Осиновый невидимка

      Эге, думаю, этак я его до конца размотаю - а за что? За то, что он комаров и мух ловит, которые мне мешают? Несправедливо.
      Отпустил паука: пусть бежит. Интересно, осталось у него еще паутины, чтобы новую сеть сплести? Не до конца же я его размотал?
      ОСЕННИЕ РАДОСТИ
      В чем-то осень схожа с весной: снова слышишь поющих птиц. Вновь цветут цветы. Бормочут по утрам косачи, барабанят дятлы. Но все это как-то не всерьез: вполголоса и вполцвета. Недолгое оживление перед долгим затишьем.
      Птицы улетят, цветы завянут, зверьки спрячутся в норы, жуки бабочки, змеи, жабы укроются подо мхом, в земле, под валежинами. Осенние встречи с ними - это встречи перед расставанием.
      Но ждут нас и новые встречи. Прилетят в лес зимние птицы: щуры, снегири, свиристели. Встретишь хохлатую кукшу или рябенькую кедровку. А повезет - так и сову полярную.
      Не узнать стало старых знакомых: рыжие белки стали серыми, серые зайцы - белыми. У лосей рога выросли, белые куропатки наконец-то и взаправду стали белыми.
      Много в лесу событий. Белки запасают грибы, полевки - зерна, водяная крыса картошки наворовала, бобры осин навалили. Поспели грибы и ягоды, созрели на елях и соснах шишки, а на березах и ольхах - сережки. Лес подготавливается к зиме.
      1 с е н т я б р я.
      Плиска подпустила на пять шагов, жаворонок на пятнадцать, кулик-перевозчик - на двадцать пять. Чибис - на сорок, кукушка - на шестьдесят, сарыч - на сто, кроншнеп - на сто пятьдесят, а журавль - на триста.
      Так я узнал - и даже увидел - меру доверчивости разных птиц к человеку. Плиска в пять раз доверяет больше, чем кулик-перевозчик. А кулик-перевозчик в двенадцать раз больше, чем журавль. Наверное, потому, что человек в двенадцать раз опаснее для журавля, чем для кулика-перевозчика...
      2 с е н т я б р я.
      В лесу половодье грибов! Крошечные, с пуговку, и огромные, как зонты. Парочками, компаниями, стайками, толпами, шеренгами и зигзагами, кольцами и вереницами. В россыпь, кучками, гроздьями. Козырьками, этажами, ярусами. Под цвет опавших красных листьев осин, желтых листьев берез, бурых дубовых и зеленых ольховых. Лиловые, как чернила, и синие, как васильки. Белые, как снежинки, и черные, как угли. Со шляпками, похожими на тарелки, на блюдца, на вазочки и на рюмки. Полосатые, с пятнышками и с каемкой.
      Грибы на земле, на валежинах, на пнях и деревьях. Под осинами, соснами, березами и елями. Грибы затопили лес!
      3 с е н т я б р я.
      Царевну-лягушку на белой кувшинке я еще летом видел. А сегодня встретил... жабьего короля! С белым пушистым перышком на макушке.
      Король шагал раскорякой, и перо-султан виляло из стороны в сторону, словно король обмахивался веером. Перо было очень ему к лицу: пышный султан над золотым бессмысленным глазом. Непонятный и необъяснимый. Даже сказочный.
      Необъяснимый, если бы рядом не был... курятник! Из него-то и шествовал жабий король. Там-то и прилипло к его голове куриное белое перышко.
      10 с е н т я б р я.
      Вспугнул на опушке одного за другим трех вальдшнепов. Лежали они на опавшем листе совершенно неразличимые. Один в трех шагах взлетел, и я успел пощупать ладонью лежку: теплая! Помета на лежке нет - значит, не всякий звериный нос по запаху его отыщет.
      И все-таки беспокойная у вальдшнепов жизнь.
      Самое опасное время - тяга. Летает вальдшнеп открыто, сам себя напоказ выставляет, да еще издали предупреждает охотника о своем приближении. Тянет с апреля и по июль; и все два месяца слышны по вечерам выстрелы, хоть охота давно и закрыта. С мая вальдшнепиха садится на яйца. Сидит на гнезде до последнего, надеясь на свою невидимую одежку. И каждый шорох близких шагов для нее - это шаги самой смерти. Потом беспомощные вальдшнепята, которых надо пасти и спасать! Два месяца непрерывных опасностей ночью и днем.
