Но не в этом дело. Компьютер советской марки «Днепр» хотя и вышел из электронно–ламповой стадии и вошел уже в стадию транзисторов, имел вид полутора десятков письменных столов, установленных в ряд и связанных пучками проводов толщиной в руку, и беспрестанно ломался. Столы до отказа были забиты сотнями, если не тысячами, вставленных в слоты логических элементов, в которых все время что–то перегорало. Их хитроумно искала целая бригада электронщиков, вынимала из слотов, и вставляла новые. А извлеченные распаивала, перепаивала и вновь пыталась вставить, так как совершенно новые не успевали подвозить. В результате компьютер этот работал от силы процентов десять общего времени, а оперативная память у него была как у годовалого ребенка на слова. Магнитная же память на ленте шириной в солдатский ремень подавала данные в машину примерно, как заика делает заказ в ресторане. Это был 1972 год, но это было от моего плохенького «железа» на основе Celeron- 366 в 2003 году как небо и земля. И это я не для обиды «прошлого века» говорю, а для очень конкретного и наглядного вывода.

Примерно так работают системы нижних уровней, например, икона и человек, кол в отпечатке стопы и ее владелец. Это очень ненадежная связь, но она есть и это вне сомнения. Вот что важно.

И заметьте, пожалуйста, я не атеист, я просто не могу поверить в бородатого дядьку с кругляшом вокруг головы. Ибо мой Бог гораздо реалистичнее, хотя у него нет истории и «богоугодных» книг. И я Ему молюсь без свидетелей, признаю ошибки и прошу снисхождения, умоляю помочь в жизненно важных делах и дать здоровья. И никогда не забываю о Нем, когда на ум приходит сделать подлость. Ибо я знаю, что у Него нет задачи управлять моим сознанием, то есть нейронами в моей голове, а есть только реакция на последствия.

В действительности это – магия, древнейшее и истинное понимание мира, ничего не имеющее общего с любой из религий, представляющих собой устав партии и больше – ничего. А партия, в свою очередь, это очень частное явление, примерно как взаимодействие однородных атомов.

Три типа людей и Власть вместо Бога

Если бы все было так просто, то, прочитав эту статью и еще кое–какие мои работы, подавляющее большинство населения нашей планеты немедленно перестало бы ходить в церковь и носить туда деньги мешками. И публично крестящихся президентов из–за их показной дурости перестали бы избирать.

Люди делятся по интеллекту на три группы, наподобие эмоционального деления на холериков, флегматиков и сангвиников, четвертое название я забыл, так как оно вообще не нужно.

К самой многочисленной группе относятся дураки, но я их называю интеллигентно спортсменами, потому, что они не виноваты, так уж устроен их мозг, не требующий в себе движения. Вместо движения в мозгу эти люди любят физическое мышечное движение как антилопа – бегать, как кенгуру – прыгать. И не любящие учиться, особенно – думать, разве что помечтать о еде и сексе. Общеобразовательная школа для них – сущее наказание. По любому предмету, исключая физкультуру, по которой они всегда – отличники. Если бы не было закона о всеобщем образовании, они бы считали, что учиться писать даже «палочки попендикулярные» (это я в честь великого артиста, которого не надо забывать), – слишком большая умственная нагрузка. Самый большой праздник в жизни для них – выпускной школьный бал, после которого они навсегда забывают слово учеба. Из них получаются прекрасные бегуны, прыгуны, то есть спортсмены и вдобавок к этому они любят махать кайлом, кувалдой, косой и прочими тяжелыми инструментами. На жизнь они зарабатывают достаточно, но миллионерами не становятся, просиживая все оставшееся от отбойного молотка время у телевизора. А женщины – старательно и разнообразно готовя еду и вышивая салфетки. Детей в таких семьях – много, поэтому племя это не скудеет.

В общественной жизни, если им не прикажут идти на демонстрацию под угрозой увольнения с работы, участия не принимают, но и не могут принять по причине воспитания на мыльных операх южноамериканского ширпотреба. В них раз и навсегда можно положить любую религию, любую идеологию, любое отношение к любым вещам, и все это будет там храниться как в персональной ячейке швейцарского банка, незыблемо. Причем выдаваться для пользования будет безотказно, но по двум «ключам»: собственной потребности, например, перед голосованием, и под контролем второго «ключа», от администрации банка, короче – от властей.

