Так все яснее вырисовывался замысел немецко-фашистского командования окружить главные силы Западного фронта и отсечь от него войска соседних фронтов. Стремясь не допустить окружения 3-й и 10-й армий, Ставка 25 июня приказала командующему фронтом отвести войска из западных областей Белоруссии. Но недостаток автотранспортных средств и горючего усложнил выполнение этой задачи. А мы с рассвета и в течение всего светлого времени следующего дня наносили удары по скоплениям моторизованных войск противника в районе Радошкевичн, Молодечно, Ошмяны, Крево, Раков. Несмотря на большой некомплект бомбардировщиков, наш авиакорпус 26 июня совершил 254 самолето-вылета.
      Как и другие части, немногочисленный по своему составу 207-й дальнебомбардировочный авиаполк выполнял в тот день второй боевой вылет. Подвесив бомбы и дозаправившись горючим, вторично вылетал и экипаж капитана Николая Францевича Гастелло. Имея за плечами несколько десятков боевых вылетов на Халхин-Голе, в Финляндии, он участвовал и в боевом вылете корпуса в первый день Великой Отечественной войны. На митинге перед боем коммунист Гастелло горячо и взволнованно сказал:
      - Что бы ни ждало нас впереди, все пройдем, все выдержим. Никакой буре нас не сломить, никакой силе не сдержать!..
      Примерно через полтора часа полета экипажи вышли в район южнее Радошкевичи. Обнаружив на шоссе большую вражескую моторизованную колонну, Гастелло выбрал наибольшее скопление заправлявшихся фашистских танков, автомашин и атаковал врага. Штурман Анатолий Бурденюк точно положил авиабомбы в цель.
      Командир эскадрильи делает второй, третий заход, воздушный стрелок-радист старший сержант А. А. Калинин и занявший место люкового стрелка адъютант эскадрильи (начальник штаба) лейтенант Г. Н. Скоробогатый обстреливают разбегающихся в панике гитлеровцев. Захлебываясь, непрерывно бьют по нашему самолету вражеские зенитки.
      И вот уже при отходе от цели в бензиновый бак самолета попадает снаряд. Возникает пожар. Попытка сбить пламя не удалась. Огонь все более разгорался от встречного потока воздуха. Это с болью в душе наблюдали, не в силах ничем помочь, летевшие в паре с капитаном Николаем Гастелло заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Федор Воробьев и штурман лейтенант Анатолий Рыбас.
      На их глазах самолет, объятый пламенем, стал крениться вправо. Гастелло сумел выровнять его, затем развернул машину на скопление фашистских танков и автомашин, перевел в пикирование и врезался в гущу неприятельской техники. Вплоть до роковой секунды из пылающего самолета летели по врагам огненные трассы разящих пуль. Это вели огонь лейтенанты А. А. Бурденюк, Г. Н. Скоробогатый и старший сержант А. А. Калинин. Они сражались до конца...
      Когда командир 42-й дальнебомбардировочной авиадивизии полковник М. X. Борисенко доложил о героическом подвиге капитана Николая Гастелло, совершившего огненный таран, я приказал выслать самолет с фотоустановкой и сфотографировать с малой высоты место гибели экипажа. Буквально на другой день мы с бригадным комиссаром А. К. Одноволом держали в руках снимок, на котором отчетливо были видны воронка, образовавшаяся на месте удара самолета о землю, отброшенные при взрыве части корабля и много сгоревших вокруг фашистских танков и автомашин. Дорогой ценой заплатил враг за гибель легендарного экипажа Гастелло!
      Я держал в руках снимок и думал, какая же огромная нравственная сила нужна человеку, чтобы пойти на такой жертвенный подвиг!
      Все летчики соединения были потрясены героической гибелью экипажа, испытывая одновременно глубокую печаль и гордость. Печаль оттого, что потеряли такого хорошего, душевного и отзывчивого летчика, как Николай Гастелло, членов его экипажа. А гордость - потому, что своим подвигом Гастелло и его экипаж продемонстрировали непревзойденный моральный дух, доблесть и боевые качества советского воина. Ничто, даже угроза смерти, не может заставить его покориться врагу. До последней минуты жизни он помнит о высоком долге перед Родиной и даже смертью своей утверждает победу!
