«Муравьи, живущие на западной окраине леса, знают о существовании себе подобных на востоке, поддерживают контакты и общаются (длина дороги – 9 км), обмениваются расплодом, услугами, если в соседнем муравейнике надо решить какие–то важные хозяйственные задачи. Внутри муравейника – жесткая подчиненная иерархия. Между собой муравейники абсолютно равны. Работа строится по принципу конфедерации. Строителя другой муравей несет в другой муравейник на работу. Потом точно так же принесет обратно. Носят строителей целыми стаями. За две недели сооружается новый муравейник, тогда как 300 тыс. муравьев – собственников муравейника будут его строить 4 года. Изначально муравей рождается одиночным насекомым. Если его извлечь в младенчестве и заставить жить отдельно, он никогда не сможет жить в социуме, в муравейнике. Для этого его обучают в социуме. Установлено, что муравьи умеют передавать друг другу информацию на уровне тектильных контактов (скрещивая усики–антенны). Каждый муравей работает не больше 6 часов в день, остальное время – отдыхает. Умывание занимает до 20 процентов всего муравьиного времени, и даже больше, чем сон».

Здесь главные следующие моменты. Из муравья вне муравейника вырастет Маугли вне человеческого общества.

Когда надо, и амазонки могли бы создать в своем социуме муравьев, знающих дорогу, но дело в том, что и люди–грабители тоже редко промышляют в одном и том же месте. Предпочтительнее менять места ограблений. С другой стороны, люди – предмет ограбления, тоже перестают появляться в опасных местах. Значит, знатоки дорог не нужны. Тем более, что согласно Фабру, если амазонки не смогли унести всех куколок, то они тут же возвращаются дограбить, пока дорогу не позабыли.

У муравья малый запас энергии, недаром он работает не более 6 часов, а остальное время отдыхает. Поэтому после путешествия на 8 километров он уже – не работник. Поэтому муравьям–строителям и нужно «такси», причем согласно писателю Фонвизину «географию седокам Митрофанушкам изучать не надо, извозчик довезет, куда следует».

И вообще, откуда муравьям известно, что соседнему муравейнику надо помочь построить муравейник до холодов? Значит, существует договор между муравейниками, тем более, что муравейники – равноправны.

Строительство.

1. Матери–строители.«Когда эвмен Амедея строится на горизонтальной поверхности, где ему ничто не мешает, то он возводит полукруглый колпак, купол с горлышком на верхушке. Горлышко это изящно расширено, и в нем – узкий проход, как раз такой, чтобы смог протиснуться хозяин горшочка. Диаметр этой постройки около двадцати пяти миллиметров, высота двадцать миллиметров. Если гнездо сделано на вертикальной поверхности, то оно и тогда сохраняет форму купола.

Свою постройку оса начинает с сооружения круглой ограды, толщиной примерно в три миллиметра. Эту стену она делает из известковой земли и крохотных камешков. Материал она добывает на какой–нибудь утоптанной тропинке, на укатанных дорогах — на самых сухих местах, где почва тверда как камень. Оса скоблит землю концами челюстей и, собрав немного пыли, смачивает ее слюной. Изготовленный таким способом цемент не пропускает воды. Кроме цемента, нужны еще и камешки. Они различны по форме, угловатые, кругленькие, но примерно одинаковой величины. Обычно это зерна песка — крупинки песчаника. Любимые камешки — прозрачные и блестящие кусочки кварца. Их эвмен выбирает самым тщательным образом: вертит в челюстях так и этак и берет лишь подходящие по величине и весу.

Эти камешки оса и втыкает в еще мягкую цементную массу начатой постройки. Она до половины погружает их в стенку: камешки выступают наружу, но внутренняя сторона стенки остается совершенно гладкой. Затем эвмен укладывает следующий цементный слой, а в него снова втыкает камешки. Постройка растет. По мере того как здание становится выше, оса наклоняет стенки немного внутрь. Образуется свод, и здание принимает округлую форму купола. При сооружении куполов мы устраиваем подпорки всякого рода, возводим «леса». Эвмен — более смелый строитель и сооружает свой купол без подпорок.