Именно на этой группе держатся и питаются как микробы, поедая живую ткань, все религии, власти и государства. Жалко, конечно, но ничего сделать нельзя. Это – закон природы, а против природы, как говорится, не попрешь. Кстати, о законах природы. Они иногда не очень логичны. Но ведь и опрашивают дураков на предмет «да или нет» наравне с умными. Поэтому совокупный результат получается как на выборах президентов. И Частям Бога на низших Его уровнях со спортсменами удобнее, не так отвлекают от глобальных дел, не лезут в высшие сферы, не на свой уровень. То есть, не Гамлеты. Разве что, гаметы.

Вторая группа – малочисленна, это поэты. Хотя я имею в виду, естественно, все искусства. Эти люди живут и действуют исключительно по велению гипоталамуса – древнейшего отдела мозга, который в общепринятом понимании вовсе и не мозг, а спинной мозг. Или что–то в этом роде. В связи с этим я хотел бы поспорить с одним телевизионным покойным старичком со множеством научных регалий и званий, хотя он и не дожил до этого спора. Он говорил, что поэты предсказывают будущее, которое никак без них невозможно узнать. Я же говорю, что будущего не знает даже сам Бог. Не говоря уже об астрологах. Астрология – это как канва для вышивки, как пустые соты, еще без меда. Она говорит, кто ты, и куда стремишься, но она не говорит, что кристалл при росте упрется в земной потолок. Все время надо принимать решения «да или нет». Именно поэтому будущее не видит никто. Оно все время корректируется. Однако надо начать характеризовать поэтов.

Поэты не только не хотят думать корой головного мозга как и спортсмены, они и не могут этого делать, за самым малым исключением, например в вопросе гонорара. Поэтому они любят в школе гуманитарные науки, которые воспринимаются исключительно гипоталамусом, и не любят точных наук, у них всегда по ним одни тройки, максимум.

Гипоталамусу не нужно общение с корой головного мозга, он и без нее справляется со своей задачей сиюминутного охранения особи от смерти, и, не спрашивая никого, отправляет своего владельца по кратчайшему пути, чаще всего к ранней смерти. Вопрос: почему? Потому, что я слишком упростил характеристику поэта. У него кора хотя и в бездействии, но не настолько же, я же сказал, что он заботится о гонораре, о котором гипоталамус вообще ничего не знает. Я к тому клоню, что если бы поэт не пытался совсем жить мозгом как, например, баснописец Крылов, то и он бы прожил подольше. Гипоталамус своими методами охранил бы его до естественного разложения. Но в том–то и беда поэтов, что они включают свою кору, совсем не умея ее пользоваться. И этому есть объяснение.

Поэтов, особенно в ранимом возрасте, никто из окружающих не понимает. Поэт сообщает школьным одноклассникам свои видения, которые представляет ему гипоталамус, охраняя его от бед своим древнейшим способом (инстинкт оскорбительно, зато подсознание подойдет), а товарищи даже не понимают смысл сказанного. И чураются его, такого «не от мира сего». Спортсменам надо движение, а поэтам –сосредоточение в себе самом. То есть движение у него внутри, а не снаружи. И это молодым спортсменам не нравится. И так как поэтов мало, они страшно одиноки даже в шумной толпе сверстников. Внутренняя сосредоточенность и желание внешней любви, хотя бы признания сотоварищей, – данное ему тем же гипоталамусом, напоминая простейшим образом о продолжении рода, – входят в противоречие. И поэт ради любви готов здорово рисковать, обращаясь к коре мозга, вернее, включая ее для совершения громких поступков из единственного желания прославиться для любви. Но кора у него не то, чтобы недоразвита, она мало тренирована на такой работе, и ведет прямиком к ранней смерти. И гипоталамус, будучи инструментом древним, с малой частотой в мегагерцах, ничего не может с этим поделать.

В связи с этим, поэты предвещают нам не будущее, а рассказывают прошлое, то, которое давно всеми позабыто. Поэт всегда может по подсказке гипоталамуса нарисовать нам, как он был динозавром, рыбой, и даже инфузорией–туфелькой. А мы все кричим: господи, как развито его воображение! В отличие от нас, поэт прекрасно помнит времена Навуходоносора, экзотические пиры Шахерезады, и рад нам все это рассказать. Опять же, чтобы получить самую примитивную любовь, она в нем сидит постоянно, гипоталамус то и дело толкает его в бок: ты продолжил свой род? Именно поэтому все поэты любвеобильны. Очень тонко ее чувствуют из–за непрекращающегося опыта. И всегда готовы делиться, то есть изменять любви.

