Голова у юноши кружилась; он понимал, что это происходит из-за быстро усиливавшейся глухоты. Сделав еще шаг, он потерял равновесие, громко вскрикнул, упал с обрыва навзничь и покатился вниз, стукаясь о камни и стволы деревьев. Ужас охватил его душу; он пытался звать на помощь, но не мог расслышать даже собственный голос и не был уверен, что вообще издает хоть какие-то звуки.
Сердце его бешено колотилось: он чувствовал, что умирает. Та жгучая боль и мгновенно последовавшие за ней слепота и глухота... Нет, разумеется, это сама смерть пришла за ним...
И вдруг все прекратилось; исчезла боль и неприятные ощущения. Перед глазами Данмарка была полуночная тьма, в которой проплывали какие-то яркие видения — странные фигуры, то совершенно бесформенные, то очень четкие, игриво и весело, точно играя, сменяли друг друга.
На какое-то время он даже забыл о потере зрения и слуха; его отвлекла эта притягательно прекрасная игра цветов и форм. К тому же оказалось, что он может по своему желанию заставлять эти цветные фигуры петь или играть на неведомых музыкальных инструментах; он чувствовал, как звучит исполняемая ими музыка, несмотря на усиливавшуюся глухоту и слепоту, и даже засмеялся от радости.
Он протянул правую, здоровую руку, чтобы потрогать эти поющие фигуры, и обнаружил, что они меняются, подчиняясь его прикосновениям, и тут же принялся создавать новые формы и оттенки, превращая непонятные фигуры в целые живые картины, которые отлично видел, несмотря на слепоту. Созданные им существа взывали к нему, и он отвечал им — на языке, которого никогда прежде не знал и даже предположить не мог, что сумеет не только понимать его, но и совершенно свободно на нем изъясняться.
А наверху, над обрывом, конь принца Данмарка так и стоял, привязанный к дереву, и смотрел, как его хозяин, сидя на берегу реки Эстрад, размахивает над головой правой рукой и лениво болтает ногами в воде. Принц то бурчал себе под нос что-то невразумительное, то громко вскрикивал, то смеялся, но так и не сделал ни шагу наверх, туда, откуда столь странным образом недавно свалился.
* * *
— Марек, ты только взгляни на эту Анис! — Хелмат Барстаг игриво подтолкнул кузена локтем. — Боги, да она сложена просто прелестно!
Будущий правитель Фалкана бесстыдно пожирал глазами прекрасную грудь Анис Ферласа, выглядевшую особенно соблазнительно в обрамлении пышных кружев, которыми был украшен вышитый лиф платья, специально выбранного ею для столь торжественного обеда. Чтобы несколько остудить свой пыл, Хелмат вновь потянулся к кубку с вином.
— Оставь свои непристойности, — сухо заметил Марек Уитворд. — Вы же с ней родственники!
— Очень дальние, друг мой! Скажи честно, неужели ты отказался бы воспользоваться возможностью остаться с ней наедине? Если б тебе такая возможность представилась, конечно. — Хелмат подозрительно глянул на Марека. — Надеюсь, ты ничего не имеешь против того, чтобы время от времени развлечься с женщиной?
— Разумеется, не имею. Но я стараюсь общаться с теми из них, которые не состоят со мной в родстве... пусть даже и очень дальнем. — Марек понизил голос, заметив, что отец, сидящий по ту сторону стола, весьма неодобрительно смотрит на них, и прибавил шепотом: — Но я готов признать, что Анис действительно хороша.
— Хороша? Да она прекрасна! — невольно воскликнул Хелмат. — Она заставляет меня совершенно забывать о приличиях! Я только и думаю о том, что с удовольствием овладел бы ею прямо тут, на этом вот столе!
— Уверен, что твоя мать по достоинству оценила бы подобный поступок, — саркастически заметил Марек, указав кузену на принцессу Анарию, сидевшую во главе стола.
