В Новокузнецке (в те времена Сталинск) быстренько построили уютное трехэтажное здание в стиле сталинский ампир в тихом, чистеньком райончике, окружили его несколькими жилыми домами такого же типа, возвели экспериментальную базу. И работа закипела. Кипеть ей надо было, потому что технологии, собственно говоря, никакой не было. Была просто идея, под которую все это соорудили. В те времена в широком масштабе осуществлялся сталинский план преобразования природы, поэтому удивляться было нечему. Донбасс тоже не пожелал оставаться без дармовых госсредств, сыпавшихся на технологию гидродобычи, и создал УкрНИИгидроуголь с ансамблем жилых домов и производственно–технической базой. Предстояло решить кучу проблем, большинство из которых так и не были решены, да и не могли быть решены, так как решение одной проблемы усугубляло другую. Возникли внутренние противоречия. Отрывок из истории моего студенчества.

Нельзя не остановиться еще на одном нашем преподавателе, основоположнике новой горной технологии, которой мы, собственно, и обучались на единственной такого рода кафедре в стране. Технология гидродобычи угля – это когда уголь отбивается от забоя струей воды высокого давления как из пожарного брандспойта. Этой же водой смывается, и смесь воды и угля течет к стволу по системе горных выработок, специально пройденных немного (3.5 градуса) наклонно, к стволу шахты, в зумпф. Откуда уголь фекальными насосами выкачивается по трубам на поверхность, где отделяется от воды, и последняя вновь направляется насосами в шахту для отбойки и транспортировки. Остальное, как в обычной угольной шахте. Технологию эту автор, еврей Владимир Семенович Мучник, разработал, когда меня еще не было на свете, и вот теперь она набирала обороты. О технологии как–нибудь в другой раз, об ее авторе надо сейчас доложить, как я его в те времена воспринимал. Это был бог, который без всякого расписания вдруг являлся к нам и прочитывал лекцию, как Бог Моисею на горе Синай. Затем пропадал на совершенно неопределенное время и вдруг совершенно неожиданно являлся нам вновь. Дел у него, как у всякого земного бога, было невпроворот. За все пять лет, явился он к нам не больше трех раз, хотя числился профессором нашей кафедры. И только много лет спустя, уже после того, как он умер, а мне не удалось вместе с другим апологетом этой новой технологии полу–евреем Александром Егоровичем Гонтовым отстоять перед ЦК КПСС ее дальнейшее триумфальное шествие на просторах нашей Родины, я понял какой артист пропал для сцены в лице В.С. Мучника. Держался он как бог в среде своих ангелов, говорил горячо и непререкаемо, но не больше трех–четырех фраз подряд. Затем замолкал на полуслове, показывал нам как он «уходит в себя», присаживался к столу и на обрывке бумажки что–то записывал и клал это в свой карман. Мы окаменевали. Потом он «внезапно вспоминал» про нас, говорил еще несколько фраз, совсем не связанных с ранее сказанными и «снова внезапно уходил в себя» и т.д. Конспектов за ним, даже самые поднаторевшие стенографисты, успевавшие любую скороговорку оставить потомкам, за ним ничего не записали. Собственно этого и не требовалось, так как этот его курс автоматически отразился в наших зачетках через старосту курса, куда–то с ними сходившего. Институт ВНИИгидроуголь, которым он руководил, славился горением высшего руководящего персонала на работе. Все основные начальники института работали почти как при Иосифе Виссарионовиче, т.е. с 9 утра, как положено, и до 10 – 12 ночи, когда уходил с работы директор. Только много лет спустя, его сотрудники узнали, что их любимый директор, уходя на обед, домой и, пообедав, ложился спать, просыпался и приходил опять на работу к концу рабочего дня. Все думали, что он вернулся с какого–то совещания–собрания–заседания, и не могли оставить его одного с грудой нерешенных еще проблем гидродобычи угля. Сей Моисей развернул пропаганду и агитацию так, что Польша, Китай, Япония построили тоже по одной гидрошахте, но вскоре их закрыли – нерентабельно. В СССР построили штук десять гидрошахт. По–моему одна из них и сегодня работает, так как к ней нет железной дороги и уголь с нее можно качать только по трубе на 10 километров, что в сегодняшних ценах составляет половину всей себестоимости добычи. Но другого выхода нет.

