— Мне нравится в колледже, — торжественно объявил Дэвис. — Я обязательно буду учиться в Гарварде.

Он сказал это, когда ему было только десять, но он говорил серьезно. И пять лет назад Дэвис туда поступил. Я так им гордилась! У них с отцом, к счастью, было мало общего. Их объединяла только любовь к машинам. Зато не было более близких людей, чем Дэви и Дэвис, склонившиеся над мотором или обсуждающие, как перебрать коробку передач. И ни одного сына не любили сильнее. Что бы я ни говорила о все ухудшающихся отношениях с Дэви, он всегда оставался добрым и преданным отцом. Он ни разу не позволил мне усомниться в том, что боготворит землю, по которой ступает наш сын.

Но Дэви не позволял мне забыть, что сначала я не хотела нашего ребенка. Эта рана так и не затянулась. Мы все скрывали ради блага Дэвиса, и это было чудом, что мальчик так и не догадался о наших бурных ссорах за закрытыми дверями, о том, что мы с его отцом частенько спали на разных концах нашей огромной кровати и что каждый год его отец уезжал из Долины, чтобы вести свою отдельную жизнь, посвященную гонкам, барам и казино. Но когда Дэви Тэкери бывал дома, то все, включая и нашего сына, видели, насколько мы счастливы вместе.

Когда Дэви умер, я думала, что Дэвис сойдет с ума от горя. Я ничем не могла ему помочь. Только самодисциплина помогала сыну справляться со своими обязанностями в то страшное время. Отец внушил ему простое, но исполненное любви правило: «Никогда не подводи мать. Когда-нибудь она будет нуждаться в тебе».

Дэвис не услышал сарказма и боли, которые вложил в эти слова его отец. И Дэви, надо отдать ему должное, старательно скрывал их, когда говорил с нашим сыном.

И вот теперь, сентябрьским утром, когда длинные тени потихоньку отступали к горам, я вылила яблочный сидр из серебряного кувшина на корни Большой Леди. Я закрыла лицо ладонями и про себя прочитала молитву о душе моего покойного мужа и моей собственной. Я молилась о том, чтобы наш сын не узнал наших тайн, я молилась о том, чтобы он простил нас. Когда я подняла голову и открыла глаза, то произнесла вслух:

— Пусть это будет лучший сезон! — Так закончила я свою молитву.

Старый ритуал, церемония, слова молитвы. Но во мне самой не было ничего церемонного. Как владелец компании и ее президент, как главный специалист по яблочному бизнесу, приносившему нам два миллиона долларов дохода каждый год, я была одета для тяжелой работы. Моя обычная униформа для сбора яблок состояла из джинсов, красного пуловера с вышитым белыми нитками логотипом компании над левой грудью и удобных ботинок на толстой подошве. Мне предстояло проводить на ногах по восемнадцать часов в день в течение нескольких следующих месяцев.

На красном плетеном поясе я носила сотовый телефон, карманный калькулятор и ключи от старомодного железного сейфа, который я купила на аукционе, когда распродавали имущество банка округа Чочино. На Юге существуют два вида бизнеса. Один личный. Второй сугубо личный. Мои компаньоны процветали. Мои соседи процветали. Моя семья процветала. Значит, процветала и я.

В кармане джинсов я носила витаминные таблетки из трав. Месяц назад мне исполнилось сорок, и я решила получше заботиться о себе. Дайте мне травяной настой и хороший кофе — и я обойдусь шестью часами сна в день до самого Нового года. Затем я смогу запереть ферму и устроиться в постели с бухгалтерскими отчетами, бутылочкой шардонне и массажной подушкой шиацу. Я положу этого электронного друга под затылок, потом под поясницу и в такие места, о которых приличные молодые вдовы при людях не говорят. Я вылечусь от осеннего напряжения и начну строить планы на будущий год. Я всегда так делала.

