Летяги почти не оставляют следов ни на земле, ни на снегу. А если когда и оставят, то попробуй на них наткнись: два-три прыжка - и конец! Да и прыжки эти легко спутать с беличьими.
      Многих зверей мы встречаем случайно: ходим мы, ходят они, и где-то наши пути вдруг пересекутся. С летягой и такого не может быть: ведь мы, люди, ходим по лесу днем, а летяги - ночью. И ходим мы по земле, а летяги - в вершинах деревьев. Даже если начнем нарочно искать, выстукивать дуплистые деревья, то и тогда выпугнем кого угодно - сову, белку, соню, - но не летягу. Хоть палку о дерево сломай, а она и носа не высунет!
      Когда летяги ходят по лесу, все нормальные люди спят. Но даже если вы ненормальный (вроде меня), то и тогда шансов на встречу мало. Не станете же вы искать летягу в непроглядную осеннюю или зимнюю ночь: в такую ночь не то что летягу - и лося рядом не разглядишь. А летом у нас от захода и до восхода каких-нибудь шесть часов, а темных, когда ходит летяга, всего-то три-четыре. Попробуй-ка, выследи ее за четыре часа тихую, незаметную - в непроглядной гущине вершин. Да и выскакивает она из дупла не каждую ночь: в ливень не выходит, в буран не выходит.
      Неслышимка и невидимка. Редко кто ее встречал, мало что о ней известно. Но потому-то так хочется встретить, увидеть и все разузнать! И о летяге и о лесных ночах.
      Сколько зим, сколько лет... Сколько записей весенних и летних, дневных и ночных, ранних и поздних, давних и нынешних. Про лес и его обитателей.
      ВЧЕРАШНИЙ СНЕГ
      Кому нужен вчерашний снег? Да тому, кому нужен вчерашний день: только по вчерашнему снегу можно вернуться в прошлое. И как бы заново его прожить. Я так и сделал, пойдя по старому следу рыси в ее вчерашний день.
      ...Перед рассветом рысь вышла из мрачного ельника на лунное моховое болото. Плыла серым облачком между корявых сосенок, неслышно ступая широкими лапами. Напряжены уши с кисточками, топорщатся у губ изогнутые усы, в черных глазах зигзаги луны.
      Наискосок, шурхая снегом, прокатил заяц. Рысь кинулась за ним жадными стремительными прыжками, но опоздала. Помедлив, серое облачко плавно поплыло дальше, оставляя за собой многоточие круглых следов.
      На поляне рысь свернула к лункам тетеревов, но лунки были выстуженными, позавчерашними. Учуяла у ручья спящих под снегом рябчиков, но рябчики и сквозь сон услышали ее тихие крадущиеся шаги по крыше своей снежной спальни и выпорхнули в пролом, как в чердачное оконце.
      Только в слепом предрассветном свете удалось рыси сцапать белку, зачем-то спустившуюся на снег. Тут было натоптано и накручено - снеговая толока. Съела целиком белку, оставив пушистый хвостик.
      Дальше пошла, сдвоила по-заячьи след, покаталась в снегу. Еще прошла, вырыла лапой у сосенки яму - снеговые стены в бороздках когтей. Но что-то ей тут не понравилось, бросила яму, вспрыгнула на снеговую кочку, повертелась, отопталась и улеглась. И дремала, как ленивая кошка на теплой лежанке, весь прошлый день.
      А теперь я на ее кочке сижу - слушаю лес. Ветер накатывается на сосны, и вершины пылят снегом. В лесной глубине затаенно дятел постукивает. Пухляк шелестит сосновой чешуйкой, как мышонок бумажкой.
      Все это слышала рысь и вчера. Вчерашний снег обо всем рассказал.
      ПТИЧЬЯ НОЧЬ
      Рано или поздно - но неизбежно! - захочется вам узнать, где ночуют зимой лесные птицы. Очень уж страшными представляются нам зимние ночи там, за окном нашей теплой комнаты. Невозможно даже представить, как можно перетерпеть ночь без крыши и без огня. Куда птицы прячутся, что видят и слышат в долгую пору зимней ночи?
      И вот узнаете, что воробьи под застрехой ночуют, голуби - на чердаках. Синицы, бывает, в густых можжевельниках, дятлы - в дуплах. А тетерева и рябчики даже под снегом!