Неразрешимость проблемы гидроподьема

Гидроподъем из глубоких шахт, самое больное место для новой технологии. Дело в том, что углесос – это несколько модернизированный центробежный землесос, который широко применяется с конца прошлого века при дноуглубительных работах в морях и фарватеров в реках, или фекальный центробежный насос для перекачки канализационных стоков в крупных равнинных городах до отстойников. Эти насосы от обычных водяных отличаются большими зазорами между лопатками ротора, чтобы не застревали крупные куски перекачиваемого грунта или фекалий. Но чем меньше расстояние между лопатками, тем выше КПД насоса. Все, наверное, видели в кино или по телевизору турбины гидроэлектростанций, или хотя бы турбины двигателя самолета. Там сотни лопаток часты как расческа. Землесосам, фекальным насосам и нашим углесосам пришлось жертвовать частотой лопаток, чтобы они могли качать крупные частицы, в среднем до 100 – 150 сантиметров и, соответственно, жертвовать, коэффициентом, полезного действия (КПД), который снижался из–за этого с 85 до 70 процентов. Вторая проблема – износ лопаток. Для турбины – это чистота пара или воды, чтобы не было загрязняющих частиц, пыли и т.п. и чистота обработки лопаток, они должны быть как зеркало, очень гладкими и из очень дорогостоящих и износостойких материалов. Турбины работают на электростанциях десятки лет, правда, лопатки время от времени меняют. Тогда турбина может развивать очень высокие обороты. На самолете турбины работают строго ограниченное время, а потом выбрасываются, жизнь дороже. Обороты тоже гигантские, тысячи в минуту.

Но землесосы – то предназначены качать всякую грязь, поэтому в них число оборотов ротора в минуту не превышает 750, а от оборотов зависит напор землесоса, или высота, на которую он может выкачать галечно – водо – песчаную смесь, 60 – 80 метров – это максимум. Но для углесоса это мало. Чем больше, тем лучше. Ведь шахт с глубиной добычи меньше двухсот метров практически нет. Тогда «вышли из положения» совсем идиотским способом. Сделали машину двухступенчатой, т.е. на одном валу два лопаточных колеса и грязь из одного колеса сразу попадает на другое и только потом выбрасывается в трубу. Но и этого мало, увеличили в два раза обороты вала, с 750 до 1500. Все, оттаскивай. Первые углесосы могли поднимать пульпу с глубины в 200 метров, после 15 лет изнурительных «исканий», которые и исканиями не назовешь, так как перли против природы, удалось достичь 250 метров на новой машине. Через неделю она уже не давала и 210 метров. Ротор первых образцов машины работал всего 150 часов, после пятнадцати–двадцати лет неустанных поисков удалось достичь 350 часов при КПД всего 0,6 у нового и 0,5 после месячной работы. Лопатки снашивались до вала, а в корпусе образовывались дыры. А вся машина весит 6 тонн, а двигатель к ней – 10 тонн, а мощность его 1600 кВт. Сальники приходилось набивать на машине три раза за 8 часов работы, около каждой машины всегда лежал новый ротор, а чтобы корпуса не менять как перчатки, сделали так называемые протекторы, которые меняли вместе с ротором, не трогая корпуса с фундамента. На одну работающую машину, рядом с ней на фундаментах стояло еще две машины: одна всегда в «плановом» ремонте, другая как резервная. Но зачастую случалось, что две машины ломались разом, а третья была сломана по «плану», а производительность каждой 900 кубометров в час, а «в пути» на самотеке находилось 2000–3000 кубометров пульпы, и вся она через час прибывала в камеру, где стоял углесос, и на углесос можно было посмотреть только в водолазном скафандре, ибо над ним было 10 метров воды и она все прибывала. Собственный приток шахтной воды, не считая технологической воды, составляет в среднем 250 – 500 кубометров в час, иногда до 1000, а все углесосы затопило. Такие случаи бывали по 2–3 раза в год, потом, правда, реже.