Мареку нравился Хелмат, хотя его и несколько смущала собственная радость по поводу того, что именно Хелмату теперь предстоит править Фалканом, ибо его старший брат Харкан сгинул в пучине морской семь двоелуний назад. Марек даже испытывал некоторые угрызения совести, потому что совсем не сожалел об этой утрате. Чересчур серьезный и задумчивый Харкан был полной противоположностью веселому, смышленому Хелмату, большому любителю развлечений, и всегда держался отчужденно. И Марек с ужасом думал о том, что в течение многих двоелуний им с Харканом придется вместе править землями Элдарна.
Однако отныне будущим правителем Фалкана считался Хелмат, и Марек с удовольствием размышлял об их будущем сотрудничестве: когда он сам взойдет на трон своих предков в Малакасии, в Восточных землях у него будет просто отличный союзник!
Трагическая гибель Харкана во время шторма вдали от фалканских берегов разбила сердце принцессы Анарии. Теперь она одевалась исключительно в черное, публично демонстрируя свою вечную печаль по старшему сыну.
Сразу после похорон брата Хелмат чувствовал себя очень неуверенно и сомневался в том,
чтосможет
послесмерти матери взять на себя управление такой большой страной. Ведь вся его предшествующая жизнь и воспитание были нацелены на то, что он играл второстепенную роль в государственных делах. И сейчас Марек с удовольствием видел, что его кузен наконец оттаял и постепенно привыкает к мысли о том, что вскоре ему придется взять на себя управление самым могущественным и богатым государством Элдарна.
Прекрасная Анис Ферласа, объект вожделений Хелмата, сидела рядом со своей матерью Равеной и бабушкой Детрией Соммерсон, правительницей Праги. Подсчитав разницу в возрасте этих женщин, Марек прикинул, что Анис сейчас, должно быть, двоелуний сто пятьдесят, и покраснел, вспомнив, как мальчишкой безжалостно дразнил эту девочку, которая в детстве была очень высокой, нервной, бледнокожей, с абсолютно прямыми, как палки, волосами и некрасивыми высокими скулами.
Будущий правитель Малакасии украдкой бросил на нее взгляд из-за плеча Хелмата и изумился тому, какой прелестной девушкой она стала за те семьдесят двоелуний, что они не виделись. Его даже жар прошиб, и он, промокнув вспотевший лоб вышитой салфеткой, слегка освободил душивший его воротник.
Хелмат в душе посмеивался над этим слабаком, своим двоюродным братцем из Малакасии, который уже в открытую, слегка повернувшись, любовался Анис через весь огромный обеденный зал.
Заметив настойчивые взгляды молодых принцев, Анис лукаво улыбнулась сразу обоим и одними губами произнесла: «Встретимся позже».
— Ты это видел, Марек? — потеряв всякое самообладание и резко повернувшись к Мареку, воскликнул в полный голос Хелмат и тут же сел прямо, точно аршин проглотил, ибо принцесса Анария обдала его просто ледяным взглядом своих серых, поблескивавших, точно слюда, глаз. Она прекрасно знала, что одного такого взгляда, даже брошенного издали, ей вполне достаточно, чтобы заставить своего легкомысленного сына повиноваться. Хелмат, стараясь вести себя более прилично, снова локтем подтолкнул своего кузена и уже шепотом повторил: — Нет, ты это видел? Говорю тебе с полной уверенностью, друг мой: сегодня вечером нас будут ждать!
В полном восторге и чуть не лопаясь от нетерпения, Хелмат одним глотком осушил третий кубок вина, готовясь к продолжению этого долгого торжественного обеда, которому конца не было видно.
Обеденный зал Речного дворца был очень красив: прекрасные льняные скатерти на столах, разноцветные шелковые флажки, сотни только что срезанных цветов. Знаменитый белламирский квинтет, разместившись в алькове, что-то негромко наигрывал; десятки светильников освещали зал неровным, пляшущим светом. Теплый вечерний воздух, смешиваясь со слабым запахом древесного дыма, придавал огромному залу домашнее очарование и уют, хотя за длинными столами разместились почти две сотни гостей: члены августейшей семьи и их досточтимые родственники и придворные.