На вершине купола оса оставляет круглое отверстие, а над ним возводит расширенное горлышко. Оно слеплено из чистого цемента и похоже на изящное горлышко от русской вазы. Когда в ячейку–горшок будет положена провизия и отложено яичко, оса закроет отверстие горлышка цементной пробкой, в которую воткнет один камешек. Только один!

Такая постройка не боится непогоды. Она не уступает надавливанию пальцами, и ее нелегко снять ножом с камня, не разломав на куски.

Так выглядит постройка, если она состоит лишь из одной ячейки. Но почти всегда эвмен прислоняет к первому куполу еще пять, шесть и больше других. Такой прием облегчает работу строителя: одна и та же стенка служит для двух соседних комнат. Изящный купол — первая ячейка — исчезает, и гнездо начинает выглядеть комком высохшей грязи, утыканным крохотными камешками. Рассмотрите этот комок, и вы увидите, что здесь несколько ячеек, и у каждой есть расширенное горлышко, заткнутое цементной пробкой и одним камешком.

Пчела–каменщица, с которой мы еще встретимся, строит свои гнезда из тех же материалов. Построив несколько ячеек, прилепленных одна к другой, она прикрывает все гнездо толстым слоем цемента. Постройка амедеева эвмена так прочна, что ей не нужна общая покрышка. По этому признаку легко различить постройки каменщицы и эвмена Амедея.

Замечателен следующий факт. Часто видишь, что купол амедеева эвмена утыкан пустыми раковинками улиток, побелевшими на солнце. Обычно это раковинки одной из самых маленьких наших сухопутных улиток — улиточки полосатой, обычной на сухих склонах. Я видел гнезда, в которых эти раковинки заменили почти все камешки, и такие постройки выглядели шкатулками из раковинок, сделанными терпеливой рукой. Очевидно, у амедеева эвмена есть нечто вроде стремления к изящному. Если он найдет кусочки прозрачного кварца, то и смотреть не станет на другие камешки. Найдя побелевшую раковинку улитки, он спешит украсить ею свою постройку, а найдет таких раковинок много — все пойдут на отделку жилья. Это высшее проявление его вкуса. Так ли это? Кто решит?

У всех трех видов халикодом строительные материалы одинаковы. Это глинисто–известковая земля с небольшой примесью песка, смоченная слюной пчелы. Влажная почва облегчила бы работу и уменьшила расход слюны. Нет! Такой земли халикодома не возьмет. Ей нужен сухой порошок, жадно впитывающий влагу, нечто вроде цемента, хорошо твердеющего, похожего на ту замазку, которую мы готовим из негашеной извести и яичного белка.

Амбарная и кустарниковая халикодомы всего охотнее берут материал для постройки на утоптанных тропинках или на проезжих дорогах с плотно утрамбованным грунтом. Здесь, не обращая внимания на пешеходов, проезжих и скот, они беспрерывно летают взад и вперед. Улетающие несут в челюстях комочек известковой замазки, прилетающие присаживаются на самых сухих и твердых местах. Они царапают челюстями, скребут передними лапками, отделяя крохотные частички грунта. Держат их во рту, давая пропитаться слюной, и слепляют в комочек. Пчела работает с таким увлечением, что ее скорее раздавишь, чем сгонишь с дороги.

Каменщица селится вдали от жилья человека. Ее редко увидишь на накатанных дорогах и утоптанных тропинках: их обычно нет вблизи ее построек. Эта пчела собирает просто сухую землю, богатую мелким песком. Она может построить новое гнездо на новом месте. А может и воспользоваться ячейками старого гнезда, подправив их. Займемся сначала первым случаем.

