Особые отношения

Фотографии войны пронеслись перед Анни — морской пехотинец курит сигарету, стоя среди безжизненных голых деревьев, пленные с завязанными глазами, вьетнамские женщины, причитающие над своими детьми. Через год Джордан окажется во Вьетнаме. Его могут убить. И он может кого-нибудь убить. Он сам сделал такой выбор, выбор смелый. Она взяла его под руку, и, пока они шли по дороге, он рассказывал о своем друге Элридже и о том, что чувствовал перед тем, как принять это решение.

Они дошли до Серпентина. Анни глянула на прохожих. Каждый из них был занят своим — кто читал газету, кто кормил голубей, кто бросал палки собакам. Двое школьников в серых фланелевых шортах и белых гольфах пытались выудить модель корабля. Джордан отошел от нее на минуту, чтобы показать им, как надо ставить парус, чтобы корабль не опрокидывался. Затем поднял голову и подмигнул ей. Анни отвернулась, застегивая куртку. Это несправедливо, что Джордан будет рисковать своей жизнью в этой преступной, нелепой войне.

— Ты не можешь остаться здесь или поехать в Канаду? — спросила она, когда он снова вернулся к ней. Джордан отрицательно покачал головой.

— Такая вот революция не по мне, — сказал он. — Я не считаю эту войну справедливой. Она не соответствует демократическим принципам Америки. Но я не могу просто убежать от этого. Мы должны вернуться к своим корням, к настоящему духу революции, которая привела Америку к независимости, к правам человека на жизнь, на свободу и стремление к счастью. — Он грустно ей улыбнулся. — Я не хочу никого убивать. Я хочу изменить жизнь.

Они шли некоторое время в тишине, под ногами шуршали листья. Солнце клонилось к закату. Становилось свежо. Вдоль улицы Байсуотер Роуд расставили у ограды парка свои картины художники.

— Здесь есть хороший кинотеатр, у Ноттинг Хилл Гейт, — сказала Анни. — Мы можем посмотреть, что там идет. Что ты?

Джордан остановился, как будто ему в голову пришла внезапная идея. Он подвел Анни к небольшой стойке, на которой была разложена бижутерия, ювелирные украшения, пакеты, пояски, талисманы и шелковые шарфы.

— Выбери себе, — ответил Джордан.

— Я не могу!

— Можешь. Как насчет этого? — Он наклонился и поднял один шарф. На мгновение она почувствовала, как он коснулся ее грудью, а его подбородок коснулся ее волос. Он казался большим и солидным — мужчина, а не мальчик. Джордан выпрямился и поднял шарф к ее лицу:

— Посмотри, это подходит к твоим глазам. — Анни обернула шарф вокруг шеи, глядя, как Джордан отсчитывает деньги. Она дотронулась до его локтя.

— Большое спасибо. Очень красивый. — Он рассмеялся.

— Ну, а теперь пойдем на фильм.

В «Гейт Синема» они присоединились к очереди на фильм «Беззаботный наездник», слушая, как бродяга исполняет песню «Битлз». Джордан бросил монету в пять шиллингов в шляпу, к удивлению Анни.

— Слишком много. Он совсем не умеет петь.

— Я тоже, — пожал плечами Джордан. — Но ему нужно жить, как и всем.

Когда они вышли из кинотеатра, было уже совсем темно. Они принялись разыскивать какой-нибудь ресторанчик, чтобы перекусить, и наконец нашли один — с деревянными непокрытыми столами и свечами, воткнутыми в винные бутылки.

— Я думаю, закажу только салат, — произнесла она, глядя на цены. В ее кармане было только семь с половиной фунтов.

Брови Джордана поднялись вверх.

— Ты что, на диете? Вот уж не скажешь! Давай, мы берем по бифштексу, картошку-фри, да, пожалуй, все из списка. Я угощаю. Ты разрешишь мне тебя угостить?

— Но ты потратишь на меня все свои деньги.

