Глава 5

Проголодался Измайлов действительно образцово. Сначала запросил пощады, дескать, повремени с расспросами, дай поесть. А затем не выдержал и… начал расспрашивать сам. Я охотно подчинилась. И пересказала полковнику все, что думала о Лизе в злополучную субботу. Он умел слушать. Превращался в пустое место, куда стягивались слова собеседника.

— Вик, к сожалению, я не помощница тебе. В эту редакцию я приходила ненадолго. Ты вникни, поднатужься. Я норовила отдать рекламу ответственному секретарю. Он у них искушен в журналистике, с чутьем, в универе, на журфаке преподает. Мне было важно, одобрит он материал или нет. А он отмахивался: «Лиза читала? Ей неси». Лиза же сразу: «Заказчик подписал?» Будто всем все равно, что печатать. Ну где это видано!

— А где видано по-другому?

— В двух остальных редакциях, к примеру. Там все с точностью до наоборот. Сначала журналисты определяют, удалась ли реклама, а потом ответственные за рекламу личности предлагают ее заказчику. Но в отличие от Лизы они борются за авторский вариант, как за репутацию газеты или журнала. Я не могу сформулировать. Уважают своих авторов и редакторов, что ли. Они могут сказать: «Мы специалисты, предлагаемое вам сделано забойно, прикольно, остроумно, мастерски… На потребителя призвано подействовать так и эдак, цените…» Они могут начать разговор с раскованного: «Счастлив рекомендовать…» А Лиза будто сама с улицы в газету явилась и толпу бомжей, капающих под грамотных, с собой привела. Как втолковать тебе, Вик? Я однажды презервативы рекламировала. Впрочем, скорее безопасный секс…

— Полина, любовь моя…

— Измайлов, ты про СПИД что-нибудь, где-нибудь…

— Избави тебя Бог, детка, знать о нем то, что знаю я. А за старомодность не суди. Не по себе, когда твоя женщина учит сексу.

— Вик, мы путаем личное с общественным.

— Если бы в общественном не было личного, Поленька, оно бы никого не трогало.

— Ладно, проехали. Заказчик ломался, как гимназистка из анекдота. Будто он презервативы собрался бесплатно раздавать. Все нудил: «Душа, душа». И лощеный мальчик с американским образованием, коллега Лизы, сказал ему в трубку: «Мы не скрыли, что презервативы одевают на… Если вам нужны сволочи, которые возьмутся убедить людей натягивать их на души, ищите в другом издании. И вообще, посетите своего исповедника в храме».

— Чем кончился этот щекотливый казус? — оживился Измайлов.

— Чистоплюй пообещал пораскинуть мозгами без священника. Через пять минут звякнул и поблагодарил за качественную работу.

— Поля, тебя не тяготит воспевание резинок?

— Измайлов, ты в абортарий когда-нибудь входил?

— Типун тебе на язык.

— То-то.

Вик помолчал, видимо, задействуя свое воображение, потом неуверенно произнес:

— Не сердись, а? И еще это… Насчет абортария… Если что, гинеколог должен узнать наш секрет после меня.

Воистину нет общественного без личного.

— Вик, давай займемся Лизой.

— Да, сейчас ничем другим я бы не смог. Поля, не дуйся. Ты мне второй день то про внематочную, то про аборт. Я уж не знаю, что и думать.

— Думай о деле.

Мог бы расслабиться чуть погодя. Зачем же так сразу-то?

— О деле, так о деле, — проворковал Измайлов, словно я его, бездельника-школяра, пристыдила. — Лиза играла в редакции не совсем обычную роль. Но, возможно, ее амбиции раздражали?

— К чему риторические вопросы?

— Лучше полсотни быстро сменяющихся дур, чем одна умная женщина, Поля. Перехожу к фактам. Ты охарактеризовала каждого, я просмотрел твои бумажки.