Слуги поспешно обносили гостей вином и пивом, но кушанья пока не подавали, поскольку Маркой II с супругой еще не выходили. Многие из сидевших за столами уже начинали беспокойно ерзать под воздействием удушающей жары и скуки; ожиданию тем более не способствовали модные многослойные одежды, украшенные прихотливой вышивкой. Кое-кто из старших родственников уже начинал ворчать негромко, выражая свое недовольство.
Марек, как следует приложившись к кружке с пивом, тихонько заметил, склонившись к Хелмату:
— Говорят, молодой Данмарк до сих пор с охоты не вернулся. Его отец просто в бешенстве.
Хелмат, с трудом оторвав свой взор от весьма откровенного декольте Анис Ферласа, огляделся: да, ни Маркона, ни его семейства в зале еще нет, да и представители острова Ларион так, похоже, и не прибыли в Рону.
— Боюсь, у Маркона далеко не все гладко пройдет, — шепнул он Мареку. — Данмарк так и не появился, а из Горска и вовсе нет никаких вестей. Что касается братьев-волшебников с острова Ларион, то меня совершенно не удивляет их нежелание участвовать в этих переговорах. Они от воплощения в жизнь идей Маркона только проиграют. Они ведь пользовались полной независимостью в течение нескольких тысяч двоелуний. А теперь Маркой собирается включить их в некий управленческий орган, куда также войдут представители всех наших земель. И тогда столь удобному для них самоуправлению придет конец.
— Но они, по-моему, всегда были настроены мирно, — с некоторым удивлением заметил Марек.
— Да, это верно. Тут сомнений быть не может. — Хелмат потянулся было за булочкой, но очередной пронзительный взгляд Анарии заставил его вздрогнуть и отдернуть руку. — Но то, что они привыкли чувствовать себя единственно правыми, способно принести им немало страданий, когда они будут вынуждены иметь дело со всей нашей семейкой. Ведь они больше уже не смогут, замкнувшись в своей неколебимой уверенности, что им известно все на свете, принимать только такие решения, которые важны исключительно для них самих. Нет, тогда их сунут в общий котел с весьма густым супом.
— И все же, отчего ни один из них даже носа сюда не показал? Неужели им не интересно узнать, что будет дальше? — спросил Марек.
— Вот это и мне совершенно не понятно, — откликнулся Хелмат. — Они все же недостаточно могущественны, чтобы попросту игнорировать Маркона. Тем более если все согласятся с его предложениями. У них нет ни армии, ни оружия...
— Зато у них есть магия.
— Да, магия у них есть, но, как ты правильно отметил, люди они миролюбивые. И окажутся в проигравших еще до того, как кончат споры друг с другом о том, стоит ли им применять магию. — Хелмат вздохнул и с голодным видом посмотрел в сторону дворцовых кухонь. — Послушай, я же окончательно опьянею, если они немедленно не подадут обед, и тогда бедной кузине Анис нынче ночью достанется лишь моя убогая оболочка. — Он игриво подтолкнул Марека локтем. — А знаешь, если мы...
Он умолк, не договорив, ибо негромкая музыка — квинтет исполнял какой-то придворный танец в миноре — вдруг сменилась оглушительным и торжественным громом фанфар: правитель Роны принц Маркой II и принцесса Даная наконец-то вошли в огромный обеденный зал и присоединились к гостям.
Маркой казался очень спокойным, но настроен явно был весьма решительно; жена его — как всегда истинное воплощение элегантности — выглядела великолепно в струящемся платье цвета слоновой кости, расшитом серебряной нитью. Прежде чем сесть, Маркой поднял руку, призывая всех к молчанию, и извинился перед гостями за опоздание. А затем велел слугам подавать обед, приглашая всех наслаждаться кушаньями и напитками.