      А что, если провести вместе с птицами ночь? Чтобы до конца все понять и почувствовать? Но как? В дупло к ним не втиснешься, под снегом не пролежишь. И все-таки удалось.
      Как-то не успел я к дому до темноты и решил ночевать на зимнике накатанной санной дороге. Утоптал снег на обочине, настелил толсто лапника, забрался в спальный мешок и стал дожидаться утра.
      В сумерках на дорогу прилетела бойкая компания белых пуночек и расселась рядком на ледяном гребне. Пощебетали, покрутили носами, успокоились, распушили перья и спрятали в них носы. На равных спим: только я в ватном спальнике, а пуночки - в перяных.
      Белые птички почти неразличимы на белой дороге. А наступившая темнота спрятала и меня. Мы не видим друг друга, и все будет так, словно мы одни.
      Ночи конца не видно! Я засыпал, просыпался, прямо в спальнике делал зарядку, сгибаясь и разгибаясь, разминал заледеневшие пальцы. И думал: вот где можно продлить свою жизнь - всего одна ночь, а длиной в год!
      Желтая луна - как фонарь - висела на черной еловой лапе. Просыпаясь, я замечал, что фонарь каждый раз держит другая елка: елки передавали луну друг другу. В начале ночи лунный фонарь подсвечивал дорогу желтым, а в полночь - зеленоватым. К утру, когда луна скрылась, дорога стала холодной и синей. А на рассвете порозовела.
      Не знаю, видели ли пуночки эти медленные перемены цвета, но уж утреннюю-то розовую дорогу они наверняка не проспали. Когда дорога порозовела, они уже вынули головки из перьев на спине - как из-под одеяла. Открывали клювики, щебетали; все вокруг розовое, и сами они розовые!
      Поудивлялись, повертели носами, вспорхнули и унеслись. И по всему было видно, что ничего страшного не случилось. Для них ночь как ночь. А для меня - длиной в год...
      НА БОЛОТЕ
      Вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег еще кое-где, а в теплом ельнике на бугре уже сухо.
      Я вхожу в густой ельник, как в темный сарай. Стою, молчу, слушаю.
      Вокруг черные стволы елей, за ними холодный желтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему тишина...
      И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине тяжелые, грузные, нечеловеческие шаги! Всплеск воды и позванивание льда. То-пы, то-пы, то-пы! Будто тяжело груженная лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык. Дрогнул лес, качнулась земля.
      Тяжелые шаги затихли; послышались легкие, суматошные, торопливые.
      Шажки легкие догоняли тяжелые. Топ-топ-шлеп - и остановка, топ-топ-шлеп - и тишина. Торопливым шажкам нелегко было догнать неторопливые и тяжелые.
      Я прислонился спиной к стволу.
      Под елками совсем темно, и только мутно белело между черных стволов болото.
      Зверь рыкнул опять - как из пушки грохнул. И опять дрогнул лес и качнулась земля.
      Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык - как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, извергавшейся, как вулкан.
      Легкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескала вода.
      Я давно уже понял, что это медведи: дите и мама.
      Дите не поспевает, отстает, а мама чует меня, сердится и волнуется.
      Мама предупреждает меня, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не трогать.
      Я хорошо ее понял: предупреждает она убедительно.
      Тяжелых шагов не слышно: медведица ждет. А легонькие спешат, спешат. Вот взвизг тихий: медвежонка шлепнули - не отставай! Вот шаги грузные и легкие зашагали рядом: то-пы, то-пы! Шлеп-шлеп-шлеп! Все дальше, все тише. И смолкли.
      И опять тишина.
      Дрозд кончил свистеть. Лунные пятна легли на стволы.
      В черных лужах вспыхнули звезды.
      Каждая лужа - как распахнутое в ночное небо окно.
      Жутковато шагать в эти окна прямо на звезды.
      Не спеша я бреду к своему костру. Сладко сжимается сердце.
      А в ушах гудит и гудит могучий зов леса.
      КТО КОГО БУДИТ
      В городе нас будильник будит, в деревне - петух. А кто будит петуха?