Найдя подходящий камень, каменщица прилетает к нему с земляным комочком и укладывает его на поверхности камня. Ее инструменты — челюсти и передние ножки. Работая ими, она начинает лепить круглый валик, который не подсыхает: пчела выделяет слюну. В эту мягкую массу каменщица вставляет снаружи мелкие угловатые камешки. Так закладывается фундамент постройки. На первый слой пчела укладывает второй, третий и так, пока ячейка не достигнет высоты два–три сантиметра.

Камешки экономят и труд пчелы, и строительный цемент. Она выбирает их очень тщательно, предпочитая твердые и угловатые. На наружной стороне ячейки они торчат, но внутри ячейка должна быть гладкой, и здесь она обмазана чистым земляным цементом. Эта штукатурная работа проделана без особой тщательности, можно сказать — грубыми ударами лопатки. Позже, перед окукливанием, личинка покроет шелком эти грубые стены. Отверстие ячейки всегда обращено кверху. Если ячейка построена на горизонтальном основании, то она поднимается башенкой. Если же гнездо строится на поверхности вертикальной или наклонной, то ячейка выглядит половинкой разрезанного вдоль наперстка. Такой фундамент заменяет одну из стен ячейки.

Когда ячейка готова, заготовляются припасы: мед и цветочная пыльца» (конец цитаты).

Я вновь и вновь убеждаюсь, что Фабр был противником понятия инстинкта, он стоял на позиции интеллекта у таких маленьких животных. А свои заклинания типа «это все – инстинкт» он тут же и опровергает конкретными фактами: «Очевидно, у амедеева эвмена есть нечто вроде стремления к изящному. Если он найдет кусочки прозрачного кварца, то и смотреть не станет на другие камешки. Найдя побелевшую раковинку улитки, он спешит украсить ею свою постройку, а найдет таких раковинок много — все пойдут на отделку жилья. Это высшее проявление его вкуса». Но Фабр проявляет умеренность, он как бы вкладывает нам в рот непережеванную пищу, представляя нам возможность немного поработать челюстями. Что ж, давайте, пережуем.

Во–первых, вы все видели как при самых различных погодных условиях, от нестерпимого зноя до мелкого холодного дождя напополам со снегом и прочимы невыносимыми погодными катаклизмами, работают каменщики–люди. То есть, работа эта – не сахар. И каменщиков на земле – миллионы. И вы, безусловно, наслышаны, какие есть у людей хитрые машины–автоматы и станки с числовым программным управлением, и даже роботы, приваривающие, например, детали друг к другу. В связи с этим спросите себя: почему до сих пор не создан робот для каменной кладки? И вам нечего будет сказать, коме как – такой робот по приемлемой цене создать невозможно. Мысль о роботе ценой в межпланетный космический аппарат вы тут же отбросите, таких аппаратов надо будет не единицы, а миллионы. Все это потому, что каменная кладка, выполняемая двумя руками, требует слишком много мелкого, рутинного, но непрерывно проявляемого интеллекта, причем в столь широком диапазоне задач, что собрать их в одной машине даже в 21 веке невообразимо трудно и еще более невообразимо по дороговизне. Другими словами, оса при кладке проявляет не инстинкт, а – интеллект. Достаточно, по–моему, еще раз привести часть цитаты: « эвмен выбирает различные по форме, угловатые, кругленькие, но примерно одинаковой величины камешки самым тщательным образом: вертит в челюстях так и этак и берет лишь подходящие по величине и весу». А укладка таких камешков так, чтобы выступающие наружу камешки были – как попало, но внутренняя сторона стенки оставалась бы совершенно гладкой, – это вам не одинаковые как близнецы кирпичи укладывать.