— Ну и что? Я получил деньги как стипендиат Родез Сколарз. Это в пять раз больше вашей стипендии. Это и помогло мне купить машину. Дома я прислуживал в ресторане, но теперь я богат. Как говорим мы, южане, мой дом выше всех.

Анни уступила, и они сделали заказ.

— Тебе понравился фильм?

— Да, прекрасная музыка. Хотя сюжет довольно глуп.

— Ну, а мне понравилось. — Анни пригубила вино. — Я мечтаю побывать в Америке. Его глаза округлились в удивлении.

— А где именно?

— Везде. Все звучит заманчиво: Нью-Йорк, Сан-Франциско, Byдсток, Большой Каньон. — Анни произносила названия нараспев, и Джордан рассмеялся. — Мемфис, Теннесси, — продолжала она. — Феникс, Аризона. — Она наклонилась к нему и сделала большие глаза. — Скалистые горы, — прошептала она.

— А как насчет Индиан Блаффс?

— Это приглашение?

— Угадала. Моей маме ты понравишься.

— А твоему папе?

Джордан рассказал ей о своей семье, о своем маленьком городке на берегу реки, о жарком лете и зимах, когда он с друзьями сооружал снежные крепости.

— А ты? — спросил он. — У тебя есть братья и сестры?

— Нет.

— Тебе не было одной грустно?

— Было, — сказала она и удивилась. Она никому не признавалась в этом раньше.

Она начала рассказывать о своей бродячей жизни, о том, как ее отправили в Англию в интернат, даже о ссорах родителей. В ресторан приходили новые люди, уходили, приходили снова, а они все разговаривали. Анни казалось, что она знакома с этим парнем не несколько часов, а по крайней мере месяц.

В конце концов официант выразительным жестом положил им на стол счет, и они поняли, что уже поздно. Они взяли такси и поехали к машине Джордана. Было уже холодно. Джордан включил обогреватель, и Анни почувствовала, что теплый воздух обдувает ее ноги и погружает в приятное расслабление. Скоро уродливые здания фабрик и тусклый свет фонарей на окраине Лондона сменились на темные поля.

— Если бы ты не должен был отправиться во Вьетнам, чем бы ты занялся? Джордан глянул на нее.

— Может быть, выучился бы на юриста, потом поступил бы на государственную службу. Есть очень много вещей, которые надо сделать, особенно в той сфере.

— Ты имеешь в виду политику? — с удивлением спросила Анни. Она вспомнила злое лицо Никсона, фигуру Гарольда Вильсона в плаще и с неизменной трубкой в руках. Они оба не выглядели такими мужественными, как Джордан.

Он рассмеялся.

— Ты говоришь это таким тоном, как будто я собираюсь сжигать детей в бензине. Ты же знаешь, есть и хорошие политики.

— Да, и их всегда убивают, — мрачно ответила Анни. — Джона Кеннеди, Бобби Кеннеди, Мартина Лютера Кинга, даже Авраама Линкольна.

— Я думаю, я куда скорее подорвусь на мине во Вьетнаме, чем меня подстрелят политические противники. В любом случае, всегда хорошо иметь цель. А у тебя имеются какие-нибудь желания? Цели?

— Есть, конечно. — Но когда Анни подумала о них, они показались такими мелкими: провести лето в Греции, приобрести собственную квартирку в каком-нибудь тихом уголке Лондона, купить машину, возможно — съездить в Непал, продолжать учебу в театральной студии, ходить на вечеринки, кружить головы парням, веселиться. — Ты, наверное, и президентом мечтаешь стать? — спросила она.

— Почему бы нет? — мягко ответил он. — Кому-то надо им быть. Лучше я, чем какой-нибудь расист вроде Джорджа Уоллеса.

Анни вспомнила одну из песен Тома Лерера. Она запела:

— Хочу поговорить я с джентльменом с Юга,

Взяв шляпу, трость и застегнувшись туго.

Уже не любовался линчем целый год…

Джордан громко рассмеялся.

— Ты сумасшедшая, Анни Паксфорд, ты знаешь это? Все девушки в Оксфорде такие?

— Тебе лучше это знать, — с подначкой ответила она.