      Про домашнего петуха не скажу, не знаю, может, курицы его будят, а вот про лесных петухов - глухарей, тетеревов и рябчиков - разузнал. В апреле первыми просыпаются чибисы. В полной еще темноте начинают они носиться над моховым болотом, скрипя крыльями и радостно взвизгивая. И будят длинноносых кроншнепов на заиндевелых кочках. Кроншнепы вынимают носы из перьев и длинно свистят: "Ку-ли-и-и-и". И будят бекаса. Бекас просыпается и начинает кружить над болотом, то падая, то взмывая. "Ву-у-у-у!" - блеют перышки на хвосте лесного барашка. Слышат бекаса лесные петухи-косачи и начинают слетаться на ток. "Па-па-па!" - бьют жесткие крылья. "Чушшии!" - разносится грозный клич. Проснулись лесные петухи-косачи. Проснулись и лопотом своим и чуфырканьем будят певчих дроздов. Бекас "заблеял" в 3 часа 45 минут, и в 3 часа 46 минут на току уже зашипел косач, запрыгал, забил крыльями. И разбудил дрозда - дрозд запел в 3 часа 48 минут.
      И пошло! В 4 часа 5 минут запела зарянка, в 4 часа 25 минут заворковал вяхирь, в 4 часа 50 минут закаркала ворона, в 5 часов заквохали рябинники, в 5 часов 7 минут запел зяблик, а в 5 часов 17 минут из-за леса высунулось красное солнце - и разбудило всех, кого еще не разбудили птицы.
      Итак, лесного петуха-косача будят бекасы. Бекасов - кроншнепы, кроншнепов - чибисы. А вот кто чибисов будит - неизвестно. Ночь, тишина, темнота. Ни одного будильника. А чибисы вовремя просыпаются!
      ПУСТЬ ОН ПОЕТ!
      Много удивительных голосов можно услышать в ночном весеннем лесу. Но самый волнующий звук - это, наверное, пение глухаря.
      ...Глухарь пел прямо над головой. Снизу, в просвете непроглядной еловой хвои, он казался черным гусаком с вытянутой в небо шеей. Он глухо бормотал свои предутренние молитвы, и встопорщенная его бородка подрагивала от усердия. Каждое новое заклинание он начинал громко, решительно, даже сердито - словно палкой стучал, - но тут же спохватывался и переходил на торопливую скороговорку и умоляющий шепот.
      Раз за разом, песня за песней "верующий" торопился высказать лесному богу свои обиды и просьбы.
      Всю долгую зиму, дремля ночами под снегом или ощипывая днем хвою, ждал он этого месяца песен. И вот торопится высказать все, что накопилось.
      О чем бормочет глухарь? То, как косарь, отбивает косу - дак! Дак! Дак! А вот уже косу точит: шур-шур, шур-шур! То, как дровосек, постукивает топором и торопливо пилит пилой. Как леший колдует, заговаривает, камлает. И весь дрожит от избытка жизненных сил. А под ним притаилась смерть...
      Ведь именно так встречаются на току глухарь и охотник. Жизнь и смерть. "Стреляйте под песню!" - советуют все охотничьи руководства. "Глухарь умрет, даже не услышав вашего выстрела".
      Умолкнет эхо, перестанут хлестать землю судорожные крылья, и начнется суетливая возня с рюкзаком, липкие от крови пальцы станут дергать тугие завязки. И побледневшая луна будет выглядывать из-за елок...
      А уж так ли необходимо стрелять, разрушая грохотом тишину? Ради мяса? Ради "общения с природой"? Но мясо дешевле купить, а "общаться" можно и без ружья. Ради похвальбы перед кем-то? Я знаю одного старика, который похвалялся тем, что в день восьмидесятилетия убил на току глухаря. Вот, мол, какой я еще заводной и моторный! А человек не мотор, и с годами ценят его не за лошадиные силы, а за мудрость.
      "Палец жмет на гашетку, и красавец глухарь падает замертво". Не писали бы хоть "красавец"! Пусть "жирный", "тяжелый", "упитанный" - хоть что-то бы можно понять.
      Глухарь, запрокинувшись в небо, все поет и поет. И если сейчас прислониться к сосенке, - почувствуешь легкую дрожь. Деревце бьет весенняя лихорадка - так велико напряжение песни. То вызывающее пощелкивание, то шепот отчаяния; песня грозит, умоляет, зовет. Песня заговаривает и очаровывает.