      Кончились гнездовья и тяга - начинается линька. Птицы слабеют, прячутся, а хищники этим пользуются. Но вот уцелевшие вылиняли и окрепли. Некоторые петушки в сентябре снова начинают "тянуть" и вместе с самками вылетают к воде и на грязь. И снова их караулят охотники. Начинается так называемая "охота на грязи", "охота на воде", "охота на осенней тяге". А в конце сентября "охота на высыпках" - на пролетных птиц.
      Октябрь. В средней полосе охота с легавой. Припоздалые вальдшнепы гибнут от неожиданных морозов и снегопадов: слабый клюв их не может проткнуть затвердевшую землю. А на юге ослабевших от перелета птиц ловят по ночам с фонарями. Ослепленные светом вальдшнепы жмутся к земле - и их накрывают сачком.
      С ноября по февраль - зимовка. Охотники, хищники, сильные заморозки, большие снегопады. Все меньше и меньше спокойных мест: вырубают леса, прокладывают дороги, строят поселки. Все меньше и меньше вальдшнепов переживают зимовку. А впереди перелет на север за тысячи километров! А там все сначала...
      Год жизни, 365 смертельно опасных дней.
      15 с е н т я б р я.
      В галочниках галки живут, в синичниках - синицы. А в скворечниках, понятно, скворцы. Все ясно и просто. Но в лесу редко бывает просто...
      Знал я один скворечник, в котором жила... сосновая шишка! Она высовывалась из летка и шевелилась. Когда я подошел к скворечнику, шишка в летке задергалась и спряталась!
      Я спрятался за дерево и стал ждать. Напрасно! Лесные секреты так походя не разгадывают. Лесные секреты прячутся за дожди и туманы, скрываются за болота и буреломы. Каждый за семью замками скрыт. И чтобы добраться, нужно терпение.
      Но какое уж тут терпение, когда шишка в летке поворачивается, как живая!
      Я взобрался на дерево. Скворечник по самый леток был набит сосновыми шишками! И ничего больше в нем не было. И живой шишки не оказалось: все лежат неподвижно. Я выбросил из скворечника шишки и сполз по дереву вниз.
      Вчера я опять приходил к этому дереву. На этот раз в скворечнике поселился... березовый лист! Я стал всматриваться, листик насторожился, замер и... спрятался!
      Я снова полез на дерево. Теперь скворечник был набит сухими березовыми листьями! И больше ничего. И живого листика нет...
      И вот я тут сегодня. В летке никого не видно. Я привалился спиной к соседнему дереву и жду.
      Шуршит осенний лес. Листья падают, порхают, кружат, ложатся на голову, на плечи, на сапоги. Стоял я, стоял и вдруг исчез! Так бывает: идешь - и тебя видят все, а встал - и исчез. Теперь ты видишь тех, кто мимо тебя пойдет.
      ...Дятел прицепился с лёта к скворечнику да как застучит! А из него, из этого таинственного жилья живой шишки и живого листика, выскочили и полетели... мыши! Нет, не летучие мыши, а лесные. Растопырили в стороны лапки и летели вниз, словно на парашютах. Шлепнулись на землю и разбежались.
      Так вот кто, мне на удивление, шевелил в летке шишку и листик! Устроили они в скворечнике свою кладовую и спальню. А пока я карабкался к ним - успевали незаметно удрать. А дятел свалился как снег на голову, перепугал и разогнал!
      Так что же на дереве: скворечник или мышатник? Может, и в галочниках с синичниками тоже не одни синицы и галки живут? Что ж, походим узнаем...
      18 с е н т я б р я.
      Сыплет осенний нудный дождь. До листика вымокли кусты и деревья. Лес притих и насупился. И вдруг осеннюю тишину нарушило ярое, прямо весеннее бормотание косача! Певчий дрозд откликнулся - просвистел свою песню. Затенькала теньковка-пеночка.
      И на опушке, и в глубине леса послышались голоса птиц. Это их прощальная песня. Но и в прощальных песнях слышна радость.
