Боги и человек (статьи)

Собственное «Я» у насекомых нужно только для набора индивидуального опыта с единственной целью – тут же передать его сообществу в его полное распоряжение. Именно поэтому у более высших насекомых сообщество (социум) так развито и принимает все решения. Как? Пусть подумают узкие специалисты. Для меня же вполне хватит конечного результата: организация жизни насекомых строго предопределена и совершенствуется не в отдельных индивидуумах, а – в сообществе в целом. При этом сам состав видов насекомых (три четверти от всех видов на Земле) и выживаемость насекомых в природе несравнимы с выживаемостью и видами, например, человека. Они на порядок – выше.

Я уже писал, что сообщество насекомым нужно потому, и они его достигли, что, во–первых, единая жизнь у них разорвана стадией куколки, и две трети ее – почти мертвый сон. Во–вторых, стадия личинки – только еда стройматериала и строительство себя и домика, чтобы было, где заснуть. В третьих, стадия взрослого насекомого – одна шестая жизни и предназначена для совокупления, заготовки кормов для личинки и общения среди себе подобных. При этом мама никогда не увидит своего малыша, она помрет, едва успев снести яичко. А папа помрет еще раньше, едва успев сделать приятное маме. Но так как на все это требуется одна шестая жизни, то на общение взрослых особей между собой едва ли будет больше одной двенадцатой жизни, округленно – десятая часть. Поэтому единственный выход – социум. Именно он несет в себе разум, передаваемый всем особям в виде готового, жесткого дискас записью. И это называется инстинкт. Именно потому, что собственное «Я» в нем не участвует.

Но и человек несет в себе слабые остатки инстинкта, я их часто называю синдромом чукчи, без карты, компаса и часов, не имея ни единого ориентира, идущего туда, куда ему нужно. Отсюда я делаю вывод о том, что первичны все–таки насекомые, а значит, жизнь произошла не в воде, а – на суше, где в любом камне на Земле вода есть, только в очень ограниченном количестве. Поэтому совершенствование насекомых не останавливается, только оно идет без участия «Я», за счет социума и его массового сознания, каковое в человеке тоже отчетливо видно. Но оно индивидов в их массе сильно оглупляет.

Сейчас я хотел бы напомнить о той структуре воды, о которой я писал выше, плотность которой примерно равна плотности гнейса, и существует она в космическом холоде. К этой воде я, пожалуй, прибавлю сведения о том, что в космосе могут образовываться и существовать минеральные мембраны, примерно такие, как в живой клетке. И выполнять ту же самую роль ситечка для избранныхатомов. На этом основании я делаю вывод, что для синтеза белка не обязательно нужны моря и океаны. Единственное условие, чтобы вода все–таки присутствовала бы, хотя бы в минимальных количествах и хотя бы в одной из ее бесчисленных форм.

После этого мне ничего не остается, как обратиться к растениям, ибо, когда говорят о живой клетке, не делают различия между клетками животного и растения. В них обеих – живые клетки. Тем более что ученые до сих пор никак не договорятся о том: растения или животные обыкновенные грибы? Но вот что интересно. У человека – 35 тысяч генов в геноме, у червяка – 20 тысяч, а у растений генов значительно больше, чем у человека. Поэтому не надо думать, что венец творения слишком уж далеко ушел от обыкновенного червяка, а то ученые, еще ничего не посчитав, самонадеянно думали, что генов у человека 70 тысяч. Посчитали и, как говорится, прослезились. Но не в этом же дело, я вовсе не хотел оскорбить человечество. Дело в том, что у растений генов – больше. Значит, у растения не только больше выживаемость, так как на каждый катаклизм есть свой ген, без катаклизма – спящий, но и более длинная история приспособления.

Кроме того, хотя в растениях примерно столько же воды, как и в человеке (иногда больше, 98%), тем не менее, столько воды растениям не нужно, ибо «в процессе фотосинтеза используется лишь ничтожная часть поступающей в растение воды». Конечный результат фотосинтеза нуклеиновые кислоты и белки, в том числе и хитин грибов, точно такой же, как у насекомых, главнейшая, но меньшая часть которого – атмосферный азот. При этом вновь образовавшиеся белки при отмирании растений вновь разлагаются на составные части бактериями и служат пищей вновь вырастающим растениям и животным. «В биологическом круговороте веществ особое место принадлежит азоту». «Безхлорофильные растения доводят мертвую растительную массу до полного разложения. Растительный мир в целом можно рассматривать как автономную природную систему, внутренне противоречивую (созидающие органическое вещество и разрушающие его растения), саму себя поддерживающую».