Во–вторых, «цемент», хотя он – строительный раствор. Это не тот нынешний цемент, который мы получаем миллионами тонн с заводов, это гораздо лучше, он похож на ту замазку , которую мы готовим из негашеной извести и яичного белка. Во времена Фабра из–за дороговизны таким способом делали уже только замазку, а не строительный раствор при каменной или кирпичной кладке. Только надо знать, что самые долговечные древние кирпично–каменные сооружения клались именно на этой самой замазке из негашеной извести и яичного белка, используемой как обычный строительный раствор. Как и у ос. Так кто у кого научился?

В третьих, осы не удосужились изобрести шаровые мельницы, в которых люди получают тонко измельченный продукт из известняка, одновременно обжигая его, то есть удаляя из него так называемую структурную воду, чтобы получить чистую окись кальция, CaO. Но это им и не нужно. Мы непрерывно ходим по своим дорогам и выполняем подошвами своих башмаков работу шаровых мельниц, а жгучее солнце выжигает из этой пыли структурную воду: осы присаживаются на самых сухих местах утоптанных тропинок. Мало того, в жарком Египте работу шаровых мельниц выполняет ветер, несущий тончайшую пыль, которой египетским осам хватает за глаза. И ведь недаром именно в Египте, как это исчерпывающе доказали Носовский и Фоменко, пирамиды строили не из монолитных камней, а прямо на месте заливали бетонный раствор в виде каменных блоков. Цементом служила эта же самая известковая пыль, обожженная солнцем.

В четвертых, оса не только искушенный каменщик, не только изобретатель и производитель цемента и строительного раствора, оса – искусный архитектор и декоратор. Только особенно понравившаяся ей форма дома наподобие русского горшка(крынки) стала канонической. А специалист по бесформенным формам Карбюзье разве лучше? Его фантастические формы пришли и ушли, а идеальный по форме русский горшок, напоминающий прекрасную голую женщину остался.

Все четыре приведенных пункта безусловно показывают высочайший интеллект, только нам, разумным, он как–то непонятен и мы его решили назвать идиотским словом инстинкт. Однако пойдем дальше.

«Пригладимся немного к искусству мегахилы. Ее постройка состоит из множества кусков листьев. Куски эти трех сортов: овальные для стенок ячейки, круглые для крышек и неправильные для передней и задней пробки. Нет никакой трудности вырезать эти последние: пчела отгрызает выдающуюся часть листа и берет ее такой, каковой она окажется. В этой работе нет ничего, заслуживающего внимания.

Иное дело — овальные куски. Чем руководствуется пчела, вырезывая правильные эллипсы из тонкой пластинки листа белой акации? Как и чем она определяет размеры кусочка? По какому образцу работают ее ножницы? Охотно предположишь, что пчела сама служит живым циркулем, что она способна вычертить вращением своего тела эллипс, подобно тому как наша рука, вращаясь на упоре плеча, чертит круг. Меня соблазнило бы такое объяснение, если бы наряду с большими овальными кусками не было бы и маленьких, но таких же овальных. Сомнительно, что существует механизм, сам изменяющий радиус и степень изгиба линии, сообразно с требованиями чертежа. Здесь должно быть нечто иное. Круглые кусочки крышечки свидетельствуют об этом. Если пчела вырезывает овальные куски при помощи природного циркуля — строения ее тела, то как же ей удается вырезать круглые кусочки?

Впрочем, настоящая трудность вопроса и не в этом. Круглые кусочки по большей части точно соответствуют отверстию ячейки. Когда постройка ячейки закончена, то пчела летит, чтобы заготовить крышечку. Она улетает за сотни шагов, и как удается ей запомнить размеры наперстка, который нужно закрыть? Решительно никак. Она никогда не видела этой ячейки: ведь работа шла под землей, в полной темноте. Самое большее, чем она обладает, это сведениями, полученными путем осязания. Да и то не сейчас: ведь во время вырезывания кусочков для крышечки возле нее нет ячейки.

