Какова причина этой разницы? Пол личинки. Взрослые самцы этого вида эвменов вдвое меньше самок, значит, и провизии им нужно вдвое меньше. Следовательно, ячейки, богато снабженные гусеницами, принадлежат будущим самкам, снабженные скудно — самцам. Но ведь яичко откладывается лишь тогда, когда ячейка наполнена запасом провизии. Значит, яичко имеет определенный пол, хотя самое тщательное исследование не указывает, кто из него разовьется — самец или самка. Поневоле приходишь к выводу, что мать наперед знает пол яйца, которое она собирается отложить, а потому и снабжает ячейку соответствующим количеством гусениц. Что за странный мир и как он не похож на наш! <…>

У эвмена яблоковидного ячейки набиты дичью, хотя каждая гусеница и очень маленькая. У меня записано, что в одной ячейке я нашел четырнадцать гусениц, в другой — шестнадцать. Я мало знаю этого эвмена, но и у него самцы меньше самок, хотя и не так разнятся с ними по величине, как у эвмена Амедея. Поэтому я склонен думать, что и здесь ячейки, снабженные более обильно, принадлежат самкам».

Комментировать мне тут нечего, без комментариев ясно. Но вот еще одно доказательство.

«Праздность самцов — общее правило для перепончатокрылых. Другое правило, такое же общее, что самцы находятся вблизи гнезд. Они не работают, но не улетают далеко от гнезда. Возле поселений галиктов, сколько я ни следил, мне не удалось заметить хотя бы одного самца.

Отличить самца от самки у галиктов очень легко. Даже издали можно узнать самца по его более стройному телу, более узкому и более длинному брюшку. У галикта цилиндрического самец резко разнится от самки по окраске: он черный, несколько брюшных колец красные, а самка бледно–рыжая. Они так мало похожи друг на друга, что систематики ошибались и описывали их как два разных вида. Достаточно было бы постоять возле поселения галиктов цилиндрических во время их работ, и я сразу заметил бы самца. Но, повторяю, сколько я ни следил каждый день в мае за работающими галиктами, ни разу не видел ни одного самца. Не видал я их в это время и у шестиполосого галикта в его поселениях на берегу Аига. У обоих видов ни одного самца не было видно вблизи норок во время майских работ.

Может быть, они летали в это время по цветкам? Мне очень хотелось иметь самца и самку, и я отправился осматривать соседние поля с энтомологической сеткой в руках. Ни одного самца! Ни цилиндрического, ни какого–нибудь еще вида галиктов я не нашел. А попозже, в особенности в сентябре, самцы во множестве встречаются на перекати–поле. Из моих бесплодных майских поисков я делаю вывод, что в это время не только у шестиполосого и цилиндрического галиктов, но и у других их видов самцы отсутствуют.

Странная майская колония, состоящая из одних самок, заставляет меня подозревать, что в течение года бывает несколько поколений галиктов, из которых хотя бы одно состоит из особей обоих полов. Поэтому я продолжаю следить за поселением цилиндрического галикта, хотя работы в нем и закончились. На протяжении шести недель здесь было тихо: ни одного галикта. На утоптанной прохожими тропинке исчезли земляные холмики, и по ее виду никто не сказал бы, что под ней, в глубине почвы, находятся сотни и тысячи ячеек с насекомыми.

Наступает июль. На тропинке появляется несколько свежих земляных холмиков — признак, что земляные работы начались. Как правило, самцы выходят наружу раньше самок, и мне важно было проследить вылет первых галиктов. Накопав глыб земли из глубины, до которой доходят гнезда галиктов, я разламываю их руками, чтобы найти гнезда. В них преобладают уже окрыленные пчелы, но по большей части еще заключенные в ячейках. Много и куколок разной степени развития. Есть и личинки, находящиеся в состоянии оцепенения, предшествующего окукливанию, но их немного. Я помещаю личинок и куколок в ящик со слоем земли: каждую личинку и каждую куколку отдельно в углубление, выдавленное в земле пальцем. Здесь я буду ждать их превращения, чтобы узнать, какому полу они принадлежат. Найденных в гнездах окрылившихся пчел я рассмотрел, сосчитал и выпустил: они мне не нужны.