      Странный лес в сентябре - в нем рядом весна и осень.
      Желтый лист и зеленая травинка.
      Поблекшие травы и заново зацветающие цветы. Утром сверкающий иней, а днем стрекозы и бабочки. Теплое солнце и холодный ветер.
      Увядание и расцвет. Песни и тишина.
      И грустно и радостно.
      21 с е н т я б р я.
      Тук-тук!
      - Войдите!
      Снова тук-тук! Но никто не входит. Ого, а стучат-то не в дверь, а в окно! Выглядываю - дятел! Прицепился на раму и стучит.
      - Здравствуй! - говорю.
      А он как испугается - и в лес!
      Избу принял, наверное, за толстенное дерево, а окно - за дупло. И вдруг в этом дупле кто-то шевелится и разговаривает! Белку в дупле видел, летягу видел, летучую мышь встречал, а чтобы такое чудище - в первый раз! Это был молодой дятел, он многое еще не видел.
      В полдень дятел снова вернулся. Для начала все бревна пересчитал. Потом в каждое окно-дупло заглянул. Чудно: видно все, а влезть нельзя! На крыльце ступеньки пересчитал: шесть. В трубу потюкал: крепкая. Что бы еще проверить? Стал в заборе доски считать. С доски на доску, с доски на доску. Считал, считал - сбился. Давай сначала!
      Считал-считал - невмоготу. Не может больше считать, вот как наелся! На каждом бревне по пауку, на каждой ступеньке по жуку, на каждой доске по две личинки. Даже живот из-под перышек вздулся. Синеватый такой и голый - дятел-то совсем молодой.
      Крылья и хвост как у большого, а живот просвечивает, перья на нем короткие. И что из того, что шапка на голове красная и большая: голова-то еще не та. Это ж надо - окно с дуплом спутать!
      Ну да ничего. Дней у него впереди - считать не пересчитать. Во всем еще разберется.
      23 с е н т я б р я.
      Было лето и нет - загудел над лесами ветер. Солнце теперь появляется только вдруг, и тогда все вокруг просияет! Заблестит вода, заблестят склоненные травы - и воздух заструится блескучими паутинками.
      Внизу, в лесном подвале сыро и сумрачно, а вверху над лесом - солнце и ветер. И черные ели, как вышки, торчат из багрового и золотого. И на каждой вышке белый блестящий флажок: нацеплялись летучие паутинки!
      На елях таких любит дятел сидеть. Все лето возился в тени, в чапыге, и захотелось ему на свет и простор.
      С еловой вышки далеко видно. Над головой небо и облака. Горизонт как лиловое колесо. А ближе, внизу - даже в глазах рябит! И желтое там, как смола янтарная, и багряное, как закат, и зеленое, как предрассветное небо.
      Все лето дятел носом стучал: бил в барабан, дупла долбил, личинок выстукивал. С рассвета до темноты, от зеленой зари до красной: некогда вокруг посмотреть. Одни заботы.
      И вот сам себе голова. Нет больше суеты у гнезда. Дятлята выросли и разлетелись. Можно и просто так посидеть, вокруг поглазеть, послушать писк серебряных паутинок.
      Ветер лето уносит. Осень уже внизу. А вверху совсем еще летнее небо и облака. Далекие, как воспоминания...
      25 с е н т я б р я.
      Глаза змей открыты днем и ночью. Даже мертвая змея смотрит в два глаза. Но бесполезно всматриваться в их глаза: ничего не увидишь в них. Если глаза зверей как бы окошечки внутрь, глаза змей закрыты на все замки. Их окошечки задернуты наглухо занавеской. Змеи рядом с нами живут, но они так далеки от нас, что понять их невозможно. И потому, наверно, хочется.
      И вот однажды, когда я встретил двух черных гадюк, которые переползали тропинку, я увязался за ними. Гадюки не очень-то торопились. Текли словно струйки смолы между кустиками вереска и багульника или, свернувшись, грелись на нежарком осеннем солнышке.
      Я садился на пень и ждал, тоже подставляя себя солнцу.
      Зарядившись солнечными лучами, гадюки поднимали головки, пробовали на язык текучие струйки ветра и снова текли - все вперед и вперед. К закату они заползли под трухлявый пень, и я понял, что на сегодня путешествие их закончено. Я запомнил пенек: пень как пень. Любой прохожий мог на него сесть. Или даже лечь рядом, положив голову на корень. А под ним гадюки...