— Откуда? Я только раз встретил девушку, которая мне действительно понравилась.

— В самом деле? И кто она?

— Ты, — спокойно произнес он.

Анни откинулась в кресле, глядя на руки Джордана, лежащие на рулевом колесе. Мимо в темноте проносилась спящая деревушка. Когда они добрались до Оксфорда, на часах была половина первого ночи. Ворота колледжа были давно закрыты. Придется перебираться через стену.

Джордан остановил машину около Леди Маргарет Холла и выключил фары. Они сидели в темноте, прислушиваясь к легкому шуму от остывающего двигателя.

— Итак, — Джордан повернулся к ней, — когда я смогу увидеть тебя снова?

Анни опустила голову, и волосы закрыли ее лицо.

— Джордан, — начала она.

— Да?

— Мне нужно тебе кое-что сказать. — Он выпрямился, затем со вздохом откинулся на сиденье.

— Я знаю, — сказал он. — Тебе очень жаль, но у тебя уже есть приятель. Он красивый, и очень умный, и, возможно, англичанин, и ты не хочешь причинять ему боль. И так далее.

Анни глянула на него с удивлением.

— Откуда ты знаешь?

Джордан уронил голову с шутливым стоном.

— Откуда я это знаю? Я знаю это, потому что в Оксфорде, похоже, на каждую девушку около пятидесяти парней, а это значит, что за каждую юбку кто-нибудь уже уцепился. И это при том, что британки ведут себя как королевы, а такую, как ты, красивую, умную, веселую, можно вообразить только рядом с каким-нибудь парнем. Я знаю, потому что мне лично пока тут с девушками не везло, и с какой стати мне вдруг должно повезти?

— Мне очень жаль, Джордан.

— Мне тоже, поверь. Но, если честно, мне не понравилось бы, если бы ты так легко бросила своего парня. Но все же, — он глянул на нее и положил руку на спинку ее сиденья, — может, передумаешь, а?

— Я не могу. Но мы могли бы, по крайней мере, быть друзьями, — предложила она наконец, поднимая глаза и глядя на его лицо.

— Могли бы? — спросил он, испытующе на нее глядя. Анни опустила глаза. Ее сердце забилось.

— Мне лучше пойти.

— Я помогу. — Джордан открыл дверь. — Я никогда не посещал женских спален со времен рейда против нарушителей режима, когда был на первом курсе. Теперь будет что рассказать внукам.

На улице было холодно и ветрено. Анни поежилась, она почувствовала, как Джордан небрежно обнял ее за плечи, но не сбросила его руки.

— Лучше всего там, — прошептала она, направляясь по узкой дорожке между двумя кирпичными стенами. — Если ты поможешь мне перелезть через стену, мне откроет одна девушка на первом этаже.

— Я гляжу, ты человек бывалый.

Анни поняла по голосу, что он улыбается. Она подумала, что ей страшно нравится его акцент и то, что он к концу фраз чуть повышает тон, так что они звучат чуть вопросительно. Она остановилась там, где в стене была выбита половина кирпича, что образовывало ступеньку.

— Здесь.

— Слушай, — Джордан мягко повернул ее к себе. — Спасибо за прекрасный вечер. Это был настоящий бал.

— И для меня тоже, — сказала она с грустью, положив руки ему на грудь. — Мне очень жаль.

— Ну, если ты передумаешь, ты знаешь, где меня найти.

На мгновение ей показалось, что он хочет ее поцеловать. Она, так и быть, позволит, но только один разок. Вместо этого он легонько подтолкнул ее.

— Вперед.

Анни поставила ногу на «ступеньку». Джордан легко поднял ее, как будто она была невесомой. Через секунду Анни сидела на стене. Она глянула вниз. Слабый свет фонарей освещал его красивое, уже знакомое лицо. Все, что ей надо сейчас, это прыгнуть назад, в его руки…

— Джордан, ты в самом деле собираешься во Вьетнам?

Он помолчал, потом с сомнением произнес:

— Я все же думаю, что как-нибудь сумею этого избежать.