Но пока меня ждали двести акров яблонь, согнувшихся под тяжестью спелых красных плодов. Половину урожая уже собрали и поместили в холодильные камеры. А вторую половину будут собирать бригады, состоящие из Макгилленов и мексиканцев. Я не сомневалась, что мексиканцы тоже найдут свое место в округе Чочино — как нашли его чероки и шотландцы, англичане Далиримплы и Тэкери, африканцы, появившиеся здесь в качестве рабов, а потом ставшие фермерами, как и все остальные нации, составляющие наш народ. Я никого не нанимаю на такую тяжелую работу, чтобы с ней не справились Макгиллены, или такую, какой не делала я сама с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтобы влезть на дерево.

Мягкий осенний бриз шевельнул ветви старой яблони, и она словно кивнула мне в ответ. Я похлопала ее по стволу. Ветер принес запахи очага и древесного дыма, аромат спелых яблок. Огромный дом, который я восстановила во всем его былом великолепии, стоял на холме над ручьем, глядя сверху на Долину. У меня под ногами лежали кости солдат, зарытых там, гда сразила их смерть задолго до того, как первое яблоневое дерево обвило их своими корнями.

Наступил торжественный момент. Через несколько часов я откроюворотафермы, ипоявятся первые осенние покупатели. Обычно их бывает около двадцати тысяч. Тридцать служащих, большинство из которых приходятся мне родственниками, положат достаточно денег в свои и мои карманы, чтобы неплохо прожить еще один год. После вычета налогов и накладных расходов богатый урожай в два миллиона долларов сократится до весьма скромной суммы, но я всегда аккуратно ее расходовала. Мой персональный доход позволял мне считать себя обеспеченной, но не богатой. Впрочем, и обеспеченность, учитывая мое детство, меня вполне устраивала.

Еще одна молитва. Я испытывала свою удачу.

— Дай мне силы заслужить благословение. И позволь Дэви проучиться в Гарварде еще два семестра и выдержать экзамены с отличием. И позволь мне в этом сезоне заработать достаточно для того, чтобы оплатить его последний год обучения, не закладывая снова первый сад.

Семья, дом, любовь, достоинство… Всем этим я была обязана яблокам. Они были не просто плодом искушения, а созревшим результатом моих посеянных надежд. Я вырастила лучшие яблоки и заслужила репутацию лучшей матери, вдовы и бизнеследи в округе Чочино, штат Джорджия. «Хаш Макгиллен Тэкери стала легендой при жизни», — говорили люди.

На самом деле они принимали желаемое за действительное. Людям необходим кто-то или что-то большее, чем их собственные достижения, чтобы они могли в это верить. Вот почему среди нас есть актеры, политики и проповедники. Как и большинство обыкновенных легенд, я состояла из плоти и крови, просто мне совершенно не хотелось выставлять напоказ мои слабости и ошибки. Благодаря моей добросовестной и тяжелой работе люди верили в красивые сказки обо мне и моих близких. Но иногда мы действительно поднимались до той высоты, на которую они нас вознесли. В такой день, как этот, легенды о нас становились правдой.

Я сняла с пояса мобильный телефон, посмотрела на часы и стала ждать. Чтобы закончить ритуал, мне требовался еще один элемент. Дэвис всегда звонил из Массачусетса, чтобы пожелать мне удачи в первый день сбора урожая. Телефон зазвонил. Впрочем, зазвонил — не то слово. Это были первые аккорды песенки, известной в сороковые годы: «Не сиди под яблоней ни с кем, кроме меня». Благодаря Мэри Мэй, никто никогда не обвинит нас в скрытой рекламе. На собственном опыте мы убедились в том, что яблоки лучше всего продаются под соусом из сентиментальности и ностальгии.

Я торопливо поднесла телефон к уху.

— Как поживает мой взрослый сын…

— Мать, подожди, я должен миновать этот поворот. Я поднимаюсь на Чочино.

Подул ветер. Я услышала в трубке рев мощного мотора и вскочила на ноги.

— Что случилось? Почему ты не в Гарварде?

— Я все объясню потом. Я спускаюсь в Долину. До дома мне минут десять. Я за рулем со вчерашнего дня. Четырнадцать часов. У меня для тебя сюрприз.

— Почему ты не в университете? Послушай, Дэвис, что произошло?