И Хелмат с Мареком наслаждались вовсю. Свежайшая оленина, нежнейший свиной филей, жареные ганзели, огромные говяжьи бифштексы — все это непрерывной чередой подавалось к столу. Когда Марек понял, что не сможет больше проглотить ни кусочка, подали дивный десерт — самые разнообразные сласти и пирожные. Родители Марека — правитель Малакасии принц Дравен и его жена Мернам — были прямо-таки в восторге от этих замечательных яств, но сам он на сласти даже смотреть не мог.
— Боги, я так наелся, что, кажется, вот-вот лопну! — сказал Марек, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Попробуй вон ту розовую штучку, дорогой. — Его мать изящным движением стерла с губ воздушный крем. — Они просто восхитительные и совсем легкие!
— Может, потом, — покачал головой Марек, освобождая ремень на животе.
— У меня сейчас состоится краткая беседа с принцем Марконом у него в приемной, — тихо сказал ему отец, сидевший напротив. — Я бы хотел, чтобы и ты принял в ней участие.
— Да, конечно, с удовольствием, — кивнул Марек, пытаясь скрыть разочарование: видно, Хелмат на свидание с Анис пойдет без него.
Хелмат глянул на него весьма неодобрительно.
— Неужели ты всерьез намерен пропустить свидание с Анис ради свидания с Марконом, где вы будете говорить о политике? — пробурчал он с полным ртом, с удовольствием угощаясь пирожными с кремом.
— Извини, Хелмат, но долг прежде всего. Впрочем, к утру, надеюсь, все тайны будут раскрыты.
— Это еще вопрос, — неожиданно энергично возразил Хелмат. — Ладно, за завтраком увидимся.
Мысль о том, что утром ему снова придется есть, заставила Марека поморщиться. Он уже хотел было пожаловаться Хелмату, но тут Маркой встал и обратился к гостям.
— Доброго вам вечера, всем и каждому! — начал он. — Я страшно рад, что вы нашли возможность прибыть к нам, в Речной дворец, для обсуждения плана, который имеет огромное значение для всех жителей Элдарна. — Маркой помолчал, окинул взором присутствующих и продолжил: — Это замечательно, что все мы сегодня собрались здесь, и я смею надеяться, что вы остались довольны предоставленными вам апартаментами и этим обедом. — Зал ответил довольно шумными аплодисментами — точно пробежала ватага детей в грубых башмаках. — Мы с женой не без душевного волнения и с превеликой радостью принимаем у себя наших дорогих сородичей, потомков великого короля Ремонда Грейслипа, согласившихся принять участие в этом знаменательном собрании, где, возможно, будет принята некая новая система ценностей, способная указать нам путь в новую эру — эру мирного сосуществования и всеобщего благоденствия.
Маркой помолчал, дабы убедиться, что слова его произвели на присутствующих должное впечатление.
Принцесса Детрия хмуро посмотрела через стол, занятый исключительно представителями Праги, на свою дочь Равену, и та поняла: мать сомневается, что ее кузен Маркой обладает всеми теми качествами, которые необходимы истинному вождю для воплощения в жизнь неких новых идей. Но в ответ Равена лишь пожала плечами и вновь обратила свой взор к Маркону.
— Я, безусловно, смог... — начал было Маркой и снова умолк, озадаченно потупившись и словно пытаясь вспомнить строчку из стихотворения, которое когда-то давно знал наизусть. — Я смог бы... — Он снова запнулся и, побагровев от царившей в обеденном зале духоты, машинально вытер пот со лба. — Мы смогли бы прекрасно сотрудничать...
Теннер встал и, явно нервничая, быстро направился к Маркону. Даная взяла мужа за руку, словно желая оказать ему поддержку, а Теннер протянул ему кубок с вином. Маркой взял кубок, как-то криво, словно с трудом, улыбнулся и поднял голову, намереваясь продолжить речь. Лицо его смертельно побледнело, на лбу выступили крупные капли пота. Он несколько раз быстро моргнул, словно пытаясь прояснить затуманившееся зрение, решительно отпил из поднесенного ему Теннером кубка, откашлялся и...