Предположение, что в разных местах колонии могут быть размещены разные полы, маловероятно. И все же я сделал раскопки на расстоянии нескольких метров от первых поисков. Здесь я взял новый набор взрослых насекомых, личинок и куколок. Когда все они превратились во взрослых галиктов, я приступил к переписи и подсчету. У меня оказалось двести пятьдесят галиктов, собранных в норках до вылета наружу. И что же! Среди них оказался всего один самец, да и тот такой слабенький, что погиб еще до того, как сбросил с себя куколочные пеленки. Конечно, этот единственный самец был случайным, и я не принимаю его в расчет. Мой вывод: у цилиндрического галикта июльское поколение состоит из одних самок. Самцы, если и встречаются, то лишь как редкие исключения и состоят из таких слабых особей, что о них не стоит говорить.

В начале же июля я раскапываю и поселение галикта шестиполосого. И здесь во всех норках нет ни одного самца. Лучшего подтверждения результатов, полученных при обследовании галикта цилиндрического, и желать нельзя. Итак, у обоих видов поколение середины лета не содержит самцов. Возможно, что этому правилу подчинены и другие виды галиктов.

На первой неделе начинаются работы у галикта шестиполосого, неделей позже — у цилиндрического. Все коридоры поправлены и продолжены, вырыты новые ячейки, починены старые. Заготовлена провизия, отложены яйца. Месяц еще не окончился, а в поселении снова воцаряется тишина. Жара этого времени года ускоряет развитие: месяца достаточно для всех превращений нового поколения. 27 августа опять начинается оживление в поселке, но теперь совершенно иного характера. В первый раз в поселении появляются оба пола. Низко над землей летают самцы. Их много, и они деловито перелетают от одной норки к другой. Несколько редких самок выглядывают из норок и снова туда прячутся. Я начинаю рыть и собираю все, что попадет под руку. Личинок очень мало, куколок и взрослых пчел очень много. Я насчитываю восемьдесят самцов и пятьдесят восемь самок. До сих пор самцов нигде нельзя было встретить, а теперь их можно собирать сотнями. На трех самок приходится примерно четыре самца. Они развиваются раньше самок: большая часть запоздавших куколок — самки.

Я сделал раскопки и в поселении шестиполосого галикта в ивняках Аига. Результаты были те же: множество самцов, и числом больше, чем самок. Я не делал точных подсчетов: боялся разрушить эту небольшую колонию.

Мне кажется, что появление самцов только к сентябрю можно распространить и на другие виды галиктов. Мои экскурсии с энтомологическим сачком в руках дают доказательства этому. В списках моих весенних охот значатся, за немногими исключениями, лишь самки галиктов. Но с августа, а главным образом в сентябре я ловлю и самцов, особенно самцов галикта–землекопа и галикта–сожителя.

Рассказывая о перепончатокрылых, Лепеллетье часто описывает самцов и самок галиктов как различные виды. Возможно, что причиной такого недоразумения служит образ жизни этих пчел. В течение всего лета изобилуют самки, по крайней мере у некоторых видов, и энтомолог ловит только их: самцы появляются лишь осенью. Спаривание остается незамеченным: оно происходит в норках, под землей. Поэтому систематику очень нелегко установить, к каким видам принадлежат имеющиеся у него самцы и самки, подобрать надлежащие пары, тем более что полы нередко сильно разнятся по внешности.

Возвращаюсь к моему соседу — галикту цилиндрическому. Когда появились оба пола, я стал ожидать следующего поколения. Проведя зиму в личиночном состоянии, оно начнет в мае только что описанный мною цикл. Мои предположения не осуществились. На протяжении всего сентября я вижу многочисленных самцов, летающих над самой землей от норки к норке. Иногда прилетает какая–нибудь самка; она летит с поля, но без цветочной пыльцы на ножках, находит свой коридор и прячется в нем. Самцы остаются равнодушными к ее появлению и продолжают посещать одну норку за другой. Я не вижу ни соперничества, ни ревнивых поединков, столь обычных между самцами, ухаживающими за одной самкой. Два месяца я следил за их прогулками возле норок, но тщетно: ни одной ссоры соперников. Не редкость увидеть двух, трех и даже больше самцов у входа в одну норку, и каждый из них ждет своей очереди. Иной раз бывает, что один самец хочет войти туда в то время, когда другой выходит, но и такая встреча не вызывает столкновения. Выходящий немного сторонится, а входящий ловко проскальзывает мимо. На редкость мирные встречи. Они особенно поражают, когда вспомнишь, какое соперничество обыкновенно существует между самцами одного и того же вида.