— Здравствуйте, миссис Тэкери, — внезапно услышала я мелодичный голос. Женский голос! — Дэвис, скажи своей маме, что мне не терпится с ней познакомиться и…

— Эдди, немедленно прячься обратно под плед!

— Они и так знают, что я в этой машине. Нам не удастся их и дальше обманывать. Твое одеяло нам не поможет.

Я с такой силой вцепилась в телефон, что побелели костяшки пальцев.

— Юэлл Дэвис Тэкери-младший, — медленно произнесла я, — от кого ты прячешь девушку и почему?

— Мать, я все объясню… Подожди.

Я слышала рев ветра в окне его машины, слышала, как вскрикнула неизвестная мне Эдди.

— Они у нас на хвосте! Прибавь, Дэвис!

— Нет, нет! — крикнула я. — Черт побери, Дэвис…

— Мать, жди нас у ворот и будь готова закрыть их за нами сразу же, как мы въедем.

— Кто гонится за тобой и этой девушкой?

— Не могу разговаривать! Должен следить за дорогой! Я люблю тебя, мать!

Телефон отключился. У меня задрожали колени, но в следующую секунду я уже бежала к дому, бросив кувшин и все мои защитительные молитвы у корней старого дерева.

Мать, у меня для тебя сюрприз.

Я внушила сыну, что он должен называть меня «мать», а не «мама» или «ма». А я называла его Дэвис в отличие от отца, которого все звали Большой Дэви. Его отец так и не стал взрослым. А мой сын обязан был повзрослеть. Добиваясь этого, я не шла ни на какие компромиссы. Но неприятные сюрпризы мне были ни к чему.

Я села в кабину большого красного фургона, которым мы пользовались, доставляя выпечку и яблоки местным магазинчикам. «Это не яблоко, если это не „сладкое яблоко Хаш“, — гласила надпись на его борту под тонким силуэтом яблони. Я сразу набрала скорость и вылетела со двора, едва не задев камни, огораживавшие бордюр из ирисов, которые были старыми уже тогда, когда я была молодой. Дорога петляла с четверть мили по нашим садам, а потом выходила на плоскую беспорядочно застроенную площадку. Это место мы теперь называли Амбарами.

Первое выстроенное мною здание сохранилось. В нем теперь располагался магазинчик сувениров, но кухню и магазин мы перевели в более просторное помещение. Среди сувениров можно было найти безделушки из хрусталя и серебра, золотые украшения, тонкое столовое белье и другие предметы обихода, все так или иначе связанные с яблоками. Среди Амбаров находилось отдельное помещение для холодильника с регулируемым режимом температуры и павильон в сельском стиле для торговли на открытом воздухе и оркестра, игравшего блу-грасс. Все эти здания окружали акры усыпанных гравием автостоянок и ярды деревянных изгородей.

Ухабистая дорога вывела меня на парковку, а сама побежала дальше, преображенная, словно женщина, вышедшая из косметического салона, — гладкая, заасфальтированная. Она поднималась на холм, где вдоль нее стояли яблони и подстриженные кусты самшита, и приводила к красивым белым высоким воротам, выходившим на Макгиллен-роуд. Наша красно-белая вывеска сияла между двумя каменными столбами. «Ферма Хаш. Открыто ежедневно с 10 до 18, с 1 сентября по 31 декабря. Это не яблоко, если это не сладкое яблоко Хаш».

Я открыла ворота и сорвала с пояса телефон, вглядываясь в то место, где дорога скрывалась среди могучих пихт, елей, лавров, орешника и круто поднималась на гору Чочино.

— Ты нужен мне здесь, в Долине, — сказала я в трубку, набрав номер. — Приезжай быстрее. У нас проблемы.

— Буду через десять минут.

Низкий мужской голос не задал мне ни одного вопроса, и я отключила телефон. Мой маленький брат стал теперь шерифом Логаном Макгилленом. Он был немногословен. Для него жизнь была простой и понятной. Я вырастила его, чтобы он защищал наш мир, что он и делал.

Я ждала.

А ждать — это для матери самое трудное.