Кружочек же должен быть вырезан строго определенного диаметра. Будет он слишком мал, тогда опустится на мед и раздавит яичко, окажется велик — не войдет в отверстие ячейки. Как же придать ему нужные размеры, не имея образца? Пчела ни секунды не колеблется. Столь же быстро, как она вырезывала бесформенный кусок для пробки, она вырезывает крут, и он точно соответствует диаметру ячейки. Пусть кто сможет объяснит эту геометрию. На мой взгляд, она необъяснима.

В один зимний вечер, сидя у пылающего очага, я предложил моим домашним решить такую задачу:

«В числе кухонной посуды у вас есть горшок, который ежедневно употребляется, но у него нет крышки, разбитой в куски кошкой, забравшейся на полку. Завтра, в рыночный день, нужно отправиться в город за провизией. Возьмется ли кто–нибудь из вас безо всякой мерки, только по воспоминанию, которое легко оживить, осмотрев горшок перед отъездом, купить в городе крышку для горшка, которая была бы не слишком велика, не слишком мала, одним словом, приходилась бы как раз по отверстию».

Единодушно было признано, что никто не взялся бы исполнить подобное поручение, не взяв с собой мерки, хотя бы соломинки длиной в диаметр отверстия. Воспоминание о размерах не может быть вполне точным.

А ведь мегахила поставлена в худшие условия. Она не имеет представления о величине своей ячейки, потому что никогда ее не видела. И она должна сразу вдали от ячейки вырезать кружочек, который как раз приходился бы по отверстию этой ячейки. Совсем невозможное для нас оказывается легкой игрой для мегахилы. Нам необходима какая–нибудь мерка или запись, мегахила не нуждается ни в чем.

Может быть, пчела вырезывает на листе кружок приблизительной величины, но больше отверстия, а прилетев к гнезду, обрезает излишек? Такая поправка все объяснила бы. Но делает ли подобные исправления пчела? Прежде всего, я не могу допустить, чтобы пчела во второй раз обрезывала уже вырезанный кружок: у нее нет теперь точки опоры. Портной может испортить сукно, если ему придется кроить, не имея опоры стола. Мегахиле трудно будет направлять свои ножницы на неприкрепленном куске, и она плохо выполнит такую работу» (конец цитаты).

Все описанное мне очень напоминает способность северных народов находить в бескрайней тундре, не имея ни единого ориентира, ни на земле, ни на небе, заранее намеченное, но достаточно удаленное место и безошибочно приходить туда, куда нужно. Выше я эту штуку назвал феноменом чукчи. Во–первых, я это повторяю здесь затем, что некоторые исследователи могут пойти по ложному пути и начну опять обрезать насекомым усики, полгая, что именно они сильно помогают их владельцам. И чуть ниже Фабр подтвердит нам это мое предположение. Так вот, чукча не имеет ни единого дополнительного органа к тем, что имеем и мы с вами. Но выполняет работу ориентации точно так же безошибочно, как пчела мегахила вырезает листочки. Во–вторых, пчела в отличие от чукчи не умеет говорить по–русски, но и чукча, закончив русскую школу, ничего не может нам сказать о своей способности. Он скажет просто «знаю», но чем конкретно обеспечивается это «знаю», он не может. То есть, он не осознает того, что делает. Тогда как прекрасно осознает, что в конце пути ему обязательно надо выпить огненной воды.

Поэтому, не вдаваясь в более тонкие подробности, которые могут изменить предмет статьи и удлинить ее до бесконечности, скажу, что тяга к водке, наркотикам, табаку и так далее лежат примерно в одной плоскости с только что описанными феноменами. И если вырезывание листочков – инстинкт, то и наркозависимость – тоже инстинкт. Не так ли? Но врачи говорит, что алкоголизм – это всего лишь привыкание. И даже нашли где–то у нас в голове центр удовольствий, каковой заставляет нас, например, пить водку.

