16

Адельма Майзани усердно писала в своей тетрадке.

— Вы в этом уверены? — наконец спросила она, не поднимая головы.

— Я практически забыл греческий и латынь, которыми меня пичкали у иезуитов. И все же я способен разобрать пару слов. Я справился у советника по культурным вопросам при посольстве Греции, он подтвердил, что это название ежедневной газеты.

Майзани вздохнула:

— Не знаю уж, что и подумать, Рикардо. — Впервые она назвала его по имени. — Вы догадываетесь, что проблема для меня не в названии газеты, а в достоверности информации. Советник компетентен?

Она спросила так, для проформы; внутренне она была убеждена в правильности ответа.

— Вполне. «Элефтерон Вима» была основана девять лет назад, точнее, в двадцать втором году. — Любопытно. Я…

Он поднял руку, заклиная выслушать его до конца. — В настоящую эпоху мы больше не находимся в прошлом, не находимся и в криптомнезии. Мы уже непосредственно вошли в измерение, которое вы и я тщетно пытались отбросить. Никогда еще слова, сказанные вами в кафе «Тортони», не казались мне такими связными. — Какие?

Он процитировал:

— «Древние видели в том, что мы называем совпадениями, подтверждение единства между физическим миром и миром мыслей». Упомянув ту китайскую книгу, вы уточнили: «… Эти понятия не рассматриваются как застывшие и автономные, но как взаимозависимые и вытекающие одно из другого».

— Да, я вспоминаю. Это после того, как был найден изумруд.

— Я не только проникся убеждением, что эти гипотезы не лишены основания, но уверен, что они распространяются и там, куда не доходит ваше воображение. — Он осведомился: — Вы бывали на нашем юге? На Огненной Земле?

Она ответила отрицательно.

— Я был там в молодости. Вокруг порта Ушуая царство айсбергов. Я все еще слышу голос отца, объясняющего, что подводная часть этих ледяных гор составляет примерно восемь частей их высоты. Основная масса спрятана под водой… Так же обстоит дело и с выдвинутыми вами гипотезами. Вы не можете видеть их невидимую часть. А я — вижу.

Она поудобнее устроилась в своем кресле, затаила дыхание.

— Эта женщина существует. Она — часть моего прошлого. А теперь я знаю, что она присутствует и в моем настоящем.

Майзани отложила в сторону тетрадку, карандаш и встала. Можно было поклясться, что она очень взволнована.

— Вы не против, если я закурю? — спросила она, стараясь сдержать дрожь в голосе.

— Нисколько. Я и сам курю.

Она подошла к столу, взяла пачку крепких сигарет и вернулась.

— У вас есть чем прикурить?

Он поспешил вынуть свою зажигалку.

Раздался щелчок. Пламя весело запрыгало в темноте, заполонившей комнату.

Майзани глубоко затянулась с заметным пришепетыванием.

— Есть пути сближения.

— И все-таки все остается на своих местах. Она уселась в кресло.

— «Все остается на своих местах», — сказали вы? Может быть, но примерно так же подгоняются ощущения, когда мы видим миражи. Перед вами мираж, Рикардо.

Похоже, замечание не взволновало его. Он сохранял поразительное спокойствие.

— Я опишу вам мой мираж. За последние месяцы ночами меня посещали сновидения трех типов. Во время первого я занимался любовью с женщиной. У нее был шрам над лобком. Шла в нем речь о богах, тоске, и была там статуэтка с плоским лицом. В какой-то момент произошло что-то страшное. Стали раскачиваться стены. Я никогда не был свидетелем землетрясения, но это сильно походило на подобный катаклизм.

Он сделал паузу и продолжил:

— Когда я скакал на лошади, мне почудился остров. Круглый остров. В то же время я услышал голос женщины — он звучал в 09 моих ушах. Слова, которые она выкрикивала, были те же, что и в первом сне. И вновь я увидел статуэтку. Затем был второй сон, который я назвал индейским. Бесполезно напоминать вам о моей встрече с доктором Толедано и о затронутых им вопросах.

Майзани согласно кивнула.