Над входом в норки не видно холмиков вырытой земли. Это признак, что внизу нет никаких работ по рытью коридоров и устройству ячеек. Самое большее, что увидишь, — это немножко земли, выброшенной самцами для прочистки себе дороги. Я удивлен: впервые вижу самцов за работой. Правда, эта работа нетрудна и состоит лишь в том, что самцы по временам вытаскивают наружу несколько крупинок земли: они помешали бы их постоянному хождению взад и вперед по подземным коридорам. Впервые я наблю- даю и повадки, которых не обнаруживает ни одно из перепончатокрылых: самцы наведываются в норки гораздо усерднее, чем самки во время строительных работ. Причина этих непонятных визитов не замедлит разъясниться.

Над норками летает очень мало самок. Большинство их скрывается в подземных ходах и, может быть, не выходит оттуда всю осень. Вылетающие наружу самки вскоре же возвращаются, всегда без ноши. Самцы не обращают на них внимания. С другой стороны, как я ни следил, но ни разу не замечал спаривания галиктов вне их жилищ. Значит, оно совершается скрытно, под землей. Так объясняются постоянные хождения самцов между входами норок в самые жаркие часы дня, постоянные спуски их в глубину, новые появления на поверхности. Они разыскивают самок, скрывающихся в подземных жилищах. Несколько ударов лопаты подтверждает это подозрение. Я выкапываю довольно много пар, что доказывает, что спаривание происходит под землей.

Как я уже говорил, ячейка оканчивается вверху узким горлышком, заткнутым земляной пробкой. Эта пробка непрочная и не покрыта слоем глазури. Ее легко разрушить, легко и починить. Я представляю себе галикта, царапающегося в дверь к самке; с другой стороны, пробки ему, наверное, помогают. И вот пара галиктов — в одной ячейке, вернее в коридоре, который к ней ведет. А затем самец уходит, чтобы погибнуть жалкой смертью: небольшой остаток своей жизни он проводит, переползая с цветка на цветок. Самка же исправляет дверь и запирается в своей ячейке до наступления мая.

Сентябрь — месяц свадеб у галиктов. Все время, пока небо ясно, я вижу, как самцы прогуливаются по норкам. Если тучи спрячут солнце, они скрываются в норки. Самые нетерпеливые, наполовину укрывшись в коридоре, высовывают наружу свою черную головку и словно подстерегают, когда небо прояснится и они смогут немного полетать по цветам. Ночь они проводят в подземных ходах. По утрам я бываю свидетелем их пробуждения: они высовывают наружу головы, справляются о погоде. А затем прячутся, пока солнце не осветит норки.

В октябре самцы становятся все более и более редкими, но весь месяц продолжается тот же образ жизни.

Лишь с наступлением первых ноябрьских холодов над норками воцаряется тишина. Теперь я еще раз беру в руки лопату и нахожу под землей только самок, заключенных в ячейки. Нет ни одного самца: все умерли. Так заканчивается годовой цикл у галикта цилиндрического.

Наступил май. Его с одинаковым нетерпением ждали и я, тяжко болевший в ту зиму, и галикты. Я покинул Оранж и переселился в бедную деревушку, из которой надеюсь никогда не уехать. Пока я перебирался, галикты, мои соседи, опять начали свои работы, а мне приходилось распрощаться с ними. Я смог лишь с сожалением поглядеть на них. Как много еще нужно было последить за их жизнью, особенно за их паразитами.

Сделаем общий очерк жизни галикта. Самки, оплодотворенные в подземных гнездах, проводят зиму каждая в своей ячейке. Антофоры и халикодомы строят свои гнезда весной, и уже летом у них появляется новое поколение пчел. И все же эти пчелы остаются в ячейках до следующей весны. Иначе протекает жизнь галиктов. У них самки осенью временно открывают ячейки для приема самцов в подземных коридорах. После этого самцы погибают, а самки остаются зимовать в ячейках, входы в которые они снова закрывают.

В мае самки выходят из своих подземелий и работают над устройством гнезд. Самцов нет, как нет их и у настоящих ос и у полистов, все население гнезд которых погибает осенью, за исключением оплодотворенных — по осени — самок. В обоих случаях самцы выполняют свое назначение на полгода раньше времени откладывания яиц.