При гидроподъеме с глубины шестисот метров, надо применить три последовательно соединенных углесоса, когда один подает в другой, а он – в третий. При этом нельзя их располагать в одной нижней точке, а надо рассредоточить их через 200 метров по высоте и для каждого построить под землей камеру, соизмеримую по величине с вестибюлем станции метро, даже немного выше по высоте. И это не на двадцати–тридцати, а на шестистах метрах глубины, где горное давление в двадцать пять раз выше, чем в московском метро. Корпус углесоса рассчитан на свое давление, т.е. на 25 атмосфер. Если три штуки соединить последовательно, то на выходе последнего углесоса будет не менее 60 атмосфер. Разумеется, что он сразу же разорвется как очень большая граната.

Можно, конечно, измельчить уголь в пыль и применить обычный, давно разработанный секционный центробежный насос, например, как говорилось выше, питательный насос паровых котлов электростанций. Абразивно–кавитационный износ такого насоса, конечно, будет гигантский, но решать надо будет только проблему износа, что в принципе достижимо, хотя и дорого. Но никому не нужен пылевидный уголь, он стоит в три раза дешевле. Энергетический уголь очень широко применяется в малых котельных на мелких предприятиях, в колхозах при, так называемом, слоевом сжигании на колосниковых решетках при крупности фракций более 25 мм – сортовой уголь. Он в вечном дефиците и стоит значительно дороже, чем, например, фракция 0 – 6 мм (шлам). В паровых котлах крупных электростанций энергетический уголь давно сжигается в виде угольной пыли фракции 0 – 0,2 мм, распыляемый в топке из форсунок. Электростанции имеют специальный цех помола угля. Но угольные мельницы могут размалывать только сухой уголь. Даже чуть влажный уголь налипает в размольно–классификационном оборудовании и это большая и трудно устранимая беда.

Само обезвоживание мелкого угля, то есть извлечение его из пульпы – практически неразрешимая проблема, во всяком случае, очень дорогая и ненадежная. Уголь с размером зерен меньше 0,06 мм, самый эффективный для форсуночного сжигания, вообще не обезвоживается механическим способом в центрифугах и фильтрах, его можно довести в них только до консистенции густого киселя. Каждую крупинку угля обволакивает водяная пленка, которую удалить можно только термической сушкой. Но термической сушкой можно высушить уголь только с низким содержанием, так называемых, летучих веществ (антрациты, тощие угли, крайне редкие в природе). Большинство же энергетических углей (уголь вроде бы не склоняется и применяется только в единственном числе, но горняки имеют в виду марки угля, называя их угли) содержат летучих веществ от 25 до 40 процентов. В трубах–сушилках или в барабанных сушилках температура достигает 600–800 градусов, только тогда процесс может быть осуществлен индустриальным поточным методом в больших объемах, не в духовке же сушить миллионы тонн? Но при этой температуре летучие вещества, в основном нефтеподобные битумы, смесь из нескольких десятков химических веществ – углеводородов, испаряются и взрываются. Такие угли можно сушить только на солнышке.

Отвлечемся на боковую ветвь проблемы, которую пытались использовать мучниковцы (от Мучник). Так складывается жизнь на Земле, что в большинстве крупных стран мира залежи угля сосредоточены не там, где его жгут. В США, например, основные угольные запасы страны, сосредоточены в штате Вайоминг, но там мало развита индустрия и уголь везут на юг и на запад. В СССР основные запасы угля залегают за Уралом, в западной и восточной Сибири, Казахстане, а использовать его нужно в европейской части страны. При этом после всемирного энергетического кризиса начала восьмидесятых, все были напуганы катастрофическим сокращением разведанных запасов нефти. Появились апокалиптические прогнозы, что нефти хватит всего на несколько десятков лет. Только нефть Западной Сибири и шельфа мирового океана, открытые к этому времени, несколько снизили мрачные ожидания.