Близки ли они к Богу? Участвуют ли они в принятии жизненно важных решений на уровне «да или нет», то есть, ходят ли они голосовать? Голосовать они, как правило, не ходят, но голосование их важно. Они представляют всю прошлую глубину времени Вселенной. И этим отличаются от спортсменов, которые голосуют, как играют «в очко»: совершенно бессмысленно, по пословице «пан или пропал», то есть, тыча пальцем в небо. Поэты же своим подсознанием, основанным на прошлом опыте «от инфузорий» или «от сотворения мира» (как хотите) просто «чувствуют», что голосовать надо в данной случае «да», а в другом случае – «нет». Категории «или» они не знают, ибо их прошлый опыт говорит за них по–командирски: «делай как я».

Поэтов, кстати, именно поэтому можно сравнить с блаженными, которых народ очень любил в старину, потому, что в докомпьютерную эру и до изобретения нанятыми правителями учеными «дерева целей» это был единственный способ по возможности не ошибиться. Сам народ к этому времени способность видеть прошлое уже потерял. А конструировать будущее не может даже сам Бог. Вернее, я думаю, не хочет брать такую огромную ответственность на себя. И без Него в мире много было «тупиковых ветвей» прогресса, сформированных на нижних этажах системы Мир. Хотя я применил неправильную формулу: не хочет. Она взята для красного словца. Машина ничего не может хотеть. И тут мне вновь надо остановиться на необходимости угасания целей, целеустремлений от нижнего уровня к восходящим уровням системы.

Вообще этот вопрос математический, а я в ней не силен, исключая утилитарное применение в инженерных задачах методов, разработанных математиками лет триста назад. Попробую чистой описательной логикой, вплоть до предела, который не очевиден. Нижние этажи системы более многочисленны, чем верхние. Это понятно и по простой пирамиде или конусу. Поэтому равновесие спорящих друг с другом мнений «внизу» отчетливей и можно хулиганить в пределах более широкого основания. Выше – хулиганство должно быть в более узком основании, чтобы пирамида не пошла расти вбок, и центр ее тяжести не вышел за пределы нижнего основания. Игрушка упадет. С каждым уровнем надо быть все более осторожным, и на вершине вообще прекратить дурацкие «планы на будущее». Это, естественно, очень грубый пример, многого не учитывающий, например, продолжение пирамиды «вверх ногами» как продолжение ее образующих за вершину. И даже кривизну, но пример все–таки дает некое представление, что шутить на вершине нельзя, оно и по альпинизму это видно. Однако надо закончить и про поэтов.

Все ныне знают ценность для мира поэтов. Это теперь модно. А если модно, то и дураки на словах за поэтов. На деле же не дают им житья. Потому, что поэты их интуитивно раздражают, видя их насквозь. Внутренним взором, разумеется, вернее гипоталамусом. И еще потому поэты живут трудно и недолго, что не могут сдерживать себя. Опять же из–за любви. А дураки этим пользуются.

Осталась у меня одна группа. Я назвал ее инженеры, и сейчас объясню, почему. Не знаю, как за границей, меня туда всю жизнь не пускали, а в советской системе ученый считается выше инженера. Дескать, ученый открывает «фундаментальные» законы природы, а инженер только пользуется их формулами, чтобы что–то сделать практическое, например, рассчитать зажатую консольную балку на поперечный изгиб. Я же считаю, что инженеры важнее. Ибо, не будь инженеров, ученые бы вымерли как динозавры, их научные достижения никому бы не потребовались. Только надо добавить, что некоторых инженеров безосновательно считают учеными, например, Циолковского. Появись у него такой же «спонсор» как Сталин у инженера Королева, и Циолковский бы не бумажки писал, а делал бы свои ракеты в железе. И даже письменность придумали инженеры, ибо она была позарез нужна торговцам. И даже Лебедев, практически доказавший давление света, более инженер, нежели ученый, так как постановка цели доказать давление света – не стоит и гроша в научном плане, а хитроумность прибора для этого – высокое именно инженерное решение. И поэтому ученых начали сдуру делить на экспериментаторов и теоретиков, чем сразу же перевели большую часть ученых в инженеры. А слово сдуру я употребил потому, что «чистой» науки вообще не существует. Вся наука – инженерная, даже «Капитал» Маркса, ибо он его писал с чистейшей утилитарной целью, для инженерной задачи исправления недостатков использования капитала. И чем это лучше или хуже, например, эффективного использования топлива, я не понимаю. И математик, решая задачу, и ботаник, пересаживая цветочки, – тоже инженеры, ибо они знают, что в первом случае будет легче рассчитать вышеупомянутую балку и вырастить из аленького цветочка серобуромалиновый во втором случае. И даже такие как я, занимаясь в настоящей статье чистейшей философией, делают это не из–за своей «любви к науке». Они это делают из совершенно практических инженерных целей: перестаньте давать жировать на ваших скудных средствах служителям выдуманного ими же старичка на небе! Вам же будет дешевле жить! Служители возьмут лопаты в руки и цены упадут.

