Некоторые спасаются от них потерей сознания. Но я женщина тренированная. У меня все существование — сплошной шок, стресс и потрясение. Я скорее изображу летаргию, если покажется, что в судьбе наступил штиль. И я стою на том, что владею собственной памятью, а не она мною. Забарахлить по собственному почину память не могла. Враг она себе, что ли? А этот спаситель? Такой с виду мужичонка непрезентабельный и не подарочный-то, и не тусовочный, но играет в фармацевта, в аптекаря.

Вера Павловна вдруг ловко раскатала сверток своей сущности.

— Я и за девочкой приглядывай, и ужин готовь, и на части разорвись, — забурчала она.

И до меня дошло: она экономка, домоправительница у холостяка, как ни назови, принцип ясен. Вменить в обязанности перечисленное ею можно кому угодно, хоть любовнице. Но заворчать вслух минут через десять после хозяйского инструктажа, оставшись в одиночестве, способна лишь наемная работница. Говори, родимая, говори, ваша сестра любит и умеет с собой потрепаться.

— Вот спущусь к плите, а эта пьянь пусть дрыхнет. Соплюха. Помой ее, постирай с нее, одень, уложи… Моей бы дочке так шикануть и кутнуть когда… И ведь проспится, зараза, и вылезет госпожой опять шампанское лакать… Гадина.

И Вера Павловна в сердцах кинула меня без присмотра. Соплюха, зараза и гадина, сиречь я, похвалила себя за предусмотрительность. Чуть не открыла этой «нянюшке», что уже очухалась. Так, злиться на нее некогда, надо быстренько обработать информацию. Дом как минимум двухэтажный, коли к плите надобно спускаться. Уже вечер, потому что Вере Павловне заказан ужин. Кофеек действительно был с секретом, раз меня ничтоже сумнящеся приняли не за сбитую машиной ворону, а за пьяную шалаву. Гигиенические процедуры мне проводила эта носительница вируса классовой ненависти, следовательно, об изнасиловании речи нет. Тогда какого рожна нужно от меня здешнему обитателю?

Я понимала, что, слегка побунтовав, то бишь спокойно заложив овощи в кастрюлю, Вера Павловна вернется и продолжит добросовестно «разрываться», поэтому осторожно слезла с кровати. Слава Богу, век бы себя так чувствовать. На цыпочках прокралась к двери, приоткрыла, выглянула в широкий светлый коридор… Я подозревала это с самого начала, еще изучая «свою» комнату. Коттедж был построен по близко знакомому проекту. У трех четвертей приятелей мужа такие же. И выбор нынче есть, и возможности, а они, миллионеры дремучие, все друг у друга слизывают. У жен ни ума, ни вкуса, у самих ни культуры, ни времени, вот и дурят их бездарные архитекторы и дизайнеры, как хотят. Не удивлюсь, если у этого мужика и мебель «самая модная». И правда, удивляться не пришлось. Я уже собиралась прекратить вылазку, когда шальная идея поискать телефон подогнала меня к кабинету. Нет, оказывается, роль личности в домашней истории все-таки велика. Кабинет был библиотекой. Но будь я неладна, если библиотека не кабинет. Дурному пожеланию не суждено было сбыться. Забитая офисной и мягкой мебелью комната являла собой отпадную смесь конторы и будуара. Отпадную в смысле, что никак не выберешь, куда падать в обморок — на легкомысленный хлипкий розовый диванчик у стены или во вращающееся черное кресло у стола. Хищным взглядом я выхватила из нагромождения ламп, ваз и безделушек телефонный аппарат. Городской! Городской, какая удача! Значит, меня уволокли не на край света.

Измайлова не было ни дома, ни на работе. Я набрала 02. Начала распространяться про похищение и взывать о спасении Юрьева, но услышала:

— Если не обкурилась, приходи и пиши заявление.

Везение сделало ручкой. Это не смертельно, но оно имеет привычку прихватывать с собой в забег на сторону веру. В Бога, людей, себя. А без веры трудно удержаться от самоубийства. Но надо. Не для того я наткнулась на телефон, чтобы вешаться на шнуре. Уже неверным пальцем я набила по кнопкам номер мужа. Со мной был расположен побеседовать автоответчик. Вот ему, бездушному, все и выложу. И голосом усталого экскурсовода по собственной неудавшейся судьбе, к тому же каким-то скрежущим, я зачастила:

— Это Полина. Спаси меня, пожалуйста, у меня неприятности. Я понятия не имею, где нахожусь, за что и почему. Одно точно, у этого типа такой же коттедж, как у большинства твоих знакомых, и городской телефон. Правда, в пригороде куча мест, куда его «дотянули» за деньги, но добавить мне нечего.