Марек не смог бы с уверенностью сказать, услышал ли он сперва крик Данаи или же увидел, как принц Маркой, словно подрубленное дерево, падает на каменный пол. Зал содрогнулся от встревоженных и сочувственных криков. Многие тут же бросились на помощь упавшему правителю Роны. Вскочившие со своих мест гости сразу же заслонили его от Марека, и он, лишь пробившись сквозь толпу, наконец увидел Маркона, ужасающе бледного, похожего на живого мертвеца. Принца подняли и понесли в королевские покои; рядом с ним шли его жена и личный врач Теннер Уинн.
Отец Марека, принц Дравен, решительно поднялся.
— Идем, — скомандовал он сыну, направляясь к дверям. — Посмотрим, нельзя ли чем-нибудь помочь.
Марек вскочил, чтобы последовать за ним, успев украдкой быстро оглянуться на Хелмата.
* * *
Значительно позже тем же вечером Хелмат лежал в постели, а на нем лежала прекрасная Анис. Ее дивное тело блестело от пота, она тяжело дышала прямо ему в лицо, а теплое дыхание кузины пахло винным перегаром, но Хелмат находил все это исключительно приятным и возбуждающим.
— Боги! Моя дорогая кузина! Мы должны немедленно это повторить! — страстно воскликнул он, сгорая от страсти.
В первый раз они набросились друг на друга яростно, даже как-то свирепо, точно сражаясь друг с другом и не испытывая к «противнику» ни жалости, ни сострадания — каждый стремился одержать лишь свою собственную сладостную победу.
— О да, дорогой кузен... — Анис коснулась его лица своими восхитительными грудями. — Но сперва мне необходимо сделать хотя бы глоток вина.
Хелмат смотрел, как она встает, подходит к шкафчику у дальней стены, достает вино и наполняет темно-красной жидкостью два бокала. Один бокал она почти сразу же осушила до дна, снова его наполнила и опять осушила.
Хелмат улыбнулся:
— Так-так, моя девочка! А знаешь, это ведь вино из нашего фамильного погреба.
— Да, вино прекрасное, — сказала Анис. — Куда лучше той конской мочи, которую выдают за вино у нас в Праге.
Хелмат не мог оторвать от нее глаз, так она была хороша, освещенная слабым неровным светом одинокой свечи. Думать он мог лишь о том, как снова овладеет ею.
— А знаешь, у тебя, по-моему, самая прекрасная попка на свете, — тихо сказал он. — Она безупречна. Уж поверь мне, я знаю, что говорю; я успел повидать в своей жизни немало всяких женских попок.
Анис не ответила; она молча повернулась и неторопливо подошла к постели, держа в одной руке бутылку вина, а в другой — бокал.
— Как хорошо, что ты прихватила всю бутылку! — рассмеялся Хелмат. — Вино отвлечет нас от ненужных мыслей о прошлом и будущем. Мы ведь не хотим, чтобы наша постель остыла, верно?
Но Анис даже не улыбнулась в ответ. Только теперь Хелмат заметил, что на запястье у нее виднеется небольшая ранка, увеличивающаяся прямо на глазах.
— Проклятье! Что это у тебя такое? — Он сел и взял в руки подсвечник с горящей свечой. — Дай-ка посмотреть... Похоже, туда грязь лопала, вот ранка и воспалилась. — Он вдруг встревожился и даже несколько протрезвел, а потому повторил свою просьбу: — Подойди поближе, давай я посмотрю.
Двигаясь с неожиданным проворством, Анис вдруг схватила бутылку за горлышко, разбила ее, сильно ударив об изголовье кровати, и вонзила острую «розочку» из толстого стекла прямо в горло своему возлюбленному.
Кровь так и брызнула, когда Хелмат хрипло выдохнул мольбу о пощаде и с расширенными от ужаса глазами протянул к Анис руку, успев в последние мгновения своей жизни еще раз скользнуть пальцами по ее прекрасной груди, о которой мечтал в течение всего пира.