Если уж я доказал, что все ученые – инженеры, надо переходить к тому, почему они существуют. Потому, что так устроен их мозг, в котором гипоталамус занимает гипертрофированное положение, подчиненное по отношению к новомодной коре головного мозга. В душе, конечно, эта кора говорит сама себе: хочу все знать, но какой же дурак даст на это общественные деньги? Притом и эта ее эгоистическая мысль находится на самой границе с гипоталамусом. Главнее, пожалуй, мысль: хочу видеть результаты своей мысли, пощупать их руками и возгордиться перед разинувшими рот одноплеменниками. Это – в основном удел людей со слабыми мышцами, которые не могут перепрыгнуть канаву и этим гордиться как «спортсмены». При этом вы должны понять, что я недаром упомянул тут инженера Маркса. Такими же инженерами были, и Моисей, и Иса Христос. И без разницы, придумал ли ты отделить суд от церкви как Моисей, придумал ли ты водородную бомбу как Теллер, или придумал, как одурачивать народ как Христос.

Вообще говоря, эти инженерные придумки бывают до идиотизма поначалу бесперспективными, например ислам и выросшее из него христианство (оба от Исы Христа), настолько они алогичны, настолько они требуют изменения первозданного сознания. Первозданное сознание я ценю выше всего, ибо оно от Бога, но об этом – ниже. А пока приведу пример. О религии как таковой у меня почти все работы написаны, потому опишу здесь создание автомобиля. Ибо автомобиль по идиотизму настойчивости воплощения взбредшей в ум цели ничем не отличается от религии. Судите сами.

Во–первых, автомобиль высосал из народного потенциала мира больше чем военные программы вместе взятые, взамен отравляя этот народ больше всех известных отравляющих веществ. Притом надо иметь в виду, что он заменил всего лишь индивидуальную лошадь в городе, единственным недостатком которой является всего лишь видимый, но безвредный навоз, замененный чуть ли не боевыми отравляющими веществами. Но не только это надо иметь в виду. Надо иметь в виду, что индивидуальных лошадей в городе имели единицы, остальные пользовались конкой или безвредными для окружающей среды трамваем, троллейбусом. И если бы в их развитие вложили столько же денег, сколько в автомобиль, они давно бы уже походили на летающие тарелки инопланетян.

Во–вторых, автомобиль форменным образом заставил горожан быть гиподинамичными, что не увеличило их продолжительность и качество жизни, ибо за газетой в киоск за сто метров никто уже не ходит пешком. И вместо естественного физического поддержания формы все обзавелись тренажерами, только уродующими эту форму, захламили ми свои квартиры и истратили кучу денег, вполне годных для более логичных вещей. И дополнительно обеднили и без того бедные слои населения, не дав развиваться более логичному общественному транспорту. И я уже не говорю о велосипеде, который бы за это время и деньги мог бы стать ковром–самолетом, к тому же укрепляющим здоровье.

В третьих, автомобили отобрали у городов самое дорогое, что у них есть, землю, на дороги и стоянки, обезобразив его вид, так что «венцу природы» приходится между ними маневрировать как в тайге или меж диких скал, чтобы подобраться к повседневной цели – собственному порогу.

В четвертых, автомобилем управлять сложнее, чем самолетом, надо быть во все время езды столь внимательным в городе, что приезжаешь, проехав три остановки трамвая, в прединфарктном состоянии. Взлететь на самолете проще, чем пройти 100 метров пешком, летит самолет на автопилоте, из–за чего и происходит большинство авиационных катастроф, так как летчики, взлетев, сразу же ложатся спать. Единственное, что может сравниться с автомобилем, это посадка самолета, но стресс этот длится несколько минут, тогда как в автомобиле он постоянен. И если статистика погибших и изуродованных автомобилистов вам ничего не говорит, то я вам напомню, она страшнее СПИДа, не говоря уже об «атипичной» пневмонии или «курином» гриппе, о которых нам все уши прожужжали.