      Мы с бригадным комиссаром А. К. Одноволом сделали обоснованное представление о присвоении капитану Николаю Францевичу Гастелло звания Героя Советского Союза. И 6 июля 1941 года в сообщении Советского информбюро, переданном по радио, вся страна узнала об огненном таране летчика.
      Ровно через месяц после совершения подвига, 26 июля, капитану Гастелло посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Орденами Отечественной войны I степени Родина отметила членов героического экипажа - штурмана коммуниста А. А. Бурденюка, воздушного стрелка-радиста комсомольца А. А. Калинина, люкового стрелка комсомольца Г. Н. Скоробогатого. Мне хочется дословно привести письмо Франца Павловича Гастелло, присланное командиру авиаполка, где служил его сын-герой. Оно очень правильно, по-моему, показывает истоки советского патриотизма и мужества Героя Советского Союза Н. Ф. Гастелло. Вот оно:
      "Фамилию нашу правильно писать "Гастылло". Это потом, когда в тысяча девятисотом пришел на заработки в Москву, меня по-московски стали называть "Гастелло".
      Происхождение наше из-под города Новогрудок, деревенька Плужины. Сырая земля в тех местах: очень много крови впитала. В девятьсот четырнадцатом и в гражданскую тоже фронт был, как теперь.
      Я все думал, нашу деревеньку сровняли с землей. Нет, стоит. Летом перед самой войной Николаю случилось над теми местами летать. Прислал письмо.
      "Ну, папа, - пишет, - вчера Плужаны с воздуха разглядел. Только очень высоко летел. Вот какими они показались мне" - и внизу кружочек обвел.
      Всегда любил пошутить. Но заметно: шутит, а самому приятно, что увидел наконец отчий край (он Плужан и не знал до этого - он в Москве рожден).
      А Ворончу не увидел. Ворончу в революцию, наверное, сожгли. Имение было. Там на панской конюшне моего отца и мать секли в крепостное время. Там и я смолоду батрачил.
      ...Я свою судьбу подле вагранки нашел. Больше двадцати лот проработал на Казанской железной дороге в литейных мастерских, состоял при огне. Сначала страшно было, потом приловчился, понравилось. Искры брызжут. Чугун в ковши пошел. Белой струёй хлещет. По-моему, ничего красивее нет.
      Сыны мои, Николай и Виктор, с детства приучены были не бояться огня.
      Николай, как подрос, тоже в литейную определился, сначала стерженщиком, потом формовать стал. Я из вагранки сливаю, а он формует, металл от отца к сыну плывет.
      Пошабашили, сидим, а он просит:
      - Теперь, расскажи, папа, как вы с Лениным одной артелью работали.
      Очень любил слушать про это. Первые коммунистические субботники ведь с нашей Казанки пошли. Ильич назвал их Великим почином. И сам выходил на субботник, работал со всеми.
      Франц Павлович Гастелло".
      Это письмо политработники зачитывали во всех подразделениях, рассказывали о жизни и мужественных делах легендарного однополчанина.
      Родился Гастелло в 1907 году в Москве, в рабочей семье, и сам был рабочим. В 1924 году вступил в комсомол, а в 1928 - в ряды Коммунистической партии, В 1932 году Московский комитет ВКП(б) направил Николая по спецнабору в ВВС Красной Армии, и он был зачислен курсантом 11-й военной школы пилотов в Луганске. Став военным летчиком, Николай Гастелло командовал кораблем, потом отрядом тяжелых бомбардировщиков.
      В начале 1941 года капитан Гастелло был назначен командиром эскадрильи, быстро освоил новый для него самолет Ил-4 и стал одним из лучших летчиков полка.
