Из посылки тесной взаимозависимости западных стран, заставившей их реагировать должным образом на пертурбации у соседей, вытекает неуклонное улучшение жизни их трудящихся: добились в одной стране, получили – во всех остальных странах. Я имею в виду не только экономические уступки капитала остальному народу, но и политические, что даже главнее, ибо развитие политических прав – залог «ускорения», которое так любил Горбачев, правда, без взаимности.

Итак, все западные революции несли народу благо, пока возросшие политические народные права не дали возможности совершенствования вообще без революций, эволюционно, через парламенты, через законодательство. Правда, эволюцию иногда приходится подталкивать, когда она засыпает, забастовками.

Посмотрим, что у нас. У нас революция была всего одна – февральская 1917 года, остальное – перевороты, организованные правящей верхушкой, или локальные бунты народонаселения. Первую «революцию» организовал Иван Калита, когда начал продавать в рабство свой народ по сто тысяч разом. Вторую «революцию» организовал Дмитрий Донской, когда решил передать наследование престола не «младшему брату» – своему заместителю по донским разбойным делам, а сыну. Получил за это Куликовскую битву от донских атаманов–разбойников, причем прямехонько в Москве. Битва шла с переменным успехом целых сто лет. Подробности в других моих работах. Третью «революцию» устроили Романовы – волжские казаки–разбойники, пожелавшие овладеть рабским донским «бизнесом», провели успешно. Подробности в других моих работах. Четвертую «революцию» провел Петр I, уничтожив основные силы «донских атаманов–разбойников». Екатерина II с помощью Суворова окончательно их «победила», прихватив и волжских, шибко много о себе думавших на правах «родственников» Романовых, притом «пресекшихся» именно при ней, так как Павел вовсе и не сын Петра III. Потом до последнего русского царя «Романова» «революций» не было, вместо них начались бунты.

Чем же отличаются бунты от революций? Вот если бы «русский» бунт был бы, например, в Чехии, Англии или Франции, то он бы имел статус революции и с этой революции был бы толк, как мы только что видели. Притом не только в указанных странах, но и в соседних, и целиком в Западной Европе. А у нас бунт, например, в Саратовской, Костромской или еще в какой–нибудь губернии, которая поболее иной западной страны будет, тут же подавлялся войсками, набранными в Вологодской, Астраханской или еще какой–нибудь губернии, подальше от бунтующих губерний, и на этом ставилась точка в «революции». Вся наша народная беда состояла в том, что Россия была «единой и неделимой». Вы думаете, английский или бельгийский король, когда у него «революция» намечалась, не просил помощи у соседей–королей? Просил, разумеется, но кто же ему даст солдат, кроме русских царей? Да и солдаты западноевропейские разве пойдут? Ведь не родину защищать, а черт знает что. Вот и старались соседи–короли не доводить свой народ до «революции», а по–нашему – бунта. Даже соревнование устроили, кто дольше без бунта обойдется? Все это на демократию работало, притом безотказно.

Можете ли вы, господа россияне, представить себе, чтобы все 200 народов российских сразу вдруг забунтовали от Кенигсберга до Сахалина, и от Кушки до Таймыра? Чтобы получилась революция. То–то и оно. А подавление бунта в отдельно взятой губернии «единой и неделимой» Родины с большой буквы или по–современному «установление конституционного порядка», «борьба с незаконными вооруженными формированиями» является «внутренним делом государства», «единого и неделимого», да еще и с большой буквы. И не смейте нам советовать, господа западники! За «жесткость» в виде «ковровых бомбардировок» Чечни можете немного поругать, но, опять же: «дрова рубят – щепки летят». Так что советуем заткнуться. Вот поэтому–то у нас целых триста лет и не было революций. Все они шли по графе: бунт. И сейчас идут по этой же графе. И заметьте, сперва вооружили «бунтовщиков», чтобы они немного посопротивлялись, не сразу сдались «восстановителям конституционного порядка». Ну, и ошиблись маленько, не на тот народ напали. И таких провокаций, сопровождаемых «ошибками» – полнехонька история Руси. Ведь без бунтов совсем – тоже плохо, не будут чувствовать «жесткости руки», под которую все попали почти добровольно. Ну, разве что немного «брали» как Казань, «присоединяли» как Тверь и Рязань, «покоряли» как Сибирь, или вообще «усмиряли» как Кавказ. А что, умиротворять что ли? Так и слова такого не знали тогда. 

