Глава 20

Я проснулся с чувством, что у меня внутри что-то изменилось. И не только потому, что мне заштопали легкие и порванные артерии. Нет, произошло что-то более серьезное. Я ощутил странную легкость.

Полусонный, я поднял левую руку и посмотрел, что колет мне ладонь. Я моргнул несколько раз, пытаясь сфокусировать взгляд, и наконец разглядел маленькое деревянное распятие, свисающее с моей руки на золотой цепочке. Только один человек мог вырезать святую вещь из обыкновенного дерева.

— Хаш! — хрипло произнес я и попытался сесть.

— Она уехала домой. Хаш не знала, нужна ли она тебе, захочешь ли ты видеть ее здесь.

Это был голос Ала. Он положил руку мне на плечо, пытаясь удержать от резких движений, потом сел на стул рядом с кроватью. Я был таким слабым, что без возражений снова опустился на подушку. Захочу ли я видеть ее? Нужна ли она мне? Я не мог выразить словами, насколько сильно нуждаюсь в ней!

Горло саднило от трубок анестезии. Я сжал в руке распятие, впечатывая Хаш в мою ладонь. Ал наблюдал за мной.

— Не пытайся разговаривать, просто послушай.

Он рассказал, что сделала Хаш с Хейвудом Кении ради меня. Я плохо соображал, мои нервы были одурманены наркотиками, но по коже медленно поползли мурашки. Ал продолжал:

— Она вела себя как героиня; а то, что ты герой, я знал всегда. Дурацкие слова — герой, героиня, такие затасканные, тривиальные. Но в вашем случае это правда. — Он помолчал, потом судорожно глотнул. — Ты мог подумать, что мы с Эдвиной перестали верить в твою человечность много лет назад, но ты ошибаешься. С того самого дня, как я привез тебя к нам из Мексики, мы знали, что ты особенный. Тебе дана способность видеть добро и зло с такой ясностью, что нам остается только позавидовать. Я знаю, мы разочаровали тебя, но ты никогда не разочаровывал нас. Ты и наш герой тоже.

— Забудь об этом, — проскрипел я. — Я примирился с тем, какой я. Я забочусь о моей семье. Я не могу спасти мир, но…

— Ты сделал свою работу, Ник. Теперь пришло время спасти себя самого. — Он молча смотрел на меня. — Если ты не любишь Хаш Тэкери, это твое личное дело.

Но если любишь, то тебе надо сказать об этом ей. Не мне, не Эдвине, не стенам этой палаты, не себе самому. Ей. — Ал встал. — А теперь отдыхай. Мы любим тебя, Ник. — Он похлопал меня по плечу и вышел в коридор.

Неловкими пальцами левой руки я медленно, методично обвел цепочку вокруг шеи и застегнул замок.

Прошу тебя, господи, дай мне достаточно сил, чтобы поскорее встать с этой постели и сделать то, что я должен сделать!

— Привет, Ники, — раздался у моего уха нежный шепот Эдди.

Я открыл глаза и сказал:

— Привет, детка. Тебе не следовало приходить.

— Они не могли удержать меня, но я пообещала заглянуть только на минутку. Дэвис ждет меня в холле. И мама тоже. — Она кончиками пальцев убрала волосы с моего лба. — Когда я была маленькой, я представляла, как ты в блестящих рыцарских доспехах сражаешься с драконами где-то в лесу. Папа был королем того королевства, которое ты защищал, мама — королевой, а я принцессой. И я говорила своим друзьям, что нам совершенно нечего бояться, потому что мой рыцарь, сэр Ники, держит всех драконов под контролем. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Теперь я знаю, что это была не только сказка.

— Принцесса Эдди, я по-прежнему к вашим услугам.

— Принцесса Эдвина Марджори Никола, — поправила она.

— Бедная девочка! Три совершенно невероятных имени.

— Тс-с, Ники. Я пришла попросить тебя об одолжении. Сделаешь?

— Только скажи что.

— Будешь крестным моего малыша? Я долго молчал.

— А что думает Дэвис?

— Он тоже тебя об этом попросит. Но я хотела сделать это первой.

— Почту за честь. — Я откашлялся, отвернулся к окну, потом снова посмотрел на Эдди: — А что еще?

— Я хочу, чтобы ты уехал.

— Что?

— Уезжай. Возвращайся туда, где твое место. И не говори, что ты не знаешь, о чем я прошу, Джейкоб. — Она встала.

— Я намеревался…

— Тс-с! Ничего не говори. Лучше послушай, что скажет тебе твое сердце.