Я мог бы еще долго перечислять, например, о вреде и ошеломляющей дороговизне сотен тысяч заправок, но моя задача не в скрупулезности, а в обращении вашего внимания на очевидный идиотизм инженерной «мысли», от которой вообще может выродиться как бронтозавры человечество.

И что же мы имеем взамен, какие такие блага? А благо только одно – без пересадки проехать от порога дома в одном городе до такого же порога в другом городе, развив сумасшедшую скорость на междугородном шоссе, но все же меньшую, чем у электропоезда. Притом непременно попав на этом шоссе если не в смертельное «домино», то в многочасовую «пробку» – обязательно. Так что те, кто ехал на электричке, уже напились чаю и легли спать. Даже при отвратительной организации и техническом оснащении из–за автомобилистов общественного транспорта между домом и вокзалом.

Только винить во всем этом инженеров–автомобилестроителей не надо. Надо винить инженеров, которые развернули научно–технический прогресс так кособоко, что тошно всей земле. А то, что это делается тоже инженерами, я уже показал выше.

Вот теперь можно переходить к заключительной части понимания Бога.

Бог – взаимосвязанный мир, критерий – первозданный стыд

То, что мы стесняемся иногда самих себя, вернее, своих поступков – всем, за совершенно малым исключением – известно. Но мы совершенно неправильно связываем это с Богом. А неправильно это связывать с Богом нас научила церковь, любая, у которой у бога с маленькой буквы есть служители на зарплате и взятках. Людям очень долго и настойчиво, с детского возраста, вдалбливали в голову, что надо стыдиться дедушку на небе, ибо он все видит, как ты воруешь у соседки огурцы с грядки. И вообще за всеми следит, сколько бы их на земле ни было. При этом эта псевдосовесть вырабатывалась на страхе, ибо с пеленок всем нам известно, что бог накажет. А если он все видит, то накажет пренепременно. Хотя по большей части за огурцы и не наказывал фактически, во всяком случае – заметно и памятно. Поэтому дети приучаются к пословице «кто смел – тот и съел», иначе бы эта пословица не возникла. Вместе с пословицей возникает противоречие между действительностью и следствиями из нее, и оно настолько сильно, часто и неопределенно, что ломается первородный так сказать стыд, который возникает неизвестно, откуда. А это, в свою очередь, ведет к тому, что неизвестно откуда возникающий первородный стыд остается без внимания к его происхождению. И в этом – самое главное, что ломает представление о первородном стыде. Вернее, первородный стыд просто перестают замечать и забывают исследовать у себя в душе не только причину его возникновения, но и сам как таковой.

Хорошо или плохо от такого «божественного» понятия стыда не только вам, но и всем – судить вам. Я же обращу ваше внимание на то обстоятельство, что это псевдопонятие калечит психику и душу социума. Социум начинает думать, что от внимания бога с маленькой буквы можно спрятаться, сделать так тайно, чтоб он не увидел. За огурцы–то ведь ничего не было, не считая легкого поноса, что вы правильно отнесли нас счет жадности, а не воровства. А служители этого бога прямо вам говорят при каждом посещении «храма», то есть на каждом шагу, что от бога можно откупиться, попросив его прощения за деньги, переданные его служителям. Про индульгенции–то все, поди, еще помните из восьмилетки–школы. А сегодня индульгенции вам продают в этих храмах настолько изощренным образом, что вы этого даже не замечаете. Им же, служителям, очень надо, чтобы вы не переставали ходить в церковь, поэтому и изощряются. Бандиты, например, после каждого убийства и ограбления идут в церковь, не столько молиться, сколько дать попу взятку, чтобы именно он молился за них. И если бандита садят в тюрьму только на десятом воровстве или убийстве, то, как же он все это должен интерпретировать иначе?

Главное, что природная совесть исчезает за ненадобностью ее применения. Притом надо понять еще один аспект. Бог с маленькой буквы наказывает, прокурор и суд – тоже. И это уже начинает раздражать: чего они все ко мне привязались? По одному и тому же поводу, тогда как даже в законе сказано, что за одно преступление дважды не наказывают. И тут уже вступает в силу следующая поговорка: у семи нянек дитя – без глазу. И это ведь общественное сознание, а не личное и разъединственное: чем больше вас за нами смотрит, тем мы, избежавши весь ваш надзор, – самые умные и удачливые. Это называется – корпоративная убежденность.