      Утром я был у пенька. Я сел на него и стал ждать. Когда хорошо пригрело, из норы показалась гадюка, помедлила, попорхала раздвоенным языком, проползла между ног, как между двух столбов, и потекла. Я пошагал за ней, так и не дождавшись вторую.
      Куда змея держит путь?
      Через несколько часов я разгадал загадку. Привела меня гадюка на сухой высокий лесной бугор. Бугры не так уж часты в наших сыроватых лесах, а этот оказался вдвойне примечательным: тут было убежище змей!
      Не меньше дюжины гадюк грелись на солнце или струились между мышиных нор. Ей-богу, в них можно было ногами запутаться!
      Гадюки лениво переползали или лежали, свернувшись. Когда я наклонялся над ними, они начинали разворачиваться, петли тела тянулись в разные стороны, а зубчатый узор на спине начинал рябить, словно крутились две шестеренки. И не понять было, где голова и где хвост. И зачем-то это, видимо, гадюкам надо было. Из-за нор и из-за сухости облюбовали змеи бугор и, видно, каждую осень сползались сюда на зимовку. А весной расползались снова по лесам и низинам.
      Все лето живут вдалеке от бугра, а помнят! Помнят, куда осенью надо ползти. Придет срок, и осень протрубит змеям сбор: пора! И змеи ползут. А что за сигнал - неизвестно: звук, запах, температура? Нам не слышно его и не видно, а для них он гудит на весь лес, как призывный набат! Вот они, откликнувшиеся на зов: сползаются, расползаются, при встрече обмахиваются язычками, словно новостями обмениваются. А как же - целое лето не виделись. Кто уцелел, а кого уже нет. Облюбуют норы и уйдут в них до весны. И бугор снова станет таким же, как и все другие бугры.
      Но я-то знаю теперь, что это не просто бугор, это Змеиный бугор. Тайна темного леса, которую мне открыла гадюка.
      2 о к т я б р я.
      До чего славные имена у разных там насекомышей! Бабочка-зорька. Или бабочка-голубянка. Капустница, крапивница, репница. Или вот: адмирал! Или бражник. Винный бражник...
      А жуки! Все эти усачи, скрипачи, листоверты. Долгоносики, медляки, бомбардиры. Скакуны, щелкуны, карапузики. Таких даже на булавку жалко накалывать...
      15 о к т я б р я.
      Все лето листья подставляли солнцу свои ладошки и щечки, спинки и животики. И до того налились и пропитались солнцем, что к осени сами стали как солнышки - багряными и золотыми.
      Зашумел в лесу золотой дождь.
      Капля по листу щелкнет - сорвется лист. Синицы на ветках завозятся брызнут листья по сторонам. Ветер налетит - закружится пестрый смерч. А если тяжелый косач с лёта в ветви вломится - хлынет сверкающий водопад!
      По колено в листьях деревья стоят.
      Елочки листьями украсились. Папоротники под листьями склонились. Последние грибы под листьями спрятались.
      Листья шуршат, скребутся, лопочут. Листья летят, скачут, плывут. Листья раскачиваются на паутинках. Листья вверху, внизу и вокруг.
      Шумит в лесу золотой дождь.
      20 о к т я б р я.
      В календаре просто зима, просто весна, лето, осень. А есть ведь еще зимой зимний солнцеворот, летом особое бабье лето, весной есть весеннее половодье, а осенью - золотая осень. Или вот еще - поздняя осень.
      Поздняя осень наступает вскоре после осени золотой. Какое-то время после пышного шумного листопада лес стоит унылый, притихший, опустошенный. Догорели яркие костры осин и берез, ветер разнес искры листьев, дожди потушили тлеющие угольки. Все тусклое, словно пеплом покрытое. Тусклое небо, серый лес, темная земля.
      Но вдруг однажды, когда все и надежду уже потеряли, лес словно преобразится!