Эдди поцеловала меня в макушку, поправила одеяло, улыбнулась и вышла из палаты. Она ступала осторожно, прикрывая руками живот, словно оберегая ребенка, которого я бы тоже с радостью защищал, как когда-то защищал ее.

Я на мгновение закрыл глаза, а когда открыл, то у постели уже стояла Эдвина и тоже поправляла мне одеяло.

— Неужели я совсем уже вышел в тираж? — сказал я.

— Пока нет. Но если подождешь еще несколько лет и не женишься, то выйдешь наверняка. Ты станешь сморщенным, как… сухое яблоко. — Она состроила гри-маску: — Опять эти яблоки! У меня патологическая одержимость ими.

Эдвина подвинула стул поближе и села. Ее лицо и голос смягчились.

— Николас… — грустно сказала она.

— Со мной все в порядке.

— Нет, не в порядке! Мы позволили тебе бродить по миру все эти годы, не сказав тебе то, что следовало.

— Все чувствуют себя рядом со мной неуютно, это нормально.

— Неуютно? Ты хотел сказать, что тебя боятся? Я кивнул, и Эдвина вздохнула.

— Когда Ал привез тебя в Чикаго, чтобы ты жил с нами, я в самом деле боялась тебя, признаю. Но, вероятно, не больше, чем ты боялся меня.

— Ты права, согласен. Ты напугала меня до полусмерти.

— Но мне понадобилось совсем мало времени, чтобы увидеть, что у тебя врожденное чувство справедливости, что ты по натуре честен и добр.

— Тебе подсказали это черепа койотов?

— Именно так. — Она усмехнулась, но тут же снова стала серьезной. — Мне так жаль, что мы с Алом читали тебе проповеди о нравственности, когда ты исповедовал кодекс долга и самопожертвования куда более строгий, чем наши нравоучения! К сожалению, когда ты больше всего нуждался в нашей поддержке, мы оказались лицемерами.

— Нет. Вы были честными. Вот почему я полюбил вас обоих. И люблю до сих пор.

Эдвина вытерла глаза, протянула руку и коснулась деревянного распятия на моей груди. Ее губы плотно сжались.

— Если ты не будешь осторожным, тебе останется только петь баритоном в хоре евангелистской церкви Урожая с песней в округе Чочино.

Я начал было что-то говорить о моих планах, но она встала:

— Не надо ничего говорить. И знаешь что, Николас? Я понимаю, что с годами превратилась в монстра. Я собираюсь измениться. Договорились? Отдыхай.

Она выключила свет над моей кроватью и ушла. Я лежал в темноте, один, сбитый с толку. Мне наконец было что сказать, но никто не хотел слушать. Хотя нет, одна женщина меня обязательно выслушает.

Мне просто надо добраться до нее.

Иногда мы словно возвращаемся назад сквозь годы и видим некий момент в нашей жизни именно таким, каков он есть в действительности. Это напоминание о том, как далеко мы зашли. Я сидел на краю моей больничной кровати на заре, потея от усилий, сосредоточившись исключительно на том, чтобы одеться. Я не должен был сидеть и уж тем более не должен был никуда идти. Я сумел натянуть старые брюки и даже застегнуть «молнию», но запутался в пуговицах рубашки.

В палату вошел Билл Снайдерман. Тот самый франтоватый ублюдок, который приходил ко мне в больницу в Чикаго почти двадцать лет назад. Сияющая белая рубашка была застегнута наглухо. Тому, как он носил темный деловой костюм и шелковый галстук, позавидовали бы манекены в витринах самых дорогих магазинов.

Старший советник Ала посмотрел на меня сверху вниз с тем же брезгливым неодобрением, что и раньше.

— Надеюсь, ты снова исчезаешь, Ник?

— Ты достаточно умен для человека, у которого воротничок рубашки преграждает доступ кислорода к мозгу.

— Ты выглядишь не слишком хорошо. Нет никакой надежды на то, что по дороге на улицу ты упадешь и умрешь?

— Что ты, Билли, не смущайся! Я знаю, что тебе будет меня не хватать.

Его седеющая черная бровь взлетела вверх.

— Я пришел сказать тебе только одно. Я всегда считал, что из тебя вышел бы отличный мертвый герой.

— Как мило! Где ты был вчера, когда из-под меня надо было вынести судно?

Билл поднял руку:

— Почему бы тебе не вернуться к своей фермерше, не держаться подальше от президента и не попытаться стать хорошим живым героем?