И опять главное: наказания можно избежать, а собственную совесть природную – никогда. Но ее–то уже как раз уже и нету. Она уменьшается с каждым поколением под руководством бога с маленькой буквы, вернее его прихлебателей. Из этого вытекает следующий аспект. Все видят неблаговидные поступки вокруг. Все видят, что бог не наказывает, ибо каждому–то в душу не заглянешь, может, она уже гниет у него от внутренних треволнений. Но снаружи ничего не видно. Все мы любим хорохориться, даже животные. Поэтому, глядя друг на друга, мы усугубляем непослушание внутреннему стыду: «Видите, украл миллиард и ходит как награжденный медалью». Итак, внутренний стыд уничтожен окончательно! И церковь превращается в театр, где мы играем роль перед богом с маленькой буквы. Как, например, наш нынешний и будущий президент, пишу–то я за неделю до выборов. Только он уже играет роль перед нами. Ибо он пока служил в КГБ, и думать не мог о боге. А тут вдруг зачастил всем напоказ, распоясался в своих ранее как бы скрытых желаниях.

И все это преднамеренное искривление сознания социума и индивида. Чтоб ими владеть как баранами. Недаром все церкви любят называть нас, свою «паству», овечками, а себя – пастырями.

Из того, что я рассказал в предыдущих разделах, следует прямо противоположное. Но начну я с диких так сказать животных и все они – очень близкая к нам родня, и я об этом специально напоминаю снобам, представляющим себя не иначе как «венцами творения». Я уже говорил выше, что ни один дикий зверь не станет убивать в сытом виде, притом человека. Поэтому убийство в данном случае – вынужденное. Недаром за некоторыми хищниками специально охотятся, так как они людоеды, и только их надо убивать, они – сумасшедшие в своем роде. Не посадишь же их на пожизненный срок. И не лечить же их в психушках.

Или вот вам факт, описанный в забытой мной, к сожалению, книге. Охотник от страха перед внезапно возникшим перед ним медведем выстрелил в упор ему в морду, притом дробью, понимая задним умом, что это бесполезно. Почему я и говорю, что от страха. Но поранил на свое счастье медведю оба глаза, и они вытекли. А охотник, будучи «любителем», а не профессионалом, убежал от медведя со всех ног. Профессионал бы добил, даже только из сострадания. Но не в этом дело. Поблизости бродила, тоже каким–то забытым мной образом оставшаяся без хозяев собака. Не охотничья, а домашняя, и потому все никак не могущая добыть себе в тайге пропитания, голодная. Слепой же медведь, совершенно здоровый физически, забрался в чащу и лежа под корягой погибал, глазницы были полны гноя и червей. Собака почуяла его и подползла, но это же искони враги, поэтому медведь зарычал, но не видел, куда направить свой гнев. А собака, наоборот, установив причину беспомощности медведя, стала вновь и вновь подползать к нему, пока не изловчилась лизнуть ему глазницу. В общем, медведь постепенно понял ее намерение и затих, а она тщательно вылизала ему пустые глазницы, притом столько раз, сколько требовалось для заживления ран, и этим дала ему возможность выжить. И эти два живых существа, несопоставимые как земляне и марсиане, подружились. И не только подружились, но и обеспечили себе безбедную дальнейшую жизнь. Я уже забыл, как они совместно и весьма ловко охотились, главное, что они друг без друга уже не могли жить.

Мне тут же скажут ловкачи, что собака все это делала по инстинкту и нечего об этом говорить, намекая на природную совесть, которая грызла собаку больше чем голод, больше чем страх. И приведут в пример маму с дитятей, она мол, тоже – по инстинкту. Тогда я напомню этому ловкачу, что знаю про один вид обезьян (только забыл какой именно, пусть справится в «Жизни животных»), у которого папаша сразу после рождения детеныша взваливает его на собственную спину до самого «совершеннолетия», наступающего кажется через два года, и отдает его матери только для кормления грудью. Откуда у него–то взялся материнский инстинкт? Папаши других видов, бывает, так и спешат закусить своим собственным малышом. Что и у медведей – не редкость. То есть, это просто испорченные нравы. Так же как и у нас. Отчего и наступил матриархат, потом «Маллеусом» уничтоженный только в 15 веке (см. другие мои работы). И все это – результат работы мысли над обстоятельствами, закрепившийся в генах, а вовсе не инстинкт, какового слова я вообще не признаю. Ибо инстинкт на русский можно перевести: не знаю. И если понимать под инстинктом действие гипоталамуса, как у «поэтов», то инстинкт можно употребить одновременно ко всем животным, включая людей.

