сделал себе имя как организатор из-бирательных кампаний на уровне штата и во время де-батов о гражданских правах. Он, Ал и Эдвина дружили еще с колледжа. Я знал, что когда-то он пытался угово-рить их не брать меня в семью. Теперь Билл сидел у моей кровати в больнице, нервно разглаживая и без того отлично заглаженные стрелки на брюках своего тысячедолларового костюма.

— Как?! — воскликнул я. — Ни цветов, ни конфет, ни открытки с надписью «Надеюсь, ты найдешь свой пальчик»?

Он швырнул мне газету.

— Я всегда знал, что это вопрос времени. Враги тво-его дяди рано или поздно должны были разыграть твою карту, чтобы ударить его побольнее.

Газета раскрылась на странице с колонкой Хейвуда Кении. К этому времени толстяк Кении, репортер кри-минального отдела, стал еще более толстым ведущим политической колонки. Из «Чикаго трибюн» его уво-лили, так как он излишне приукрасил нашу историю, чтобы она казалась более драматической. Зато теперь его колонку печатали газеты по всему Среднему Западу, и он вел передачу о политике на местном радио. Кении не спускал глаз с Ала и Эдвины, дожидаясь возможнос-ти отомстить. И я сам сдал ему козыри.

«Мягкосердечный Ал и его персональный наемный убийца избежали обвинения в убийстве», — гласил за-головок колонки.

— Сегодня это появилось в пяти крупных газетах штата Иллинойс, — «порадовал» меня Билл Снайдер-ман. — Правда это или нет, значения не имеет.

Я мрачно уставился на газету.

— Я знаю.

— Ты мне не нравишься, Ник, и никогда не нравил-ся. Ты приносишь Алу одни неудачи. Ты альбатрос на шее его политической карьеры.

— Скажи мне что-нибудь такое, чего бы я сам не знал.

— На следующих выборах Ал собирается баллотиро-ваться в конгресс, и я буду руководить его кампанией. Популярность, которой они с Эдвиной пользуются, по-зволяет начать политическую карьеру прямо сейчас. Мы с Эдвиной разработали потрясающий план. Ал про-работает один срок в конгрессе, а потом изберется в сенат. Два, может быть, три срока в сенате — и он сможет баллотироваться в президенты. Ал обязательно выиграет.

— Неужели все так просто? — усмехнулся я.

— Вот увидишь. Ал хороший человек; таких, как он, любят, таким доверяют. Он лучший кандидат из тех, что я видел: чистюля, у него замечательная семья, он хоро-ший муж, хороший отец, служитель общества, верный, как пес. Конечно, мешает тот факт, что он из семьи по-ляков-католиков: слишком отдает этнографией, и это опасно. Но с этим я справлюсь. Поможет голубая кровь Эдвины, ее предки из первых пилигримов. Она отлич-ная пара для него — всегда добивается своего и поддер-живает Ала на тысячу процентов. И разумеется, Эдди —самая лучшая реклама.

— Не говори так об Эдди.

Мой тон заставил Билла громко сглотнуть.

— Прости. Разумеется, нет. Ал и Эдвина относятся к ней не так, как я. Ты бы слышал, что они говорили се-годня утром! Они боятся снова показывать ее публике. Боюсь, что они будут слишком ее опекать.