Если революции в России невозможны из–за ее широты и долготы и 200 народов, то власть менялась всю тысячу лет методом дворцовых переворотов. Но описывать их все, я думаю, вы не потребуете от меня. Замечу только, что сейчас перевороты начали делать без лишнего шума и гама. Начало положили при замене генсека Хрущева. Потом нашли еще более, так сказать, «народный» способ: КГБ организовал «народные выступления шахтеров Кузбасса», фактически за деньги, которые платили в виде зарплаты шахтерам за то, что они сидели и стучали касками об асфальт. Я свидетель всего этого и описал в своих работах. Потом такую же почти штуку учудили в Москве. Я тоже был около Белого дома, когда Ельцин «провозглашал новую эру». Я только точно не установил, откуда возили пирожки с капустой, ливером и водку, может, с Лубянки? Правда, на эту «удочку» попались и простофили–демократы, а троих даже задавили нечаянно БМПэшкой. Так столько было шуму поднято, будто это 100 тысяч мирных жителей Чечни разбомбили. Потом вообще стали перевороты устраивать с помощью «всенародного волеизъявления» по методу Павловского, с помощью «эффективной политтехнологии», Центризбиркома и машины под названием «ГАС–выборы». Это, чтобы показать этим болванам в Совете Европы и прочим зарубежным демократам, что у нас «все О’Кей».

Надо бы еще сказать, что «революция 1905–го года» – это тоже простой бунт, такой же, как на Ленских приисках из–за чрезмерной жадности российских предпринимателей, кормивших работяг гнилым мясом. Февральская же революция – это действительно революция, но она произошла от усталости власти, которой надоело гонять туда–сюда войска и казаков, притом все они были на фронте, не снимать же оттуда. Немцы и так захватили порядочный кусок российской «неделимой» земли. Самое интересное в том, что Временное правительство не знало, что делать с Россией, или дать ей развалиться, или продолжать ее «укреплять»? Вот поэтому–то Ленин и захватил власть, совершенно бандитским способом, повторив еще раз «революцию» Дмитрия Донского. И выиграл свою «Куликовскую битву» тоже, даже скорее, чем внуки Дмитрия Донского. Оно и Ельцин ослабил имперские «вожжи», провозгласив, берите, дескать, суверенитета, сколько унесете. У него, как и у Николая II и Временного правительства другого выхода просто не было. Ситуация обязывала. А Путин сейчас его «поправляет». Точно так же как Ленин поправил «недоработки» Временного правительства. Отсюда русские «революции» сильно зависят от нахрапистости их авторов.

Вот сейчас можно продолжать цитировать спорщиков. Паникин: «Не вижу оснований все произошедшее определять как революцию, тем более великую. Потому что революция – это смертельная схватка общества с властью. (…) Итогом революции всегда является кардинальная смена правящей элиты. Ничего подобного у нас не произошло – в России правит та же бюрократия (партия, комсомол, КГБ, «красные» директора), которая довела «до ручки» СССР. Именно поэтому смена институтов, идеологии, норм поведения, которую вы рассматриваете в качестве доказательства революционных преобразований, ничего позитивного России не дала…» (выделение – мое). «Я бы так не сказал», — перебивает Гайдар, а Паникинпродолжает: «Но ведь очевидно, реализовав свои идеи, вы сотворили, экономическое чудо для всей номенклатуры и продлили ее золотой век. И теперь она обладает не только властью, но и богатством. Безусловно, в тех условиях по–другому быть не могло, но это означает, что настоящая революция еще впереди».

Уважаемый читатель, согласитесь, если бы я не остановился подробно на русских «революциях» и «бунтах» на просторах «единой и неделимой» и не сравнил их с революциями в маленьких европейских странах, Вы бы, как и Паникин, верили в новую революцию, которую он прогнозирует под названием «настоящей»? Но она же невозможна в принципе, как я только что доказал. И Чечня доказывает. Возможен лишь переворот, которыми полна российская история. Ныне даже бунт практически невозможен. И Чечня это тоже доказывает. А перевороты, которые произошли в 1991–1999 годах, несмотря на «смену институтов, идеологии» и так далее, в принципе «ничего позитивного России» дать не могут. 300 лет перевороты ничего не дали, отчего же от них надо нам сегодня ждать чего–то нового? Кроме того, перевороты для того в России и делаются, чтобы «сотворять экономическое чудо для номенклатуры», новой номенклатуры, ибо старая номенклатура переворотов делать не будет. Ей это незачем, да и «старость не радость».