      Однополчане рассказывали, что Николай Гастелло не раз тепло и сердечно вспоминал своего наставника военкома авиаполка батальонного комиссара М. А. Ююкина, который ранее был его инструктором. Они вместе воевали на Халхин-Голе, и, когда бомбардировщик комиссара был подбит, он направил горящую машину на японский дзот.
      А примеру Гастелло последовали многие герои Великой Отечественной войны. Буквально через несколько дней после его огненного тарана, 5 июля, в соседнем, 2-м дальнебомбардировочном авиакорпусе этот славный подвиг был совершен дважды. В донесении говорилось:
      "...Сегодня экипажи совершили коллективный подвиг при нанесении удара по переправе в районе города Борисова. Ведущий звена старший лейтенант Крымов по радио дал лейтенанту А. Булыгину команду покинуть горящий бомбардировщик. Булыгин ответил ведущему: "Идем на таран!" - и направил машину в переправу. А через несколько минут... второй экипаж этого же, 53-го дальнебомбардировочного авиаполка под командованием капитана С. Д. Ковальца, врезался в колонну гитлеровских танков, выходящих из Борисова"{15}.
      Газета "Правда" сообщала, что, по уточненным данным, теперь не 100, как считалось ранее, а 327 летных экипажей совершили огненные тараны в годы Великой Отечественной войны. В картотеку героев занесены имена 617 летчиков, штурманов, воздушных стрелков-радистов, борттехников - представителей всех республик нашей страны.
      В Москве одна из улиц названа именем Николая Гастелло. Приказом Министра обороны СССР имя Героя Советского Союза Николая Францевича Гастелло навечно занесено в списки Н-ской авиачасти. Свято хранится и светлая память о членах огненного экипажа кавалерах ордена Отечественной войны I степени лейтенантах А. А. Бурденюке, Г. Н. Скоробогатом, старшем сержанте А. А. Калинине. Неподалеку от Радошковичей стоит скромный обелиск легендарному экипажу. Благодарные советские люди приносят к подножию памятника цветы, преимущественно розы. Ведь в тот день, когда экипаж совершил бессмертный подвиг, у него был позывной "Роза".
       
      По фашистским танкам
      Директива Ставки Верховного Главнокомандования, подписанная наркомом обороны С. К. Тимошенко в 15 часов 30 минут 26 июня 1941 года, гласила:
      "Командирам 3 и 1 дбак.
      Мотомехчасти противника двигаются от Минска на Оршу и Могилев. Немедленно взлететь и систематическими непрерывными налетами днем и ночью уничтожать танки противника. Не допускать переправы через р. Днепр. Бомбардировать с высоты 400 метров не мелкими группами, а полками"{17}.
      Речь шла уже не о Березине, а о переправах через Днепр. Ставка, очевидно, располагала более точными и достоверными данными о том, что прорвавшиеся немецкие танки обошли Минск с севера и, минуя его, продолжают движение в восточном и северо-восточном направлениях.
      Но как выполнить директивное требование Ставки и немедленно взлететь, когда наши аэродромы почти пусты. Все самолеты уже вторично в течение дня вылетели на задание, бомбардируют и обстреливают скопления моторизованных войск противника в районе Радошковичи, Молодечно, Ошмяны, Крево, Раков.
      Вместе с частями 3-го дальнебомбардировочного авиакорпуса эти цели подвергали своим атакам полки 47-й смешанной авиадивизии, 12-й и 13-й бомбардировочных авиадивизий фронтовой авиации. Гитлеровцы несли ощутимые потери. Это потом подтвердили показания военнопленных.
      И вот, получив приказ Ставки, мы с нетерпением ждали возвращения авиаполков. Третий боевой вылет требовал известного времени на подготовку, а день клонился к вечеру. Я уже не говорю о том, что экипажи, действовавшие с большим напряжением, нуждались хотя бы в небольшом отдыхе, а материальную часть надо было не только осмотреть, но и отремонтировать, исправить повреждения после боевого вылета.