Таким образом, растения, как и насекомые, произошли отнюдь не в океане, а на относительно сухой земле и нынешнее обилие воды им служит тем же самым, что и теплокровным, хотя они вполне могут обойтись и без излишков волы точно так, как насекомые. И с теми же самыми последствиями. Поэтому я должен себя спросить, есть ли интеллект у растений? Весь человеческий опыт показывает, что – есть. Некоторые люди даже умеют разговаривать с растениями. Тогда я должен уточнить, что одиночных растений почти не существует, почти все они живут колониями, как трава. И, надо полагать, что собственного «Я» у них тоже почти что нет. Хотя не в такой степени как у насекомых, ибо мама и детка часто растут рядом, например, деревья. А вот жизнь травы более напоминает жизнь насекомого, когда мама никогда не видит своего дитя. Значит вся информация, какая только потребуется для жизни, передается семенем, в том числе и массовое сознание.

Вы, я думаю, на слово мне не поверите. Тогда я вам приведу пример, только что увиденный по телевизору. В Австралии есть осы, самки у которых бескрылые, а самцы – крылаты. Как и большинство ос, оплодотворенная самка строит свое гнездо в земле и сносит там свое яичко. Но прежде надо оплодотвориться. Бескрылая самка взбирается по стеблю на самый верх любимой орхидеи, чтоб ее было видно, и начинает испускать специальный аромат, привлекающий самцов. Самец немедленно подлетает и делает свое дело совершенно как у людей, а сама орхидея все это «видит», хотя она и растение. И ей, естественно, тоже надо опыляться, грубее – совокупляться на расстоянии. Не долго думая, орхидея выращивает на своей макушке отросток – точную копию взобравшейся туда бескрылой самки осы. По ТВ это показали и действительно – не отличишь. Мало того, орхидея откуда–то из себя достает точно такой же запах и начинает его испускать. Самец является немедленно и начинает ползать по упомянутому отростку, подыскивая то любимое место, ради которого он и прилетел. Но не находит и, несколько смущенный этим, старается все же найти, задерживаясь на отростке гораздо дольше, чем это было бы с живой осой – его подружкой. По ТВ это здорово заметно. Наконец весь измазавшись в пыльце, самец улетает, естественно, на другую орхидею, где его может ждать удача, но может быть и снова – обман. Но хитроумным орхидеям – плевать, главное, что они опылились.

В этом примере все: и интеллект растений, и массовое сознание. Здесь нет только привычного нам «Я», кричащего благим матом: «Я сказал, я сделал, я придумал, и на этом не остановлюсь! И вообще я – лучший!» И если интеллект отличается от инстинкта только понятием «Я», то зря ученые для их обозначения выдумали разные термины. И без того сегодня простому смертному совершенно невозможно читать научные книги по «соседним» наукам, ибо из всех слов публикации простой смертный понимает только предлоги, артикли и знаки препинания, все остальное – термины, понятные нескольким сотням человек из пяти миллиардов. И все это делается преднамеренно, чтобы дурость авторов не была видна.

Судя по людям, массовое сознание – это самая незначительная часть интеллекта, созданная индивидами, но оно присуще всем. Поэтому компоненты массового сознания принято считать всеми без исключения учеными весьма примитивными. Я это рассматривал в других своих работах, поэтому подробно останавливаться на этом здесь не буду. Главное – все, что непонятно любому из толпы или не принимается абсолютно всеми, из массового сознания выбрасывается как совершенно ненужный его компонент. Иначе людей не объединить поголовно. Именно поэтому массовое сознание примитивно в целом. Лучшие образцы остаются невостребованными толпой и отвергаются, вернее, отторгаются.

Таким образом, получается, что вся живая природа, за исключением человека, живущая массовым сознанием, записанным на жесткий диск, передаваемый наследственностью, более устойчива, нежели венец творения. На жесткий диск попадает только то немногое из необозримых вершин интеллекта, что принято большинством, и это большинство – устойчиво к превратностям окружающей среды. Те пики интеллекта, которые не воспринимаются большинством вида, остаются уделом отщепенцев – мутантов, и дальнейшая их судьба проблематична при естественном отборе: вымрут или создадут из себя новый, более совершенный вид.