Опять за рыбу деньги, когда успел? Вроде все время на глазах был. Бумажки! Письменные показания, милый друг, не щади уж. И не притворяйся, что не заметил: я их подписала и дату поставила.

— До нас с тобой, детка, к Лизе заходили четверо. Главный редактор, высокая молодая женщина и двое парней.

— Вот главного приклеивать в дырку для фото подозреваемого не надо.

— Поля, извини, я кое-что упустил. Ты ведь не только рекламу, но и обычные статьи для них писала. Кто тебе их заказывал и кто принимал?

— В струю, Вик. Но обычных статей им не надо. У них все обрамляет рекламу. Год назад заказывал редактор или ответственный секретарь, они и принимали. А последнее время эти функции совмещала Лиза. Правда, я намалевала всего ничего: обзоры про помаду и про бикини.

— Угу. И чем главный не подозреваемый?

— Он первым приходил!

Измайлов расхохотался:

— Детка, после его ухода вахтерша, единственный свидетель, Лизу не видела. И не слышала.

— Вик, он хороший. Такой интеллигентный, тихий, слегка закомплексованный. То есть говорит дельные вещи и вроде стесняется, вроде пардону просит за неоригинальность. Тактичный он, на журналиста не очень похожий. У нас ведь наглость не только второе счастье, но и первый гонорар. Не кривись, люди скучны, в них мало интересного для других людей. И чтобы вытянуть нечто…

— Нужно надуть интервьюируемого…

— Нужно быть личностью, Вик. Лепить вопросы из грязи в себе и мириться с тем, что отвечающий на них может оказаться чище тебя.

— Поля, что ты в рекламе делаешь?

— Севу кормлю. Вик, я разуверилась в том, что людей надо информировать. Тысячелетиями обходились сплетнями и слухами, а не вымерли. Или поэтому не вымерли. Легенды доходили до человека, легенды! Вот мне хорошо с тобой, я должна благодарить судьбу и быть довольной и спокойной. Кому ведомо, что впереди. Так хоть день, хоть час, минута удовольствия, почему нет. И тут мне про голод, несправедливость, войны, смерти… Но передо мной маячит собственная смерть, неизбежная и непредсказуемая. Это жестоко. А, может, я не преуспела в журналистке, вот и защищаюсь.

— Ты просто не как все. Люди смотрят репортажи о боях за едой и не давятся.

— Так не бывает. Все откладывается, все копится, перерабатывается, ищет и находит выход.

— Тогда надо показывать и печатать.

— Загнал в угол и балдеешь?

— Ты еще молода. Вода кипит за счет кислорода, да? В тебе его много. А кипяченую водичку доводить до кипения гораздо дольше, чем сырую.

— Вик, те, кто убивает, ничем не отличаются от тех, кто показывает, рассказывает и смотрит. Ты про еду на экранном фоне… Но кабы не пряталась способность убить в репортерах, зрителях и читателях, они бы не вынесли.

— Поля, о своем праве не читать газет и не смотреть телевизор ты никогда не задумывалась?

— Нет.

— Дитятко. Иди сюда, я тебя пожалею.

— Не надо меня жалеть, — загордилась я.

— А кого надо?

— Лизу.

— Я не некрофил, — отпрянул Измайлов. — Двинем-ка мы в теории. Что-то у нас с практикой вторые сутки нелады. Лизу задушили веревкой, по прочности не уступающей телефонному проводу.

Я вспомнила свои ассоциации в кабинете Валентина Петровича, вздрогнула и прильнула к Измайлову.

— Запоздалая реакция лучше, чем никакой, — сообщил он и… вернул меня на мой стул. — Беда в том, Поленька, что гости прибывали друг за другом, словно приглашенные. Но не одновременно. Смерть наступила между десятью и одиннадцатью. Так они все в этот промежуток и отметились.

— Вик, мне двое парней не нравятся.

— Мне тоже. Поэтому взгляни.