      В прорехи туч пробьется солнце, и все расцветет хоть и не яркими, но очень разными красками. Вглядитесь: валежины покрылись зеленым плюшевым мхом. Торцы спиленных ольх стали ярко-красными, а щепки вокруг густо-синими. Волглые коряжки преобразились, от плесени малахитовые: пятнистые, разноцветные. Бронзовые сосны посизели снизу от сочных серых лишайников, темные ели отпустили седые бороды.
      Осины в золотых медалях "золотнянки", на пнях зеленые моховые береты с бронзовыми перьями папоротников. А серые трутовики на деревьях все, как один, подкрасили толстые губы: желтым, красным, оранжевым.
      Конечно, поздняя осень не золотая. Но и не все то золото, что блестит!
      25 о к т я б р я.
      Какой заяц длины? Для кого как. Для человека - с березовое поленце. А для лисы или собаки заяц длиной километра в два. А то и еще длиннее! Потому что для них заяц начинается не тогда, когда они его схватят, а когда учуют заячий след. Короткий след - два-три прыжка - и зверь невелик. А если заяц успел наследить, напетлять, то становится он длинней самого длинного зверя на земле. Ох как не просто такому в лесу схорониться!
      Из всех своих сил старается заяц стать короче. То след в болоте утопит, то прыжком-скидкой надвое его разорвет. Мечта заячья - стать, наконец, самим собой, с березовое поленце. Живет и грезит, как бы от своего следа ускакать, спрятаться, как бы его, негодного, укоротить, утопить, разорвать.
      Жизнь у зайца особая. Всем от дождя и метели мало радости, а зайцу они на пользу: след смывают и заметают. И хуже нет для него, когда погода тихая, теплая: след тогда горячий и запах держится долго. В такую погоду заяц длиннее всего. Куда бы ни спрятался - нет покоя: может, лиса хоть и за два еще километра, а уже держит тебя за хвост!
      Так что трудно сказать, какой заяц длины. В тихую погоду и умный растягивается, а в метель да ливень - и глупый укорачивается.
      Что ни день - длина у зайца другая.
      И очень редко, когда уж очень здорово повезет, бывает заяц той длины - с березовое поленце, - каким мы его видим. И знают про это все, у кого нос лучше глаз работает. Собаки знают. Лисицы и волки знают. Знайте и вы.
      10 н о я б р я.
      Встретил пухляка и подумал: а у птиц-то тоже славные имена! Тот же пухляк. Пуховый шарик, вроде клубочка ниток. А из клубка, словно спица, торчат носик и хвост.
      А птичка-чумичка! Она и есть чумичка: длинный хвостик - как длинная ручка, а сама кругленькая - как ложка. Белобровик - белобровый, хохлатка - с хохолком, у горихвостки - хвостик яркий, как огонек. А чем плохо: овсянка, просянка, чечевица? Малиновка, коноплянка? Даже поганка! Еще и рогатая...
      15 н о я б р я.
      Первый сильный мороз. Даже зайцы продрогли. Может, даже уши себе отморозили. Не помогли им ни теплые новые шубки, ни шустрые заячьи ноги. Залегли зайцы по опушкам в кустики и бурьян, притихли и закурили заячьи носогрейки.
      Иду и вижу: попыхивает в бурьяне против солнца дымок. Подтаился: лежит заяц белый, лапки поджал под себя, уши на спину уложил, носом пускает колечки пара. Греется. Думает.
      25 н о я б р я.
      Пришло время снов. Уснули ежи, барсуки, медведи. И деревья впали в спячку. Лиственные и хвойные. Лиственные, как и положено, перед сном разделись. А хвойные так и спят одетыми: в чем были, в том и уснули. Стоя.
      Каждое лиственное дерево отходило ко сну по-своему. Дуб, например, сначала шапку снял, а вот тополь - штаны. Березка сбросила золотистую блузку, осина - красную кофточку, ольха - зеленое платье. Разделись, притихли и задремали. Стоя проспят до весны, и вся зима для них - как одна ночь.
      Весной проснутся, потянутся к солнцу, распрямятся и начнут потихонечку одеваться. Быстрее всех березки оденутся, позже всех - дубы. Оденутся деревья и залопочут. Теперь днем и ночью лопотать будут: намолчались за зиму, натерпелись, насмотрелись снов - за все лето не перескажешь.