Между тем, исходный вид продолжает карабкаться к вершине, но предельно осторожно, принимая на свой жесткий диск только совершенно очевидные нововведения, не допуская ни малейшего риска. Именно поэтому до сих пор, преспокойно и уверенно живут древнейшие представители некоторых видов, но и даже микроскопа они не изобрели, чтоб поглядеть на самих себя внимательнее. (См. мою статью о так называемых «живых мешках»).

Нельзя сказать, чтоб первобытные люди были очень уж умны. Они намного глупее, например, современных медведей. Посмотрите хотя бы на этот счет мои другие статьи, например, про обезьян, медведей, австралийских аборигенов и американских праиндейцев, не попавших под влияние евреев в Центральной Америке. Поэтому я серьезно считаю, что именно евреи сделали из первобытного человека современных людей. Только не надо считать, что первобытный человек куда–то путешествовал, например, через Берингов пролив в Америку, ибо это – глупость. Первобытный человек образовался везде и сразу, притом не только из обезьян, но и из медведей, и так далее. Что же было к этому толчком?

Я думаю, что постепенный отказ от подчиненности массовому сознанию. С одновременным повышением статуса своего собственного «Я», не согласного с подчиненностью толпе. Вообще–то о массовом сознании человека, собственном «Я», «Оно», ограниченными всякими разными штуками, можно почитать Ле Бона и Зигмунда Фрейда, поэтому я остановлюсь на тех животных, которые ближе всего подошли к этому рубежу. И главное, я буду брать к учету только всеядных (собирателей), ибо о моноядных я уже сказал – они не годятся для таких высот.

Ни об одном муравье никогда нельзя сказать, что он ищет какую–то свою личную выгоду, он на 100 процентов подчинен выгоде сообщества в целом. И он будет делать не то, что ему нравится, а то, что нужно сообществу. Между тем Ле Бон пишет о людях: «Личная выгода является едва ли не единственной побудительной причиной у изолированного индивида, однако у массы она преобладает весьма редко». Но и саму массу он понимает не как незыблемую массу муравьев в муравейнике, а как – человеческую массу недолговечного рода, «которая быстро скучивается из разнородных индивидов, объединяемых каким–нибудь преходящим интересом». Значит, «Я» равняется эгоистической «личной выгоде», ибо «эго» – «Я», а все вокруг – недостойные. И это совершенно невозможно представить у муравья.

Обилие воды, я даже считаю, что оно наступившее, кроме пренебрежения к строжайшей экономии воды и прочим недостаткам этого обилия, позволило не так строго выполнять предписания сообщества, ранее совершенно неукоснительные, и дало простор совершенно фантастическим возможностям модификаций и уклонений от правил на «жестком диске». И эгоизм стал возможен. А мы ведь только что читали об эгоизме австралийской орхидеи, без зазрения совести обманывавшей бедного и охочего самца осы. То есть, эгоизм сдерживался у насекомых самой невозможностью осуществления и подчинения своих желаний желаниям социума, а тут – получил простор. И пошло – поехало.

Если вы мне скажете, что орхидея на иерархической лестнице ниже человека, а эгоизм уже имеет, то я отвечу вам, что и генов у нее побольше, чем у человека. Притом эгоизм у орхидеи социальный, а у человека – индивидуальный. Муравьи–рабовладельцы тоже эгоисты, но тоже – социальные.

Ни один из видов млекопитающих и даже холоднокровных рыб не имеет социума в том понимании, какое мы должны вкладывать в понятие социума у насекомых. Социум у насекомых – это основа жизни вида, а социум у всех остальных «высших» – это, например, как участие в демонстрации или сидение в душном кинотеатре, то есть можно участвовать, а можно и – нет. Социум в этом случае просто – умозрительная выгода данного индивида, совершенно не обязательная для него. Например, в демонстрациях участвуют, чтоб начальство заметило и выдвинуло, или просто – за деньги. Кино в кинотеатре можно посмотреть и одному, но это – слишком дорого. Каждая селедка в косяке селедок в море тоже имеет какую–то личную выгоду, до которой я добираться не буду, я лишь сошлюсь на то, что кузнец, бондарь и сапожник, например, это – выгода каждого для организации самой деревни, но можно жить и одному как сыч. То же самое можно сказать и о стаях перелетных птиц, летящих клином, где каждой птице, кроме вожака, выгодно, чтобы перед ней рассекали плотный воздух. А вожаку выгодно иметь престиж вместо глупо растраченных сил. Косяку диких лошадей, вернее каждой лошади, выгодно встать в кружок, обернуться задними ногами к волку, а в середину кружка спрятать несмышленых жеребят. И только царь зверей этой выгоды не ищет и, естественно, бродит один.