      Правда, на аэродроме в районе Сухиничи оставались 1-й и 3-й тяжелобомбардировочные авиаполки, имевшие в общей сложности 60 четырехмоторных кораблей ТБ-3. И я приказал командиру 1-го авиаполка полковнику Ивану Васильевичу Филиппову возглавить сводную группу из двух авиачастей и в течение ночи на 27 июня наносить бомбардировочные удары по мотомехчастям противника в 25-30 километрах северо-восточное и северо-западнее Минска.
      Такую же задачу, как и группе Филиппова, мы поставили ночным экипажам самолетов Ил-4. И хотя их было немного, они все же подкрепляли боевые действия тяжелобомбардировочных авиаполков.
      Начало удара я назначил на 23.00. Соответственно были сделаны штурманские расчеты и подняты авиаполки. Но неожиданно, в то время когда самолеты уже находились в воздухе и до начала бомбометания осталось 40 минут, встал вопрос об изменении цели. Один из начальников отделов управления корпуса привел ко мне общевойскового полковника, который заявил, что прибыл из того самого района, который должны бомбить наши полки, и упорно утверждал, что там находятся советские войска. Было над чем задуматься!
      Немедленно связался с П. Ф. Жигаревым и доложил ему о настораживающих сведениях, которые требовали дополнительной проверки. По наблюдению наших экипажей в том районе находились немецкие танки, автомашины и пехота. Более того, советские самолеты были обстреляны малокалиберной зенитной артиллерией, применявшей снаряды с черными разрывами, тогда как у нашей - белые. Одновременно я доложил о количестве вылетевших, тяжелых бомбардировщиков, которые приближались к цели, просил подтверждения - выполнять нам эту задачу или же во избежание ошибки нанести удар по запасной цели.
      - Минуточку, сейчас уточню в Генеральном штабе, - ответил Жигарев.
      Вскоре раздался звонок первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии П. К. Пономаренко. Он тоже имел сведения, что в районе, который мы собирались бомбить, находятся наши войска. Час от часу нелегче! Что делать? Время бежит, самолеты приближаются к цели. Снова звоню Жигареву, но к телефону никто не подходит. Осталось пятнадцать минут до назначенного для удара времени. Положение усложнилось тем, что ПВО сообщило о приближении большой группы немецких самолетов к Смоленску.
      Вновь звоню в Москву, на этот раз прямо в Генеральный штаб. Докладываю, что с минуты на минуту Смоленск подвергнется бомбардировке и связь с нашими самолетами может прерваться. Надо немедленно решать: бомбить ли заданную цель или нам дадут запасную?
      И опять слышится ответ:
      - Минуточку, уточним!
      Когда до начала удара осталось менее 5 минут, раздался наконец долгожданный звонок из Москвы.
      - Уточнил, никаких наших войск в том районе уже нет, - заявил генерал П. Ф. Жигарев. - Бомбите! А паникера и болтуна - к ответственности!..
      Едва мы успели передать по радио подтверждение группе наших самолетов выполнять поставленную задачу, как заухали зенитки, послышался пронзительный вой немецких бомб. Началась сильная бомбардировка железнодорожной станции и города Смоленск. От разрыва фугасок в нашем штабе вылетели стекла из окон, погас свет, на некоторое время нарушилась проволочная связь, в том числе и с расположенной за городом радиостанцией. Но все, что требовалось передать экипажам, было своевременно передано, хотя по-настоящему организованного и сосредоточенного удара по скоплению гитлеровцев не получилось.
      В последнюю минуту командующий Западным фронтом решил перенацелить наши самолеты на передовые отряды механизированных войск противника, выдвигавшиеся по Минскому шоссе на Смолевичи и по шоссе от Слуцка до Старых Дорог. Это распоряжение, минуя нас, передал начальник штаба ВВС фронта полковник С. А. Худяков непосредственно командиру группы тяжелых бомбардировщиков полковнику И. В. Филиппову. И получилось, что первые двадцать взлетевших кораблей бомбардировали заданные нами цели, остальные же действовали по новым - силы оказались распыленными.