      ЗИМНИЕ РАДОСТИ
      Короток зимний день, редки встречи в притихшем лесу - тем больше их ценишь. Найти зверя и птицу зимой помогут тебе следы. Следы - это рассказы о жизни леса. Точные и правдивые. Но их еще надо научиться читать, нужно одолеть лесную грамоту. Это не просто, но сколько радости принесет тебе чтение лесных происшествий!
      Сказочный зимний лес.
      Всю ночь тихо перешептывались деревья: что-то творилось в ночном лесу. Утром стало видно: выпал глубокий снег.
      Вместе со снегом набежали и налетели в лес диковинные невиданные существа. Они расселись по пням и сучкам, взобрались на елки и сосны странные молчаливые фигурки, неподвижные, незнакомые, но на что-то очень похожие.
      Вылез из сугроба лесной человечек в огромной белой папахе и бурке. Вылез и уставился на побелевший лес! А может, и не на лес, а вот на эту печальную фигурку, похожую... нет, ни на что знакомое не похожую! Обласкало солнце пригорюнившуюся фигурку, и с хвойных ресниц ее закапали слезы...
      А тут кто-то бодрый вскинулся на дыбки: то ли зайчик, то ли белочка, то ли собачка. А вот совсем непонятная зверюшка: появилась в лесу вместе со снегом и со снегом исчезнет из леса.
      Зверек-оборотень: сделай шаг в сторону - и он вмиг исчезнет, обернувшись простым сучком, запорошенным снегом. Вот птица не птица, зверь не зверь. Шею вытянуло, крылья свесило, того и гляди улетит. А тронь - соскочит зверьком вниз и рассыплется в прах. Останется на снегу легкая вмятина - след неведомого существа.
      Белые медведи и белые совы. Белые зайчики стоят столбиками, ушки на макушке, лапки на пузечке: насторожились и замерли. И не спеша бредет средь дремучих снегов белый сказочный слон! Полон лес диковинных птиц и зверей. И нигде таких не увидишь больше, только в лесу и только зимой.
      15 д е к а б р я.
      И зимой хорошо, и в мороз жарко, были бы спички! Костер запалил, чай вскипятил - пей-отдыхай!
      Отправился я в лес с котелком и спичками. Весело на лыжах бегу, весело тарахтят в кармане спички, а за спиной - котелок. Пора и чай кипятить.
      И тут веселье мое остыло. С лыж соскочил - и утонул в снегу по пояс. Пришлось сушняк собирать на лыжах, а они в кустах путаются, цепляются, застревают. Еле собрал на костер.
      Пальцы, конечно, застыли, не руки, а крюки - спичку даже не чиркнуть. Но приспособился, чиркнул, зажег. Вспыхнули дрова, разгорелись и... стали тонуть! На глазах тонут в снегу - за огонь-то их, как за вихор, не схватишь! И утонули. Вместе с котелком. Я на снегу, котелок под снегом. Зацепил котелок сучком, вытащил, на снег поставил. А он опять стал тонуть - горячий! Налил чай в кружку - кружка стала тонуть. Кружку схватил - обжегся. Пока остужал и пил - чай в котелке замерз.
      Ни отдыха, ни удобства. Чай пью стоя на лыжах. Жую хлеб промерзший. Костер чадит и коптит. Слезы на глазах, руки в саже. Разогретый котелок снова в снегу утонул. Да, чтобы и зимой жарко было, мало спичек одних. Нужно еще и умение. И руки, а не крюки...
      5 я н в а р я.
      Цепочки следов, пересекаясь, соединили в лесу все живое. И стало видно, что каждый житель лесной не сам о себе, а связан со всеми своими соседями. Один зависит от всех, а все зависят от одного.
      Начались следы в сорняках, снегири и щеглы нашелушили семян. Нашелушили, напрыгали, наследили и улетели. На птичьи следы прикатил след мышиный: двоеточия, двоеточия, двоеточия. Вот тут мышь на задних лапках сидела, семена грызла. И снова ее двоеточия, но теперь какие-то суматошные и испуганные. И не зря! Рядом с мышиным следом прыжки сороки. Значит, летела над опушкой, увидела сверху мышь, сложила крылья и бумажной стрелкой скользнула на снег. Сложились два следа - и не стало ни одного! Сорока с мышью взлетела вверх.