Гайдару, конечно, обидно, что его номенклатура использовала и выбросила как памперс, чтобы не употреблять более сильного сравнения, поэтому он переключился на народ: «… Общество, которое мы имеем сегодня, и то, которое было 15 лет назад, — два принципиально разных общества». Но и Паникинне девица с глупыми голубыми глазами, обрамленными «распахнутыми ресницами». «Но не власть!» – парирует он. И это очень сильные слова, как будто он тоже понял, что «настоящей» революции у нас ждать нечего. Гайдарутоже нечем крыть, ведь ему лучше, чем Паникину известно, кто ныне сидит в Кремле и около. Поэтому он уже оправдывается, правда, даже не подумав, как следует: «… Но так часто бывает в условиях революций», на что получает наотмашь: «Никогда! В результате революции правящая элита выметается полностью». Гайдара даже мне стало жалко, такой умный, а вынужден городить несусветную чушь, наподобие «а у вас негров линчуют»: «Но, тем не менее, общество–то радикально изменилось». И опять получает наотмашь: «… и прошло курс молодого политического бойца. Это так».

Тут я опять должен вмешаться, уточнить. Паникин, по–моему, для цезаризма слишком уж «пришел, увидел, победил» своей репликой. А надо с чувством, с толком, с расстановкой. Это в чем же «радикально» изменился народ? Ему по два года не платят зарплату, а он сопит в две дырки. Ему, народу позакрывали почти все заводы, а он молча ворует провода на хлеб и немного водки. Учителям, врачам не платят даже нищенской зарплаты, а они голодные, раздетые, разутые не «могут поступиться гуманистическими принципами». Лучше бы они дома посидели, может быть «номенклатура» бы и озаботилась. Ведь все равно толку от них, таких – нет. Хотя паникинский «курс молодого бойца» для интеллектуалов тоже неплох, для тех, кто знает, что такое этот «курс» – стирать портянки «дедам» и копать котлованы генералам под дачи, а также собирать милостыню на улицах для всех вместе, включая обтрепанных офицеров. И если я прибавлю сюда голосование «за бутылку» вместо того, чтобы вообще не ходить голосовать за ставленников «номенклатуры», а лучше украсть еще медных проводов, то общество не только радикально, но вообще никак не изменилось. Как было при Сталине трусливым, забитым и надеющимся на «доброго царя», так им и осталось. А что вы хотите? Тысяча лет в рабстве, это же генетика и естественный отбор самых слабых и податливых, сильных и стойких – убивали. Тысяча лет и десять лет, это же смешно, даже смены поколения нет. И Гайдару это прекрасно известно. И не возьмут снова во власть, хоть вывернись сейчас наизнанку. Что с воза упало – то пропало, а кобыле – легче. И вообще КГБ никогда никого не прощает, если «оступился», все – каюк.

Между тем дискуссия перешла в новую фазу. Гайдарне считает важным, что «бюрократия на порядок улучшила свое существование за счет большинства населения», а Паникинпросит его понять, что «разница в уровне жизни не может быть столь колоссальной» у народа и олигархов. И на это Гайдарунаплевать, ему важнее, что наш народ в целом получил «надежные права граждан». Паникин, не будь дурак, привел ему пример, что сталинская конституция была на бумаге – «образец закона, обеспечивавшего права человека». Но она не выполнялась. «Так же и сейчас обстоят дела у нас – демократические институты появились, но власть осталась в руках бюрократии и созданной ею же олигархии», — продолжает Паникин. На подобном «гав–гав» с одной стороны, и «гав–гав» – с другой, «стороны» рассмотрели дефолт 1998 года, причем Гайдарего считает благом, а Паникин– очередной российской бедой, так как импорт сперва уменьшился, а теперь вновь возрос из–за того, что качество российских товаров не улучшается.

Потом перешли к ближайшему будущему. Гайдарвслух надеется, что мы «в течение последующих 2–4 лет создадим набор сверхгибких механизмов, которые позволят России догнать мир и выйти на лидирующие позиции». А Паникинпарирует, что никаких «сверхгибких механизмов» мы не выработаем, «пока в самой России не найдутся новые социальные силы, способные переломить ситуацию».