Посмотрим, кто же чаще всего пытается встать на задние ноги и лапы? Уж не лошади ли? Хотя и лошади – тоже, но это от избытка чувств. Хотя и это – тоже знак. Об обезьянах я говорить не буду, с их попытками прямохождения и без меня вам все уши прожужжали. Но вот всеядные медведи на речных порогах часами стоят на задних лапах посередь реки и ловят передними лапами (чуть не написал руками) прямо в воздухе рыбу, запрыгивающую на порог. Притом среди них есть такие, которые только делают вид, что ловят, а сами – поглядывают на соседей и, пользуясь правом сильного, тут же отбирают пойманное. Тоже «руками». И вообще медведи большинство работ (например, сбор ягод и грибов, «пчеловодство», строительство берлоги) выполняют исключительно «руками». И даже всеядные собаки то и дело норовят встать на задние лапы или «послужить», или кость придерживают, чего отродясь не делают плотоядные кошки, большие и маленькие. Даже слишком неудобные куски они «употребляют» без малейшего участия передних лап, только пастью.

Наконец, наступает очередь «снежного» человека в самых разнообразных модификациях и по всей Земле абсолютно. Первобытные люди не дадут мне соврать. Потом наступает пора евреев, но об этом я уже столько написал, что не знаю, что же я здесь еще могу добавить.

А, вспомнил! Надо сказать о генах и о том, почему ныне ни из каких животных люди не получаются, прямо на наших с вами глазах. На второй вопрос я уже ответил в статье «Почему ныне из обезьян не происходят люди», а о генах сейчас скажу.

Во–первых, вы заметили, что у человека по сравнению с животными ненамного больше генов и даже меньше, чем у растений? Значит все те совершенства, которых достиг человек, не слишком–то и большие совершенства. И даже принципиально обратимые, ибо они пока не закреплены навечно в программе выработки специфического «белка ума» и поддерживаются только образованием.

Во–вторых, та огромная куча генов, которая наличествует в геноме любого представителя флоры и фауны, любому из индивидов данного вида повседневно, так сказать, совершенно не нужна. Большинство генов вообще – «спящие». Поэтому они выполняют всего лишь роль страховки фирмы Ллойд от потерь кораблекрушения. Именно поэтому в нас все еще сохраняются про запас способности, например, без компаса ходить по бескрайней и безориентирной тундре, а кому этого не надо, те гены – спят. Поэтому мы все еще немного чувствуем друг друга на расстоянии, будто находимся все еще в социуме по примеру муравьев. И так далее 20 тысяч раз. И все это нам все меньше и меньше нужно. Мы ведь уже слишком умные. Всеми силами стараемся не заглядывать на наш жесткий диск инстинкта, все решаем чистейшим разумом с упором на эгоизм. Жалко только, что большинство даже не подозревает, что в организме у нас – страховка почти от всех превратностей судьбы.

В третьих, не надо сильно обольщаться страховкой. Мы настолько вольны экспериментировать сегодня, и так широко пользуемся этим правом, что стало очевидно: ко многим нашим выкрутасам наш генетический аппарат не успевает приспосабливаться. Мы сильно забегаем вперед, рассчитывая на антибиотики и вообще, черт знает, на что еще. Между тем, повторяю, генов у нас лишних по сравнению с червяком пока не слишком много и совершенно недостаточно, чтобы лихачить как знаменитый «человек–паук». Он ведь все равно рано или поздно разобьется, так как гена против его выкрутас пока нет.

В четвертых, не забывайте о предельно рационалистической системе пользования ресурсами у насекомых.

В пятых, вы и без меня привыкли говорить, что вся жизнь природы едина, и довольно часто это повторяете. Беда в том, что при произнесении этих слов большинство вообще не задумывается над смыслом того, что он говорит. Это звучит примерно как русское «о кей», ибо даже американцы не знают, что это такое, и я вынужден был это им объяснять в большом куске специальной статьи.