Измайлов вытащил фотороботы. Я завизжала:

— Это они, они! Ну и глаз у вахтерши, алмаз. Этот гад чуть не убил Бориса, а этот лягнул меня. И за волосы дернул.

— В прострацию не впадешь?

— Постараюсь.

— Тогда имей в виду, они не убивали Лизу. Заглянули в кабинет минуты на три, вышли и доложили вахтерше, что не туда попали.

— Да эти могут угробить за секунду!

— Застрелить, детка. Но не задушить.

— Могут, — не принимала его доводов я. — Тут только рыла, ты бы их ручищи видел.

— Здоровые кабаны?

— Вик, первому свернуть шею, как прутик сломать.

— Учту. Юрьева он один раз ударил?

— Разъединственный.

— Поля, не плачь, Борис поправится. Это очень важно.

— Куда важнее.

— Это очень важно, потому что… Откровенно скажи, ты на улице в толпе их опознаешь?

— Кого?

— Парней.

И тут я сникла. Марки машин — ерунда. Я даже за кинозвезду, узрев живьем, не поручусь, что она, а не помешавшийся на ней двойник.

— Вик, мне для узнавания антураж нужен. Если будут все четверо подпирать зеленую иномарку, тогда узнаю. А если по одному, в массах и на бегу… Нет.

— Ты, Поленька, за человеком числишь только его образ жизни. Нос, рот, уши тебя не волнуют.

— В точку.

— А я?

— Ты с толпой не смешаешься.

— А бывший муж?

— Хочешь потерзаться? Тоже нет.

— А подружки?

— Про сына будешь спрашивать, дотошный?

— Что тебе нужно, чтобы запомнить человека?

— Любить, Вик.

— Заметь, я съел и «любить», и мужа.

— Я не проститутка, в загс маршировала по любви. Но она приходит и уходит, а кушать хочется всегда.

— Ты не дворника случаем бросила?

— Вик, пища делится на телесную и духовную.

— Но ведь ты ненавидишь своих похитителей?

— Я не умею так ненавидеть, чтобы навсегда запомнить, полковник.

— А у меня получается.

— Опять пугаешь?

— Сам не пойму. Боюсь потерять, скорее. Да не реви ты, водяная. Я не каменный, сейчас пристану, и все расследование насмарку.

— Так не приставай.

— Не могу больше.

— Так приставай… Измайлов, как тебе не стыдно. Ты мне еще про Бориса не сообщил ничего, кроме диагноза.

При упоминании Юрьева Вик с рыком, но нашел в себе… мужество? Или все ту же ненависть к изуродовавшим лейтенанта людям? Или злость на меня, втравливающую во всякую гадость так же легко, как другие гадостей избегают?

— До Бориса еще неблизко, Поленька. Колись, давай, что ты рекламировала?

— Духи, средства от комаров и колорадского жука, ателье по пошиву белья, шерсть для вязания, магазин игрушек, соки, газовые плиты, холодильники, сборные садовые домики, детское питание, унитазы и питьевую воду.

— Воду последней?

— Да. Но это повторная реклама. Первая прошла в марте. Мне было нелегко, Вик. Вода — штука однообразная.

— Без ножа режешь. Я поставил на то, что кто-то открыл номер от 23 сентября.

— Почему?

— Потому что душат и похищают с бухты-барахты. Преступления не подготовленные и не профессиональные. То есть, только профессионалы и могли выполнить этакие дилетантские поручения, не оставив следов.

— Что ты несешь! А шины на проселочной дороге?

— А дождь, накрапывавший весь день и всю ночь? А лихачи, рванувшие в объезд поста? Поля, ты и есть наш единственный след.

— Я не след, Вик. У бандита был пистолет. И пристрелить меня, когда я бежала по полю, не составляло труда. Хорошо, что тогда я была дикой лошадью.

— Не понял…

— И не надо. Но меня не убили.