На этих «новых социальных силах» оппоненты обнялись и пошли дальше, как повздорившие и только что помирившиеся супруги к теще в гости, вернее, занять денег, то есть, я хотел сказать, к президенту. Так, слегка, но уже без обиды, переругиваясь, по типу «милые дерутся – только тешатся», оказались у кремлевской стены, и принялись выкрикивать лозунги, частично дуэтом, частично – соло. Паникин: «У нашего президента есть подробная программа стратегического развития…» Гайдар: «… предельное упрощение всех систем регулирования». Вместе: «В этом мы с Вами едины…»

Накричавшись вдоволь, и видно, ничего не услышав в ответ из–за толстой стены, бывшие оппоненты вернулись к проблемам, по которым они были всего пять минут назад диаметрально противоположны. Гайдарначал первым: «И все–таки, на мой взгляд, в последнее время происходит определенное объединение общества, при всей его раздробленности». Это Гайдар, я думаю, намекает Паникину: возьми дескать, свои слова назад насчет «колоссальной разницы в уровне жизни». На что Паникинс готовностью: «Однако у Вашей реформы есть несомненные достижения», (…) «но все это лишь предпосылки для возрождения, а пока страна очевидно загнивает. И если это положение продлится достаточно долго, то навсегда разрушит Россию». Гайдарс еще большей готовностью: «Это правда, но если нам удастся создать…, но я совершенно не готов обсуждать, кто это будет делать…, это произойдет лет через 10–20». Паникинопять чуть не испортил «согласие» двух голов: «Вы считаете, что таким образом мы сможем прожить еще двадцать лет?» Гайдар, примиряюще: «Если мы договариваемся о том, что первая фаза согласия достигнута сейчас, то о том, когда будет достигнут следующий уровень этого согласия, я не хочу гадать. Я просто надеюсь…» Так арифметик проиграл при почти полной «договоренности».

Но и «практик» не выиграл, так как фактически тоже надеется, что «успехи в экономике последуют, когда общество сможет объединиться, во власть придут политики, способные повести Россию вперед, а энергия народа будет востребована для созидания». Что же это как не надежда, дремучая надежда русского мужика на «доброго царя», во множественном числе, правда. А у Гайдара «надежда» — агрессивная, как и у его деда. Вот эта самая «дремучая» надежда Паникина и качалась на весах с «агрессивной» надеждой Гайдара в их споре. Поэтому Гайдар с Паникиным «в основном и договорились». Спор–то ведь был только об эпитете к надежде. Потому–то автор редакционной публикации и дал еще один заголовок: «России не хватает оптимизма», а я бы еще добавил: надеяться. Чтобы совсем уж было понятно.

С «дремучим» же пессимизмом Ю. Афанасьева эти обе надежды и близко не лежат. Поэтому я должен докопаться, и вам сообщить, почему же существует «дремучий пессимизм» и чем он обоснован. В общем–то, я уже достаточно это показал на примере российской истории, но по правилам хорошего тона я должен разложить все это по полочкам, притом не спеша.

Итак, революция у нас невозможна пока все войска, и «внешние», и внутренние, включая милицию с ее «страшилками» в виде ОМОНа и так далее не окажутся на фронте, притом в демократической стране, где нашим солдатам есть чему поучиться, к военным делам не относящемуся. Но сейчас на фронтах не принято воевать, военные дела решаются простым бомбометанием или ракетным обстрелом. Поэтому этот фактор революции отпадает. Можно бы сослаться на Китай, у которых солдат – море, а самолетов и ракет – мало, но они не будут нас завоевывать военной силой. Во–первых, ООН стыдно, а, во–вторых, они и без войны оттяпали у нас уже весь Дальний Восток, начиная с Забайкалья. Там уже можно просто перевыборы сделать. О невозможности всероссийского бунта, от края и до края, который только и можно считать революцией, я уже тоже говорил. Во–вторых, пресекут на корню, на «организационно–технических мероприятиях», отключив междугородние телефоны. В третьих, уже предприняты «решения», чтобы регионы немного жили по–разному, в смысле жратвы, особенно для детей. От голодных детей не побежишь революцию делать. А если начнут революцию, где посытнее, то можно направить на них голодных, дескать, они все сожрали у ваших детей. Нет, ребята, революция у нас невозможна.