До сих пор в жизни галиктов не было ничего для нас нового. Но вот неожиданность. В июле из майских яиц, отложенных перезимовавшими самками, появляется новое поколение. Оно состоит исключительно из самок, которые на этот раз откладывают яйца безо всякого участия самцов: их нет. Эти яйца дадут второе, обоеполое поколение, появляющееся к осени. Июльское поколение галиктов размножается путем партеногенеза, его размножение — девственное.

Итак, у галиктов в течение года бывает два поколения: весеннее и летнее. Весеннее поколение обоеполое, оно состоит из самок, оплодотворенных осенью и перезимовавших, самцы его летали осенью. Летнее поколение состоит лишь из самок, которые без оплодотворения дают начало двуполому поколению. При участии обоих полов осенне–весеннего поколения появляются летние самки, при девственном размножении летних самок развиваются и самцы, и самки. Только у тлей я знаю столь интересный способ размножения: чередование однополых и обоеполых поколений. И вот оно оказалось свойственным и галиктам.

Что же особенного представляют собой эти пчелы, чтобы размножаться тем же способом, что и тли? Насколько я знаю, ничего, кроме двух поколений, на протяжении года. Тогда у меня возникает подозрение: нет ли двойного способа размножения и среди других перепончатокрылых, откладывающих яйца два или несколько раз в год. Это довольно вероятно.

Но вот вопрос. А есть ли среди перепончатокрылых, дающие по нескольку поколений в год? И если такие есть, то кто именно? Я предполагаю поискать, и заранее уверен, что жатва будет интересной» (конец цитаты, выделено – мной). Этими словами и сама книга закончилась, так что я так и не узнал ничего об «интересной жатве» Фабра.

Я потому приводил эту длинную цитату, большинство мыслей в каковой не относится к моему заголовку, что я ждал: Фабр вот–вот предвосхитит теорию Геодекяна. Или хотя бы спросит себя: не является ли это первой, робкой попыткой регулирования социумом относительной численности полов? Тем более что, описывая эвмена, он твердо установил: эвмен заранее задает пол своей личинке. Тем более что мужские особи «стучатся» во многие двери к самкам осенью. И не известно еще, многие ли самки им дверь отпирают? Ибо сам этот беспрерывный «стук во многие двери» говорит, во–первых, о социальном общежитии, во–вторых, – о раздумьях на основе взаимоотношений особей в социуме.

В связи с этим мне тут же приходит на ум до предела зарегулированная жизнь домашних пчел, когда пасечники безжалостным ножом вырезают ячейки с трутнями, как будто пчелы без пасечников не могут сообразить, сколько им надо произвести трутней. Я ничего не могу однозначно утверждать, я ведь не пасечник, только я отлично знаю, что, например, в Сибири домашние пчелы вымирают целыми пасеками в период зимовки и сплошняком в целых регионах. И виной всему так называемый пчелиный клещ – паразит, искореняющий пчел улей за ульем. Я даже на этот счет читал целый роман забытого современного автора. Поэтому я вправе предположить, что пчелы в некотором отношении умнее людей, так как именно сами регулируют соотношение полов и зря кормить лишних трутней не будут. А пасечники из–за жадности и дурости вмешиваются в этот отлаженный процесс, а потом пожинают плоды своего вмешательства по типу: кто к нам придет с мечом(пасечным ножом) – от меча и погибнет. Но, я кажется, раньше времени перешел к идеологии.

Идеология

С кончины великолепного Фабра прошло 55 лет. И вот что читаю я в «Жизни животных», в 3 томе за 1969 год: «Убив пчелу, оса усаживается где–нибудь и начинает сдавливать челюстями брюшко и грудь пчелы для того, чтобы выдавить мед. Выступающие изо рта убитой жертвы капельки меда она с жадностью слизывает. Мед, столь приятный для взрослых насекомых, для их личинок оказывается смертельным ядом. Поэтому самка и старается удалить его весь из пчелы, предназначенной в пищу личинке».

За эти 55 лет мы забыли уже, что такое паровоз, изобрели транзистор, позволивший превратить компьютер размером со стадион в настольный чемоданчик. За эти годы мы придумали атомную бомбу и за несколько секунд уничтожили Хиросиму и Нагасаки, запустили одного человека в космос на 150 километров, а другого опустили в Марианскую впадину на глубину 11 километров.