— Значит, ты еще чей-то след в нужном направлении, Поленька.

— Господи, топчут все, кому не лень, а я отдувайся.

— Ты в состоянии выслушать про Юрьева? Тут еще тухлее, чем с редакцией.

И Измайлов мне такое выложил, что я начала косить.

Жена преуспевающего бизнесмена добиралась в воскресенье днем своим ходом на дачу, где с пятницы отрывался муж. Разбогатели ребята недавно, и он еще не усвоил элементарный прием — возьми, дражайшая половина, денег, найми, кого следует, и отвянь. Так что она не сомневалась: огород перекопан, ботва сожжена, пол на веранде починен. Муж брал с собой бутылку водки, но права она недавно получила и проблем с доставкой кормильца в город на его машине не предвидела. Это когда у нее возникли другие проблемы, она продиктовала милиционерам адрес любовника, у которого забыла утром сей незаменимый документ и который навсегда останется отныне ее алиби, а не мужчиной. А тогда… Вошла она, напевая, в дом, окликнула мужа. Далее по-киношному: тряска трупа за все места, вой, паническое озирание окрестностей. Богатая фантазия — путь к нищете, лучше я не буду углубляться в подробности. То, что при покупке дачи представлялось преимуществом — всего трое соседей в неподдельной чаще, — оказалось проклятьем. Пометавшись по пустым чужим владениям, она вспомнила о пейджере и радиотелефоне мужа, но их и в помине не было. Зато была разбитая кувалдой машина. Как ей удалось добежать через лес до станции? А как вообще удается хоть пальцем пошевелить в шоковом состоянии? Кассирша связалась с железнодорожной милицией. Вот ее-то бригада и обнаружила в другой комнате еще одно окровавленное тело, на поверку подавшее признаки жизни. Юрьева отправили в больницу, где он, не приходя в сознание, и путешествовал по опасной грани до сих пор. Бизнесмена застрелили, потом ограбили. А, может, ограбили, потом застрелили. Измайлов считал, что его адски пытали, таскали смотреть, как превращают в металлолом машину… Пистолета найти не удалось. Отпечатков пальцев тоже. Наловчились, суки, в перчатках работать. Любовник, представив себе перспективы отношений с младой вдовой, принялся икать и подтвердил, что изменяла она супругу по-черному. Следовательно, убить ей было недосуг. А вот заказать…

— Вик, Борис вряд ли упражнялся с кувалдой и шарил по карманам. Но как он туда попал?

— Брел напрямик через лес. Эта матерая псина, как ее, Стелла, кинолога не подвела. То есть подвела по запаху Юрьева к самой даче. Под деревьями дождь прибрался не так тщательно.

— И Борис увидел труп?

— Надо полагать, что не радушного хозяина. Полина, предлагаю перекур. Отвлекись, поболтаем о заказчиках «водной» рекламы.

— Вбил себе в голову про номер от двадцать третьего сентября?

— Да.

— Вик, а зачем кувалдой по машине?

— Я специально не повторил слово «вбил», между прочим.

— Ладно. Но на супер-стори не надейся. В середине марта я получала гонорар. А, тогда еще муж Лизы заглянул…

— Притормози здесь, пожалуйста.

— Бедняга, не даст тебе мой треп ничего. Вот будь ты женщиной, заслушался бы. В общем, она маленькая и сухонькая, а он большой, полный и холеный. Очень заметный. И ее комнатенку рассматривал, как гадюшник. Я общалась с бухгалтершей, которая перебирала ведомости, спросила, не мешаю ли, а он просто жестом указал мне на стул.

— Это он должен был спросить.