      Глухарь поет и поет. Как он поет!..
      ВЛЮБЛЕННЫЕ КРЫСЫ
      Темнеет. Со светлого еще болота в темный еловый остров, где я сижу, потянуло сырым холодом. Умолкли последние птицы, и поплыла между стволов тишина - вязкая, как туман. Светлеют на обочине болота лужи, гладкие, словно стекло. Ни движения, ни звука.
      И вдруг одно "стекло" зарябило! Бесшумно - ни всплеска, ни шороха на краю лужи возникла и зачернела водяная крыса. Уселась сгорбленной сутулой старушкой, близоруко уставясь на свои голые тонкие пальчики, и сучит ими, словно чулок вяжет. Вот подперла сухоньким кулачком мохнатую щеку и призадумалась. Да бойко, по-молодому покатила вдруг между кочек как заводная игрушка на колесиках! Вкатилась в воду, поплыла, волоча за собой водяной усик, нырнула - чуть слышно булькнула. Снова вынырнула и выкатилась на берег. Живой и шустрый зверек шнырил рядом, глаза видели все его быстрые и порывистые движения, а ухо не могло уловить даже шороха! И только когда крыса повстречала вторую и началась у них гоньба по кочкам и по воде, почудился чуть слышный шум. И это в почти космической тишине предночного леса!
      И посреди ночи, в полной уже темноте, нет-нет и шелестело меж кочек и тихо булькало. Не знай я, что это крысы, никогда бы и внимания не обратил на такие ничтожные звуки. Ну просто высыхающий листик пошевелился или лопнул пузырь болотный. А на самом деле целое лесное событие влюбленные крысы справляют свадьбу! На весь лес шумят.
      ДЕД МОРОЗ
      На рассвете на моховое болото пришел дед Мороз. Видеть не видел, но хорошо слышал, как бродил он не спеша по обочине, постукивая клюкой и вздыхая. А потом утих: присел, наверное, перед дальней дорогой на север. На восходящее солнышко напоследок решил посмотреть; на дальнем севере-то оно у него будет незаходящим.
      Солнце сейчас на восходе само на себя не похоже. Огромное и багровое, чудом-юдом горбатым поднимается оно из-за синего леса. И можно на него смотреть и не жмуриться - как зимой. Это-то, наверное, и манило деда Мороза - любимую зиму напоминало.
      Вышел он еще в темноте. Лес вокруг мохового болота стоял по пояс в тумане, а между всклокоченных кочек матово сиял зеленый лед. И слышу идет!
      Ломится по звонкому льду напрямик, без опаски - как лось длинноногий. Словно по стеклянному парнику сапожищами топает, стекла крушит.
      Ближе, ближе - вот сейчас выйдет из-за крайних сосенок. И увижу его заиндевелую бороду и зеленые льдинки глаз. Нет, не вышел: остановился за сосенками и ждет. И тянет холодом от его дыхания. И лед хрустит: это он с ноги на ногу переминается. А может, на кочку сел.
      На восходе вдруг опять захрустело, защелкало, заухало: встал, наверное, с кочки, разминается. На заиндевелой кочке и Морозу долго не усидеть! А может, спина замлела или нога затекла. Покряхтывает, суставчиками похрустывает, притопывает, ворочается.
      Глухо ухает лежалый снег, и лед пощелкивает.
      Паутиной липнет на щеки, на ветки утренний иней. Трава и деревья обрастают белым ворсом. Белые кочки упругие, как резиновые. Вдыхаешь, а в тебя не воздух, а ледяная вода вливается. Скорее бы солнце взошло!
      Взошло, а теплее не стало. Белое все, все искрит. Снова все, как зимой, и незачем деду Морозу подаваться на север.
      Нет, пошел! Не верит апрелю, знает - зиме конец. Пошел, хрустя и звеня, шумно и не таясь, но все так же невидимо. И кряхтит, и охает и вздыхает. Все дальше, все тише - и смолк.
      На темнозорьке в апреле и в самом деле на болота выходит мороз. И оседает, кряхтя и ухая, снег, и лед трещит, как под сапогами. И это не сказка, все так и есть. Или все-таки сказка?..