Тем временем Фабр делает свои выводы, как всегда подтвержденные опытами: «перемены сортов растений, проделанные мной, наводят на размышления: каким образом пчела, портившая мои герани, сумела применить к ним свое ремесло закройщицы, не смущаясь резкой разницей в окраске материала, то белого, то ярко–красного. Как серебристая мегахила сумела сразу приспособиться к мексиканскому растению, которым я ее угостил? Ведь она видела это растение впервые, а между тем выполняла свою задачу в совершенстве.

Говорят, что инстинкты развиваются чрезвычайно медленно, что они — результат многовековых однородных действий. Мегахилы доказывают мне противное. Они говорят, что их искусство, неподвижное в основном, способно к нововведениям в мелочах.

Ученые — знатоки насекомых исследовали антидий очень старательно, но различий в инструментах шерстобитов и смолевщиц (виды насекомых, использующих вместо «цемента» и листочков шерсть и смолу деревьев – мое) не нашли. Обе группы антидий резко различны по своему строительному искусству. Орудия у них одни и те же, а работают они над несхожими материалами.

Я спрашиваю себя: что определяет то или иное «ремесло» у насекомых? Гнезда осмий построены из грязи или жеваных листьев. Халикодомы строят гнезда из цемента, а пелопей лепит горшочки из грязи. Антидий валяют свои мешочки из ваты и войлока, а смолевщицы слепляют маленькие камешки смолой. Пчела–плотник грызет древесину, а антофора роет землю. Почему появились все эти ремесла и столько других? Почему каждому виду свойственно именно данное ремесло, а не иное?

Известно изречение: «Хороший ремесленник должен уметь строгать пилой и пилить рубанком». Деятельность насекомых изобилует примерами, когда рубанок заменяет пилу, и наоборот: искусство мастера восполняет недочеты инструмента. У людей рубанок — инструмент столяра, лопатка — каменщика, ножницы — портного, а игла — швеи. Так ли у насекомых? Покажите мне лопатку насекомого–каменщика, ножницы у вырезывающего листья, а показав, скажите: «Этот вырезывает листья, а тот изготовляет цемент». Одним словом, определите ремесло работника по его инструменту.

Никто не сможет сделать это. Только прямое наблюдение раскроет тайну работника. Корзиночки на ножках, щетка на брюшке укажут, что пчела собирает цветочную пыльцу, но специальные таланты ее останутся тайной, сколько ни смотри на эту пчелу в лупу.

Одни и те же зазубренные челюсти собирают вату, вырезывают листья, размягчают смолу, скоблят сухую древесину, месят грязь. Одни и те же лапки обрабатывают пушок, придают форму кружочку из листа, лепят земляные перегородки и глиняные башенки, делают мозаику из камешков. Где причина этой тысячи ремесел?

Я знаю одно. Инструмент не определяет рода деятельности, не создает ремесленника. Не орган создает функцию, а функция — орган» (конец цитаты).

Все это я комментировать не хочу, особенно то, что «функция создает орган». Тогда бы у каждой пчелы было бы, по крайней мере, рук – больше, чем у индийского Шивы. Тогда как у нее всего–навсего передние лапки и челюсти, которыми она выполняет миллион самых разных работ точно так же как и человек. Лучше я вам напомню, что я в отличие от Фабра разделил настоящий раздел статьи на две части. Он описывает каждое насекомое отдельно, отражая все его способности, а я в части строительства разделил обязанности между мамой и детками. Для этого мне всего лишь пришлось надергать цитаты из разных мест его книги, а затем рассортировать их так, как мне нужно. И на этом я закончил первый этап, про мам–строительниц и теперь перехожу к деткам–строителям.