Дэвис Тэкери, молодой человек двадцати четырех лет, заканчивающий Гарвардскую школу экономики, спускался по серпантину с горы Чочино на старой черной «ТрансАм» 1982 года, которую они с отцом любовно привели в порядок к его шестнадцатилетию. Дэвис хранил в бардачке фотографию, на которой он был снят вместе с Дэви. Они обнимали друг друга за плечи грязными руками и улыбались в объектив, стоя позади почти голого каркаса «ТрансАм». Эта машина была плодом совместного труда отца и сына. Она не могла подвести Дэвиса и его девушку.

Предполагалось, что Дэвис достаточно умен, чтобы оценить плюсы и минусы собственного выбора.

Он отбросил в сторону сотовый телефон, когда очередной крутой поворот скрыл от него три черных седана, неотступно преследовавших «ТрансАм».

— Моя мать знает, что мы едем, и она примет нашу сторону.

Девушка посмотрела ему в затылок с заднего сиденья машины.

— Дэвис, ты ведь ничего не сказал ей. Ты просто напугал свою мать до смерти.

— Напугал? Мою мать? Ничего подобного. Я же говорил тебе, что ничто не может вывести мою мать из себя. Она будет готова защищать нас.

— Почему ты в этом так уверен? Ведь она знает только, что ее сын гонит как сумасшедший и везет домой незнакомую ей девушку.

— У нас есть родственник, который однажды привез домой стриптизершу с карнавала. Это все пустяки.

— Твоя логика невероятно успокаивает. Послушай, с меня хватит. Мне надоело прятаться под этим одеялом. Я не желаю появиться в доме твоих предков в таком виде. Я не хочу, чтобы твоя огорченная и напуганная мать увидела меня на заднем сиденье среди дисков, рядом с коробкой пончиков.

— Оставайся там. Так безопаснее. Пончики сыграют роль воздушной подушки.

— Я предпочитаю вылететь через ветровое стекло, если нам суждено сорваться со скалы. На Си-эн-эн это прозвучит куда драматичнее, чем рассказ о том, что меня зажало между передним сиденьем и багажником. Ты не согласен?

Эдвина Марджори Джекобс, или просто Эдди, изучала в Гарварде право, а это означало, что она достаточно умна, чтобы не совершать глупости. Или хотя бы понимать, почему она их совершает. Эдди привыкла к лимузинам, яхтам и кортежам мотоциклистов. Однажды ей даже удалось проехаться в церемониальном верблюжьем караване арабского шейха во время поездки с матерью на Средний Восток. Эдди вылезла из-под дешевого мексиканского одеяла, которое они купили по дороге из Массачусетса, и поставила ногу между передними сиденьями. На ней были тысячедолларовые замшевые мокасины с солидными золотыми пряжками.

Дэвис вцепился в рулевое колесо.

— Эдди, черт побери, не смей…

— Не отвлекай меня. А не то я упаду к тебе на колени, и тогда мы в самом деле слетим со скалы.

Она постаралась пересесть вперед, пока Дэвис удерживал быструю машину на повороте над крутым берегом ручья, поросшим гигантскими рододендронами и заваленным крупными валунами. Слева от дороги осень уже раскрасила яркими красками Долину, а справа высились острые поросшие мхом горы Джорджии. Отец научил Дэвиса ездить по горным дорогам, и он знал, что один неверный поворот обтянутого кожей руля будет стоить жизни и ему, и Эдди.

Она плюхнулась на сиденье и сразу же застегнула ремень безопасности. Дэвис покосился на нее.

— Как твой желудок?

Эдди прижала руку к животу:

— Не слишком хорошо.

Ее усыпанное веснушками лицо побелело, но она откинула назад светло-каштановые волосы до плеч и попыталась улыбнуться.

— Я впервые на «американских горках» без сопровождающего в черном костюме с рацией. И мне нравится. Пусть даже меня вырвет.

— Держись крепче.

— Не беспокойся. Я умею себя вести в любых обстоятельствах. — Эдди улыбнулась, глядя на его профиль. — Мне бы хотелось заняться с тобой любовью прямо сейчас. У тебя вид дикаря.