Ученые и экономисты рассматривают три варианта перемещения на большие расстояния энергоресурсов. Сверхжелезнодорожная магистраль с шириной колеи 3 метра и емкостью вагона 300–500 тонн, прямая как стрела и минующая все станции и населенные пункты. Сжигание угля на месте его добычи, выработка электроэнергии и передача ее за Урал сверхмощными и сверхвысоковольтными линиями электропередачи. Размол угля до зерен менее 200 микрон (0,2 мм или 200 микрометров), смешивание его с водой и «мылом» в пропорции 1:1, транспортирование этой пасты как по нефтепроводу и сжигание в топках зауральских электростанций без обезвоживания. Такую пасту попробовали сжигать в Германии, США и СССР – в принципе, горит.

Американцы построили опытный трубопровод в штате Огайо, с обезвоживанием после гидротранспорта, получилось дешевле железнодорожного транспорта, потому что трубопровод был прямой, а железная дорога была в обход гор – длиннее. Несколько лет эта система эксплуатировалась, пока железнодорожным компаниям это не надоело (отбивают клиентов) и они не снизили железнодорожный тариф на этом участке. Невыгодный из–за этого гидроуглепровод закрыли. Другой гидроуглепровод американцы построили в пустыню Невада одноименного штата (Блек Меса) также с обезвоживанием угля. Не обезвоживающиеся механическим путем фракции (желе) для пустыни не были проблемой, но тут вмешались экологи, финансируемые железнодорожниками. Самой железной дороги в эту точку пустыни вообще не было. А следом за этим оказалось, что нефти на земле еще много, надо только лучше искать. Соединенные штаты, запроектировавшие к этому времени пять или семь гидроуглепроводов длиной от 2,5 до 5 тыс. километров и производительностью от 25 до 50 млн. тонн в год каждый, отыграли назад – ложная тревога.

Страна Советов, как всегда, чуть отставала. Поэтому, когда американцы свои гидроуглепроводы закрывали, мы только–только готовились сдать в эксплуатацию первую очередь опытно–промышленного гидроуглепровода «Белово–Новосибирск» длиной 250 километров и производительностью 600 тыс. тонн в год для сжигания в необезвоженном виде на ТЭЦ–5. Тут опять требуется отступление.

Начинались 90–е годы, а мы гидродобычу оставили в 70–х. Сталин давно помер, Каганович был жив еще, но не у власти, а давно всеми забытый, на пенсии. Последователи Мучника, труженики ВНИИгидроугля, старались всеми силами примазаться к проектам гидроуглепроводов, создали свою не столько научную, сколько «толкаческую» школу, которая много трезвонила, но научных основ так и не создала, пользовалась исследованиями специалистов–энтузиастов (проф. Трайнис из Института обогащения твердых топлив, проф. Офенгенден из института гидромеханизации строительных работ и т.д.). Кто–то опять прорвался к какому–то члену Политбюро ЦК КПСС, разъяснил старичку как мы отстаем от американцев в этом вопросе, и было опять какое–то решение на высшем уровне. ВНИИгидроуголь назначили генеральным проектировщиком опытно–промышленного гидроуглепровода Белово–Новосибирск.