      Из-за нарушения управления войсками штаб ВВС фронта не мог оповестить наземные части о сигнале "я - свой самолет". В результате экипажи, как было установлено, на эту ночь для опознавания выпускали зеленую ракету, а наша зенитная артиллерия продолжала обстреливать их. Интенсивный огонь по ТБ-3 вел и противник.
      И все-таки действия первых двадцати экипажей, бомбивших основную цель, были довольно эффективными. Их наблюдали и высоко оценили бойцы и командиры 100-й стрелковой дивизии генерала И. Н. Руссиянова.
      Исправных самолетов с каждым днем становилось все меньше. Зато росло количество кораблей, находившихся в ремонте. И вот как-то в момент, когда я озабоченно размышлял над сводкой об оставшихся в боевом строю машинах, неожиданно прилетел командир 51-го дальнебомбардировочного авиаполка и доложил, что эта часть передается нам из 2-го дальнебомбардировочного корпуса. Это пришлось как нельзя кстати, и вновь прибывший полк я передал в 52-ю авиадивизию. Всего лишь сутки смогли мы выделить летному составу на изучение обстановки, подготовку материальной чисти, прочие дела и сразу же стали планировать выполнение боевого задания.
      Гитлеровцы интенсивно бомбили Смоленск. Доставалось и нам, поскольку штаб авиакорпуса размещался почти в центре города, а прикрытие было слабое. Уже на другой день войны пришлось создать нештатный отряд истребителей И-16 из числа севших на наши аэродромы летчиков, которым ставилась задача во взаимодействии с зенитной артиллерией уничтожать немецкие бомбардировщики, не допускать их к железнодорожному узлу и городу.
      Опыт ночной подготовки у летчиков-истребителей невелик. Помню, один из них, подвижный, смуглый пилот, по национальности татарин, откровенно признался, что ночью вообще не летал, но непременно потренируется и от других отставать не будет.
      Я с удовлетворением наблюдал смелые атаки наших истребителей, успешно взаимодействовавших с зенитными прожекторами. Невзирая на огонь немецких бомбардировщиков, они смело сближались с противником на короткую дистанцию и завершали атаки прицельным огнем. На глазах многих вражеский Ю-88 сбил тот энергичный мой собеседник, решивший от других не отставать. Свое слово он сдержал. К сожалению, в быстром беге событий первых дней войны подвиг скромного воздушного бойца не был отмечен достойной наградой, и я, даже не запомнил его фамилии, за что себя не раз укорял. Но помню младшего лейтенанта Кондрашева. На истребителе И-153 29 июня он уничтожил один немецкий бомбардировщик, а другой подбил. Отлично обученный летчик и на устаревшем самолете, как днем, так и ночью, успешно уничтожал врага.
      Непрерывно неся потери, фашисты не прекращали, однако, бомбардировок Смоленска. Во время одного из ночных налетов гитлеровцам удалось поджечь на нашем аэродроме здания окружных ремонтных авиамастерских и прилегающие к ним дома. Загорелось и несколько истребителей ремонтного фонда. На одном самолете находился патронный ящик, и, когда патроны начали взрываться, создалось впечатление беспорядочной стрельбы. К звуковым эффектам добавились зрительные. Для подсвета целей немцы применили светящие авиабомбы, сбрасывая их со значительной высоты. Снижавшиеся на парашютах цилиндры с выгоревшим осветительным составом принимались неопытными наблюдателями за вражеских десантников, и в штаб отовсюду начали звонить, сообщая о гитлеровском десанте.
      Получив тревожный сигнал, я немедленно выехал на аэродром. На поверку никакого вражеского десанта но оказалось.
      Конечно, неплохо, что люди проявляли бдительность, однако не обходилось и без курьезов. Когда вражеский налет на Смоленск был отбит, мне потребовался заместитель по политической части бригадный комиссар Одновол, но он бесследно исчез. Одновременно с ним пропал и начальник оперативного отдела штаба авиакорпуса подполковник Ильин.