— Разумеется. Но вот так подействовал на меня. И Лиза при нем стала робкой. Только что так свысока о платежках рассуждала, и вдруг спесь сбросила. Я тоже этого в себе преодолеть не могла, ну, в замужестве. Вик, когда жена получает мизер по сравнению с мужем, не все успевает по дому, а супруг еще и посмеивается над ее карьерным ражем, так бывает. Словом, мы с бухгалтершей изображали мебель и старались не слышать, как он с ней говорит. Он перед этим посетил общую комнату и в полный голос, презрительно так на Лизу набросился: «Что у вас там за бутылка стоит?» Она ему, умоляюще: «У художника день рождения». Он: «Опять нажретесь». Вик, я не ребенок. Когда муж разбирается с женщиной один на один, она может и скалку схватить, и на колени перед ним пасть, как уж повелось в семье. Но когда это на людях происходит, дама типа Лизы должна хоть зыркнуть по сторонам, проверить, не страдает ли авторитет. А Лиза смотрела только на него. Преданно. Лживо… Измайлов, я не могу, она же умерла.

— Ты, милая, не языком чешешь, а следствию помогаешь. Вперед.

— Не командуй.

— Прости, солнышко, прости, гремучая смесь из горя и радости, — вздохнул Измайлов. — Что ж без тебя ни одно запутанное убийство не обходится-то? Как мне надоело с тобой о делах говорить. Давай поразмыслим. «О мертвых либо хорошо, либо ничего», да? Имеется в виду невозможность трупу постоять за себя и возможность «повесить» на него все, что угодно. А если человека убили? Он сам за себя постоять не может, и ты ему в этом отказываешь. То есть не ему, конечно, а живым, которых повадятся уничтожать поголовно, если спускать убийцам. Поленька, будь умницей.

— Ты пользуешься неслужебным положением. Любому другом милиционеру я бы поклялась, что обожала Лизу, но встречалась с ней только на работе и при свидетелях.

— Сочувствую любому другому милиционеру. Поль, но ведь это и тебе надо. Я тоже клянусь, что бухгалтерша, которую только ленивый уже не допросил, не запомнила той короткой семейной разборки. Понимаешь, детка, в ней тогда была масса

собственных переживаний. А для тебя все переживания посторонних — твои. Март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь это в тебе растет. Может, вырвем с корнем? Я посодействую.

— Ах, я тебя еще и благодарить должна?

— Не должна.

— Идет, рви, корчуй, Вик, муж Лизы как-то потерпимее сказал: «Машину тебе помыли, заправили, она во дворе. Но если у вас загудон…» Она, чуть не плача: «Мы сегодня номер сдаем, какое там пьянство? По сто грамм сухого и по домам».

— И из-за этих сведений ты переживала?

— Да. И из-за того, что, сказав «а», приходится говорить «б». И выдавать Лизу в том, что тебе совершенно не пригодится в работе. Лиза не курила, при таком муже это немыслимо. А девочки в редакции дымят. И я с ними, случается. Вот они и трепанулись: «Пьет только водку, ничего другого не признает». Она хронически врала мужу, Вик.

— Ты видела ее пьющей?

— Никогда. В наших условиях на какой-нибудь службе надо перед праздником приложиться, но у меня для этих целей другая редакция.

— Так никого не убили?

Я только головой помотала.

— Тогда оставь при себе. Вернемся в март, Поленька. Они собирались праздновать, ты вежливо спешила убраться…

— Да. И тут зазвонил телефон. Попросили Ольгу Павлову и предложили потрудиться. Вик, на труд я горазда, но ведь надо и об оплате договариваться. Я позвала Лизу, она бесится, если денежные вопросы не с ней обсуждают. То есть бесилась. Но она переключила разговор на свой аппарат. Смысл был таков: люди еще только собирались открываться, разливать в бутылки родниковую воду. Все у них было

готово — лицензия, сертификат качества, заключение санврачей. Они хотели заранее получить рекламу, чтобы в нужный момент публиковать ее в какой захочется газете. Но тогда им надо было со мной втихаря связаться. А они меня поставили в неудобное положение, позвонив в редакцию.