2. Дети (личинки)-строители.Фабр: «Закончим рассказ о бембексе историей его личинки. В ее однообразной жизни нет ничего замечательного: на протяжении двух недель она ест и растет. Потом приходит время постройки кокона. Выделяющие шелк железы у нее развиты слабо, и она не может соткать кокон из чистого шелка, как личинка аммофилы. У нее не хватит шелка на несколько оболочек, чтобы защитить себя, а позже куколку от сырости в неглубокой норке во время осенних дождей и зимних снегов. Норка бембекса — плохое убежище от дождя и холода: она расположена на глубине немногих сантиметров, вырыта в легко проницаемом сыпучем песке. Для постройки надежного кокона нужно заменить недостаток шелка, и личинка проделывает эту замену весьма искусно. Из артистически склеенных между собой шелком зерен песка она делает очень прочный кокон, не пропускающий сырости.

У роющих ос три способа постройки помещений, в которых происходит развитие их потомства. Одни роют норки на большой глубине, и тогда кокон состоит из одной тонкой и прозрачной оболочки. Норка других неглубока, расположена на открытом месте. Но у личинки достаточно шелка, чтобы сделать кокон из нескольких слоев. Если же шелка мало, то в ход пускается песок, что мы и видим у бембекса. Кокон бембекса так плотен и крепок, что его можно принять за косточку какого–нибудь плода. Один конец его закругленный, другой заостренный, а длина этого цилиндра около двух сантиметров. Шероховатая поверхность придает ему грубоватую внешность, но внутри он блестящий, словно лакированный.

Воспитывая личинок бембекса, я смог во всех подробностях проследить сооружение этого прочного кокона. Личинка начинает с того, что очищает место: расталкивает вокруг себя остатки провизии и сгребает их в уголок. Затем она прикрепляет к стенам своего жилища белые шелковые нити. Они образуют паутинообразную основу для будущей постройки, и они же отгораживают кучку объедков.

Следующая работа — постройка гамака. В его состав входит только шелк — белый, чистый, великолепный. Подвешивается гамак далеко от сора и грязи, в центре нитей, протянутых от одной стены к другой. Его форма — мешок, на одном конце которого круглое отверстие, а другой конец вытянут и заострен. Своей формой гамак напоминает рыболовную вершу. Края отверстия растянуты нитями, прикрепленными к стенам, и вход в мешок открыт. Ткань этого мешка–верши так тонка и прозрачна, что сквозь нее видны все движения личинки.

В таком виде постройка оставалась со вчерашнего дня. И вдруг я услышал, что личинка скребется в той коробочке, где она находилась. Открыв коробочку, я увидел личинку, наполовину высунувшуюся из мешочка. Концами челюстей она скоблила стенку коробочки. Картон был заметно подскоблен, и кучка мелких кусочков лежала перед отверстием мешочка. За отсутствием других материалов, личинка, конечно, употребила бы эти огрызки для постройки кокона. Я снабдил ее более подходящим материалом — песком. Никогда еще личинка бембекса не строила кокон из такого великолепного материала: я насыпал ей песка, которым высушивают чернила, — голубого с блестящими кусочками слюды.

Песок положен перед отверстием мешочка, подвешенного горизонтально. Высунувшись наполовину из гамака, личинка роется в куче песка челюстями и выбирает песок почти по зернышку. Более крупные песчинки она отбрасывает подальше. Когда песок отобран, она вметает ртом некоторое количество его в свое шелковое сооружение. Здесь она рассыпает песок ровным слоем по внутренней стороне мешочка. Потом склеивает зернышки песка и прилепляет их к стенкам мешочка шелком, заменяющим ей цемент. Наружная сторона строится медленнее, здесь она прикладывает зернышки песка по одному, приклеивая их шелковистой мастикой.

На постройку первой половины кокона личинка истратила весь запас отобранных ею песчинок. Она делает новый запас: появляется кучка песка перед входом. Эта кучка может осыпаться внутрь мешочка и потеснить строителя. Личинка словно предвидит это: из нескольких песчинок, грубо склеенных, она устраивает занавеску. Эта загородка очень несовершенна, но ее достаточно, чтобы предупредить обвал. Проделав все это, личинка начинает работать над задней частью кокона. Временами она прорывает занавеску, высовывается наружу и берет нужные ей материалы — порцию песчинок.