      На рассвете, когда я вернулся с аэродрома в управление корпуса, в кабинете раздался телефонный звонок. Звонил Одновол. Спрашиваю, куда же ты запропастился, Александр Кириллович? Отвечает, что вместе с Ильиным его задержали патрули из общевойскового соединения.
      Оказывается, когда началась бомбардировка, Одновол и Ильин вышли из помещения на крыльцо. И вот проходившему мимо патрулю они показались подозрительными: с бритыми головами, фуражки, как на грех, с задранным сзади верхом. Не помогли никакие объяснения, ни удостоверения.
      - Нас не проведешь! - заявили патрули и пришлось бригадному комиссару Одноволу и подполковнику Ильину просидеть до утра под арестом, пока мы не вызволили их.
      В первые дни войны бдительность иной раз принимала уродливые формы шпиономании. Сообщения о диверсантах и парашютистах поступали довольно часто, но оказывались ложными. Случались и заведомо ложные звонки якобы от имени советских органов. Порой это делала немецкая агентура в целях создания паники.
      Вспоминается случай, которому до сих пор не нашел объяснения. Вскоре после перебазирования 212-го дальнебомбардировочного авиаполка на аэродром Ельня мне принесли странную телеграмму: "В районе аэродрома Ельня захвачено 70 немецко-фашистских диверсантов, переодетых в гражданское платье, но в их чемоданах обнаружено немецкое обмундирование".
      Поскольку я собирался побывать на аэродроме Ельня, то пригласил с собой начальника особого отдела авиакорпуса полковника Н. П. Кияшко и вылетел с ним туда на связном самолете.
      Летчики 212-го полка только что вернулись с задания. Экипажи бомбили фашистские танки, двигавшиеся по Варшавскому шоссе на Минск, и разгоряченные боем летчики, штурманы оживленно рассказывали мне о выполненном задании.
      Одновременно посыпались вопросы: почему не сопровождают истребители? Бомбардировщики из-за этого несут напрасные потери.
      Пришлось объяснить, что в составе авиакорпуса истребителей нет, а приказание дальнебомбардировочному авиаполку выполнять задачи фронтовой авиации связано с чрезвычайно сложной обстановкой. Помню, я говорил, что противника необходимо задержать любыми средствами, любой ценой, пока не подойдут наши оперативные резервы. И, говоря это, не совсем отчетливо представлял, когда, откуда подойдут эти резервы. Но, во всяком случае, так должно было быть!
      А как же с диверсантами, хранившими в чемоданах немецкое обмундирование? Командир полка А. Е. Голованов заявил, что он об этом ничего не знает и телеграмм не посылал. Оперативный уполномоченный особого отдела, работавший в этом полку, тоже ничего не знал ни о диверсантах, ни о телеграмме. Почему я остановился на факте, не заслуживающем, казалось бы, особого внимания. Да потому, что непроверенные донесения, сигналы, поспешные и опрометчивые телефонные доклады подчас отрывали командиров от их основного дела и мешали нормальной работе. В дальнейшем мы решительно пресекали подобные проявления "бдительности".
      В последних числах июня 1941 года Смоленск заполнился войсками, штабами, прибывшими из глубины страны. Связь между управлением авиакорпуса и соединениями нарушалась, и, чтобы приблизить руководство к аэродромам, своим частям, с разрешения старшего начальника, я перенес КП в район аэродрома Боровское.
      Разместились мы в землянках - в километре от летного поля. Радовало, что связь, в том числе ВЧ, работала устойчиво. Но если с Москвой контакты поддерживались постоянно, то со штабом ВВС фронта даже радиосвязь имела перебои. Из-за общей перегруженности радиостанций задерживалось прохождение оперативных распоряжений. Немногочисленные наши шифровальщики были завалены работой, не справлялись с потоком запросов, донесений, заявок тыловых органов, инженерных сводок. В море второстепенных сведений терялись важные оперативные документы. Дорогой ценой расплачивались мы за недоработки мирного времени. Пришлось ввести жесткий порядок в использовании радиосвязи - сократить количество и объем радиограмм, создать возможность внеочередной передачи оперативных распоряжений.