И, наконец, я не претендую на исчерпание предмета в связи с окончательным и бесповоротным установлением истины. Я просто размышляю на мотивыи, надеюсь, что это кому–нибудь поможет.

Интеллекто–инстинкт

Первоначально я назвал эту статью «Инстинкто–интеллект», а потом, подумав, переставил слова, ибо не инстинкт, а интеллект первичен, что видно даже в неживой природе, изучаемой в кристаллографии (см. предыдущую мою работу «Любовь и магия»), где любовь и разум идут рука об руку и почти – синонимы.

Объем сознания

Не знаю как в других языках, но в русском слово объем в смысловом отношении – одно из самых удачных. И если бы у нас было столько же рук, сколько у Шивы, то оно было бы еще удачнее. Ибо две руки все–таки не достаточно точно характеризуют третье измерение. Для этого надо двумя руками еще и повертеть, показывая, как вы обнимаете, например, снежный ком: с боков, сверху вниз и немного наискосок

Главное в объеме (обнимании) то, что руки конечны, хотя можно представить их и немного подлиннее. Бесконечно длинные руки представить тоже можно, тогда в объем войдет весь мир, вся Вселенная, и это здорово напоминает непонятного бога. И потому, что это невозможно представить физически, так как за любой длины руками еще что–то должно быть, примерно как за самой последней стенкой. И потому, что у размера бога как бы нету конца в большую сторону.

Но и бесконечно малые руки представить можно, короче которых наподобие электрона еще есть, какие–нибудь кварки или нейтрино. Тут тоже физическое представление дает сбой и как бы застопоривается. Но, вообще говоря, физическое представление есть ничто другое, как сравнивание с тем, что мы видим или чувствуем другими своими органами, включая расширяющие и сужающие возможности этих органов изобретениями типа очков и телескопа в одну сторону, и микроскопа и синхрофазотрона – в другую. Сравнить Вселенную и «кирпичик» нейтрино с чем–нибудь известным мы не можем, отсюда и тупик физическому представлению. По аналогии конца богу нет и в меньшую сторону. Хотя публику эта меньшая сторона не особенно интересует.

Поэтому самые умные из церкви и сказала нам, что бог необъятен, вернее – безобъемен. И на этом поставили точку, слегка надавив на нас, что соваться в этот вопрос бесполезно. А если он безобъемен, то науке – есть конец. Но ученые, да и вообще все думающие люди, не хотят с этим смириться, ведь им, опять же, из личного физического опыта известно, что, если постараться, все находит свое разрешение. Но есть ученые терпеливые и нетерпеливые. Нетерпеливые, потыкавшись, насколько хватало терпения, в изучение вопроса, примкнули к церковникам и угомонились. Терпеливые – продолжают искать, в том числе и более логического бога. Я себя отношу к терпеливым.

Но ради этого вывода не стоило бы и статью затевать. Есть два крайнего рода снобизма. Например, снобизм, что все знать невозможно, и противоположный снобизм, что можно все узнать. Истина, как известно – посередине. Вот эта середина и интересна для терпеливых. И она – движение, но – от края и до края, каковые только что обозначены. Но простор между ними – огромен, практически бесконечен, так как сами «края» – бесконечны. Или есть конец невозможного и конец возможного?

Поэтому я и хочу порассуждать об объемах. Объем же (пишется с большой буквы как Галактика) – это лишь представление, но не измерение, хотя мы и привыкли именно к измерению объемов, а уже измеренные представляем. Неизмеренные же представить невозможно. Но представить нужно, иначе вновь придем в тупик, поэтому предлагаю пока понимать Объем как представление, лишенное возможности измерения. Опыт показывает, что большое состоит из более маленького и это пока не опровергнуто. Вот тут и находится возможность представить Объем как совокупность объемов, каковые можно уже измерять.

Теперь, что же хочется нам узнать?

Во–первых, что конечно, мир или возможности мозга человека?

Во–вторых, терпению ли есть предел, или миру?

В третьих, есть ли предел совершенствованию мозга человека? И, если есть этот предел, то, что может заменить этот мозг, чтоб движение не остановилось?

В четвертых, или движение можно остановить? Тогда – на время или навсегда? И что в обоих случаях потом будет?