      ЗАРЯНКА
      Перед рассветом с шорохом шелка оседает изморозь. И звезды начинают так сверкать, словно кто-то, любуясь, поворачивает их разными гранями. Поворачивает, любуется и вдруг одну уронил! Перечеркнула она небо белой чертой и упала в лес. И, похоже, ударилась о вершину елки и раскололась: послышался звон осколков.
      И позади зазвенели осколки, а на небе еще одной звездой стало меньше.
      Небо медленно зеленеет. Предрассветный озноб проникает в лес. Звезды в небе дрожат все сильнее и все чаще срываются с высоты, размашисто падая в лес. И все чаще звенят осколки, скатываясь по еловым лапам.
      Это запевают предутренние зарянки - птички с глазами мыши и клювиком соловья. Об этот-то острый клювик и бьются, наверное, звезды. Удар - и горстка стекляшек переливчато ссыпается вниз.
      Чем больше запевает в лесу зарянок - тем меньше на небе звезд. Скоро они и совсем исчезнут, но зарянки не перестанут петь. Наоборот: на заре они поют бойчее всего! И так набили им звезды носы, что даже парок из клювика вылетает.
      ЛЕСНЫЕ ГОЛОСА
      Так хотелось услышать подлет глухаря, но все мешало! Сперва гулко капали с сосен тяжелые капли. Потом на елку - на самую маковку - уселась кукушка и куковала не переставая. Верхний ветер качал ее и мотал, но кукушка цепко держалась и куковала как заведенная. Раз ее так качнуло, что кукушка суматошно замахала крыльями, но удержалась и снова закуковала. По временам она как-то глухо бурчала, словно откашливалась и прочищала горло. И снова куковала звонко, напористо и настырно. И гулкая сосновая грива вторила ей и гудела: "Донн! Донн! Донн!"
      Улетела кукушка - на ее место сейчас же уселся певчий дрозд. Уселся и рассвистелся! Теперь не то что далекий подлет глухаря, а и ближнего не услышишь. Прямо хоть палкой гони!
      А когда стемнело совсем - стал летать вдоль гривы невидимый вальдшнеп, непривычно строенно хоркая: "Хор-хор, хоророр!" И опять все глушил. А ведь в другой раз слушал бы всех с удовольствием! Но вот тебе нужно что-то одно - и сразу все другое не нужно. Не будь с собою ружья меня бы радовал весь лес. А с ружьем только один глухарь...
      Ночью глухо, как в бочку, ухал на гриве филин. Вдали ему откликалась неясыть. Но вместо того, чтобы порадоваться этим редкостным голосам, я сердился, что не услышал подлета. И все потому, что приволок в лес ружье!
      НОЧНАЯ КУКУШКА
      Ночная кукушка дневную перекукует. Днем все кукушке мешают, а ночью она одна. Только глухо вода бормочет да тихо урчат лягушки. Свет мутной луны с трудом делит темноту на землю и небо. И над приглушенно бормочущей тишиной разносится далеко чуть печальное кукование кукушки.
      Словно бьет невидимый молоточек по сияющим шляпкам звезд.
      Любо петь в ночной тишине. Все тебя слышат и все догадываются: скоро и наш черед. Ночная кукушка как запевала - всех будит до солнца. Проснутся и залетают над болотом, скрипя крыльями, хохлатые чибисы. Уныло засвистят на поседевших кочках длинноносые кроншнепы. Закудахчут в чапыге дрозды-рябинники. Журавли протрубят в гулкие трубы. А там пропоет и зяблик - бойко, лихо, словно горлышко родниковой водой прополощет! Потом и солнце взойдет.
      Но все это будет потом. А пока тишина - и кукует ночная кукушка. Бьет и бьет невидимый молоточек по шляпкам звонких звезд: "Ку-ку, ку-ку!"
      Если хочешь долго прожить - торопись в лес годы считать. Вот уж накукует их тебе ночная кукушка - на две жизни хватит. Еще и останется.
      КТО ПИСАЛ?
      Как-то в детстве оставил я на ночь на краю мохового болота зажженный фонарь, направив его на большой лист бумаги. Пусть ночью светит электрический огонек - кто-то на него завернет? Кто рядом оставит след?