Дэвис напряжённо улыбнулся.

— В моей спальне на кровати полно лоскутных одеял и подушек. Мы разденемся догола и спрячемся в норке, как кролики.

— Обещаешь?

— Обещаю. Жизнь в Долине очень простая.

Они услышали шум позади. Эдди развернулась на сиденье и нахмурилась, глядя в заднее стекло. Черные седаны вылетели из-за поворота всего в сотне ярдов от них.

— У нас проблемы. Они нас догоняют.

Дэвис посмотрел в зеркало заднего вида. Он забыл, какой высокий балл получил в свое время за тест академических способностей [1] забыл о полке с кубками, завоеванными во время учебы в старших классах школы округа Чочино и о великолепных оценках в Гарварде. В нем текла кровь Тэкери! Он не мог допустить, чтобы его догнали. Никто не мог победить гонщика из округа Чочино. Во всяком случае, взять его живым.

Но тут Дэвис вспомнил о своем отце. И сразу же сбросил скорость.

Эдди покачала головой.

— Не вздумай сдаваться сейчас! — воскликнула Эдди. — Ты же говорил мне, что тебя никто не сможет обогнать на горе Чочино.

— Но я говорил и о том, что не допущу, чтобы ты погибла. — Дэвис начал нажимать на тормоз. — Игра окончена. Мы продержались достаточно долго — всю дорогу из Бостона. Никто не думал, что это продлится так долго. Моя мать никогда не простит мне, если я сделаю глупость. Я и сам себя не прощу.

— Но ты ведь сказал, что твоя мать — самый сильный человек из тех, кого ты знаешь. Ты утверждал, что она встанет на нашу сторону и поймет, что мы имеем право сами устраивать свою жизнь. Как она посмотрит на то, что мы сдались у самых ее ворот? Какого мнения она будет обо мне? Она сочтет меня неудачницей, а я этого не хочу. — Эдди обеими руками вцепилась в сиденье. — Я не сдаюсь! Я люблю тебя, Юэлл Дэвис Тэкери-младший, и я вверяю тебе мое будущее. Ты сказал, что отец научил тебя ездить быстрее всех. Так жми, давай!

Ароматный осенний ветер врывался в машину через люк в крыше, с вызовом свистел в ушах, будя души мужчин и женщин, предки которых когда-то бросили вызов горе Чочино. Дэвис глотнул, пытаясь избавиться от кома в горле, посмотрел на Эдди, на лице которой было написано обожание, и решил, что мужчина не может подвести свою женщину. Особенно на горе Чочино.

— Я тоже тебя люблю. Держись крепче!

Эдди охнула, когда он вдавил в пол педаль газа и издал победный клич. «ТрансАм» помчалась вниз по серпантину. Дэвис вел машину с такой легкостью, что его отец мог бы им гордиться. Стрелка спидометра стояла на девяноста милях в час, когда Дэвис и Эдди миновали красивый резной знак с надписью «Добро пожаловать в округ Чочино, на родину знаменитого яблока „сладкая хаш“. Завизжали тормоза, и Дэвис свернул на узкую двухполосную дорогу, ведущую в Долину. Машина стрелой пронеслась мимо выкрашенного белой краской металлического щита, обозначавшего начало Садовой дороги Макгилленов, затем мимо еще одного знака, уведомлявшего, что это дорога штата номер 72, и наконец мимо большой деревянной вывески, установленной лесничеством штата.

«Вы въезжаете на живописную проселочную дорогу, ведущую к „Ферме Хаш“.

Дэвис снова издал победный клич. Он сделал это! Он привез свою женщину на эту землю, где соединились вера, самопожертвование, тяжелый труд и где росли самые сладкие яблоки американского Юга. Здесь она будет жить, как обыкновенная девушка. Ее ждет дом, где она сможет остаться, где ее радушно встретит его мать — самая известная Хаш из всех живших до нее Хаш Макгиллен.