— Ночью, когда сломалась моя машина, я опять увидел во сне женщину. В этот раз вокруг виднелись развалины храма. Женщина вышла в коридор, где находилась фреска, изображающая принца с лилиями. В отличие от предыдущего сна она была одета не по-индейски, а вполне современно: сандалии, платье из барежа. Из этого мы вывели, вы и я, что действие происходило на Крите. Потом случилось это… совпадение в холле отеля в Мар-дель-Плата, где я наткнулся на афишку с надписью: «Grecta pais del mari». По сведениям, полученным от атташе по культуре, изображение это не что иное, как символ архипелага Киклады. Оно встречается практически на всех греческих островах. Позднее — эта история с изумрудом Янпы. — Не меняя тона, не спуская глаз с психоаналитика, он сказал: — Мы подошли к моему последнему сну, увиденному вчера вечером. Нет больше храма, нет индейской деревни, но зато есть кафе. Оно находится где-то в Греции.

— Из-за газеты?

— Не только. На столике, за которым сидела женщина, стоял стакан. В нем была беловатая жидкость. Не вы ли учили меня, что при анализе сна важны самые мельчайшие детали? Я опросил советника. Знаете, что он мне ответил? Одно только слово: узо. Это наиболее распространенный в Греции алкогольный напиток, изготовляемый в основном из аниса. Ну и в заключение у нас есть название этой ежедневной газеты: «Элефтерон Вима», существующей до сих пор.

— Вывод?

Рикардо слегка прищурился.

— Во все это мне верится с трудом. Я хорошо чувствую, что моя рациональная половина отказывается осознать происшедшее. Но, несмотря на неприятие, я могу лишь констатировать факты. Существует же история с началом и концом. Но пока известно, что было в середине.

Тиски, сжимавшие его грудь, похоже, ослабили хватку. Он глубоко вздохнул и продолжил:

— Жили-были мужчина и женщина, страстно влюбленные друг в друга. Они жили давно. Очень давно. Возможно, до нашей эры, и, возможно, на острове ар-хипелага Киклады, остров круглой формы. По невыясненным причинам их любви не хватило времени расцвести, а отсюда — отчаяние, прорывающееся в их диалогах. Они погибли в один вечер; какая-нибудь природная катастрофа, землетрясение, цунами… причина неизвестна. Позже, гораздо позже, они встретились, но в другой эпохе и в другом месте. Все говорит о том, что все произошло здесь, между Северной и Латинской Америкой, в месте, расположенном между Мексикой и севером Аргентины. Они были индейцами и принадлежали к древнему племени зуньи. Но и во второй раз их встреча окончилась трагически. Рок, преследовавший их, обрушился на них вновь. Они умерли. Почему? Как? Цикл их перевоплощений продолжился. Они появились снова. — Модуляция голоса выдавала его волнение. — Она — в Греции, он — в Аргентине. Его зовут Рикардо Вакаресса, ее имени я еще не знаю.

Майзани прикурила от первой сигареты. Воздух вдруг показался ей разреженным. «Я убеждена, — высказалась она однажды, — что субстанция любой вещи с незапамятных времен записана в нашем бессознательном и что иногда, в благоприятные моменты, открывается брешь». В данном случае речь шла уже не о бреши, а о настоящем прорыве в памяти и времени.

«Перевоплощение»… Миф, старый как мир. Ни одна тема не вызывала стольких комментариев.

На предыдущей неделе она получила письмо от Юнга с ответами на вопросы, которыми засыпал ее этот плантатор, едва они начали сеансы психоанализа. Она ясно помнила один комментарий, очень взволновавший ее.

Юнг вкратце объяснил: «Когда долго смотришь в черную дыру, кончается тем, что в глубине дыры вы замечаете глаз, внимательно рассматривающий вас».

Зловещее предчувствие овладевало ею, когда Вакаресса произносил свой монолог. «Она — в Греции, он — в Аргентине», — утверждал он. Нет сомнения, его захватил мощный поток. Майзани сделала новую попытку:

— Не могло бы так быть, что вы запускаете в будущее бессознательное желание? Представьте на мгновение, что вы перенесете видение этой женщины, вклинив его в воображаемое будущее…

Он безмятежно возразил:

— Будущее, в которое я впишу название греческого издания? Ежедневной газеты, о которой я никогда не слышал, которая даже не распространяется в Аргентине? Что вы, сеньора? Вы меня поражаете.