В естествознании же повторяем как попугаи «Попка дурак!», ибо не может быть мед ядом ни для кого и не для чего живого.

Возьмем вопрос покрупнее: «Что же такое «общественные» насекомые и что у них за «общество»?» – вопрошает энциклопедия. И сама себе отвечает: «Прежде всего следует сказать, что между «обществом», или «семьей», насекомых и человеческим обществом или семьей столько же общего, сколько между клубом дыма и Клубом знаменитых капитанов».

Это ёрничество, несовместимое с энциклопедией, ибо она сумма знаний, в том числе и противоречивых, – для нас с вами – настольная книга! И эта так называемая книганам сообщает: «Инстинкт – очень длинная и сложная цепь безусловных рефлексов». В свою очередь безусловный рефлекс ни в малейшей мере не предполагает абсолютно никаких рассуждений. Поэтому только одна кладка стены «безмозглой» личинкой, которую я рассмотрел выше, из выбранных ею же камушков должна представлять собой без участия разума такую сложную цепь безусловных рефлексов, что ни один умник не возьмется ее расшифровать.

То есть, мы вернулись на круги своя, уточняю – на круги, в исходную точку, а не по витку спиралис приобретением нового качества, каковой означает скачек знания – точку, которая вышепрежней, исходной.

Вода и суша, инстинкт и интеллект

Введение

Исходя из моего понимания Бога (см. статью «Бог»), все в мире постоянно и непрерывно взаимосвязано и взаимно обусловлено различными по принципу и величине взаимодействиями. От весьма значительных (почти строго детерминированных) до исчезающее малых (на пределе возможности обнаружения детерминизма). Но без связи и взаимодействия не остается никто и ничто, от галактик до нейтрино. И даже за пределами их в ту и другую сторону. Такие взаимодействия материи не могут возникать в стадии разбегания галактик (расширения Вселенной), в этой стадии они могут только постепенно исчезать для «инструментальных» измерений и наблюдений. В слово «инструментальные» я не вкладываю понятие, например, электроскоп, я вкладываю понятие любых каких–либо последствий этого взаимодействия, физических, химических, биологических и так далее почти до бесконечности.

Но если есть разбегание галактик, то по принципу обратимости должно быть и «сбегание» галактик, чему доказательство – так называемые черные дыры, где атомы лежат на ядрах, никакого движения нет, и даже свет не может преодолеть взаимного притяжения этого сгустка материи и вырваться наружу. Это состояние есть очень хорошее состояние для начала и максимума всех известных и неизвестных взаимодействий. Но не само по себе это состояние меня интересует, этим пусть занимаются астрофизики. Меня интересует память как чисто механическое явление после взрыва черной дыры. То есть при переходе к новому расширению Вселенной, к новому разбеганию галактик.

Если силы взаимодействия, возникшие и проявившие себя в черной дыре, не исчезают при расширении вселенной, а только квадратично теряют свой скаляр, то и память о них в каждой разбегающейся частичке должна каким–то образом сохраняться. То есть, каждая разбегающаяся из единого центра частичка любой величины, от новой звезды до нейтрино, должна с разным напряжением все это как бы помнить. Другими словами, память – это продолжающиеся взаимодействия, как бы далеко частички друг от друга не улетели. Ведь все равно они когда–нибудь встретятся вновь и «поговорят» об этом.

С созданием миллионами штук за смешную цену компьютерных жестких дисков на 120 гигабайт, на любой из которых можно записать все книги на Земле, память перешла в абсолютно механический статус и так удалилась от памяти человека по совершенству, что приходится только руками развести. Стало совершенно очевидно, что механическая память, заключенная в кусочке неживой материи, бесконечно емче и совершеннее человеческой памяти. Но при этом надо заметить, что мы компьютерные диски по самой современной технологии делаем примерно так же грубо по сравнению с природой, как, если бы мы делали коронарное шунтирование топором. И это я пишу не для того, чтоб обидеть Intel. А для того, чтобы показать, что долговременная запись чего бы–то ни было природой даже на кусочке атома – вполне реальная штука. Это на тот случай, когда силы взаимодействия разбегающихся атомов и галактик станут недостаточны для принятия решений, так сказать, резерв на случай, когда указанные частицы перестанут друг друга «слышать».