Мы обменялись долгими взглядами.

— Черт побери, ты начинаешь мне нравиться, — пробормотал я.

Мы оба вздрогнули от такой новости. В палату вошел Дэвис, одетый для долгой поездки в старые джинсы и теплую куртку.

— Готов?

— Я уже родился готовым, — ответил я.

Не могу не привести вам заголовки из некоторых крупных газет.

«Свекровь Эдди Джекобс Тэкери выпорола Хейвуда Кении!»

«Кении струсил. Переживет ли его имидж крутого радио-мачо такой позор?»

«Кении не будет подавать иск. Как говорят, он хочет, чтобы об инциденте поскорее забыли».

«Племянник президента — это национальное достояние», — сказал кардинал чикагской епархии. Он осудил шоу Кении».

А вот этот мне понравился больше всех:

«Две радиостанции уже отказались от трансляции шоу Хейвуда Кении. Остальные могут последовать их примеру».

Отличные новости, но им не удалось утешить меня в тот день, когда я вернулась в Долину. Я закрыла ферму и отправила родственников по домам. С серого неба лил ледяной дождь, надвигались холода. Самый замечательный и самый ужасный сезон сбора и продажи яблок остался позади. Мне хотелось свернуться калачиком под одеялом и лелеять свою тоску… Меня разбудил телефонный звонок.

— Хаш, это Мэри Мэй.

— Мэри Мэй!

— Я в Майами, здесь страшная жара, и я собираюсь подняться на круизный лайнер, только… Я никак не могу перестать плакать.

— Возвращайся домой!

— Ох, Хаш, я так хотела забыть прошлое и найти себе хорошего мужика на этом теплоходе! Но потом мне позвонила кузина Мейфло и рассказала о Якобеке. А потом я увидела новости о тебе и Кенни. Я подумала, что действительно нужна тебе в Долине. То есть я хочу сказать, что тебе специалист по связям с общественностью нужен больше, чем мне — хороший парень.

— Мэри Мэй, я даже представить себе не могу, что стану делать, если ты не вернешься!

— Я не знаю, что теперь думать о моем брате. Я просто не представляю…

— Мы с тобой поговорим. Мы найдем способ, как нам вспоминать о нем, вспомним и хорошее, и плохое.

— Я вот еще о чем хотела спросить… Ты сможешь любить меня по-прежнему как свою золовку, хотя ты никогда не любила моего брата?

— Ох, Мэри Мэй, любовь — она как яблоки. Каждое семечко не похоже на остальные, даже если все они с одного дерева. Конечно, я люблю тебя. И, разумеется, ты остаешься моей любимой золовкой. Возвращайся домой!

— Хорошо, Хаш, хорошо. — Она перестала плакать и собралась с силами, чтобы крикнуть кому-то на теплоходе: — Принесите обратно мои вещи, прошу вас!

Поговорив с Мэри Мэй, я вышла на улицу, в холодный туманный день и пошла в сад, размышляя о том, как я сумела сохранить единство семьи вопреки тому, что натворила.

«Посади хорошие семена, и урожай будет добрым», — прошептала Большая Леди.

— Что посеешь, то и пожнешь, — вслух сказала я. — Я это знаю. Но что, если мужчина, умеющий укрощать пчел, не выказал никакого намерения вернуться ко мне весной или позже?

Нет ответа. Я была одна.

Я долго ходила в тумане по саду. Мои джинсы и свитер пропитались водой, но я все равно бродила между деревьями, по террасам на склоне горы, по могилам солдат, пока не спустилась по холму вниз, к новым посадкам и Амбарам. Я смотрела на пустые павильоны, усыпанную гравием парковку, уходящую вверх Садовую дорогу Макгилленов, закрытые ворота. Пустота и обособленность окружили меня вместе с тающим светом вечера. Меня ждали пустые дни и ночи. Я села на опушке садов в наступающих сумерках и заплакала.

Я все еще плакала, когда услышала издалека шум тяжелых машин. Я нахмурилась и посмотрела на шоссе. Грохот стал ближе. Несколько военных автомобилей следовали один за другим. Я смотрела во все глаза. Первая машина остановилась у моих ворот, и со стороны пассажира выпрыгнул Дэвис. Мой Дэвис. Мой сын. Это был его второй незапланированный визит за год. Он начал сезон урожая, удивив меня, и закончил его, удивив еще больше. Он не видел, что я смотрела на него, открыв рот, с опушки сада, потому что возился с ключами.