Они не отводили друг от друга глаз. Потом Джордан похлопал ее по ноге.

— Отправляйся домой. Там тепло. Быстро!

Анни перенесла ногу через стену и спрыгнула на землю. Несколько секунд она прислушивалась к его шагам к машине, затем направилась к деревьям, за которыми виднелись зашторенные окна.

Весенне-летний семестр 1970 года

16

Прогулка по окрестностям

Яркий свет июньского солнца прямоугольным пятном лежал на деревянных панелях и корешках сотен книг. Впервые за два года пребывания в Оксфорде Джордану было по-настоящему жарко. А уж преподаватель, наверное, просто растаял под своей тяжелой мантией и твидовым костюмом. Но все окна были наглухо закрыты, чтобы не допустить расслабляющего влияния улицы — птичьих трелей и ударов молоточков по крокетным шарам на поле у церкви. Громко жужжала муха, пытаясь выбраться из комнаты. Джордан вполне разделял ее стремление.

Он глянул на преподавателя. Цесил Келч, преподаватель истории России и славянских государств, сидел на своем обычном месте у камина, с полузакрытыми глазами, его длинная дряблая шея согнулась, подбородок покоился на сложенных руках, солнце высвечивало темные пятна на его лысой голове и хлебные крошки на рукаве мантии. Казалось, он очень внимательно слушает Джордана, зачитывавшего эссе по русской революции, если только, конечно, не спит.

Джордан и угодившая в плен муха на пару монотонно гудели. Наконец Джордан умолк.

Преподаватель меланхолично вздохнул.

— Интересно, — кивнул он головой, — но вы, я думаю, преувеличиваете, утверждая, что приход Ленина к власти произошел благодаря совпадению обстоятельств. История на самом деле гораздо более случайный процесс, чем многие думают. К примеру, что было бы, если бы шофер эрцгерцога Фердинанда сделал бы неправильный поворот на своем пути в Сараево? Эрцгерцог не был бы убит, не разразилась бы война. Не было бы войны, не было бы революции. — Он склонил голову набок, как бы оценивая, способен ли Джордан усвоить эту крупицу мудрости. — Но ваша политическая оценка событий очень интересна. Вы расписываете все подробно, прямо по пунктам: альфа, бета… В следующем семестре мы займемся…

Джордан вежливо прервал:

— Сэр, позволю себе напомнить, что меня здесь не будет в следующем семестре. Я отправляюсь обратно в Штаты.

Келч разинул рот, как рыба.

— Бог мой, верно. Жаль. Еще бы годик, и из вас могло бы что-то получиться. Ну ладно. — Он возвел руки в жесте отчаяния и театрально уронил их на свое кресло. — Очень был рад, мистер…

— Хоуп.

— Да-да. Стаканчик хереса, мистер Хоуп, в честь вашего отъезда?

— Благодарю вас, у меня назначена встреча. Джордан поднялся. Он сложил свою работу и запихнул в задний карман джинсов, затем достал все свои вещи. Здесь была пара книг, которые надо было вернуть в библиотеку колледжа, фотоаппарат, который он носил с собой повсюду, а также саксофон в черном футляре. Через полчаса ему предстояла репетиция в Куинз, а он собирался еще прогуляться вокруг Медоу, чтобы сделать несколько снимков. Сегодня был его последний шанс сделать это.

Он выпрямился и увидел, что преподаватель глядит на черный футляр с изумлением, прижав руку к сердцу.

— Боже, что это за изобретение? В игре должны участвовать двое. Джордан решил доставить себе небольшое развлечение.

— Это? — Он поднял саксофон за ремешок и глянул преподавателю в глаза. — Сэр, это пулемет с двойным ударом, тип 007, — и доверительно улыбнулся: — Вы знаете нас, американцев: мы уверенно себя чувствуем только с хорошим пулеметом у бедра.

Протянув руку, он пожал ладонь ошеломленного преподавателя.

— До свидания, сэр. Спасибо вам.