Но тут опять вмешалось Политбюро, вернее детки его членов. Все детки и внучата членов и кандидатов в эти члены, начиная с сыночка Хрущева Сергея, пристраивались в военно–промышленный комплекс, во внешнюю торговлю (сыночек Брежнева) или, в крайнем случае, в окружавшие их плотным кольцом элитные по зарплате научные институты. Разумеется, среди них умных людей было не больше, чем среди прочего народонаселения Страны Советов. Сыночек председателя Госплана СССР Байбакова тоже там был. Но Рейган со своим астрономическим военным бюджетом на протяжении 8 лет (около 300 миллиардов долларов в год, а у нас сегодня для всей России весь бюджет составляет всего 20 миллиардов) вконец загнал экономику и военно–промышленный комплекс Страны Победившего Социализма, до того, что там начали немного считать деньги и освобождаться от бездарей из семей различных «членов». Среди прочих под эту гребенку попал и сын Байбакова со товарищи. Папа немного поразмыслил и тут же создал для любимого сыночка институт «Транспрогресс». Во вновь испеченном институте почитали книжки и выяснили, что несколько групп энтузиастов, фактически на общественных началах, разработали несколько схем нетрадиционного транспорта:

пневмотранспорт сыпучих измельченных грузов в трубе с помощью сжатого воздуха, известный собственно с прошлого века как пневмопочта;

пневмотранспорт любых грузов в тележках на колесиках, движущихся по тубе (система Лоо в Грузии);

пневмотранспорт бытовых отходов по трубам в измельченном виде;

и, наконец, гидротранспорт тонко измельченных угля, рудных концентратов, стройматериалов.

Институт «Транспрогресс» все эти идеи забрал под свое крыло и принялся неспешно их обдумывать, насколько хватало посредственных мозгов. Не знаю наверное, но по–моему, решение о проектировании гидроуглепровода Белово–Новосибирск непосредственно связано с этим институтом «Транспрогресс». Тем более что из этого института вскоре выделили институт, занимающийся только гидротранспортом угля на большие расстояния – всесоюзный научно–исследовательский и проектный институт «ВНИПИгидроуглепровод», предоставив ему колоссальные материально–технические ресурсы (многие легковые автомобили со специальным гаражом в центре Москвы, тогда как обычный институт имел не более трех автомобилей для директора и его замов, характеризуют «спецснабжение»). В новом институте сконцентрировались самые–самые, а «маму» его оставили умирать, что она вскоре и сделала, что–то о ней не слышно.

Новый институт, прежде всего, разделил обязанности: ВНИИгидроуглю, как генеральному проектировщику, оставили обязанность лазить по горам и полям – делать изыскания в Кузбассе, потом рисовать картинки, а себе оставили «общее руководство» в Москве. Вскоре обнаружилось, что ничего мы сами запроектировать не в состоянии, хотя это и не так. Специалистов в стране по этим вопросам была куча. «Родовитые» мальчишки из ВНИПИгидроуглепровод собрали знаменитых, маститых стариков–профессоров, знатоков предмета, и одним просто нахамили, другим продемонстрировали открытое пренебрежение, третьим устроили другие неприятности. Вскоре корифеи сами отказались сотрудничать с этим институтом. Мой официальный рецензент при защите мной диссертации Виулен Владимирович Трайнис, чьими формулами пользуются во всех случаях расчета гидротранспорта на всех гидрошахтах, сам рассказывал мне об этом.

Освободившись от знатоков дела, молодые, да ранние, заявили, что в СССР нет специалистов для проектирования таких систем и надо обратиться на Запад. А надо сказать, что в те годы побывать за рубежом, вообще, было равнозначно избранию в Госдуму сегодня, а бесплатно побывать и многократно – это равно, наверное, избранию в президенты или назначению в березовские. Элита ВНИПИгидроуглепровода (директор еврей Олофинский) сначала объездила весь мир для того, чтобы установить, кто же может проектировать такие системы. Потом остановились на Италии, на проектно–исследовательской фирме «Снампроджетти», дочерней компании фирмы «СНАМ», продающей газ Газпрома в Италии, в свою очередь, входящую в концерн «ЭНИ», монополист бензозаправок и мотелей «Аджип». Италия, разумеется, очень хорошая страна для «научно–технического» туризма.