Пролитое вино на постели смешалось с кровью; кроваво-красная жидкость успела насквозь пропитать простыни, пока Анис Ферласа, нагая и запятнанная кровью, смотрела на бьющегося в предсмертных судорогах любовника, а потом и сама без чувств рухнула на пол.
ЭМПАЙР-ГАЛЧ
, КОЛОРАДО
Сентябрь 1870 г.
Десятник Генри Милкен нес четыре сломанных заступа так же легко, как охапку хвороста. Он бросил их в вагонетку, и тут же изуродованные долгими годами шахтерского труда мышцы отозвались привычной болью, а правое колено напомнило, что сюда, на западный склон Хорсшу-маунтин, и в самом деле напоминавшей подкову, солнце еще не пришло, хотя первые его лучи уже позолотили вершину горы и скалы над перевалом Уэстон. Тьма, которой укрыт был весь западный склон и долина внизу, делала все вокруг похожим на какую-то странную картину, которую художник еще не успел закончить. Это время суток Генри любил больше всего и редко пропускал возможность полюбоваться первыми лучами зари, возвещающими наступление нового дня в Эмпайр-галч.
Перед ним над дощатой оштукатуренной мастерской и жилыми бараками, точно безмолвные часовые, возвышались вентиляционные и дымовые трубы. В последние несколько недель дымоходы вели себя очень активно, выдыхая в воздух огромные клубы едкого черного дыма. Но сегодня утром дыма над ними видно не было, хотя в воздухе по-прежнему чувствовался противный, липкий запашок ртутных испарений, и Милкен глубоко вздохнул, стараясь набрать в грудь побольше свежего холодного воздуха.
Он всегда с тоской вспоминал те времена, когда золотоносная руда в здешних местах обогащалась на шлюзах. Наверное, таким способом действительно было труднее извлечь все золото из того немыслимого количества руды, которое он и другие шахтеры извлекали из недр горы, где пролегала богатая золотоносная жила, но работа тогда, безусловно, была чище. Солнечные зайчики так и плясали на поверхности воды, бегущей по шлюзам, и время от времени вода сбрасывала маленькие неправильной формы золотые или серебряные слитки в небольшие резервуары с ртутью. Во всяком случае, у этих лотков можно было ходить, выпрямившись во весь рост, и время от времени наслаждаться перекуром, чувствуя, как солнышко приятно пригревает спину.
Милкен улыбнулся, вспоминая те времена в долине; тогда он был еще молод, а долину пересекали многочисленные ручьи, похожие на запутанную схему римских дорог. Милкен однажды сделал себе шлюз почти в триста ярдов длиной.
Теперь, конечно, денег у него стало больше, но порой ему казалось, что за эти годы он прошел долгий путь от пышущих удушливым жаром шахтных печей до омерзительно пахнущих печей рафинировочных, так ни разу и не глотнув чистого воздуха.
Впрочем, сегодня, в воскресное утро, о работе можно было не думать. Милкен, Лестер Макговерн и Уильям Хиггинс остались в поселке, а все остальные шахтеры еще в субботу уехали в Оро-сити. Виски и шлюхи — вот главное развлечение субботним вечером, но Милкен знал, что воскресным утром вся его команда непременно соберется в церкви, когда пастор Меррилл начнет службу. Хорас Тэйбор, владелец шахты «Серебряная тень», требовал, чтобы все нанятые им рабочие по воскресеньям ходили в церковь.
Милкен даже усмехнулся, представив себе, как ребята сейчас ворчат, заставляя себя вылезти из теплой постели и жарких объятий продажных женщин, чтобы к половине восьмого успеть на службу. В Оро-сити пока что не было настоящей церкви, и мистер Тэйбор выделил пастору Мерриллу для воскресных проповедей свой просторный амбар, который отлично ему служил. Пастор каждую неделю приезжал минут за пятнадцать до начала службы, чтобы на скорую руку соорудить нечто вроде алтаря из двух тюков сена и старой доски. Получалось, конечно, не слишком похоже, но пастор вроде бы не возражал.