Я рванула вверх по лестнице, залегла на отведенное мне место и, словно в ожидании укола, напряглась. Такой же напряженной была ситуация с чудесами в мире. Мне снова предстояло рассчитывать лишь на себя.

Вера Павловна не вошла — ввалилась, хлопнув дверью. Ей надоело меня пасти. Наверное, разумнее было бы потянуть резину, но мне надоело притворяться. Итак, наши потребности совпали: пора было отдать дань коллективизму и оказаться с Верой Павловной тет-а-тет и визави. Я не стала ничего у нее спрашивать. Просто поднялась и заявила:

— Мне скучно.

— Пойдемте в столовую, — предложила она вариант развеяться.

Будто бы я могла попроситься на прогулку.

В столовой за сумбурно сервированным столом восседал хозяин, тот самый мужик из «девятки». Кисточкой он рисовал на своей остроносой и тонкогубой физиономии радушие с добродушием, не иначе. Вскочил, ножонкой шаркнул и запричитал:

— Как вы? Вам получше? Вы еще бледны, бедная девочка. Простите, дамской одежды в доме нет, но то, что на вас, абсолютно новое, из упаковки.

— У вас тут все, похоже, из упаковки, — презрела любезность я.

— Да, да, недавно отстроился. Вы недоумеваете, почему очутились здесь? В машине вам стало дурно, вы не уточнили, куда конкретно в городе вас доставить, поэтому я взял на себя смелость навязать свое гостеприимство. И все-таки, вы здоровы?

— Я ваши «Жигули» не слишком перепачкала?

— «Жигули»? — Он чуть не грохнулся со стула. — Мое последнее приобретение похоже на «Жигули»?

— Ну, может, они на него. Я слабо разбираюсь в автомобилях.

Мужик принялся распинаться по поводу транспорта. Даже для сексуального маньяка в межпреступный сезон он был слишком многословен. Даже для врача общего профиля слишком храбр. Неизвестно что пережившую, вырубившуюся женщину в больницу надлежит везти, причем ближайшую. Но в моих ли интересах хамить?

— Благодарю вас за все, что вы для меня сделали. Я чувствую себя достаточно отдохнувшей, но в голове шумит…

— А вам необходимо подкрепиться, — заметил он весьма заботливо.

— Спасибо. Разрешите вопрос? Про новых русских говорят с неприязнью. А вы подбираете меня на дороге, привозите в свой шикарный дом… Вы, простите, не новый или не русский?

Он рассмеялся:

— Я прежде всего человек. А зовут меня Валентином Петровичем. Вы, помнится, представились Ольгой Павловой, журналисткой по рекламе?

Наконец-то идеально прокололся. Ольга Павлова — мой псевдоним. Их у меня еще десяток, включая мужские. Но и в чаду переживаний я людям таким образом не представляюсь. Разумеется, ответственность за достоверность рекламы несут рекламодатели. Несут, несут и на свалку выбрасывают. А конкретный плевок в лицо от «кинутого» потребителя может получить и рекламщик.

— Подтверждаю, Ольга.

«Дура, — закрыла я свою Америку, — нельзя играть по его правилам. С другой стороны, собственных у тебя пока нет».

Мы приступили к ужину с шампанским. Вынуждена признать, что объела я его беспощадно. Поднос с кофе Вера Павловна плюхнула на маленький столик. Хозяин пригласил меня перебраться в кресло. Ага, натянуть брюки он удосужился. Похвально, похвально. Это не бред. Большой стол скрывал его нижние конечности. Я обозревала только синий шелковый халат и гадала, что он символизировал — доверительную домашность трапезы или пристрастие к десертному стриптизу. Во мне сочетаются самые привлекательные качества оторвы с самыми отталкивающими качествами ханжи. Терпеть не могу склонных к раздеванию перед едой мужчин. Случись он у меня в гостях, и встреть я его в халате, распахнутом до пупа… Правильно… Да не «слово на букву „б“, а дурной тон, невоспитанность, неуважение к визитеру. Собственно, один Измайлов, привычный к форме, и не отшатывается, когда я застегиваю ему верхнюю пуговицу рубашки, прежде чем допустить к обеду или ужину. Завтракать разрешаю с двумя расстегнутыми пуговицами, не зверюга же я. Вик, где ты? Мне тревожно, тоскливо, страшно. Я не выдержу этого.