Я издалека услышала шум мотора «ТрансАм» — все мои чувства в тот момент обострились, как у матери-кошки, которая прислушивается к писку своего котенка. Подняв вверх ворота, я возблагодарила бога за то, что у Дэвиса низкая машина, хотя я ее искренне ненавидела. Я ничего не имела против гонок, просто мне невыносима была мысль о том, что мой сын может умереть раньше меня. Между деревьями мелькнула «ТрансАм», мчавшаяся со скоростью не меньше 85 миль. Я вцепились в ворота, чувствуя, что все мое тело напряглось. «Он сын своего отца», — сказала я себе.

Дэвис выглядел спокойным и сосредоточенным. Окна в машине он оставил открытыми. Он всегда любил горный воздух. Его короткие темные волосы трепал ветер, но больше ничто в нем не выдавало смятения. Мой сын. Организованный. Умный. Чувствительный. Честный. Добрый. Его обожали девушки, а он относился к ним с уважением. Я научила его этому, а отец был для него живым примером — во всяком случае, на людях. Сильный лидер. Стипендиат штата.

В старшем классе школы Дэвис заслужил звание самого успешного молодого предпринимателя Джорджии. Клянусь богом, я никогда не требовала от него, чтобы он во всем добивался наилучшего результата… Ладно, не буду обманывать, вполне вероятно, Дэвис чувствовал мою потребность в том, чтобы он был лучше всех. В любом случае он оставался моим замечательным сыном.

«Прошу тебя, будь осторожен! Прошу тебя, господи, не допусти, чтобы с ним случилось несчастье!» Когда Дэвис был еще маленьким, я составила свой секретный список под названием «То, чего я не смогу пережить». На самом первом месте стояло: «Я не переживу, если увижу, что с Дэвисом случилось что-то плохое». Я не могла бы быть более конкретной — суеверный страх подсказал мне, что не стоит искушать судьбу и передавать свои страхи словами.

Девушка — в тот момент я думала о ней как о проклятой девице, которая вовлекла моего сына в неприятности, — очень прямо сидела рядом с ним, держась за приборную доску обеими руками, и смотрела вперед. Ее лицо тоже было спокойным. Они были из одного теста. Где-то далеко ее мать тоже могла внести этот момент в список самых страшных минут.

Дэвис уверенно притормозил, «ТрансАм» въехала в ворота и остановилась. Он вышел из машины и направился ко мне с улыбкой на лице. Высокий, гибкий, темноволосый и красивый, как его отец, он был в брюках цвета хаки, хороших ботинках, которые подошли бы к дорогому костюму, и мятой рубашке с запонками из оникса. Я удивленно моргнула. Мой непретенциозный, предпочитающий джинсы сын — и запонки из оникса!

«Такой взрослый молодой человек!» — восклицали люди, когда он был еще ребенком. Но когда Дэвис в самом деле стал взрослым? Я вдруг стала матерью взрослого сына. А ведь некоторые мои ровесницы еще воспитывали малышей. Сумасшедшие женщины, но все же…

— Объясни мне, что происходит, — сказала я.

— Мать, беспокоиться совершенно не о чем. Мы с Эдди не попали в неприятности. Это всего лишь дело принципа. — Дэвис обнял меня на ходу и направился к воротам. — Позволь мне их закрыть. И постой, пожалуйста, рядом со мной. Мы должны занять оборону.

— Трудно обороняться, отстаивая свои принципы, и не попасться. Ты нарушил закон?

Сын натянуто рассмеялся:

— Нет.

— Тогда, может, ты здесь на практике? Дэвис снова засмеялся и покачал головой:

— На экономическом факультете не изучают состояние дорог.

— Значит, ты рисковал своей жизнью и жизнью этой девушки только из принципа? Ради этого ты ехал слишком быстро, пропустил занятия и явился сюда с неприятностями на хвосте в самый важный день сезона?

Дэвис нахмурился:

— Я не рисковал…

— Даже не пытайся оправдываться. Не надо. Твой отец погиб на этой горе.

Дэвис замер. Его кадык заходил вверх-вниз. Даже пять лет спустя после гибели Дэви нам было трудно о нем говорить. Господь свидетель, у меня были свои причины избегать подобных разговоров.