      След хоть и кончился, а цепочка событий тянется. Кинулся на сороку тетеревятник и вместе с ней упал в снег. А потом сел на межевой столбик и стал сороку ощипывать. Занят сорокой, не смотрит по сторонам, не знает, что столбик этот - пограничный лисий знак. Когда бы мимо ни бежала лиса, а непременно к нему свернет и пометит. И сейчас свернула. И увидела ястреба. А тот спиной к лисе, сорокой занят.
      Лиса за кустами, пеньками, стволами подкралась к столбу. Кинулась и хоть схватить не схватила, а напугала. Ястреб взвился, а сороку оставил. Лиса и тому рада.
      Потянулся лисий след дальше в лес. Остались под столбиком белые перышки. Еле заметные...
      15 я н в а р я.
      Холодина! Слипаются ресницы, слипаются ноздри. Вдохнешь - зубы стынут. Стекленеют уши, пальцы скрючило - пуговицы не застегнуть. На солнце можно в упор смотреть: не светит оно, а засыпает землю мелким толченым стеклом. И снег визжит под ногами, как рассерженный поросенок.
      На ручье полынья - черная водомоина. И пар над ней, как у раскрытого рта, - ручей дышит...
      От теплого дыхания ручья выросли на льду цветы. Махровые венчики с тычинками и лепестками. Белые и холодные. Мертвые цветы зимы.
      20 ф е в р а л я.
      У меня запели лыжи! Я бежал по замерзшему озеру, а лыжи пели. Хорошо пели, как птицы. Все притихло вокруг. Озеро молчит, лес молчит. Даже петухи в деревне молчат. А лыжи поют...
      И хорошо так поют - песню за песней. И песни, как ручейки, переливаются и звенят.
      Но ведь не лыжи же, в самом деле, распелись, куда уж им, деревянным! Подо льдом кто-то поет, прямо у меня под ногами.
      Уйди я - и подледная песенка так бы и осталась загадкой. Но я не ушел. Я лег на лед и свесил голову в черный провал у берега. Вода в озере села, и лед навис, как лазоревый потолок. Где навис, а где обрушился, и из темных провалов курчавился пар. Но ведь не рыбы же пели там птичьими голосами!
      А песня звенит. Не спеть такую ни лыжам, ни рыбам и не сосулькам. Такую может спеть одно существо на земле - птица!
      А птицы подо льдом не живут.
      Я стукнул лыжей по льду - песня смолкла. Я постоял тихо - песня зазвенела опять. Тогда я подпрыгнул и закричал. И тотчас из провала выпорхнула темная... птичка!
      Подледная птичка села на край пролома и трижды пригнулась, словно бы поклонилась.
      - Здравствуй, певунья! Здравствуй, оляпка - водяной воробей!
      Оляпка ничего не ответил. Он умел только кланяться и приседать. И еще петь: даже зимой, даже подо льдом!
      Он юркнул под лед, и снова зазвенела его подледная песня. Что из того, что зима? Подо льдом ни ветра, ни ястреба, ни мороза. Тихо, черная вода, зеленый полумрак. Если погромче свистнуть, все зазвенит: эхо замечется, стукаясь о ледяной потолок, увешанный звонкими сосульками. А у камней сколько угодно водяных "шитиков" и жуков, - чего бы оляпке не петь!
      ...А нам бы чего не послушать.
      29 ф е в р а л я.
      У всех день рождения - радость. А у клестят - беда. Что за радость вылупиться зимой? Мороз, а ты голышом. Один затылок пухом прикрыт.
      У всех птенцов родители как родители, детей летом выводят, когда тепло и сытно. Одним клестам законы не писаны. Угораздило их высидеть клестят зимой, да еще двадцать девятого февраля! Что за день рождения, который бывает один раз за четыре года? Прямо хоть плачь: ни зелени, ни гусеничек; снег, холод...
      А родителям хоть бы что! Вот папа-клест - сидит себе на елке и песни поет. А у самого пар из клюва. Будто трубку курит.
      Только вижу, что сами клестята живут и не тужат!
      Клестята кашу едят. Хороша каша из еловых семян!