Джордан сбежал по ступенькам и вышел на свежий воздух. Он сам выбрал дополнительные занятия с Келчем. Келч был единственным, кто занимался современной советской историей. Но никто не предупредил, что Келч старается не раскрывать свои собственные мысли и любит превращать все в шутку или интеллектуальные игры. Джордану пришлось доходить до этого самому. Такова была специфика Оксфорда.

Джордан вздохнул. Еще одна неудача. Он постоял у площадки для игры в крокет, думая, как хорошо было бы тоже поиграть. Потом последний раз взглянул на здание колледжа. Пемброук был не самым большим колледжем, но у него была своя интересная история. Здесь учился сорок лет назад Вильям Фулбрайт. Одной из мыслей, возникших у Джордана по прибытии, было — послать сенатору Фулбрайту фотографию Пемброука, написав на ней: «Я здесь!» Вспомнив это, Джордан улыбнулся.

Перед колледжем Джордан заметил группу туристов в сопровождении гида. Маршрут легко угадать. Оксфорд утром, Бленхейм и Варвик Касл днем, театр в Стратфорде вечером. Потом бросок на Бат и Лондон — вот вам и вся Англия. Что они от этого получают? Джордан заметил контейнер для мусора, достал свою работу «Власть и экономика в революционной России в 1917 — 20 годах» и бросил в мусор. Затем пересек запруженную машинами дорогу и направился в Крайст-Черч-Мероу.

День был чудесный. В саду Военного мемориала цвели красные розы. Легкий ветер колыхал ветви деревьев. Здесь это называют «Экзаменационной погодой». Внезапно Джордан почувствовал острый приступ зависти к тем, кто сидит сейчас за экзаменационным столом. Это было божье наказание — сидеть здесь, скорчившись над бумагами с утра до вечера на протяжении трех-четырех лет, но все они в конечном счете получат степени и повесят дипломы в рамках на стену. У них будет что показать своим детям.

Джордан остановился, чтобы запечатлеть на фотопленке тенистую, обсаженную тополями дорожку, которая вела к Айсису, затем повернул по направлению на Мертон. Можно было бы учиться еще два года, обругал он себя. Можно было бы добиться предоставления стипендии и на третий год, и получить степень бакалавра философии. Это звучит.

Прошлым ноябрем Никсон учредил лотерею для тех, кто потенциально мог быть призван. Каждый получил свой номер; тем, у кого номер оказался маленьким, призыв грозил почти наверняка; те же, у кого номер был большой, наверняка не попали бы во Вьетнам до окончания войны, а завершиться она должна была. Ведь Никсон должен в конце концов прислушаться к мировой общественности и к тому же выполнить свои собственные обещания. Прошлым декабрем Джордан получил свой номер. Он был большим, трехсотым с чем-то. В тот день он отправился в церковь и поблагодарил Бога за это известие. Он воспринял это как подтверждение того, что судьба никогда не вынудит его брать в руки оружие.

Но с этого момента Джордан стал чувствовать нетерпение. Ему скоро уже двадцать четыре года. Пора положить начало карьере. Прошлой зимой, не сказав никому, он подал документы в Гарвард на юридический факультет и был принят. Казалось, кто-то внутри него самого страстно рвался в Америку — к регулярному учебному расписанию, к названиям, которые он знал, к гамбургерам, знакомым спортивным играм, холодному пиву, к людям, которых не шокирует, когда ты бросаешь им «Привет!» на ходу. И все же, и все же…

Джордан побрел вдоль средневековой городской стены. Солнце нагрело камень.

Его поколение жило в одну из самых сложных в истории Запада эпох. Прага — Париж — Вьетнам; полиция в Чикаго; черные полковники в Греции; убийства и терроризм по всему свету. Но здесь все это было почти неощутимо. Джордан прочитал данные опроса, проведенного «Червеллом»: он гласил, что десять процентов студентов причисляли себя к марксистам, троцкистам или коммунистам других направлений. Тех же, кто считал, что он «коммунист-индивидуалист», было еще больше. Но что они делали на практике, кроме как ворчали на Гарольда Вильсона или распространяли листовки среди рабочих оксфордского автомобильного завода? Джордан был готов поручиться, что девяносто процентов всех студентов ни разу не видели завода изнутри.