Кокон еще открыт, с широкого конца нет колпачка, который должен закрыть вход в него. Для этой работы личинка делает последний запас песка и отодвигает кучу, находящуюся перед входом в кокон. В отверстии кокона появляется шелковый колпачок, на который личинка наклеивает шелковистой мастикой зернышки песка, запас которых находится внутри кокона. Когда крышечка закончена, личинке остается лишь окончательная внутренняя отделка помещения: покрыть его стенки лаком. Он предохранит нежную кожицу личинки от шероховатостей сложенных из песчинок стен.

Гамак из чистого шелка, с которого начинается постройка, — только основа для сооружения из песчинок. Его можно сравнить с дугами, которые применяют при постройке сводов и карнизов. По окончании работы дуги убирают, и свод держится своей собственной крепостью. Так и здесь. Когда кокон окончен, шелковая поддержка исчезает: нежный гамак отчасти поглощен песком, отчасти просто разрушен от соприкосновений с грубыми песчинками. Не остается никаких следов от этого замечательного приема, при помощи которого из столь подвижного материала, как песок, выстроено здание очень правильной формы.

Полукруглый колпачок, прикрывающий вход в кокон, сработан отдельно. Эта крышечка прилажена к кокону, и, как бы хорошо это ни было сделано, она не соединяется с коконом так прочно, как при постройке всего здания сразу. Однако это совсем не недостаток постройки, наоборот, — это ее достоинство. Стенки кокона так крепки, что вышедшему из куколки бембексу было бы очень нелегко выбраться наружу. Крышечка легко отделяется, открывая выход.

Кокон бембекса — очень прочная постройка. Ему не могут повредить обвалы и оседания песка, его не раздавишь, даже при самом сильном надавливании пальцами. А потому неважно, что потолок норки, вырытой в песке, может обвалиться, не страшно даже, если на это место наступит прохожий. Кокон все это выдержит. Не опасна и сырость. Я по две недели держал коконы бембекса погруженными в воду и никакой сырости внутри них не обнаруживал.

Как жаль, что у нас нет таких материалов для постройки домов! Кокон бембекса не только прочен: он очень красив. Он сработан так изящно, что выглядит скорее произведением искусства, чем работой личинки. Замечательны коконы, построенные у меня в коробочке из песка для высушивания чернил. Не знающий, что это такое, может принять их за крупные бусы, усеянные золотистыми точками по голубому полю, изготовленными для ожерелья какой–нибудь красавицы» (конец цитаты).

Доказывать вновь и вновь, скрупулезно и последовательно разбирая каждое действие личинки, что все это строительство не может быть выполнено по инстинкту, а если может осуществиться по инстинкту, то инстинкт намного выше человеческого разума, мне уже надоело. Лучше я заострюсь на том, что яичко, личинка, куколка и взрослый бембекс – суть один и тот же организм, примерно как у нас внутриутробное развитие, детство, юношество, активная жизнь и старость.

В связи с этим я хотел бы напомнить, что, если на каком–то этапе этот организм чего–то там недоделал, то все равно недоделанную работу этот организм доделает на следующем этапе жизни. Мама–сфекс ленивая, примерно как стрекоза по сравнению с муравьем в басне Эзопа–Крылова. Поэтому личинка–сфекс, едва отъевшись за две недели, делает за маму гигантскую работу, и вы про нее только что читали. Зато мамаша–сфекс готовит для своей личинки такой богатый запас пищи, что ей его просто некуда девать, если она не займется как следует своим коконом. То есть, природа насекомых чрезвычайно гибка, и у этого должны быть хорошие основания, докапываться до которых в такой небольшой по задумке, но разрастающейся как снежный ком, статье невозможно. Поэтому продолжу цитировать, авось нападу на что–нибудь более основательное.