      А боевая задача наша оставалась прежней - уничтожать танковые и моторизованные войска противника на минском направлении. Наносили ли дальние бомбардировщики урон врагу? Да, фашисты несли большие потери. В первые два-три дня войны во время налета нашей авиации бронетанковые колонны противника не прекращали движения, а затем немцы значительно усилили зенитно-артиллерийское, авиационное прикрытие войск. При появлении советских самолетов их колонны останавливались и рассредоточивались, в панике гитлеровцы разбегались в разные стороны. Темпы продвижения противника заметно снизились.
      Особенно ощутимые потери от нашей авиации гитлеровцы несли на подступах к Минску. Это объясняется тем, что в условиях вязкого грунта, болотистой местности, кустарников противник вынужден был держаться дорог, и наши экипажи старались настичь его в теснинах, где скопления войск неизбежны, а потери огромны.
      Звено дальних бомбардировщиков Ил-4 обычно сбрасывало не менее 20 фугасных авиабомб, весом по 100 килограммов каждая, сверх того - 68 осколочных восьмикилограммовых, а также несколько десятков стокилограммовых зажигательных. Если не оказывалось осколочных бомб АО-8, то вместо них применялись фугасные с установкой взрывателей на мгновенный взрыв, что обеспечивало эффективное осколочное действие.
      Пусть у читателя не создастся превратного мнения о том, что прорвавшиеся немецко-фашистские бронетанковые части двигались беспрепятственно, не встречая сопротивления. Гитлеровцы получили на советской земле такой решительный отпор, какого они не встречали нигде на Западе.
      Наши воздушные разведчики доносили о скоплении немецко-фашистских войск на подступах к Бресту. Это свидетельствовало о том, что немцам не удалось внезапным ударом овладеть городом-крепостью - там продолжались затяжные бои. Впоследствии стало известно, что фашисты непрерывно штурмовали, бомбардировали, обстреливали из орудий, выжигали огнеметами оборонявшихся бойцов, а крепость-герой Брест стояла и не сдавалась. Над развалинами ее реял красный стяг.
      Решительное сопротивление советских стрелковых и танковых частей, поддержанных дальними и тяжелыми бомбардировщиками, встретил 39-й мотокорпус противника, прорывавшийся через Молодечно к Минску. Штаб немецкого мотокорпуса подвергся разгрому, были захвачены оперативные документы, пленные офицеры. Стало известно, что в результате ночной бомбардировки, осуществленной нашими экипажами, командир корпуса был убит, враг понес большие потери. Совместными усилиями наземных войск и авиации продвижение 39-го мотокорпуса гитлеровцев, входившего в 3-ю танковую группу генерала Гота, было задержано на двое суток.
      Наши авиасоединения нанесли ощутимые удары и по немецкой 2-й танковой группе, возглавляемой небезызвестным Гудерианом. Как впоследствии признавал в своих мемуарах генерал-фельдмаршал, 24 нюня 1941 года советские бомбардировщики разбили даже здания и палатки, в которых развернулся штаб 2-й танковой группы противника. Гитлеровцы около двух часов собирали трупы. Сам Гудериан уцелел случайно, поскольку за несколько минут до нашего налета выехал из расположения штаба.
      Танкистов Гудериана мы бомбардировали и в последующие дни. Особенно напряженно пришлось поработать 28 и 29 июня, когда немецкая 2-я танковая группа вновь начала свое движение на восток. На реке Шара и в районе Пуховичи, Осиповичи танки противника встретили ожесточенное сопротивление советских войск и вынуждены были повернуть на Бобруйск. На подходах к городу наши экипажи бомбардировали их, а частью сил уничтожали вражеские эшелоны с войсками и техникой и на железнодорожном узле Брест, отсекая оперативные резервы немцев.
      После тяжелых, кровопролитных боев с превосходящими силами врага вечером 28 июня 1941 года наши войска оставили Минск. В 17.00 фашистские танки ворвались в город со стороны Болотной.