Первого мая в прошлом году несколько студентов выгнали хористов, которые должны были петь в Магдален Тауэр, и сами стали распевать «Интернационал» в мегафоны. Как выяснилось, все они были пьяны и для спевки захватили изрядное количество бутылок «Боллинджера». В то время, как в Штатах и континентальной Европе студенты гибли, выражая свой протест, в Оксфорде не было даже нормальной студенческой организации. «Студенческий союз» на самом деле был просто политическим клубом, архаическим и элитарным. Джордан и другие американцы были поражены, узнав, что в «Союз» являться нужно только в строгих костюмах, а женщин туда не допускали до 1963 года!

Он ускорил шаги. Если Оксфорд так пассивен, не стоит тратить на него времени. Он должен отряхнуть этот прах старого мира со своих добротных американских спортивных туфель. И вместе с тем, у Джордана было чувство, что что-то здесь прошло мимо него. Да разве? Он много путешествовал, играл в джаз-оркестре, научился играть в регби, а вот постичь премудрости крикета ему так и не удалось. Он прочитал здесь множество книг, познакомился с новыми идеями. У него появились хорошие друзья и удалось познакомиться с сотнями людей, которые могут когда-нибудь оказаться полезными. Но все же в глубине души он чувствовал разочарование. Он так и не смог себя в чем-нибудь проявить. Он хотел, чтобы здесь, в Оксфорде, жалели о нем. Чтобы у него были английские друзья. И больше знакомых среди английских девушек.

Он оказался удачливей, чем многие сокурсники-американцы. По крайней мере, его пару раз пригласили на чай в женский колледж. Несколько недель он делил свою постель с одной легкомысленной девицей. Но единственная девушка, которая действительно запала в его душу, и не только в душу, для него оказалась недоступной.

Анни Паксфорд совсем не походила на здешних девиц. Да, у нее был чисто английский юмор и пытливый ум, но совершенно отсутствовали показная холодность и самоуверенность других молодых англичанок. Она была открыта, откровенна и жизнерадостна, просто на зависть. А также — и это было самое волнующее — он знал, что тоже нравится ей.

Он часто думал о ней и дважды видел ее на улице. Однажды она ехала в спортивной машине с откинутым верхом, ее волосы развевались, и конечно, с другим парнем. Другой раз он видел ее в спектакле «Как важно быть серьезным». Он был приглашен на спектакль девушкой из колледжа Сент-Хью, которая полагала, что Джордану это будет полезно для его образования. Их отношения были чисто платонические. Она носила роговые очки, нелепые цветастые платья, и ее лоб был широк, как Небраска. К тому же она объявила себя лесбиянкой. Но ее, казалось, задело внимание, с которым он следил за Гвендолен, и она начала шепотом читать ему лекцию о притеснении женщин в этом мире, где господствуют мужчины, хотя в это время Джордан больше всего хотел тронуть рукой грудь Анни. В тот же вечер Джордан написал Анни письмо, полное восторгов ее игрой, но письмо получилось неудачным. Его впечатления нельзя было выразить в словах. Как описать восхищение, тайну мистерии, театрального действа? К тому же у нее был парень. А Джордан отправлялся домой. К тому же — была ли хоть у одного президента жена-иностранка?

Джордан дошел до железных ворот, которые вели в Роуз Лейн. Здесь имелась знаменитая доска для распоряжений, покрывшаяся ржавчиной от старости, на которой висели правила, здорово его развеселившие когда-то, когда он впервые их прочел.

Правила доступа в колледж Крайст-Черч-Медоу. Настоящим устанавливаются правила доступа, соблюдения которых должен требовать персонал Медоу во избежание проникновения на территорию колледжа бродяг, лиц в грязной и рваной одежде и для предотвращения недостойного поведения, в какой бы форме оно ни выражалось.