Интересные ведь вопросы, не правда ли?

На часть первого вопроса относительно конечности мира ответить пока невозможно. И я его туда затолкал лишь для того, чтобы выпятить конечную возможность мозга человека, на каковой я и хочу остановиться. Возможность мозга – это возможный объем его знаний, как в отдельном мозгу, так и в их совокупности, то есть в человечестве. При этом объем знаний я не хочу понимать как объем знаний игроков «Что, где, когда?», ибо машина, на которой я печатаю, знает чуть ли не бесконечности больше каждого из игроков, причем достать свои знания из памяти может тоже почти бесконечно быстрее. Я имею в виду объем знаний не столько как физический банк данных, сколько разум, интеллект, то есть возможность из имеющегося банка знаний получать новые знания. И пока хотя бы один из игроков «Что, где, когда?» не получит Нобелевскую премию, я буду эти знания считать энциклопедией, каковая никогда не получит Нобелевской премии, так как ее «знания» – мертвы. Они как дрова для огня, ни света, ни тепла не дающие сами по себе. Хотя потенция в них есть, как и у упомянутых игроков. Мне лично эти игроки представляются, несмотря на всю их известность, руками землекопа, глоткой певца и так далее, каковым голова почти совсем не нужна, достаточно – гипоталамуса, который наполовину – в спине.

Надо несколько слов сказать и о знаниях человечества и человека в частности. Ныне знания человечества велики, но это не имеет значения, так как они не помещаются в одной голове, чтобы эффективно двигать интеллект в смысле понимания мира дальше. Времена энциклопедистов, каковые только и могли своими совокупными знаниями воспользоваться для получения новых знаний, закончились в 16–17 веках. Потом пошла специализация. Специализация же – враг интеллекта в упомянутом мной смысле, ибо «специалисты» не могут воспользоваться всем объемом знаний для их анализа и синтеза. Я же сказал, что знания не помещаются в одной голове. Недаром появился столь ныне распространенный «стык наук», где и появляются самые ценные нынешние представления о мире. Но эти «стыки» лишь немного способствуют делу, примерно на порядок, когда требуется «n» порядков, где «n» можно интерпретировать следующим образом. Каждый ведь человек на Земле что–нибудь да знает совершенно необходимое миру, ибо редко в две головы приходит одна и та же мысль. Разве что Бойлю и Мариотту. Людей же ныне 5 миллиардов, то есть 5 · 10 ⁹. Имея в виду, что «стык наук» равен 10, для полного счастья надо еще 5 · 10 ⁸этих «стыков», прописью – 500 000 000 штук.

Недаром так ныне моден Интернет, но и в нем можно утонуть, не состыковавшись, не пристав ни к какому берегу. Не говоря уже о том, что Интернетом пользуется меньшинство, а поисковые системы столь несовершенны, что плакать хочется. И пределы совершенствования их можно проиллюстрировать все той же формулой «стыка наук», но и это – полдела. Здесь же будет только информация, но не совокупное мышление, а об игроках «Что, где, когда» я уже вам сказал.

Другими словами, можно надеяться только на гениев, или даже – на гения, у какового, разумеется, одна голова. Поэтому надо рассматривать отдельно взятый мозг, его возможности в смысле объема интеллекта. Как–то при случае, я записал в другой своей работе неплохую на мой взгляд мысль, что кора головного мозга у нас потому и скомкана известными «извилинами», что под черепной коробкой уже не помещается растущая поверхность «для записи» как на жестком диске компьютера. Только вот до какой степени ее можно еще комкать – вопрос открытый. Тем более что антропологи уже подсчитали, что за все прошедшие века вес мозга у нас не увеличился, а некоторые пишут, что даже немного убавился.

В связи с этим я расскажу, как писал диссертацию «Исследование и совершенствование технологических схем гидротранспорта угля на пологих пластах». Предшествующие исследования и разработки в этой области я изучил быстро, примерно за полгода. Из них стала ясна и моя цель. Но для ее достижения мне потребовалась куча других знаний, каковых в готовом виде не оказалось. Например, мне нужны были статистики величины и неравномерности производительности различных по механизации забоев, групп забоев, крыльев шахты, неравномерность углепотока в целом по шахте. Зная это, легко было конструировать гидротранспортные схемы. Но, повторяю, всего этого не было, так как специалисты по транспорту в основном занимались не схемами, а машинами. И вообще никто не хотел знать, как страдают забои из–за того, что добываемый в них уголь вовремя не убирается вплоть до потребителя. В общем, только я один знал, повторю, из тех, кто решил из начальников участка шахты превратиться в ученого. При этом надо иметь в виду, что 9/10 труда и капитала сосредоточено в забоях, и 9 из 10 производительных сил и средств сидят без дела и ждут, пока из забоя будет удален хоть куда–нибудь добытый ими уголь.