Теперь, что такое интеллект? Грубо говоря, это обработка информации, поступающей в логическую ячейку как извне, так и с жесткого диска. Когда логических ячеек много, то и между ними должна быть связь, причем связь иерархическая, иначе выйдет короткое замыкание. Но так как меня скорее интересует не сам интеллект, ибо он прост как германиевый процессор с виду, а – участие эмоций в этом деле.

Что такое эмоция? Опять же, грубо говоря, это недостаток информации для принятия однозначного решения, в результате можно принять несколько решений, первенство среди которых сомнительно. Короче, это быть или не бытьв самом простом случае, который несколько лет подряд мучил датского принца. Или топтание муравьев на месте, когда они потеряли свой след. В таком случае, если поставлено заранее какое–либо ограничение, например, не принимать сомнительных решений, логическая система дает сбой, она просто останавливается, «зависает», и ждет отмены задачи. В этом смысле принц датский – точная копия. Внутри–то у него эмоции есть, описанные Шекспиром, но наружу–то они не прорываются, не приводят к окончанию решения задачи на эмоциях, так как логически задача не решается.

Поэтому, строго говоря, эмоция – это окончание решения задачи наобум, как, говорится, бог на душу положит. И именно поэтому эмоция является двигателем прогресса. Ибо лучше что–то делать, чем не делать ничего. Вселенная–то расширяется или сбегается и ждать никого не будет.

Но эмоциональное окончание решения задачи, естественно, не лучший вид решения. Это решение с равной или какой–то иной вероятностью может привести как к жизни, так и к смерти, как задачи, так и ее последствий. Но на это существует статистика, каковую не люди придумали, она объективна как электрон или Антарктида, люди их только открыли. Поэтому, собственно, не эмоции в виде сомнений движут прогресс, а статистика приемлемости сомнений. И неприемлемые сомнения умирают, а жизнь остается, с включением в ее практику приемлемых сомнений. Другого–то пути все равно нет.

В связи с этим представляются интересными соревновании Г. Каспарова с шахматными машинами. Я их называю соревнованиями команды одноногих с командой одноруких в волейбол. В современный хороший компьютер можно затолкать, все дебюты и эндшпили, все возможные промежуточные позиции, все правила игры, причем компьютер их будет вытаскивать из своей железной головы со скоростью в сотни гигагерц, что, разумеется, голове Г. Каспарова недоступно. Зато Каспарову доступно совершать самые идиотские ошибки, и не обязательно – преднамеренные. У шахматистов одни называются жертвами в надежде чего–нибудь там стабилизировать или поставить соперника в тупик своим идиотизмом. Другие – просто «зевком», что намного ближе к топтанию муравьев, потерявших дорогу, на одном и том же месте (см. файл «Фабр»). Чего не испорченная, не сломанная машина никогда делать не будет, так как в счете она никогда не ошибается в отличие от людей. Каждый раз в такой ситуации машина будет безжалостно брать глупые жертвы, и наказывать за зевки. А от неглупых жертв – отказываться. То есть, с другой стороны, железо и человек будут играть как профессионал с любителем, но из–за несопоставимости начальных условий получится, что их судит судья, не отличающий коня от слона. Поэтому ни победа, ни поражение тут совершенно не имеют никакого смысла.

Поэтому машину надо поставить в условия, чтобы она засомневалась, встала в тупик и вынуждена была бы принять решение наобум. А Каспарову дать компьютер, чтоб он мог одним пальцем вызывать с его жестокого диска то, что извлекает без всякого пальца машина. Вот тогда условия соревнования будут адекватными, и будет интересно посмотреть, что у них их этого поединка выйдет. Кроме этого, нужны еще два дополнительных условия. Сыграть им надо будет не менее тысячи раз, а, может быть, и в тысячу или в миллион раз больше, чтоб несколько приблизиться к генеральной совокупности. И тогда понадобится третья машина, статистическая, которая будет принимать решение о естественном отборе: кто, Каспаров или первая, играющая машина, достойны продолжать свой род.

Мало того, чтобы эксперимент считался достаточно чистым, надо запретить играть всему остальному человечеству в шахматы. Либо, заносить каждую новую партию на планете в два первых компьютера: в живой и в железный.

Именно поэтому я настаиваю на той мысли, с которой начал настоящую статью, а память на жестком диске – это только дополнительное средство. И сама память – это тоже дополнительное средство, общение предпочтительнее.