Впрочем, она возможна только тогда, когда снимется лозунг «единой и неделимой», в каждой бывшей неделимой ее частице. Но тогда начнет сразу же действовать европейское правило, о котором я говорил выше: правители «частиц» немедленно начнут соревнование между собой на предмет, как дольше продержаться без революции, ибо соседи не будут посылать свои войска на подмогу ни революционерам, ни контрреволюционерам. Но какой дурак снимет этот лозунг, если на нем вся Россия держится? Наоборот его будут «упрочнять», совместно с «вертикалью власти», чем, собственно, сейчас и занимается наш президент. По всему видно, что и эта «предпосылка» революций в локальном, так сказать, масштабе отсекается напрочь.

О чем там еще говорили наши «спорщики»? Ах, да, о «новых социальных силах, способных переломить ситуацию». «Новых» социальных сил у нас много. Частные бандиты, государственные воры, рать «чего изволите?», суды, прокуратура, которые в принципе в наших условиях и при наших законах не могут быть не послушными власти (подробности в других моих работах), партии как солдаты при генерале, «наперсточники» всех типов и рангов. И все они ломают и гнут власть в разные стороны. То одна «сила» победит, то – другая, притом по одиночке сегодня совсем невозможно, только – в коалиции. Но это же все «силы», которые работают за деньги, большие деньги. А деньги все, как известно, раньше были у государства, теперь оно делится ими с олигархами: фифти–фифти. Значит, это одна шайка–лейка. А число их – не больше миллиона вместе с женами, любовницами и детьми, из 145 миллионов. И вся эта шайка–лейка живет за счет остальных 144 миллиона. Какой дурак из этой шайки–лейки станет что–то менять в пользу 144 миллионов, от себя, любимого, отрывать? Переворот сделать, себе побольше отхватить от «всенародной собственности», это – пожалуйста, всегда готовы. А чтобы народ жил лучше, это же от себя надо отрывать, отдавать назад, что только что у народа отобрали. Это же противоестественно. Только курица от себя гребет. В общем ясно, что даже самые «новые» силы будут действовать как самые старые, которые начали с продажи в рабство своего народа. А предела «желаний» нет, это и по сказке о рыбаке и рыбке видно. Значит, эти «силы» даже за деньги не станут «переламывать ситуацию», без «перелома» у них денег будет больше. «Переламывать ситуацию» способны очень самонадеянные люди, притом знающие, что будут царем после успешного «перелома». Но и царь не может жить без «окружения», которое тут же продаст как Иуда прежнего царя и начнет вылизывать зад новому царю, доставая языком аж до печенки, «реабилитируясь».

Остался у меня народ – «единственный носитель власти». Он хоть и способен по своей численности «переломить ситуацию», но «вожаков недоставало», как говорил Высоцкий. Без вожаков он – стадо, обыкновенное всероссийское стадо, разделенное, правда, по национальностям, городам и весям. Для того, чтобы «народ безмолвствовал», давно придумана эдакая штука, очень дешевая в исполнении, но действенная как пенициллин в первые десять лет после открытия. Надо всего–навсего давать народу столько денег, чтобы едва хватало на еду, лучше даже, чтобы немного не хватало, и он после работы шел еще зарабатывать или садить картошку. Притом надо неусыпно следить за народом и вовремя отбирать у него деньги, чтобы у него ненароком не скопилось больше положенного. Чтобы даже на похороны занимали друг у друга. Примеры не буду приводить, вы их и без меня знаете. При такой методе народного «послушания» очень много преимуществ и ни одного недостатка. Во–первых, при голодных детях в какую же башку полезут мысли о революции? Первой и всеподавляющей мыслью будет, как накормить детишек, купить телогрейку и кирзовые сапоги? Во–вторых, попробуйте заострить свое внимание на пустой желудок даже на сексе, не говоря уже о революции. В третьих, даже к соседу за спичками неохота бежать, не говоря уже о том, чтобы собрать на собрание всю улицу и поставить там вопрос о своих каких–то человеческих правах, когда живешь как скотина. В четвертых, не наскрести денег даже на «ходока» в Москву, не говоря уже о создании постоянно действующей «ячейки». Билеты же специально сделали такими, что на похороны брата нынче не ездят, телеграммой обходятся, в соседний городок к теще на блины – слишком дорого, притом валенок у девчонки нет, а скоро в школу.