Окунувшись в проблему величины и неравномерности углепотоков, я дней через десять понял, чтобы их установить для нужных мне условий, потребуется лет десять не только моего личного труда, но и целой кучи подчиненных мне хронометражистов, каковых никто и никогда не предоставил бы мне. И эта «непреодолимая» трудность подстегнула меня. Я пошел по лабораториям института, и через месяц все необходимые мне данные оказались у меня в руках. Дело в том, что, организуя какое–нибудь наблюдение или хронометраж в больших, дорогостоящих объемах, особенно на действующем производстве, его авторы преследуют свою узко утилитарную цель в получаемых данных, но попутно из их первичных материалов статистики можно извлечь и кучу других сведений, каковые им совсем не нужны. Получается, что они добыты колоссальным трудом, они есть в наличии, но о них никто не знает, так как о самих этих экспериментах или наблюдениях никто не знает. Ведь авторы таких исследований, имея на руках тысячи листков первичных наблюдений, публикуют только одну формулу, полученную из них, притом только примерно десятую часть того, что можно получить из этих листков, а вся остальная информация консервируется. Авторам не нужны эти листочки, так как они высосали из них то, что им было нужно, а стальное – за рамками их интересов.

Самое главное, что другой вместо меня пошел бы по дорогостоящему и длительному пути организации собственных наблюдений и, потратив 10 лет и кучу денег, получил бы то же самое, что нашел я примерно в трех лабораториях примерно за три дня. Месяц же мне потребовался, чтобы выписать из этих тысяч листочков в специально составленные статистические таблицы нужные мне данные.

И таких случаев по институтам Земли, я думаю, многие миллионы. И они усугубляются тем, что ученые вообще привыкли скрывать от конкурентов материалы своих первичных исследований и наблюдений до той поры, пока они из этих наблюдений не напишут какую–нибудь формулу, используя десятую часть полученных данных. И даже после этого первичные данные никому не бывают доступны.

Таким образом, мы столкнулись с трудностями коммуникации отдельных голов и с тем, что одна голова конечна в смысле наполнения ее не мертвыми, а движущимися знаниями, из каковых только и получается новое знание.

Вообще говоря, и мертвые знания нужны, чтобы не заглядывать поминутно в Интернет или в энциклопедии, нужно бы доставать эти знания из своей собственной головы как монеты из кошелька, перебрав их пальцами по достоинству. Но это только благое пожелание, физически не выполнимое. Из памяти все время извлекаются «монеты» не того достоинства. Вы же сами знаете, что при поиске нужных сведений в своей собственной голове вам все время попадаются какие–то случайные сведения, совсем вам сейчас ненужные, а единственно нужное вот сейчас куда–то завалилось в уголок кошелька.

А когда нет даже единственного, нужного сведения в дополнение к десятку уже найденных и держащихся неустойчиво на переднем плане сознания, интеллект не работает. Точно так же как не работает машина, когда в ней не хватает одного болтика из тысячи. Ибо новое знание это есть движение машины, а не стоянка ее на подиуме в магазине. Мало того, сверхнапряжением воспоминания вы достали завалявшийся в уголке кошелька алтын, вот он, красавчик. И попытались встроить его в 97 копеек тех сведений, которые до этого неустойчиво держались наготове в сознании, чтоб получился полный рубль: вот теперь–то проблема будет решена!

И, о ужас! Усилие поиска алтына было настолько велико, что пришлось занять энергию у уже имевшихся наготове 97 копеек, и часть из них, обесточенные, раскатились вновь по своим старым местам копилки. И вместо 97 копеек осталось наготове 50. Именно так «ум заходит за разум» по очень наглядной русской поговорке.

Теперь вы должны понять, что это относится не только, например, к Эйнштейну, когда он разом держит в голове всю свою теорию относительности.