— Миссис Тэкери! — окликнула меня девушка. Я повернулась и увидела, что она спокойно стоит рядом с машиной. Высокая, худенькая, с золотисто-каштановыми волосами и хорошим, четко очерченным лицом. Но она была болезненно-бледной, а в больших голубых глазах застыла тревога. — Дэвис мой лучший друг, и я доверила ему мою жизнь. Поверьте мне, он не попал в неприятности. Он вел себя как герой.

Я еще раз внимательно посмотрела на нее и поняла, что она страшно измучена и еле держится на ногах.

— А вам не нужна помощь героя?

Эдди покачнулась и чуть не упала, но все-таки попыталась улыбнуться.

— Его помощь мне не помешала бы.

Дэвис подошел к ней и обнял за плечи. Она обвила рукой его талию и приникла к нему, словно вьюнок к дереву.

— Полагаю, мой сын напугал вас до тошноты.

— Нет, он замечательно вел себя.

Эдди подняла голову и посмотрела на Дэвиса с таким обожанием, что у меня внутри зазвенел колокольчик тревоги. Конечно, я хотела, чтобы какая-нибудь девушка полюбила его больше жизни, и он полюбил ее в ответ. Я хотела, чтобы его жена стала мне дочерью, которую я всегда хотела иметь, но так и не рискнула родить от Дэви-старшего. Я хотела иметь внуков. Но не раньше, чем моему сыну исполнится сорок, он станет президентом компании и получит Нобелевскую премию.

— Полагаю, нам пора познакомиться, — медленно произнесла я. — И я должна знать, что происходит на самом деле.

Дэвис нахмурился.

— Я все тебе объясню, только дай мне немного времени.

Эдди кивнула:

— Уверяю вас, миссис Тэкери, мы сделали это, чтобы доказать очень важную вещь. Помните: «Посадите свои мечты со страстью и честью, и ваши корни будут крепко держать вас в любую бурю…»

Я удивленно взглянула на нее.

— Конечно, помню. Это книга о Джоне Яблочном Семечке. Я читала ее Дэвису, когда он был маленьким. Я даже вырезала это изречение на деревянной доске и повесила на стене в его комнате.

— Я знаю, что ваше хобби — резьба по дереву. Дэвис мне все о вас рассказал. И о своем потрясающем отце тоже, да упокоится он с миром.

Эдди перекрестилась. «Католичка, — подумала я. — Мой сын привез ко мне девушку-католичку. Какая экзотика! Держу пари, что у нее строгие родители-католики. Отлично. Они скоро заберут ее домой, где бы этот дом ни находился».

— Вы должны гордиться сыном, миссис Тэкери. Дэвис очень старался соответствовать тем высоким требованиям, которые вы с его отцом установили.

Так, она ничего не знает. Как и мой сын, эта Эдди верит в созданную мной легенду. Я повернулась к Дэвису:

— Что конкретно вы сделали? Скажи мне немедленно. Я должна это знать.

— Сейчас нет времени. Они уже здесь. Занимаем оборону!

Три больших черных седана выехали из-за поворота. Они въехали на нашу дорогу и, завизжав тормозами, остановились, образовав правильный треугольник. Дверцы распахнулись, и около десятка человек, среди которых была одна женщина, вышли из машин. Все они были в помятых слаксах, рубашках-гольф и пытались выглядеть непринужденно. Но у каждого была заплечная кобура с оружием.

— Это федеральные агенты, — прошептал Дэвис мне на ухо. — У Эдди есть телохранители. Я все объясню позже.

Федеральные агенты? Телохранители? Я медленно опустила руки вдоль тела, рассматривая вооруженный отряд в рубашках-гольф. Вооруженные игроки в гольф!

— Прошу вас сохранять спокойствие, — сказала Эдди и, подняв голову, посмотрела на женщину. — Люсиль, мне жаль, что тебе и твоим людям пришлось пройти через это. Но я должна была так поступить.