«Туристы» препоручили «Снампроджетти» все: и проектирование, и заказы оборудования, там, где они захотят, и разработку технологии. Сами туда ездили, как кремлевские сидельцы на «экскурсии» на наши заводы и колхозы произносить предвыборные речи. Мало того, они начали зарабатывать на своих бредовых идеях. Вот как это происходило. Только один пример, а я их могу привести с десяток, не менее. Группа высокопоставленных работников Министерства угольной промышленности СССР (в частности еврей Борис Яковлевич Экбер, в технологии гидродобычи очень заметный человек, я на нем еще остановлюсь позднее) и института ВНИПигидроуглепровод (еврей Олофинский со товарищи) «изобретают» задвижку (клапан) для трубопровода «Белово–Новосибирск» и получают на нее авторское свидетельство. А в те времена авторское вознаграждение выплачивалось только в том случае, если изобретение «внедрено в производство». Если оно внедрено еще и за рубежом, то выплачивалось дополнительное вознаграждение в валюте или ее суррогате для сети магазинов «Березка», валютных чеках. Поэтому гонцы из Страны Советов «рекомендовали» «Снампроджетти» запроектировать и заказать такие задвижки. «Снампроджетти пыталось их заказать, хотя и видело их техническую абсурдность, в фирме «Петролвелвз» («Нефтяные клапаны» в переводе), в очень солидной фирме. «Петролвелвз» наотрез отказалась их изготавливать, так как берегла свою репутацию, ведь она ставит на своей продукции свое имя. Гонцы настаивали, вплоть до отказа сотрудничать со «Снампроджетти». «Снампроджетти» с ног сбилась в поисках более сговорчивых изготовителей, но тщетно. Пошли на компромисс. Заказали изготовителю буровых насосов, канадской фирме «Ингерсол Ренд», изготовление главных насосов трубопровода, а в «нагрузку» за этот заказ поручили изготовление и злополучных задвижек. С заказами у «Ингерсол Ренд» в то время было плохо, пришлось смириться. Об этом случае мне лично рассказал главный инженер фирмы «Петролвелвз», сын хозяина фирмы (забыл его фамилию) и потом подтвердил руководитель «нашего проекта» в «Снампроджетти» сеньор Тарси. Чему тут удивляться, когда наши торговые «представители» за видеомагнитофон и набор джинсов «не замечали, что им продают зеленые бананы по цене свежей парниковой земляники». Но мы отвлеклись.

Научная мысль, конечно, не остановилась на применении центробежных машин на гидроподъеме крупнокусковой пульпы из гидрошахт. Были разработаны и доведены до промышленного применения в глубоких гидрошахтах Донбасса несколько идей, позволяющих не пропускать через собственно насос крупного угля. Это, так называемые, питатели или загрузочно–обменные аппараты. Насос качает грязную, конечно, воду и от этого сильно изнашивается, но уголь больше миллиметра загружается непосредственно в трубу под давлением, после насоса. Поэтому высоконапорный насос может быть сконструирован, не против физического смысла процесса. Напомним, что сразу за насосом, в шахте глубиной 800 метров, давление в трубе будет не меньше, а больше 80 атмосфер (8 мегапаскалей для любителей системы СИ), так как часть давления уйдет на преодоление сопротивления движению турбулентного потока пульпы в трубопроводе. Конструкций аппаратов, загоняющих куски в трубу под давлением, было выдумано несколько сотен, даже, наверное, тысяч, так как была издана даже книга, полностью состоящая из рисунков таких принципиальных схем, напоминающих конструкции «перпетуум–мобиле» – вечного двигателя, я ее не досмотрел до конца, утомился. Три из них попробовали на практике с таким же успехом, как и модели вечных двигателей. Я на их описании останавливаться не хочу, так как они еще абсурднее, чем центробежные углесосы.