      Утром у фонаря не было никого, и рядом следов не осталось. Но вся бумага под фонарем была исписана непонятными письменами: запятые и точки, скобки и черточки, знаки восклицательные и вопросительные, многоточия и тире. Кто приходил, что писал?
      С тех пор я как-то по-особому стал смотреть на моховые болота. Всматриваюсь, вслушиваюсь, ища разгадку. Но болота помалкивают...
      ВСЕ ДЛЯ ТЕБЯ
      В ночном небе - заливистый колокольчик. Или это звезда поет? Но колокольчики не летают, а звезды - увы! - не поют. Птица поет - юла. На вид скромная, неприметная, днем на такую и внимания бы не обратил.
      Замечали вы, что чаще хорошо поют именно малоприметные птицы: соловьи, славки, жаворонки? Словно природа, обделив их цветом, наградила взамен голосом. Как вот и эту юлу, с ее удивительной песней звезды-колокольчика.
      Длинна ночная дорога, темная пашня по сторонам, а за ней еще более темный лес. Над лесом звезды, и одна из них - певчая. Идешь, идешь, а она звенит и звенит.
      Смешно и наивно пытаться передать песню буквами - песню птицы не пришпилить к бумаге. Но все же - ведь так и просится! "Юли-юли-юли-юли! Чип-чип-чип-чип! Си-си-си-си! Чу-чу-чу-чу!"
      А знаете, получается! Все-таки зарубка на память: повторишь про себя эти смешные "юли" и "чу-чу" - и снова услышишь птицу. И снова ночь, и пластилинная вязкость дороги, и теплое дыхание пашни, приглушенные вздохи леса и бормотание воды. И песня птицы-звезды льется в уши, как в две воронки, наполняя тебя радостью единения. Все вокруг для тебя - вся весенняя ночь. Для тебя юла поет, раз ты слышишь ее. Все для тебя, если ты не глух и не слеп.
      СВИСТУНЫ
      Сколько можно свистеть! Пришел к болоту еще в темноте, в час тридцать ночи. На обочине уже пересвистывались два погоныша - кто кого? Шелкали, как хлыстами: "Твуть! Твуть!" Четко так - раз в секунду. До пяти досчитаю - пять "твуть" услышу, до десяти - десять. Хоть секундомер проверяй!
      Но это только принято говорить, что, мол, в одно ухо входит, а в другое выходит. Куда там - застревает!
      До рассвета эти погоныши все уши мне просвистели. Хоть и умолкли рано: в три часа тридцать минут.
      А теперь давайте считать.
      Свистели погоныши ровно два часа, это 120 минут, или 7200 секунд. То есть 14 400 секунд на двоих, 14 400 свистов! Не переставая. А они еще и до моего прихода свистели и, может быть, не один час!
      И не охрипли, не осипли и голоса не сорвали. Вот сколько можно свистеть, если весна...
      ШУМ ВЕРШИН
      Ветер, весь день ветер! Вот и ночь на дворе, а он не стихает. И лес шумит, как морской прибой. И, как в прибое, шум его то усиливается, то стихает. Словно накатится вал и снова отхлынет - волна за волной.
      И хочется укрыться за деревом, опереться спиной о ствол и, покачиваясь со стволом, утонуть в этом хаосе воя, свиста, скрипа и шелеста.
      Ничего не происходит в лесу, и все время что-то в нем происходит. Каждый новый вал ветра и накатывается по-новому. По-новому каждый раз вдруг вскипают и лопочут деревья и каждый раз по-новому затихают. Совсем не одно и то же; шум бесконечно разный, не предугадать, каким он обрушится на тебя и каким утихнет вдали.
      И поэтому ты все время настороже и все время невольно вслушиваешься, и все кажется, что что-то должно произойти.
      Ничего не происходит, но может произойти! Напряжение ожидания. Полнота ощущений. Надежда на необычайное.
      Помните пришвинского пастуха?
      - Вот я бы уж написал, так бы уж написал! - сказал он Михаилу Михайловичу. - "Ночь, куст, а в кусту утята: свись-свись-свись!"
      - Уж больно коротко, - ответил Пришвин.