Шахта «Серебряная тень», как всегда, закрылась в субботу после ужина, а минут через пятнадцать все, быстренько вымывшись, погрузились в фургон и укатили. Остались только Милкен, Макговерн и Хиггинс; им якобы нужно было упаковать и переправить наверх кое-что из оборудования, нуждавшегося в ремонте. На самом деле им предстояло сопровождать в банк, принадлежавший все тому же мистеру Хорасу Тэйбору, крупную партию серебра.
По прикидке Милкена, они должны были доставить в банк серебра на сумму не менее чем 17 000 долларов — добыть столько серебра всего за неделю, пожалуй, еще никому из владельцев здешних шахт не удавалось. «Серебряная тень» приносила своему владельцу, мистеру Тэйбору, примерно 50 000 долларов в месяц, однако 17 000 долларов — это, безусловно, своеобразный рекорд недельной выручки за все время существования шахты.
Милкен заранее известил Харви Смитсона, президента банка, что сегодня в семь утра привезет серебро на депозит и опробование. Тэйбор владел или управлял множеством шахт в долине реки Арканзас и на восточных склонах горной гряды Москито; он прекрасно понимал, что доставка такой крупной партии серебра в банк всегда связана с определенным риском — в горах хватало бандитов и грабителей, могли напасть и золотоискатели-неудачники. Ребятам своим Милкен по большей части доверял, и все же такая куча серебра, особенно если ее везти без охраны через все ущелье, вполне могла вызвать искушение даже у самых верных и надежных.
Так что никто из шахтеров никогда не знал, в какой именно день Милкен повезет серебро в банк. Иногда он уезжал среди ночи или во время обеденного перерыва — но никогда в одно и то же время или в один и тот же день недели.
Почти у каждого здесь имелась небольшая заначка золота или серебра, припрятанная в качестве прибавки к жалованью. Милкен смотрел на эти небольшие утечки драгоценных металлов сквозь пальцы, делая вид, что ничего не замечает; воровали все и понемножку, и за пять лет работы десятником на шахте «Серебряная тень» ему ни разу не пришлось сталкиваться со сколько-нибудь крупной кражей. Он даже постучал по деревянной обшивке вагонетки, чтобы не сглазить.
Восемь мешков серебра были со всеми предосторожностями упрятаны под сиденье кучера, на которое уселся сам Милкен; Лестер Макговерн устроился сзади с заряженной винтовкой наготове. А Уильям Хиггинс должен был ехать рядом с ними верхом на одной из лошадей Тэйбора. Макговерн и Хиггинс каждый месяц получали прибавку к жалованью за то, что сопровождали серебро в банк. Хиггинс был чертовски умелым стрелком — вообще-то здесь мало у кого было огнестрельное оружие, и еще меньше людей умели им пользоваться.
Лестер Макговерн ехал с ними для прикрытия; он был почти семь футов ростом и считался среди здешних шахтеров самым крупным и самым сильным. Таких великанов Милкену за всю жизнь больше не доводилось встречать. Лестер весил более трехсот пятидесяти фунтов, и весьма малую долю этого веса составляли излишки жира. Могучая грудь Макговерна напоминала пивную бочку, а мышцы обрели крепость стали за долгие годы работы в шахте — Лестер считался лучшим откатчиком в здешних местах и мгновенно убирал землю и камень подальше от жилы, чтобы забойщики могли поскорее пробиться к настоящей руде. Из всех работ в шахте работа откатчика считалась наихудшей как самая тяжелая и грязная, но Макговерн справлялся с ней легко и быстро.
Генри Милкен никогда не тревожился по поводу того, что Макговерн может рассердиться и пристрелить кого-нибудь из винтовки; куда сильнее его беспокоила судьба тех, кого в случае рукопашной этот великан мог случайно ударить прикладом — такому человеку суждено было умереть на месте.