Только одна эта, описанная проблема, должна была остановить «внедрителей» новой технологии, но куда там. Можно было вообще отказаться от гидроподъема из шахт, а обезводить уголь около ствола и выдать его потом традиционным способом – в скипах по стволу в «сухом» виде. Но автор Мучник заявил раз и навсегда, что разработанная им технология «однооперационна», то есть отбил уголь водой, она же его принесла прямо потребителю. Он за несколько десятков лет согласился только на то, что стал называть ее «малооперационной», когда ему все–таки оппоненты подсчитали операции добычи и транспортирования угля по «его способу». Переть против очевидного – довольно типичная черта, если не всех евреев, то советских евреев – точно.

Противоречие между размерами шахтного поля и возможностью осуществления

дешевой гидродобычи угля

Начну с того, зачем вместо одной шахты при гидродобыче надо строить четыре? Чтобы уголь с водой (пульпа, гидросмесь) тек по стальным желобам, надо было горные выработки проходить с наклоном не менее 3, 5 градусов к горизонту при относительно незасоренном породой угле (зольность до 15–20%). При зольности более высокой этот угол увеличивали до 4,5 градусов. Из–за этого горная выработка на каждых ста метрах своей протяженности поднимется над первоначальным уровнем (как говорят маркшейдеры и геодезисты по отметке «Z») в среднем на 7 метров, на километр – на 70 метров, на два – на 140 метров и т.д.

Наглядно это можно представить так. Несколько тетрадок разной толщины поместить между томами разной толщины. Тетради – угольные пласты, тома – межпластовые толщи пустой породы, все вместе – угленосная свита. Эту «свиту» можно расположить по–разному. Горизонтально, наклонно и даже – вертикально, а потом положить в выбранном положении и присыпать глиной, песком и т.д. – это будут молодые, так называемые, третичные и четвертичные отложения (наносы), скрывающие месторождение от всех, кроме геологов, разумеется. Так вот, например, свита пластов угля простиралась на 15 километров, а пласт от пласта отделяло от 40 до 100 метров. От поверхности до пластов было 150–200 метров, далее пласты распространялись в глубину до километра и глубже. Пласты залегали под углом 40–50 градусов к горизонту. Это я описываю первый гидрорудник Донбасса, Яновский гидрорудник недалеко от города Красный луч, который состоял из четырех шахт вместо одной шахты при обычной технологии добычи угля.

Сотни лет горняки вскрывали такое месторождение несколькими вертикальными стволами в центре месторождения, затем от ствола вскрывали горизонтальной (уклон 0,1 -0,2 градуса, т.е. в 20–40 раз меньшим, чем при гидродобыче, только для стока воды к стволу) выработкой – квершлагом, пересекая все пласты на глубине ствола, а затем из квершлага проходили в обе стороны по каждому из пластов штреки до границы месторождения, и обратным ходом, от конца штреков – к стволу, извлекали из пластов уголь. Стволы, как правило, проходили не на всю глубину месторождения сразу, а разрабатывали его слоями, т.е. проходили стволы, чтобы «захватить» слой от ста до двухсот метров. Затем, после отработки первого слоя стволы углубляли или проходили новые стволы, и все повторялось. Если такую схему осуществить при гидродобыче, то длина штреков в данном случае будет 7,5 километра, а подъем их к горизонту составит 7,5 х 70 = 525 метров. Средняя же высота слоя – этажа составляет 150 метров. Расчет (150 : 70 = 2,14) показывает, что через два с небольшим километра штрек выйдет из пласта под наносы. Другими словами, только при четвертой углубке стволов можно будет добраться до границы шахтного поля. Первоначальная же проходка стволов позволит вскрыть теоретически менее 28 процентов всех запасов, а фактически – еще меньше, всего около 14 процентов из–за «выклинивания» запасов под штреками, в то время как традиционная технология – чуть меньше 100 процентов.