Работая над «загадочной» русской душой, я много читал о приматах. Хотя и пришел потом к выводу, что люди произошли не только от обезьян. Так вот, у одних видов есть забота о «пенсионерах», у других есть детские сады из «незамужних» родственниц, которым мамаши доверяют детенышей как самим себе. У третьих же существуют иерархии, причем иерарх так красиво–справедливо ведет себя с подчиненными, что нашим начальникам бы позавидовать. И почти ни у одного вида приматов нет откровенной вражды к другому виду, есть только достаточно корректное напоминание, что территория, например, – не ваша. И пришельцы, стесняясь, уходят. Хотя есть и отдельные любители покушать соседей. Редко, как и у нас. Все это я отношу к понятию первозданной совести, возникающей из опыта магии, то есть наблюдения и применения наблюдений на практике. А о том, что все в мире взаимосвязано, взаимно обусловлено и об этом всему и вся известно даже и неосознанно, вы уже читали. Но примеров из дикой жизни у меня не так много, хотя, если почитать книжки, найдется, что и в статью не влезет. Например, пингвины папа и мама очень стеснительно относятся к очередности вскармливания детеныша, не позволяя себе ни под каким видом взвалить эти обязанности на другого. Поэтому перейду к домашним животным, тут у меня своих собственных наблюдений достаточно.

Наша покойная догиня, ростом с меня, очень любила конфеты, которые собакам не рекомендуются. Поэтому, уходя из дома, мы поставили вазочку с полки на крышу серванта. Она вазочку, прыгая под два метра, сбила на пол, конфетки скушала, попутно разбив стекло в серванте и сломав стоявший рядом принтер. Но это все – мелочи по сравнению с тем, как она стеснялась, когда мы вернулись домой. Мы еле достали ее из–под кровати, куда она забилась от стыда, и сразу же ее простили, так как смотреть на ее мучения безучастно было невозможно.

Эта же английская леди очень любила полежать на нашей кровати, причем на правом боку, а голова обязательно на подушке, лапа – под щекой, как у меня. Просто – полная копия. И прекрасно знала, что делать этого нельзя, так как немедленно спрыгивала с кровати с моим появлением, стесняясь до изнеможения.

Сейчас у нас живет мопсиха – чемпион по прыжкам в высоту. Представьте, и эта спит точно так же, даже сейчас, когда я пишу эти строки в 3 часа ночи: голова на подушке, хотя ей это наверняка не совсем удобно, она же маленькая. Причем задачу я усложнил в преддверии написания этой статьи. Днем ей это делать запрещается, и она поступает точно так же как и ее предшественница, второпях спрыгивая с кровати и довольствуясь креслом, на котором ее законное место. Ночью же она спит у меня в ногах, причем ждет у себя в кресле моего отхода ко сну и следит за этим актом как хороший гэбист, прикрыв глаза газетой. Но в ту же секунду как я лег, бежит, запрыгивает на кровать и ложится рядом, как законная жена. Но если я засиживаюсь за столом допоздна, то – опять фокус. Ровно в полтретьего мопсиха, устав ждать, словно у нее на руке часы, и видя непорядок, запрыгивает на кровать и укладывается на мое место, в привычное мое положение, и делает это смело и одновременно укоризненно по отношению ко мне, ни капельки уже не стесняясь. Непорядок требует адекватного реагирования.

У нас есть и третья собачка, долгожительница, пекинес. Та не только на кровать запрыгнуть, ботинок не может перешагнуть, слишком маленькая и коротконогая. Но и у нее есть стеснительность. Ее основное правило в наше отсутствие лежать у двери, уткнув в нее нос и прислушиваясь к только ей одной известному шуму наших шагов за три этажа до нашей квартиры, и поднимать оглушительный лай, оповещая весь белый свет о нашем возвращении. Всегда, кроме одного случая. Когда, не вытерпев страданий, нагадит на пол. Тогда она забирается в самый дальний угол квартиры и ее приходится искать полчаса. Мне кажется, что она готова умереть от стыда.