Дэвис открыл ворота. Солдат помог ему откатить их в сторону. Потом Дэвис и солдат забрались обратно в машину. Караван — или конвой, не знаю, как правильно, — медленно въехал на территорию фермы.

Я побежала к нему навстречу и остановилась одновременно с машинами. Шум моторов стих. Шепот мягкого влажного ветра гор наполнил тишину. Дэвис увидел меня и поднял в приветствии руку. Потом махнул рукой в сторону машины в середине колонны, и мои ноги словно приросли к гравию.

Мужчины и женщины в военной форме выходили из военных машин. Некоторые несли медицинское оборудование, другие были просто эскортом. Они все подошли к одной из машин, помогая вылезти человеку, которого я не могла разглядеть. Этот медленно двигавшийся мужчина был высоким и темноволосым, пожившим и многое повидавшим. В армейской куртке, фланелевой рубашке и старых армейских брюках, он отмахнулся от помогавших ему, потом повернулся ко мне. Он пошел мне навстречу очень медленно, иногда останавливаясь, но упорно.

Якобек!

Я побежала к нему.

— Ты не должен был уезжать из больницы, Джейкоб! О, Джейкоб!

— Я хочу быть фермером и выращивать яблоки, — сказал он.

Я обняла его за шею и поцеловала, и он поцеловал меня в ответ, обняв одной рукой за плечи, а другой за талию. Я постаралась не слишком прижиматься к нему, помня о его ранении, но он прижал меня к здоровому боку, и мы крепко обнялись.

— Тогда добро пожаловать домой, — прошептала я.

Глава 21

Месяц спустя

Поездка в Вашингтон, чтобы увидеть первенца Эдди и Дэвиса, была первым большим путешествием Якобека после ранения. Он выздоровел полностью. Но что самое удивительное, мы с ним стали, как бы это сказать, настоящей парой. Да, именно так. Для Якобека месяц моего усиленного внимания и внимания всего округа Чочино, хорошо продуманная смесь разговоров по душам и нежного секса сделали чудеса. Чудо произошло и с ним, и со мной.

Мы помирились с Дэвисом, и жизнь снова вошла в нормальное русло. Представитель следующего поколения нашей семьи должен был вот-вот появиться на свет — не под яблоней, а в оборудованном по последнему слову родильном доме округа Колумбия. Эдди и Дэвис выбрали именно его за близость к городу, и секретная служба их выбор одобрила.

В специальной комнате для маленьких посетителей Бэби уже успела подружиться с полудюжиной детей из семей Джекобс и Хэбершем. Джекобсы были зазнайками, но вполне добродушными, а вот Хэбершемы казались слишком чистенькими для детей моложе двенадцати лет и были немного заносчивыми, как Эдвина.

— Я Уолфорд Хэбершем Четвертый, — высокомерно сказал один мальчик, знакомясь с Бэби. — А ты — та самая дикарка с гор?

Она даже глазом не моргнула, ни одной темной длинной ресничкой Тэкери. Бэби уже решила, кем хочет быть, и была готова всем рассказать свою историю.

— Я Хаш Макгиллен Шестая, — ответила она Уолфорду. — Так что не пудри мне мозги.

Наблюдающая за детьми, как мать-тигрица, Люсиль довольно улыбнулась.

Мы с Эдвиной стояли в маленькой комнате ожидания. Ал, Якобек и Логан курили сигары на улице в темноте под падающим снегом. Я хотела тоже закурить трубку, но забыла ее дома, потому что собиралась в спешке, когда нам позвонили и сообщили, что у Эдди уже начались схватки. Мэри Мэй осталась дома, чтобы отвечать на звонки и подготовить прессрелиз. Она решила организовать конкурс на лучшее название кондитерского изделия в честь младенца. Я сказала ей, что против этой затеи, но она была преисполнена решимости.

Неожиданно Эдвина обняла меня сильной рукой, словно мы были подружками.

— Я собираюсь организовать весной свадьбу для вас и Николаса, — объявила она.

Я удивленно посмотрела на нее.

— Спасибо, что сообщили нам об этом.

— А в чем проблема? Вы же определенно сказали, что женитесь.

— Это так, но почему вы решили, что я позволю вам заниматься нашей свадьбой?

— Разве вам не хочется выйти замуж в Белом доме? Я уставилась на нее:

— Вы что, шутите?

— Я не шучу, — строго ответила она. — Я уже спросила Николаса, не возражает ли он, и он сказал, что решать вам.

Я на мгновение потеряла дар речи.