Революцию делать? Паникин с Гайдаром, сытые, ждут ее, не дождутся. 1000 лет ее не было, что, забыли что ли? С чего она забушует? Ведь даже выпивает страна не вся разом, а по часовым поясам, с восьмичасовой разницей. Притом так, что не то, что революцию делать, до постели не может добраться. И водка дороже раз в сто продается не только для российского бюджета, но и для того, чтобы «элита» совсем одна в стране не осталась. Снизь цену до себестоимости хотя бы на неделю, народ же в конце ее весь вымрет, от перепоя. Одни детишки останутся, лет так до двенадцати. А что им, россиянам в штанах, делать? Это и есть их единственная отрада, поддержка веры в будущее. Хоть на два–три часа забыть, что ты есть скотина, и для государства, и для его «элиты». 

Но есть среди этого народа люди, которые действительно заботятся о народе, и не сказать о них нельзя. Но их столь мало, что можно перечесть по пальцам на одной руке, я имею в виду известных, таких, например, как Сергей Ковалев или Новодворская. И что они могут сделать, когда об их деятельности почти ничего не известно, они для всего остального народа как бы даже и марсиане или фараоны какие–нибудь древнеегипетские. Мало того, газеты даже подсмеиваются над ними, приглашая себе в компанию народ, если и вспомнят ненароком о них, в силу международной необходимости. А мало их потому что государство сделало так, что «правозащитниками» могут быть только такие, которые как сто Рахметовых разом могут лежать на гвоздях круглосуточно, из года в год, до конца жизни. Остальные, которых бы и миллион набралось, сходят с дистанции от невыносимости ноши. И это тоже – метода, сворачивать их с пути.

Какое же резюме напрашивается? Очень простое: как только закончится словосочетание «единая и неделимая», так моментально все и изменится, правда, не без катаклизмов, но это будет последний катаклизм. Изменится самым радикальным образом. А потом можно и объединяться как Западная Европа, снизу.

На днях Паникин умер, умер совсем молодым. Сердце не выдержало. Честные сердца не выдерживают. Он был не беден, он много работал, всего достиг сам, своим умом и энергией. Но от этого не умирают так рано. Ведь Березовский же не умер, прости Господи, ровесник Паникина, даже немного старше. Вот поэтому–то я и говорю, что честные сердца не выдерживают. Еще пример – Высоцкий. И если мне кто–нибудь скажет, что Высоцкий умер от водки, то я соглашусь: да, от водки. Но пил он ее оттого же, от чего Паникин умер непьющим.

Я даже выскажу свое предположение по поводу смерти Паникина. Он умер оттого, что я о нем сказал чуть выше, хотя, разумеется, он этого не читал. Все выше изложенное было под компьютерным кодом. Обремененный заботой о судьбе своего коммерческого дела, на которое в любой момент могло «наехать» государство, он вынужден был на словах примириться с Гайдаром, не высказывать до конца радикализм своей мысли. И это было тяжелее всего. Он не был поэтом как Высоцкий, который мог немного иносказательно выражаться, например, «опрыщавели, век на щавеле», поэтому говорил и писал прямо, четко и определенно. Но всего, что думает, сказать все–таки не мог, так как был крупным бизнесменом, «открутить» голову которому государству не составило бы труда. Поэтому у него и отказало сердце.

Негоциант, прокурор и генерал Алексий II,

в юности – Редигер

Мы привыкли, что слово патриарх обозначает главный чин Русской православной церкви и нам этого понятия достаточно. В другой православной церкви, например, Русской зарубежной или Сербской – другие патриархи, в католической – римский папа, протестанты вообще обходятся без главного церковного начальника. И мы понимаем, что слово патриарх вообще–то начальническая должность как директор завода. Хотя не совсем так, директор завода – более узкое понятие, завод ведь не по всей стране раскинулся. Скорее патриарха можно сравнить с главным директором Сбербанка, отделения которого можно найти в любом районном селе. А главный директор у них у всех – один, в Москве, то есть, является этим самым «патриархом», и все без исключения начальники тысяч отделений ему беспрекословно подчиняются. В общем, очень значительная «должность» эта — патриарх. Вот и все, что о ней большинство людей знает.