      - Всю ночь-то коротко? - удивился пастух. - Ведь всю ночь - свись, свись, свись!
      Вот и шум лесных вершин - всю-то ночь. И всю ночь ты напряженно вслушиваешься в него, а рассказать нечего...
      ПИР
      Ночью в лесу не столько всматриваешься, сколько вслушиваешься. Ночью уши несут караул. Звучат звуковые сигналы: моторчик заработал у вырубки уэрррррррр! Гномики заводят игрушечный мотоцикл. Нет, заглох, не завелся - слышите выхлопы? Хлоп, хлоп! Козодой это, надоело ему урчать, взлетел и захлопал в ладоши-крылья.
      А вот кто-то ставней или ржавой дверью скрипит: "рып-ррып, ррып-ррып!" Это дергач-коростель: по скрипучему голосу его знают все, а вот в глаза мало кто видел. В ночном лесу много таких, кого мы знаем ухом, а не глазами. И козодой, и дергач, и сыч. И вот кто-то еще...
      Ухо-сторож поймало странный звук - непонятное лопотание и бормотание. Словно схватили за ноги птицу, а она бьется и вырывается. Бывает, пеночка зависает над веткой и вот так же жужжит крылышками. Или бьется на ветру ленточка бересты. Но какая пеночка ночью? И ветра нет. А что-то шумит и жужжит!
      Иду на звук, осторожно ступая и разгребая кусты. Вхожу прямо в жужжащую темноту. Крылья порхают вокруг, легкий ветер щекочет щеки и шевелит волосы. Вот так в пещере носятся иногда летучие мыши, ища выхода наружу.
      Что происходит в роще? Что за летуны зароились тут? Возбуждение, шум, переполох - а вокруг в лесу ночь непроглядная и мертвая тишина.
      Вытаскиваю фонарь: сейчас я пролью свет на это темное дело! Но включать или не включать? Включу и разгадаю лесную загадку со скоростью света. А помедлю - и побуду с тайной наедине, продлю волнение неизвестности. Включу - и догадка превратится в уверенность, скрытое - в явное, загадка - в отгадку. Сверну ли потом я на такой же вот ночной шум, если буду знать, что это такое? Или равнодушно пройду, как прохожу сейчас мимо давно разгаданного урчанья лягушек? Включать или не включать?
      Свет фонаря пронзил ночь. В луче метались белые крылья большущих бабочек - целый рой! Толстые мохнатые бабочки, размером в летучую мышь. На пне пузырился сок кем-то раздавленных ягод - бабочки ошалело летели на кислый запах. Садились и серыми мышами носились по пню, трепетали, исступленно вальсировали, сосали хоботками сок, лезли, влипали в патоку и судорожно бились.
      Лесной буйный пир, неистовая ночная вакханалия! Захмелевшие гуляки падали с пня и лежали в изнеможении, еле шевеля лапками. Другие вяло ползали по коре, натыкаясь друг на друга. Узнай про это ночное гульбище летучие мыши или ежи - доказали бы они этим бабочкам, что не напрасно их назвали насекомоядными!
      Бабочки в возбуждении раздвигали верхние серые крылья, выставляя напоказ нижние голубые. Бабочки явно хвастались голубой муаровой лентой на них, но перед кем? Кто оценит их красоту в кромешной тьме? Не для меня же красовались они!
      Впрочем, глаза у них выпуклые и большие и в свете фонаря светятся, как у маленьких сов. Такие и в темноте все увидят.
      Загадка "освещена". Тайны нет. Ну так как же: сверну или не сверну, если снова в тишине ночи услышу похожий шум? Скорее всего - сверну. Что из того, что знаю! А бабочки со светящимися глазами? А трепет крыльев ночных красавиц? А голубые ленты на крыльях - неведомо для кого?
      Сверну. Сто раз услышу - сто раз и сверну!
      ВСЕГО ОДНА ВСТРЕЧА
      Сколько ночей - и всего одна встреча!
      Стою у дупла, привалясь спиною к ольхе, по пояс в малиннике. Тихо, тепло и серо. Порывами накатывается на вершины ветер, осины начинают шуметь, словно от короткого, но напористого дождя. Когда шорох и плеск листьев стихает, слышно, как приглушенно гудят у ног мелкие слепни, а у уха скулят комары. Вдруг громко завозятся и зациркают испуганные дрозды.