— И вы хотите это сделать ради меня?

— Нет, это ради Николаса. Вы просто необходимый элемент для его счастья.

— Понятно.

Она хмыкнула и отвернулась.

— Так вы согласны?

— Эдвина, я полагаю, что вы стараетесь быть со мной милой. Могу сказать только одно: на это больно смотреть.

— Вы либо принимаете это мое чертово предложение, либо нет!

— Я принимаю.

— Отлично.

— Спасибо, ваше высочество.

— Заткнись!

Мы обе посмотрели на закрытые двери родильного отделения.

— Ты осенью всегда занята своими яблоками, — вдруг сказала она, — так что это время года я буду проводить с моим внуком.

— Согласна. А я буду проводить с моим внуком зиму, весну и день летнего солнцестояния.

— День летнего солнцестояния? Почему? Это что, особый яблочный праздник? Ритуал?

— В каком-то смысле. В этот день начинается сбор урожая. Мы собираемся всей семьей в саду и готовим тушеные зеленые яблоки по особому рецепту индейцев чероки.

— Тушеные зеленые яблоки? И что с вами бывает после того, как вы наедитесь зеленых яблок? Весь клан принимает участие в церемониальных гонках «Диарейный забег»? Нет уж, ты не будешь кормить моего внука этой гадостью, пусть и по старинному рецепту.

— Да не будь ты такой неженкой! Я пришлю рецепт твоему шеф-повару. Сможешь сама сначала попробовать. А лучше скорми его своим рабам или крестьянам — посмотришь, выживут ли они. Ну, ты сама знаешь, как это делается.

Эдвина вздохнула.

— Я согласна. Ребенок мой со дня летнего солнцестояния до осени и на Рождество.

— Э, нет! О больших праздниках разговор отдельный.

— Ладно, Рождество он будет проводить у нас по очереди.

— И День благодарения.

— Но Пасха всегда моя. Ты же почти язычница, тебе не нужна Пасха.

— Если бы преподобная Бетти из евангелистской церкви Урожая с песней слышала твои слова, она бы напустила на тебя порчу.

Ал, Якобек и Логан вернулись с улицы и услышали конец нашего разговора.

— Леди, — вмешался Ал, — я должен уточнить кое-что. У ребенка есть родители, и они скажут вам сами, когда вы сможете видеть внука.

— Ни в коем случае! — хором ответили мы с Эдвиной.

Якобек взял меня за руку и вывел в ближайший холл.

— Расслабься, — велел он.

— Не могу. Я никогда раньше не была бабушкой. Сколько это еще продлится? Мне казалось, я родила Дэвиса за пять секунд. Или за пять дней?.. Я помню только, что шел страшный дождь, мне было больно и невероятно радостно.

— Я был с Эдвиной, когда родилась Эдди. Мне бы хотелось быть с тобой, когда на свет появился Дэвис, — тихо сказал он.

— И как бы я объяснила это его отцу?

Плоская шутка, но мы оба неожиданно успокоились. Взявшись за руки, мы подошли к окну, выходящему в засыпанный снегом сад, и долго смотрели, как снежинки летят в свете фонарей и ложатся на живую изгородь.

— Я бы тоже хотела, чтобы ты был со мной и Дэвисом, — призналась я.

— Ты говорила, что всегда хотела еще одного ребенка…

Я сжала его пальцы.

— Мне еще придется помогать растить Бэби. И с минуты на минуту у меня появится внук. — Я помолчала. — Но я действительно всегда хотела еще одного ребенка.

— В этом году тебе будет сорок один, а мне сорок четыре. Мы были бы сумасшедшими, если бы только подумали о…

— Тогда давай будем немного сумасшедшими! — Мое сердце забилось быстрее. Мы посмотрели друг на друга очень серьезно. — Ты хотел бы стать отцом, если у нас все получится? — прошептала я.

Якобек кивнул, не отводя глаз.

— А ты? Хочешь снова стать матерью?

— Да.

— Хорошо.

Мы оба с облегчением выдохнули и прислонились друг к другу.

— У нас может ничего не получиться, — пробормотала я, и на глаза мои навернулись слезы. — Но давай хотя бы попробуем провести борозду и посадить семена.

Он рассмеялся.

— Теперь я не знаю, покупать ли мне новую сельхозтехнику или выбрасывать презервативы.

Мы обнялись и стояли, чуть покачиваясь, — улыбающиеся, возбужденные, напуганные. Будет ребенок или нет, но как приятно снова почувствовать себя плодородной!