Но, не понимая до конца сути этого слова, мы не можем определить, что патриарху можно, и чего ему нельзя. Ну, «патри», например, все знают, что такое, – отец. А вот с «арх» – труднее. Потому, что на «арх» оканчивается и олигарх, например, а архаика, то есть старина, древность понимается ныне в пренебрежительном смысле. Хотя и с «патри» связано не совсем хорошо ныне звучащее слово – патриций – потомок Отцов нации в отличие от потомков всех прочих – плебса. У нас подобием Отцов нации были дворяне, а их крепостные крестьяне это — плебс. Вот почему с истинным значением слова патриарх надо хорошенько разобраться.

Большая советская «всезнайка»: «Патриарх от греческого «патер» — отец и «архо» — управляю», а для слова патриархат добавляет: «властвую, буквально – отцевластие». Получается, что патриарх – властитель, почти патриций и это, надо сказать, оскорбительно, так как властителей и без патриархов хватает. Он по идее может быть властителем, но властителем дум, душ, так сказать, а не тел. По «всезнайке» же получается, что матриарх и матриархат – это тоже властители, только в юбках, с высоким голосом и широкими бедрами. Мне показалось это объяснение неубедительным, и даже – примитивным. Хотя и написано сие сплошь академиками, в крайнем случае, – профессорами. Тогда я предпринял собственное расследование этого слова.

Прежде всего, я понял, что «архо» никогда не было словом «управляю», ибо «архонт», понимаемый как управленец, на самом деле – один из девяти ежегодно избиравшихся высших должностных лиц, так сказать, старейшин. Дело в том, что греческое слово «архе», впопыхах переведенное примитивно как «начало или принцип», раздвоилось в умах как простое «начало», то есть старт, и «принцип», которое со словом «старт» ничего общего не имеет. И пошли гулять по миру два разных слова, написанных одинаково. И от обоих начали производить сложные «греческие» слова, несопоставимые друг с другом. Между тем, первое обозначение слова «архе» надо понимать не как просто «начало», а как – «начало начал». Вот тогда и получится, то, что нужно: «начало начал» или «принцип». От просто «начало» произошли «архей» – древнейшие напластования Земли, археология, архаистика, архаика и сама приставка «архео…», обозначающая глубокую старину, древность в смысле «начало». Хотя было бы правильным произвести их от «начала начал», то есть понятия «изначально». Тогда бы они были ближе к понятию «принцип», «непреходяще», «краеуголный камень», «архитрав – каменная основная, самая прочная балка, которую клали на уже стоящие колонны портика первой», «археон – прочный дом», от которого произошло слово «архив». Разумеется, что и слово архитектура произошло не от старого, древнего, «начального» шалаша, а от понятия «крепко сколоченное, на прочном основании». Тогда и матриархат следует понимать как порядок вещей, основанный на женщине как на краеугольном камне людского общества. То же самое и о патриархате, основанном на мужчине – фундаменте общества. И, разумеется, патриарха следует понимать не как рабовладельца, начальника, директора, управителя и властителя, а как краеуголный камень, основу сооружения под названием церковь. Заметьте, это очень высокое звание, именно звание, можно сказать, наивысшее, но отнюдь не генеральская должность. Это – основа веры, символ ее на Земле, представитель, избранный Всевышним, избранный им для нас не прокурором, не судьей, не командиром и, тем более не властителем, а как пример для нашего подражания, для связи нас с Всевышним судией.

Вся наша российская история просто вопиет о том, что православие было под пятой у правителей, что попов и патриархов князья и цари меняли как перчатки за малейшую провинность, засаживали их в монастыри как в остроги. Наша церковь была простой служанкой у царей, на цыпочках выслушивая их приказания, и делала все не по своему разумению, а по «их хотению–желанию». Совершенно как та щука в проруби у Емели–дурака. Но был момент в истории, когда патриарх мог стать значительной личностью. Но чем он закончил? Царем.

Это Филарет – яркая, противоречивая, таинственная личность (1555 – 1633), сын Захарьина, но почему–то сам Федор Романов. Двоюродный брат по материнской линии царя Федора Иоанновича, при котором занимал высокое положение. В 1600 или в 1601 Федор сослан Годуновым в монастырь, и пострижен в монахи под именем Филарета. Лжедмитрием I, фактически врагом России, в 1605 Филарет возвращен из ссылки и наречен Ростовским митрополитом.