Поэтому – то и решили изобретатели новой технологии строить четыре шахты вместо одной. Но одна шахта стоит грубо в четыре раза дешевле четырех. Поэтому решили строить дешевые четыре, чтобы приблизиться по стоимости к одной с нормальной ценой. На дешевой шахте я и проходил практику. Там все было дешевое. Наклонные стволы вместо вертикальных, что делало проблематичным не только доставку материалов в шахту, но даже доставку туда рабочих и воздуха для проветривания. Вместо административно–бытового комплекса была жалкая деревянная «халабуда» типа барака, мощность трансформаторной подстанции не давала возможности расширения производства, а совместный гидротранспорт угля и породы на обогатительную фабрику по одним и тем же трубам в отличие от «сухой» шахты с раздельной выдачей их, настолько осложнил проведение выработок, что перестали выполнять «железное» правило шахтеров: сколько угля вынули, столько должны за это время подготовить к выемке проведением подготовительных выработок, которое осуществлялось с «присечкой» породы из–за малой мощности пластов. В результате обогатительная фабрика захлебывалась с обогащением угля, так как в нем было больше породы, чем самого угля. Выход нашли быстро, перестали готовить, так называемый очистный фронт, т.е. проходить выработки практически вообще. Себестоимость добычи резко снизилась, производительность труда фантастически возросла. Гидрорудник загремел во всех средствах массовой информации как предприятие высокого коммунистического труда, а новая технология, как «панацея» в горном деле для всех времен и народов, сейчас и впредь. Ввели в заблуждение даже ряд стран, которые тоже понастроили опытных гидрошахт, но быстро разобрались и прекратили это дело, а мы еще долго боролись, и я в том числе, с ретроградами и противниками «нового», до самой перестройки и некоторое время в течение ее.

Но сказка эта продолжалась недолго. Подготовленные к выемке запасы угля закончились, и в один прекрасный день гидрорудник вдруг остановился, как вкопанный: ни угля, ни породы. Докопались, как говорится, до дна. В министерстве – громкий скандал, в ЦК КПСС – тоже, корреспонденты испарились. Но министерство, оберегая себя: как могли допустить? выделило денег, и начали готовить новый очистный фронт, не выдавая ни грамма угля, ввели «скоростные методы», другими словами, снизили нормы и увеличили расценки, чтобы заинтересовать работников. В это время, в 1963 году я оказался там, на преддипломной практике с несколькими однокашниками.

Много позднее, в 1973 году я поступил в заочную аспирантуру. Руководителем у меня был бывший начальник блока №4 Яновского гидрорудника еврей Маркус. Гидрорудник к этому времени перестроили на обычную «сухую», как тогда мы говорили, технологию, а начальник гидроблока работал уже в головном институте, Институте горного дела им. Скочинского, занимая должность старшего научного сотрудника лаборатории гидравлического разрушения угля и горных пород. В Донбассе так хорошо помнили историю с внезапной остановкой гидрорудника, когда так не хватало стране угля, что больше никогда не строили гидрошахты. А институт УкрНИИгидроуголь и по сей день, поди, существует, если Кучма его не разогнал за ненадобностью. Коммунисты же никогда не исправляют своих ошибок, очень гордые и самолюбивые. Поэтому с 1963 года гидрошахт в Донбассе нет, а институт, «развивающий эту технологию» есть. Гидрошахту перепроектируют на «сухую» технологию, а в это время в головном горном институте учреждают лабораторию гидравлического разрушения угля и горных пород. Безработицы тогда не было.

Бывший начальник всего Яновского гидрорудника, включая обогатительную фабрику, еврей Экбер, «окопался» в Минуглепроме СССР заведующим отделом гидродобычи угля и мы с ним еще встретимся неоднократно. Тоже любопытно. В 1986 году министр угольной промышленности Щадов, ярый противник гидродобычи, практически разогнал рассадник ее – производственное объединение по гидродобыче угля Гидроуголь в Кузбассе с входящим в него нашим старым знакомым – институтом ВНИИгидроуголь, но ни институт, ни свой отдел в министерстве не упразднил, пусть играют.