— Не объясняй. Вместо того чтобы принять предложение и получить деньги у них, тебе пришлось изображать патриотизм и делиться с газетой.

— Не совсем изображать, конечно, я уважаю правила игр, в которых участвую. Но их вариант сулил мне гораздо больший заработок. Лиза принялась уговаривать господ тиснуть рекламу у нас. Мне эта бодяга осточертела. Я сказала, что свяжусь с ними, подготовлю статью, отдам ее Лизе, и пусть сама возится. Она расцвела. Потом мы встретились…

— С кем именно?

— Должности я до сих пор не знаю. Он представился Алексеем, мне ничего другого для работы не требуется. Я записала все, что Алексей мечтал довести до читательского сведения, скроила по этим меркам рекламу и отнесла Лизе. Через две недели материал был напечатан. Лиза мне наплела, что пять раз переделывала, но это неправда, я по своему черновику сверяла.

— И как тебе глянулся этот Алексей?

— Я не смогу быть объективной, Вик. Когда мы с ним встречались недавно, перед второй статьей, он меня поблагодарил, похвалил и новоиспеченное принял более чем благосклонно. Не мучил, расплатился, значит, славный. И внешне он из тех, кого раньше называли симпатягами. Вероятно, его команда — везучие бизнесмены. В марте офис был таким обшарпанным, сирым. А теперь — евроремонт, компьютеры, мебель, ухоженные сотрудники. Хватит?

— Хватит, Поля. Бизнесмена, которого жена нашла мертвым на даче, куда притащился Борис, звали Алексеем Шевелевым. Твой заказчик.

Глава 6

Утро застукало меня в отвратительном настроении. В таком праведник не прочь вымолить, а грешник спереть живительную толику радости. Измайлов, напротив, был собран, подтянут, почти весел.

— Поленька, звездочка моя, — максимально приблизился он ко мне.

Глаза полковника, которого я вчера опять спровадила баиньки на собственную холостяцкую территорию, просительно и нежно увлажнились.

Женская доля не тяжела, она неподъемна. И надо старательно тренироваться, чтобы выжить. Я, курящая спортсменка, бывшая комсомолка и просто красавица — повезло, поднатужилась и взяла вес, сказав:

— Поняла, милый. Схожу в редакции, позвоню знакомым журналистам, соберу сплетни и принесу весь мусор тебе. Понедельник — день всеобщих обсуждений, щекотка нервов руками чьих-то драм.

— Ты свой человек, Поля, хотя выдержать про щекотку, руки и драмы трудно.

Я верю, то высший балл полковничьего признания. Только я всегда была «бриллиант стьюдент», Вик. Мне и к хвале, и к хуле не привыкать. Лучших хвалят взахлеб, но чтоб их так хвалили, как хулят.

— Соглядатай?

— Пусть пасет. Для моего мальчика он сам — овца. Хороший мальчик, когда-нибудь станет заместителем Юрьева.

— А Балков?

— Банков твой сам себе и начальник, и заместитель. Но не по убийствам. Молчи про него.

Пока я пыталась представить, как буду смотреться при двух-то пастухах, соблазнитель Измайлов сделал ноги.

— Вик!

— Вернусь поздно, не жди, ложись, — крикнул он из прихожей.

Вот спасибо, полковник. А то бы я без команды стоя выспалась. И тут я сообразила, что не спросила у Вика о допустимом в разговорах. Потом прищучила себя: «Не впадай в зависимость от Измайлова, не маленькая. Ты будешь слушать». Я хитрила. Измайлов посоветовал бы мне то же самое. Но в конце концов, не совсем же я простодырая, могу и схитрить иногда. Оказалось, совсем. Не успела небесно-голубая маска на моем лице подсохнуть, как раздался звонок.

— Поля, сейчас народ наговорится вволю и забудет о Лизе навсегда. Ты что, собираешься привязываться с расспросами, когда все из курилок переберутся за рабочие столы?