Солнечный свет уже заливал не только вершину, но и верхнюю часть склонов Хорсшу-маунтин, когда Милкен прятал последний мешок с серебряными слитками. Дальние вершины на том краю долины окрасил неяркий розовато-оранжевый свет зари, но сама долина все еще была окутана тьмой. И тут вдруг Милкен заметил на тропе одинокого всадника, который направлялся прямо к нему. Прищурившись и моргая, чтобы получше разглядеть незнакомца, Милкен вроде бы увидел на нем синие солдатские штаны и выругался про себя. Черт возьми, вот некстати! Еще один из этих северян, что бродят по западным краям в поисках удачи; еще один новичок, который не выдержал условий работы в шахте да еще так высоко в горах; еще один золотоискатель-одиночка, который, возможно, потерял семью или разум, ибо сражался за Америку с американцами. Скоро зима; ему этот тип совершенно не нужен. Милкен выругался про себя в адрес здешней городской конторы, нанимающей людей на работу. Если бы он, Генри Милкен, давал хотя бы по доллару каждому северянину или южанину, которых они без конца посылали к нему после окончания этой распроклятой войны, Тэйбор наверняка давно бы уже погнал его в шею!
— Лестер, Билли, идите-ка сюда! — окликнул Милкен товарищей, выплюнув последний глоток кофе на землю под вагонетку. — К нам тут очередной новичок направляется. Похоже, мы не одни вниз поедем.
Хиггинс возник в дверном проеме одного из жилых бараков с мешком на плече. В руках он держал здоровенный острый топор с треснувшей рукоятью. И то и другое он молча сгрузил в вагонетку.
— Что, целых четыре «банджо» за неделю отыграли? — спросил Хиггинс, рассматривая заступы, которые Милкен бросил на дно.
— Да уж, никак подходящего для Макговерна не подберу! — усмехнулся в ответ Милкен.
Глянув на тропу и мотнув головой в сторону одинокого всадника, Хиггинс спросил:
— Почему ты решил, что он новичок?
— Сейчас только четверть шестого да еще воскресенье, а он едет себе
вверхпо ущелью. Не иначе как совсем еще зеленый. Сам знаешь, ни один из опытных золотоискателей так бы себя не вел.
— А ты разве большую часть шахтеров не в городе подбираешь? — спросил Хиггинс.
— Чаще всего я нахожу их в салуне. Пьяными в стельку. Или спустившими в кабаке все до последней нитки. У половины из них даже ночного горшка не имеется, зато они прекрасно знают, как долго время тут наверху тянется, вот и пропивают последний грош, прежде чем снова в горы отправиться. — Генри Милкен по-прежнему не сводил глаз с всадника, упорно поднимавшегося к ним по тропе.
— Ты только посмотри: а ведь лошадь-то у него своя! — заметил Хиггинс.
— Угу. И штаны синие. Еще один северянин.
— Он, должно быть, из какой-то богатой бостонской семейки, раз приехал сюда на собственной лошади.
Мало кто из шахтеров владел собственной лошадью, а большинство и вовсе не умели ездить верхом. Впрочем, и те, что умели, чаще пользовались наемными лошадьми из конюшни в Оро-сити — как в личных целях, так и выполняя поручения мистера Тэйбора.
Сам Уильям Хиггинс верхом ездил отлично, однако собственной лошади у него не было с тех пор, как он десять лет назад стал работать на шахте. Если ему случалось получить в свое распоряжение коня, он непременно надевал шпоры, которые украл, когда был честь по чести демобилизован из кавалерии США. Он гордился своим участием в кровавых зачистках территорий, предназначенных для поселенцев-первопроходцев. И когда он надевал шпоры — даже на те несколько часов, что требовались для поездки в другой конец ущелья и обратно, — это всегда напоминало ему о днях былой славы.
— Он, наверно, коня-то купил, когда с поезда сошел где-нибудь в Денвере или в Айдахо-Спрингс, — буркнул Милкен себе под нос и, повернувшись к Хиггинсу, сказал: — Ладно, зови Макговерна. Сегодня нам надо побыстрее обернуться. До воскресной службы меньше двух часов осталось, а нам еще нужно мистера Смитсона повидать.