      Узнаю, что штаб Западного фронта находится в Могилеве. Делаю попытку восстановить связь с командующим ВВС фронта генерал-майором авиации А. И. Таюрским, сменившим трагически ушедшего из жизни генерал-майора авиации И. И. Копца. Для этого посылаю на самолете У-2 заместителя начальника штаба авиакорпуса с заданием найти штаб ВВС фронта, получить данные о наземной обстановке, добиться хотя бы слабого прикрытия истребителями и упорядочить вопросы постановки боевых задач.
      Прошел день-посланец не вернулся. Лишь на вторые сутки он с трудом добрался до Боровского, так и не выполнив задания. Штаб ВВС фронта он не нашел. Могилевский аэродром, где приземлился наш оператор, часто подвергался ударам фашистской авиации. Во время сильной бомбежки кто-то поспешил улететь на нашем У-2, взамен оставив такой же самолет, но сильно поврежденный осколками бомб. Короче говоря, посланец вернулся ни с чем на попутной машине.
      Одновременно мы били и по немецким аэродромам. Но решению начальника Главного управления ВВС Красной Армии в каждом полку дальнебомбардировочной авиации выделялось одно-два звена с отлично подготовленными и слетанными экипажами для нанесения бомбардировочных ударов по аэродромам противника. 29 июня командир 42-й авиадивизии полковник М. X. Борисенко поставил командиру звена лейтенанту Лысенко боевую задачу - нанести бомбардировочный удар по фашистскому аэродрому в районе Вильно. Аэродром этот прикрывался зенитной артиллерией, истребителями противника.
      Зная о том, что командир звена Лысенко перед вылетом на ответственное задание был принят кандидатом в члены партии, заместитель командира дивизии по политчасти полковой комиссар Ф. В. Барсков поздравил летчика с большим событием в его жизни и пожелал молодому коммунисту и его подчиненным боевых успехов.
      Несмотря на интенсивный зенитный обстрел, звено лейтенанта Лысенко атаковало аэродром гитлеровцев, перекрыв серией авиабомб большое скопление фашистских самолетов. Затем последовал повторный заход.
      Экипажи наблюдали, как взрывались и горели пораженные неприятельские самолеты, рушились аэродромные постройки. Зафиксирован был также крупный очаг пожара.
      При возвращении ведущий корабль лейтенанта Лысенко подвергся нападению вражеского истребителя Ме-109. Немецкий летчик, видимо опытный, знавший огневые возможности наших Ил-4, при атаке держался в непоражаемом пространстве - за хвостовым оперением бомбардировщика. Воздушный стрелок-радист старшина Щукин вынужден был открыть огонь по фашисту прямо через киль корабля. Прострелив обшивку своего самолета, длинной очередью он подбил одного "мессера".
      Но уже подоспели новые немецкие истребители, атаковавшие наших бомбардировщиков со всех сторон. Летчики звена продолжали выдерживать плотный строй. Воздушные стрелки-радисты старшина Щукин, младшие сержанты Куцбин, Емельянов отражали атаки врага. Немецким летчикам так и не удалось разрушить боевой строй звена, и, хотя в фюзеляжах наших самолетов оказалось немало пулевых пробоин, все экипажи вернулись на аэродром, а гитлеровцы только в воздушном бою потеряли три "мессершмитта". Много авиационной техники врага звено Лысенко уничтожило и на аэродроме.
      29 июня немецкие танковые группы, охватившие столицу Белоруссии с севера и юга, соединились восточное Минска и отрезали пути отхода одиннадцати стрелковым дивизиям Западного фронта. Впоследствии многие красноармейцы, командиры и политработники с боями пробились из окружения, влились в местные партизанские отряды, а некоторые погибли в тяжелой и неравной борьбе. В создавшихся условиях, когда поредевшие наши войска уже не могли сдерживать бешеный напор гитлеровских полчищ, Ставка ускорила выдвижение резервов для создания стратегического фронта обороны на рубеже рек Западная Двина, Днепр.