Я ему одолжение, медку, можно сказать, а он еще и половник требует. Нахал. Но прав, прав, ничего не попишешь. Я смыла свою не слишком добросовестную истребительницу морщин, связалась с охранником от мужа, посверлила взглядом глазок, вышла и свирепо предупредила:

— Чур, мне не мешать.

— Как прикажете, мадам.

— И не холуйствовать. Вы осведомлены, что я вам не хозяйка. А «как прикажете, мадам» меня только злит.

Он смотрел на меня, словно закройщик на неуравновешенную клиентку. Или сапожник. Или официант. С жалостью и насмешкой. Дескать, повыеживайся, и это будет включено в счет. А я не понимала его. Смелый, сильный мужик, вынужденный торговать умением умерщвлять. Но Измайлов тоже убивает за зарплату. И Балков. И Юрьев. Одна разница: они этим занимаются без «чего изволите, господин удачливый ворюга».

Я приуныла, вспомнив, сколько и чего натерпелась от мужа за охранников. Мне никак было не привыкнуть к тому, что они неодушевленные. Если завязывался разговор на общие темы, я втягивала их в него, как равных. Постоянно предлагала им поесть, попить, отдохнуть, уверяла, что ничего с нами не случится, пичкала таблетками при видимых признаках недомоганий. Поначалу муж сносил мою заботу о людях с ухмылкой. Но однажды ухмылка превратилась в оскал. Я вроде ничего особенного не натворила. Просто за обедом спросила ребят, где они себе накрыли и есть ли у них все необходимое. Потому что их комнату ремонтировали. После преферанса, когда партнеры мужа разъехались, он выдворил из кабинета даже своего любимца Игоря.

— Постой в коридоре и не подпускай никого близко. Я сейчас орать буду.

Игорь кинул на меня горестный прощальный взор и вышел.

— Ты дебилка, да? Ты уж готовь им, коли на то пошло, стирай носки и трусы, стели постель, баб подгоняй. Ты полагаешь, они тебе спасибо скажут? Ты раздражаешь их, ты им работать мешаешь. Трудятся они здесь, понимаешь, трудятся, а не живут, как дальние родственники. Они — нормальные мужики, они твою предупредительность по-кобелиному воспринимают. В их котелках не укладывается, как дама твоего уровня может о них, не детях, заметь, печься. Достигни они моего положения, их бы жены своего и мужей достоинства не швырнули под ноги прислуге.

— Прислуга не будет рисковать за тебя жизнью. Как же так, только что человек был человеку другом, товарищем и братом. Только что в одни детские сады, школы и институты ходили. И вдруг…

— Поэтому и держу пачками, знаю, что один Игорь предан. Но и он не друг, а просто самый лучший…

— Слуга.

— Он — телохранитель. У него есть профессия, специальность. Я неплохо плачу им всем, а Игорю — очень хорошо. Ты улавливаешь разницу между «за деньги» и «за доброе отношение моей жены»? Звучит даже пакостно. Ты можешь им пятки чесать, но без ежемесячного вознаграждения они тебя растопчут и не оглянутся.

— Мне стыдно перед ними. Стыдно перед всеми, что нас обслуживают. Почему они нас, а не мы их? Почему так складывается?

— Потому что я способен быть богатым. Потому что, черт меня подери, женился на тебе, значит, ты способна увлечь мужчину, способного быть богатым… Потому что есть порода, порода, Поля, Богом созданная обслуживать. И при социализме в сферу обслуживания она валом валила. Не все ли равно, кто рублем подарит, я или государство? Они тебе жаловались на нравственные страдания от того, что нас обслуживают? Скажи кто, и он сию секунду вылетит отсюда. Мне временами кажется, милая, что ты гораздо испорченнее и заносчивее, чем прикидываешься. Ты унижаешь их своим назойливым вниманием. Научись их не замечать для нашего общего блага.