Не разрешается провоз тележек, тачек, детских колясок (если предварительно не получено разрешение декана); не разрешается проход уличных торговцев, а также лиц, переносящих посылки или предметы, которые могут помешать движению по дорожкам.

Необходимо пресекать бросание предметов — камней, мячей, обручей, а также стрельбу из лука и пистолетов. Запрещено проведение спортивных игр, если это связано с опасностью для прохожих. Запрещена ловля рыбы и птиц и поиск птичьих гнезд.

Необходимо следить за недопущением вырезания имен на деревьях, разрушения или повреждения скамеек, нанесения вреда растениям, кустарникам, деревьям и предотвращать выкапывание торфа.

Необходимо предотвращать привязывание к железной ограде у реки плотов, а также проникновение в колледж со стороны реки.

Джордан решил заснять это распоряжение. Его матери оно доставит удовольствие. Когда он сделал это, мимо прошли два молодых парня с молоточками для крикета, они хихикнули. «Янки», — переглянулись они, глянув на его ботинки, фотоаппарат, футболку с широкими рукавами и на расстегнутый воротничок. Джордан криво усмехнулся в ответ.

— Неплохо поиграли? — спросил он.

— Это была только тренировка, — снисходительно произнес один.

— Я так и не научился этому. — Джордан усмехнулся над собственной непонятливостью.

Они прошли мимо, будущие английские джентльмены. Джордан подумал, что через двадцать или тридцать лет он может повстречать кого-нибудь из них где-нибудь на международной конференции.

Он запихнул фотоаппарат в футляр и пошел за ними, но по пересечении Хай повернул на Куинз. Через дорогу от него группа студентов ожидала, когда сдадут экзамены их друзья. Чуть в стороне спиной к нему стояла длинноволосая белокурая девушка. Джордан затаил дыхание и замер. Это была Анни.

Казалось, шум дорожного движения стих. Время остановилось. Джордан мог слышать, как в ушах шумит кровь. Голову пекло солнце. Он ступил на мостовую. Какой-то голос позвал ее, и Анни повернулась. Он увидел ее щеку и эти золотые на солнце волосы… Джордан уже поднял руку, но Анни повернулась в другую сторону. Он глянул на тех, кто был рядом с ней, чтобы понять, что заставило ее повернуться на этот раз.

Группа у входа, все только в белом и черном, переживала только что сданный экзамен. Девушки досадливо закатывали глаза, недовольные своим ответом. Анни двинулась к ним, и Джордан разглядел у нее в одной руке бутылку шампанского, а в другой — два бокала, которые она держала за ножки. Внезапно ее лицо осветилось радостью. Она подняла бокалы высоко в воздух. К ней по ступенькам легко сбежал черноволосый парень с белой гвоздикой в руке. Он протянул гвоздику, и Джордан прикусил губу. Анни рассмеялась и широко развела руки, показывая, что они заняты, и он укрепил гвоздику у нее за ухом, а потом наклонился, чтобы поцеловать ее в губы.

В это мгновение Джордан очутился в группе студентов и потерял их обоих из виду. Экзамены окончены, и студенты, окружившие его, были сейчас счастливы. Они вручили Джордану бокал с шампанским, он машинально взял его, парни похлопывали его по спине, а одна из девушек поцеловала. Когда Джордан оглянулся, Анни стояла в большой оживленной компании друзей, из этого круга доносились звуки чокающихся бокалов. Ее друг обнимал ее за плечи. Она выглядела счастливой.

Джордан почувствовал горечь, как будто что-то потерял. Он хотел бы попрощаться с Анни, сказать, что он чувствует, и что-нибудь ей подарить, чтобы она его вспоминала. Закинув саксофон за плечо, Джордан направился к себе домой. После яркого солнца в помещении было особенно темно.

17

Куда ты уходишь, любимый?

Анни лежала обнаженная на кровати Эдварда, спиной к нему, ее глаза были закрыты. Сквозь дверной проем был виден стол с тарелками, на которых лежали куриные кости и плодоножки от клубники — это было все, что осталось от их праздничного обеда. Рядом с кроватью лежали пустая бутылка и смятая одежда. Малоприятное зрелище. Не желая того, Анни глубоко вздохнула.