— Очень хорошо. И что же дальше? — раздраженно спросила она.

— Решение придет само собой, как мне кажется. Она ждала продолжения.

— С моей точки зрения, было бы кощунственным ничего не делать. Я должен идти до конца.

— До конца чего?

— Моей истории. Нашей истории. Ее и моей. Я должен ее вновь найти. Пока не слишком поздно. Пока рок еще раз не помешал нам. Осознаете ли вы необычную возможность, которая предоставляется мне? Сколько людей умирает в печали оттого, что не могут встретиться? А сколько хотело бы закончить начатое? Сколько стоящих на пороге смерти молят: «Только не сейчас, Господи, подари мне месяц, еще день, час, необходимые для завершения моей задачи». Судьба предоставляет мне единственную возможность. Кощунством было бы отказаться от нее.

Он впился в зрачки психоаналитика.

— Не об этом речь. Я уже пропустил множество поездов. Но на этот я сяду обязательно.

— Значит, вы уедете…

— В Грецию. Как только улажу некоторые дела.

— Предположим, эта женщина существует, предположим, она не плод вашего бреда, связанного с галлюцинациями. Греция — не деревня. Как вы ее там разыщете? Вам понадобятся месяцы, годы…

— Я найду ее, сеньора Майзани, потому что я чувствую ее сердцем, потому что мне знакомы мельчайшие ее черты. И потому еще, что она — часть меня, я знаю о ней то, что вам неизвестно.

— Киклады? Круглый остров? Думаете, этого достаточно? Слишком скудные сведения, вы не находите?

— У меня уже есть ориентир — разрушенный храм на Крите. Там наверняка ведутся археологические работы.

Она снисходительно посмотрела на него:

— Крит — не круглый остров.

— Я найду его, сеньора. Это все, что мне осталось в жизни. Кроме того, есть еще одна возможность, о которой не подумали ни вы, ни я.

— А? Какая?

Загадочно улыбаясь, он ответил:

— А если она тоже ищет меня?

17

Уходя в открытое море, судно «Ле Мальта» извергало черные клубы дыма из своих двух труб, сирена издавала знакомый прощальный рев. Рассыпавшись вдоль причала, белые пятна платочков кричали о последнем прощании.

Облокотившись о поручень, Рикардо Вакаресса без волнения смотрел на удаляющийся город. Церковь Сент-Мари-дю-Бон-Эр все уменьшалась по мере того, как пароход набирал скорость. Он не испытывал ничего, кроме безмерного облегчения. Страница перевернута; книга прочно застряла в его памяти. Рикардо приступал к новой повести, и никто уже не удерживал его. Любопытно, но сомнения не одолевали его. Он шел навстречу со своей второй половиной, которую судьба два раза отнимала у него.

Сарра. Такое имя решил он дать ей в память о понятном им двоим смехе, слышанном во снах, да и услышал он это имя в проповеди священника, в небольшой церквушке в Мар-дель-Плата.

И эта мелочь придавала ему силы. Теперь-то она уже не сможет скрыться безымянной.

Ждала ли она его? Придет ли на свидание? Если все сказанное Майзини по поводу Инь и Ян было правдой: «… эти понятия не рассматриваются как застывшие и автономные, но как взаимозависимые и вытекающие одно из другого», то вполне могло быть, что Сарра страдала от таких же смертных мук и горела в том же огне. Сарра. Шептать ее имя — этого было достаточно, чтобы он погружался в состояние крайнего возбуждения.

Можно ли любить существо, виденное только во сне? Можно ли чувствовать себя близнецом незнакомки? Он поднял голову к лазурному небу. Несколько облачков плыли по нему. Наверняка найдется ответ.

Двадцать два дня… Долгое плавание. В спешке он не нашел ничего лучшего, кроме этого французского судна, заходившего в каждый порт. Сначала оно доставило его в Марсель. Оттуда надо бы пересаживаться в направлении Пирея.

Двадцать два дня в Атлантике, а потом бог знает сколько в Средиземном море…

Да и какое это имеет значение! Ведь каждый час приближает его к ней. Так бы ему и до того последнего часа, когда призраки не будут больше иметь власть над его судьбой. Тогда-то он наконец вошел бы в реальность.