      Я встал, чтобы ствол осины был против светлого неба: если кто и высунется из дупла, я сразу замечу. Комары у дупла не роятся; скорее всего никого в дупле нет. Или запах летяги отпугивает комаров?
      Свистя лихорадочно крыльями, пронеслись над вершинами утки. Мыши завозились у ног. И снова плывущая тишина: ни писка птицы, ни гудения жуков, ни стрекотания кузнечика. Сумерки, тишина. Наверное, лучше уйти, чем стоять вот так наобум.
      В 21 час 45 минут - через двадцать минут после захода солнца - из дупла показалась кругленькая головка. Через две минуты летяга высунулась до пояса, свесилась, замерла на миг, всматриваясь в темный лес. И быстрыми скачками запрыгала вверх по стволу.
      Так вот как это происходит! Вечерний выход летяги. Одна из потаенных сценок леса. Теперь я знаю, как это бывает, я видел.
      В 21 час 50 минут из дупла одна за другой выскочили еще две летяги! Одна уселась на сучок повыше дупла, вторая - прилепилась к стволу. Погодя обе дружно упрыгали вверх, в крону осины. И вот никого не слышно, не видно: неслышимки и невидимки! Налетел ветер - залопотали листья, улетел ветер - чуткая тишина. И нет никого!
      Только разок среди трепета осиновых листьев будто птица порхнула перелетела с ветки на ветку летяга. Никогда бы не догадался, что это зверек, даже я усомнился, хоть точно знал!
      Столько трудов - и всего одна встреча. Но я благодарен летягам: это они увлекли меня в ночной лес, открыли мне мир ночи. Я видел розовые в свете фонаря глаза козодоев, лежащие на обочине тропы, как драгоценные камни. Я слышал нечеловеческие шаги и кукование ночной кукушки. Пела в ночном небе юла - жаворонок леса, топотали над головой гаршнепы небесные кони. Пел, захлебываясь, на сосне глухарь, и сосна вздрагивала под рукой.
      ОПЫТЫ ПРИРОДЫ
      Зарастание выжженного кострища - разве не интересно? Камень или колода лежали, их сдвинули - и вот на месте придавленной земли пробивается новая жизнь. Срубили елку: сто лет под ней была непроглядная тень, а теперь хлынули водопады света! Смена тенелюбивых на светолюбивые. И засыпанный мертвой хвоей круг на глазах начинает преображаться.
      Природа всегда и везде ставит опыты. Смешает комочек земли с дождинкой, добавит капельку солнца - и вот вам цветок! Забросит ветром споры в дупло - и выводок опят высунется из дупла.
      Высушивает и смачивает, то нагревает, то остужает. И зацветают поля и луга, поднимаются боры и рощи, звучат голоса птиц и зверей. Мириады листьев и травинок все лето впитывают солнечные лучи. А осенью обогащают собою землю - как золотыми слитками. Все, что было ими собрано, скоплено - все на процветание новых всходов. Разве не интересно? Разве не поучительно?
      С ранней весны до поздней осени, как только наступала ночь, я уходил в лес. Даже сейчас, много лет спустя, я помню эти походы.
      Поиск летяг превращался в лесной детектив. Я, словно следователь, выдвигал и отбрасывал версии. Отпала версия, что летягу легко встретить ночью, раз уж она ночная. Дневная версия, рассчитанная на случайную встречу днем, была совсем ненадежная: за столько лет я увидел летягу днем всего один раз. И мне еще повезло! Я знаю старых охотников и краеведов, которые за всю жизнь ни разу ее не встречали.
      Искать "отпечатки пальцев"? А где? На снег и на землю летяга спускаться не любит. Оставались "вещественные доказательства" и "крыша" желтые крупинки под деревом и укромные дупла. Дом и уборная.
      Начну-ка я танцевать от уборной! Ну-ка, что там написано об уборных в толстых научных книгах?
      Итак - по уборным и дуплам!
      "Гораздо чаще, чем отпечатки лап на снегу, выдает местопребывание летяги ее помет". Помет! Те самые желтые зернышки, которые я стыдливо называю крупинками. А ученые не стыдятся и выражаются точно...