Валентин Петрович опять раскудахтался:

— Ольга, почему вы не пьете кофе?

Я едва не растолковала ему, почему.

— Расскажите о потаенном. Что доводит молодых красивых женщин до беспринципной рекламной деятельности? Нравится общаться с бизнесменами? Ищете спутника из боссов?

Ох, и ни фига себе развернулся, прошу прощения. Прямо как о проституции, о рекламе-то. А что доводит мужчин до принципиального жульничества с последующей покупкой особняков? Может, он все-таки к сексу подбирается? К плате натурой за труды? Тогда я не дура, а кретинка. Надо было попросить немедленно отвезти меня домой, рваться звонить несуществующему мужу, уверять, что семеро по лавкам. Я же, лазутчица поневоле, решила выяснить, зачем ему понадобилась. Выяснила? Ладно, спаситель, спутник из боссов, сейчас не рад будешь своей затее. Вы ведь не любите, когда женщины «грузят» вас своими личными «низкими» проблемами.

Этот этюд я еще никогда не играла, поэтому даже разволновалась. В первом классе каждая девочка ищет себе верную подружку. Мои родители в дружбах меня не ограничивали, но настаивали, чтобы я знакомила их с претендентками на свое сердце. И были одни смотрины… Я привела одноклассницу Свету, мама организовала нам чай с тортом и по неведомой никому методике принялась определять, не испортит ли девочка манер ее Поленьки. Света живописала свои семь лет на земле, а мои родители зажимали рты, чтобы не расхохотаться. И потом еще долго ликвидировали хандру заветным: «А Светочка рассказывала…» Со временем смехотропный эффект уменьшался, но они навсегда заставили меня запомнить Светин монолог. Я тогда не понимала, почему взрослые покатывались: девчонка-то яркую трагедию выдала. И только с возрастом мне стало ясно, что смеются не над откровением, а над безудержно откровенничающим о подлежащем сокрытию чудаком. Итак, мужчина, держитесь.

— Что приводит женщину в рекламу? Ах, Валентин Петрович, это клубок неоднозначностей.

Я тряхнула головой и уставилась ему в глаза. Нечистыми они были. Ну, тем более получи.

— Проблемы, знаете… Папа у меня алкоголик, запойный алкаш. С его стороны родственников нет.

Валентин Петрович брезгливо пригорюнился.

— А у мамы есть старшая сестра, она с нами живет. Только она дурочка.

Спрятал губы в кулак? Добивай его, Поля.

— Моя мама раньше тоже дурочкой была, но ее вылечили…

Хрюкнув «Пардон», он выскочил из столовой. Я перевела дух.

Вернулся он минут через пять, спокойным, деловитым и развязным, что означало — церемонии окончены. Ну, к делу.

— Давайте не будем больше о вашей семье, Ольга. Заигрывать с вами я не рискую. Но по поводу изготовляемой вами рекламы и ее заказчиков у меня есть насущные вопросы.

— Рекламодателей я не обсуждаю, Валентин Петрович.

— А в знак благодарности?

— За что? «За приют, за ласку»?

— С наследственностью у тебя, вроде, все отлично, артистка, — процедил он.

— Да, не жалуюсь. Но отчего бы не повеселить вас? В знак благодарности…

Терять мне было нечего, кроме зубов. Сейчас брызнут в разные стороны. Чего он добивается? А от чего умерла Лиза? Мы вообще в рекламе или в шпионском ведомстве работаем? Одна уже отработала, впрочем. Но заказчика не выдала, судя по тому, что ко мне привязались. Валентин Петрович пристально меня рассматривал. Потом сменил гнев на милость:

— Сколько же вам платят, Ольга Павлова, за похвальную вашу стойкость?..

Его перебил журчащий зуммер. Он вытащил из расшитого сентиментальными незабудками нагрудного кармана прибор внутренней связи, послушал, поднял брови и удивленно сказал:

— Проводи в кабинет. И пришли в столовую Олега, пусть с гостьей в картишки, что ли, перекинется.

И уже мне:

— Не беспокойтесь, Ольга, это пока действительно будут карты.

Почти сразу дверь распахнулась перед типичнейшим амбалом-охранником. Он шагнул вперед, и из-за него вынырнул… мой муж, бывший, пусть бывший, но он меня нашел.

— Ты в порядке, детка? — спросил он.

Я кивнула.

— Олег, свободен, — почему-то отменил азартное развлечение Валентин Петрович.

И, совершенно обескураженный, удалился с мужем в кабинет.