Эдвард зашевелился за ее спиной. Она почувствовала, как он придвинулся ближе.

— Прости, моя радость, — смущенно пробурчал он. — Я слишком быстр для тебя. — Анни не двинулась.

— Это не имеет значения.

— Имеет. — Он обнял ее за талию. — Я слишком сильно был занят запоминанием всех этих дат, случаев, прецедентов и не смог сразу от этого отвлечься. Ты знаешь, как я отношусь к учебе. Но наконец это все окончилось, благодарение Богу.

Все окончилось. Какие мрачные слова, подумала Анни.

— Эй, — Эдвард чуть подтолкнул ее, — иди сюда. Анни повернулась к нему, пружины скрипнули.

— Я думала, ты уснул, — сказала она. — Ты, должно быть, совсем устал. — Он прижал ее к себе.

— Ты — самое важное, что существует для меня в этом мире, намного важнее, чем какие-то там экзамены. Но мне действительно надо один раз хорошо выспаться, чтобы войти в норму. Но следующую неделю мы будем только вместе. Я возьму тебя на реку, мы съездим к Дадли и посвятим себя вещам, о которых я мечтал весь семестр. Мы будем ходить на вечеринки, напиваться до бесчувствия и танцевать все ночи напролет.

— Тебе это уже можно, — мрачно заметила Анни. — А мне предстоит написать еще две работы.

— Никто не пишет работ в первый год учебы. Кроме того, у нас на следующей неделе бал.

На мгновение Анни удивилась — о чем он говорит? Затем вспомнила о праздничном бале и о том, как была поражена, когда Эдвард спросил, пойдет ли она? Праздничный бал каждый год менял свой адрес, так что каждый колледж поочередно удостаивался такой чести. На этот год бал обещал быть просто потрясающим и самым дорогим. Перед новыми корпусами воздвигалась громадная сцена для танцев. На вечере будут выступать пять или шесть групп, джаз-оркестр, а в Холле будет организована дискотека. Билет включал оплату обеда с вином и завтрак следующего дня с шампанским. На площадке в Сент-Суитунз Куад будут ездить электрические автомобильчики, над рекой в полночь взовьется фейерверк. Пронеслись слухи, что будут предприняты особые меры против незваных гостей — на руках приглашенных будет ставиться специальная печать, которая будет светиться под ультрафиолетовым излучением, а специальные вышибалы, прибывшие из Лондона, будут следить, чтобы никто не проник на празднование по реке и даже по канализационным трубам. Предстоящий бал уже давно служил главной темой разговоров. Попасть на празднование хотел каждый, но многие из первокурсников были слишком бедны, чтобы себе такое позволить. Билет на двоих обходился в колоссальную сумму — одиннадцать гиней. За такие деньги можно было долететь до Афин.

Анни пришлось потратиться для того, чтобы купить маскарадное платье в «Аннабелинде». Она знала, что прекрасно проведет время на балу. Это будет потрясающе — увидеть самого Джима Моррисона. Но именно сейчас у нее не было настроения думать об этом.

Эдвард наклонился к ее уху.

— Ты хотела бы отправиться в «Элизабет»?

— Эдвард! Ты разоришься! — «Элизабет» был самым шикарным рестораном в Оксфорде. Только преподаватели и богатые родители, приезжавшие к своим детям, могли позволить себе появиться там.

— Ну и что? — с безразличием произнес он. — Скоро я буду замурован в офисе среди стариков. Я хочу повеселиться, прежде чем за мной захлопнутся двери темницы. — Он поднял руку и запел: «Рожде-е-енный свободным!» — но Анни рассмеялась и ткнула его в бок.

— Прекрати! Это звучит как вой волка на луну.

— Ну так знай, что есть очень хороший блюз, который так и называется — «Вой волка», — с достоинством ответил Эдвард и крепко ее обнял. — Ну так что, моя радость? Вечер в «Элизабет»?