      Каши наедятся - и спать. Снизу гнездо - как пуховая перинка, сверху мама - как перяное одеяльце. А изнутри каша греет. Елка клестят баюкает, ветер им песни мурлычет.
      Немного дней прошло - выросли клестята. Ни горлышки не застудили, ни носы не отморозили. Да такие толстые, что в гнезде тесно. И неугомонные: чуть из гнезда не вываливаются.
      И все, наверное, от маминых забот и от еловой каши.
      А еще от яркого солнышка и морозного ветра.
      Так что день рождения - всегда счастливый день.
      Пусть даже зима и мороз. Пусть даже двадцать девятого февраля. Все равно!
      Д У П Л А
      Будь я поэтом, я бы написал о дуплах поэму. А будь художником рисовал бы старые дуплистые деревья. Что за прелесть - старые деревья! Гиганты леса, спорящие с грозой и бурей, пережившие сотни зим и лет. Окостеневшие до седины, с воздетыми в небо могучими голыми сучьями, в живописных лохмотьях отставшей коры. Или усталые от жизни старцы, с морщинистой корой, с безвольно опущенными разлапистыми ветвями.
      Глаз невольно задерживается на них. Но не чувство суетности и тщеты всего живущего рождают они, а чувство величия и бесконечности жизни. Да, не устоял перед временем даже могучий дуб. Но дуб жил. И до сих пор в его дуплах и трещинах теплится жизнь.
      Так захотелось не просто найти летяг, но и познать скрытную и тихую жизнь дупел. Снова тропинка ведет меня в лес.
      Было это очень давно, но и теперь я уверенно говорю: нет больше радости, чем идти по манящей тропе!
      По пояс в вечерней тени стоит на опушке высокая сушина. На вершине сидит сорока, провожает день. Сороки любят провожать и встречать солнце; сидят неподвижно на вершинах и дремлют.
      Люблю смотреть на животных в минуты их бездеятельности, когда не рыщут в поисках пищи, не торопятся накормить детенышей, не спасаются от опасности. У людей в такие минуты отдыха рождается мысль. А у них?
      Просто ли блаженно дремлет сорока в ласковых вечерних лучах, слушая посвисты ветра и плеск ручья? Что сейчас происходит в ее голове, отключенной от бесконечных забот и тревог?
      Как мне, человеку, увидеть мир глазами сороки? И что мне тогда откроется?
      Может, и ничего. Но в лесу я всегда ученик. Да еще не очень-то успевающий...
      Солнце сползло с сушины, и сорока, сразу став черной, бумажной стрелкой нырнула сверху в темную чащу. Потом над сушиной проклюнулась и задрожала первая звездочка: страшно ей, поди, одной в этакой вышине!
      Пора и мне идти в темный лес искать милых моему сердцу летяг.
      Искать летяг - это искать дупла. Дупел в лесу, конечно, куда больше, чем белок-летяг, не в каждом дупле они тебя ждут. А как узнать, какое дупло с летягой?
      Я сразу отбросил дикие охотничьи приемы - выкуривание дымом и заливание дупел водой: сколько так погублено птенцов и детенышей, взрослых птиц и зверьков! Мне такие способы не подходят.
      Лесные дупла, как и лесные ночи, тоже оставили зарубки на памяти. Вот они - одна за другой...
      РАЗ - И В ГЛАЗ!
      Не суй нос в каждую щель, не заглядывай во всякую дырку! Но как не совать, не заглядывать, если я ищу летягу?
      Иду по лесу, деревья толстые и коряжистые.
      Дупел много: так и тянет в каждое заглянуть. Прилипнешь глазом, ладонью от солнца прикроешься и всматриваешься в темноту. Или зеркальцем зайчик в дупло направишь. А то покрутишь в глубине прутиком. Бывает, дятла или голубя выпугнешь.
      Раз попалось дупло, в котором ничего не увидел и никого не выпугнул. Но кто-то в нем был! Когда я шуршал ладонью у входа, в темной утробе дупла что-то ворочалось и фырчало.
      Не летяга, конечно, от нее ни писка, ни шороха не услышишь. Но разве уйдешь от дупла, не разгадав, кто в нем сидит? Даже смешно: в дупле кто-то сидит, ворочается и фырчит, а ты, значит, сползай с дерева и шагай себе дальше? Как бы не так!..