— Полина Аркадьевна, голубушка, почему вы меня не предупредили? — допытывался Валентин Петрович, однако, заметно изменившимся тоном. — А я ведь собрался обсудить условия, на которых можно поручить вам заказ. Обратил внимание на талантливые материалы госпожи Павловой и мечтал о сотрудничестве. Как замысловато иногда шутит с нами жизнь. Проверяешь журналистку на умение хранить коммерческие тайны рекламодателя, а она — супруга такого уважаемого человека

— И умеет хранить? — усмехнулся муж

— Кремень, — кисло польстил Валентин Петрович.

Я поднялась:

— Спасибо, Валентин Петрович.

— Бог с вами, какие мелочи!

Этот мерзавец чего-то ждал. Ах, да, ручку поцеловать. Этикет. Как хотелось врезать ему. Но сдержанность — второй дар небес мне. После несдержанности.

Мы направились по ухоженной аллейке к выходу с участка, за нами маячила пара телохранителей мужа

— Где это? — шепнула я.

— Потерпи.

Ого, размаха он не утратил. За воротами в наступающих сумерках утопали три иномарки. Я окончила школу на двойки, но то была его школа. Получалось, что Валентин Петрович рыбина еще та, и с мужем они плавают в разных бизнес-прудах.

— Ты много ему за меня должен? — вспомнила я былую терминологию и замашки.

— Выкручусь, если ты не застряла костью у него в горле.

— Интересно, как бы меня выпихнули из этой крепости?

— Там сзади калитка в стене. Через нее вперед ногами.

— Настолько серьезно?

— Я тебя предупреждал, нарвешься. Если бы было несерьезно, он бы тебя в ресторане покормил.

— Как ты его вычислил?

— Дома поговорим.

Бог мой, черт, дьявол, кто-нибудь, я сегодня доберусь к Измайлову? Но коли муж сказал: «Дома», — значит, до него и промолчит. Муж. Не я. Чуть-чуть тишины, и вдруг я против воли загоготала. Истерику снимают пощечинами, так что риск известный был. Но остановиться у меня не получалось.

— Спятила? Хотя тебе сегодня досталось.

— Нет, я не про эту мерзопакость… Я про «уважаемого человека».

— Ты, Поленька, не зарывайся.

— Да послушай меня. Когда такие, как Валентин Петрович, киоски держали…

— Откуда сведения?

— Интуиция, ха-ха-ха…

— Полина!

— Все, все. В общем, была у меня знакомая. Выскочила замуж лет в семнадцать и зажила настоящей барыней. То есть, подвыпив вечером с сестренкой и ее благоверным, шли они ликерчику прикупить. А тверезый муж под одно, как говорится, навещал свои точки. Ему тогда улица принадлежала еще не целиком, и хорошим тоном считалось облагодетельствовать конкурента, отовариться у него.

— Поля, детка…

— Перестань, белый воротничок, ты деньги компьютером делал. А они утюгом и ломом. Но я о другом. Девицу и ее сестру пустили с заднего киоскового хода к широкому выбору, а муженек тем временем базарил с владельцем возле окошечка. И, прикинь, девочки с продавщицей не поладили. Не прогнулась, видно, по ранжиру труженица. Дошло у них до драчки. Метелят они друг друга, а юная леди и думает: «Что я делаю, я не должна, я права не имею… Ведь я жена такого уважаемого на этой улице человека…»

Он ничего не сказал, сидел и смотрел на меня. А его шофер и телохранители извивались от хохота.

— Прости, — вздохнула я.

И он, как недавно Измайлов, улыбнулся:

— С возвращением.

Потом тихо и сухо велел своим:

— Молчать.

И опять воцарилась тишина в короне из черных ониксов богатства одного и бедности других.

Я отвлеклась видом из окна. Мы мчались от дворцового поселения тех, кто не только делал, но и продолжал делать основные свои деньги утюгом и ломом. Ну, нынче, наверное, пистолетом. И меня, и его, бросившегося на зов: «Это Полина, спаси», караулила скелетина с косой. Я убила Юрьева, потом мужа и себя… И полковник Виктор Николаевич Измайлов не в силах был предотвратить грядущего.

— Зачем ты приехал за мной? — приникла я к его уху.

— Если не догадываешься, на тебя и слов не стоит тратить.

— Мы в разводе.

— А при чем тут развод?

— Из-за Севы?

— А при чем тут Сева?

— Из-за себя?

— И я тут ни при чем.

Поди пойми его. Только я сегодня уже так находилась, набегалась и наездилась, что отправляться на поиски понимания была не в состоянии.