Кое–что о происхождении жизни

Жизнь, на мой взгляд, существует везде, в том числе и в космосе. Поэтому мне очень жаль тех огромных денег, которые сегодня человечество бестолково тратит на ее поиски на Марсе. На эти деньги можно было бы, как следует поискать ее истоки у нас дома, на Земле.

Между тем, мы до сего дня практически не начали изучение происхождения жизни на Земле. Разве что отдельные фрагменты, как отдельные части картинки на кубиках, 90 процентов из которых утеряны, вернее, даже еще и не изготовлены на фабрике.

Так как я изучаю в основном разум, то начал с обезьян, послушавшись Ч. Дарвина. Но потом оказалось, что люди со всем своим разумом вполне могли произойти от медведей, что прямо–таки утверждают дальневосточные айны. Правда и собаки с кошками не очень–то отстали от нас по уму. Тогда мне представилось, что вся цивилизация произошла от торгового племени, евреев, догадавшихся организовать вместо равноценного обмена прибыльную торговлю. Пришлось задаться вопросом, отчего это евреи так сильно и резко возросли в уме среди прочих млекопитающих? Но теория Поршнева, что от людоедства и поедания мозга, меня не удовлетворяла, так как сам мозг млекопитающих, включая человеческий мозг, не сильно рациональная с точки зрения конструкции штука. Тогда я решил перейти к насекомым, найдя, что обезьяны по разуму ничем не отличаются от людей. Насекомые меня поразили, так что к одноклеточным и простейшим я спускаться через миллионы лет не стал. Так как наука сама не знает, откуда взялись насекомые.

Нет, чтобы уж совсем не знали, это я перегнул. Только надо перед этим сказать о методике. Всему земному миру известно от ученых, что жизнь произошла в морях, точнее – в воде, и это так широко и подробно расписано, что примерно половину можно вообще не читать, это как припев в песне, одна и та же мысль повторяется раз шесть. А вот о происхождении насекомых ученые вроде как сами воды в рот набрали. Сказав в разных местах пару слов о том, что все трахейнодышащие, в том числе и насекомые, произошли отнюдь не в воде, а на суше, в дальнейшие объяснения на этот счет они во всей «Жизни животных» не пускаются. Сказав эти несколько слов, они вновь направляют нас в воду, и там мы тонем вместе с ними в хаосе видов, типов, подклассов, классов и так далее. Начиная, естественно, с инфузории–туфельки. Больше о «сухопутном способе происхождения» не упоминается. Однако о методике я еще не закончил.

Дело в том, что энциклопедия «Жизнь животных» на то и энциклопедия, чтобы представлять нам все последние сведения об этой самой жизни на год издания томов. А если еще что–то там у них, знатоков, не устаканилось в общественное мнение, то они обязаны давать все точки зрения, а мы уж сами выберем из них всех точки, приглянувшиеся нам лично. Я имею дело с изданием 1969 года, другого пока не было. За таковое простую перепечатку я, согласитесь, не должен считать.

Энциклопедия же начинает с морских членистоногих трилобитов, каковые давным–давно вымерли, еще в девоне или карбоне. Вместо трилобитов появились, опять–таки в море, хелицеровые (членистоногие). У хелицеровых произошло обогащение яиц желтком, благодаря чему им не надо было проходить многие стадии с линькой, чтобы из рыбацкой лодки превратиться в атомный подводный крейсер – все эти стадии стали проходить в яйце. Потом хелицеровые подались на сушу. Хелицеровым на сушу переходить было нелегко, даже очень трудно. Но эта задача была решена хелицеровыми и они превратились в наземных хелицеровых, в пауков. Ученые, на время оставив сухопутных пауков в покое, вновь вернулись к хелицеровым: «Меростомовые – это древнейшие морские хелицеровые, дышащие жабрами. Они до сегодняшнего дня остались в море». Вернувшись вновь к сухопутным паукам, добавили как бы между пауками: «Родина трахейнодышащих, в первую очередь, насекомых, – суша, здесь они сформировались, достигли невиданного расцвета и господствуют по сей день». И после этих слов – опять к паукам: «Паукообразные, они же халицеровые после выхода из моря см. рис.». Рисунок я приводить не буду, так как некоторые из них снова вернулись в море, на суше им надоело. Потом перешли разом к скорпионам, клещам, которые – тоже пауки, видов каковых не перечесть. Однако у всех «прослеживается переход от водных к сухопутным».