— Эдди, мы всегда были честны с тобой, — ответила Люсиль. Она была высокой, мускулистой, лет тридцати пяти, с белокурыми волосами до плеч, веснушками и мелкими морщинками у глаз. Она протянула обе руки к Эдди в дружеском жесте. — Я знаю, что тебя огорчило. Но так дела не делаются.

— Люсиль, именно так и надо было поступить в подобной ситуации. Моя мать реагирует только на действия, а не на слова. Теперь она обязательно обратит внимание.

— Эдди, будь же благоразумна! Мы вызовем вертолет, отвезем тебя и твоего друга мистера Тэкери в безопасное место, а потом поговорим. Твоя мать отложила все свои встречи в Великобритании. Твой отец ждет у телефона в Тель-Авиве. Они обязательно захотят выслушать тебя.

Я нахмурилась. Великобритания? Тель-Авив? Вертолеты? Господи, кто же ее родители? Стюарды с международных рейсов?

Эдди застыла.

— Мой отец, может, и захочет выслушать меня, но моя мать постоянно вмешивается в мою личную жизнь. Тому, как она поступила со мной, не может быть оправданий. Никаких.

— Эдди, я не могу обсуждать эту тему…

— Почему же? Потому что ты ей тоже на меня доносишь? Ты была одной из ее шпионок?

— Нет. Даю тебе слово.

— Я теперь верю слову только одного человека. — Эдди повернулась к Дэвису. — Я искренне сожалею о том, как моя мать поступила с тобой.

— Тс-с. Я уже большой мальчик. Все дело в тебе. Она поступает так, как считает лучшим для тебя.

— Нет. Это касается нас обоих.

Дэвис поцеловал ее. В моей голове снова прозвучал тревожный сигнал, и я решила прояснить ситуацию.

— Прошу прощения, но что твоя мать сделала Дэвису?

Мой сын покачал головой:

— Я же сказал: это вопрос принципа. Никакой настоящей опасности или вреда. Я сам с этим справлюсь.

— Отлично. Тогда просто скажи мне, что сделала эта женщина, и я помогу тебе справиться с этим.

— Дэвис, позволь мне, — вмешалась Эдди. — Мне неприятно в этом признаваться, но моя мать шпионила за мной. Это началось, когда я уехала учиться в Гарвард, и теперь в ее распоряжении досье с информацией обо всех моих самых близких друзьях. Включая Дэвиса. Мы выяснили это вчера.

Я сжала кулаки. Сотни вопросов всплыли в моем мозгу, но в эту секунду Эдди отвернулась от меня и снова посмотрела на Люсиль.

— С этой минуты я отказываюсь от твоих услуг и от услуг вашей службы. Я взрослый человек, я совершеннолетняя, и это мое право — отказаться от формальной охраны.

— Прости меня, Эдди, но в каком-то отношении мы сродни налоговому управлению. Ты не можешь просто так приказать нам убраться.

— Тогда я вам прикажу, — предупредил Дэвис.

Люсиль подалась вперед, но в этот момент я встала перед ней, оперлась на ограду и подняла руку:

— Какое слово в надписи «Частная собственность» вы не поняли?

Люсиль остановилась и нахмурилась.

— Мать! — восхищенно ахнул Дэвис.

— Спасибо, миссис Тэкери, — прошептала Эдди. — Дэвис говорил, что вы нас защитите.

— В данный момент я защищаю свои ворота.

Мы с Люсиль в упор смотрели друг на друга поверх забора. Она моргнула первой.

— Мэм, вы не знаете, с кем имеете дело.

— Мой сын сказал мне, что не нарушал закона.

— Это верно, только…

— А как насчет Эдди? Она что, нарушила подписку о невыезде? Или ее отец — скрывающийся от правосудия глава мафии?

— Нет, но…

— Тогда мне плевать, кто вы такие. Вы не переступите границы моей собственности.

На лице Люсиль появилось почти несчастное выражение.

— На самом деле мы имеем на это право, если почувствуем, что того требует ситуация.

Я была упрямой Макгиллен по рождению и стала отважной Тэкери благодаря браку. В моей голове зазвучал гимн собственного сочинения.