Буэнос-Айрес был уже маленькой точкой на горизонте.

Рикардо отошел от поручней и сел в один из шезлонгов, расставленных на палубе первого класса.

Империя Вакаресса поменяла хозяина. Плантации — тоже. Все принадлежало теперь техасцу. Рикардо не забыть реакцию американца, когда тот узнал, что он продает часть собственности. Открытие тысячи нефтяных месторождений не произвело бы такого эффекта. «Боже! — воскликнул он. — Я не могу в это поверить!» Вакаресса поставил два условия: церковь и кладбище, где покоились его родители, оставались его собственностью. Джон не возражал, наоборот. Подписав контракт, Рикардо поручил Паскуалю Агуеро регулярно посещать кладбище, чтобы ухаживать за могилами и украшать их цветами. В случае невозможности выполнить эту миссию заменить его должен Луис. Последнему он оставил «панхард», а банковский счет обоих братьев значительно вырос. Дом со всем, что в нем было, Вакаресса отдал им же. Флоре же он подарил виллу в Мар-дель-Плата. Пока это было секретом — интересно, как она отнесется к его выходкам? Позднее, когда время затянет рану, Флора сумеет по достоинству оценить его жест. Она очень любила это место, и не только из-за мгновений, которые они там делили.

Когда-нибудь она найдет счастье с другим мужчиной.

Страница окончательно перевернута. Нет больше помарок, подчисток, выскабливаний написанного.

18

Марсель показался Рикардо муравейником. Пирей впечатлил тем, что походил на базар, затиснутый в котел.

Ничего не осталось от стен, возведенных в давние времена Фемистоклом, ничего — от крепости, которая защищала город от набегов с моря; Пелопонесские войны уничтожили былое величие. Сегодня на этом месте стояли беленькие домики, прилепившиеся друг к дружке, в их полуприкрытые жалюзи было упрятано солнце, с террас морской ветер неустанно сметал развешанное белье. В припортовых кафе мужчины с суровыми лицами между двумя партиями в триктрак рассуждали о том, как переделать мир. Как удивительна эта страна, где даже дети объявляли себя философами!

Было начало мая, заря едва поднималась, а раскаленное солнце уже свирепствовало вовсю. Только Рикардо вступил на берег, как сердце его забилось сильнее: он коснулся земли Сарры. И сама Сарра, может быть, толкалась в этой толпе, громко разговаривающей и жестикулирующей. А может быть, она сидела в одном из кафе за круглым столиком, попивая узо.

Юноша с ангельским личиком и агатовыми глазами потянул его за рукав, что-то говоря на диалекте. Рикардо не понял ни слова и мягко отстранил его, ища глазами средство передвижения, чтобы добраться до столицы. Носильщик тоже был ему нужен: слишком уж тяжел оказался чемодан. Он дал себе слово, что, устроившись, избавится от части книг и лишней одежды. Вокруг него стоял невыразимый гам, возбужденное смешение языков и выражений: греческий расплавлялся во французском и итальянском. Он заметил кучку рыбаков, которые забрасывали свои сети и упорно смотрели на них. Стесненный костюмом, с фетровой шляпой на голове, с зонтиком в руке и плащом на сгибе локтя, он вызывал если не иронию, то по меньшей мере любопытство.

— Добро пожаловать на землю богов!

Он обернулся. За ним стоял какой-то тип лет сорока в засаленном черном берете и с многодневной щетиной на щеках.

— Если тебе нужен носильщик — он перед тобой. Если ты ищешь гида, то этот гид — я.

— Я ищу такси.

— Я и такси тоже, — заявил не моргнув глазом незнакомец. Он показал на разваливающуюся коляску: —

Лучшей ты не найдешь во всей Аттике! — И протянул мозолистую ладонь, представляясь: — Меня зовут Стефанос. А тебя?

Рикардо неразборчиво назвал себя.

Полагая, что основное сказано, мужчина поднял с земли чемодан и закинул его на спину с такой легкостью, словно это было гусиное перышко.

— Время не ждет. Идем!

Рикардо обреченно махнул рукой. Этот или другой… Как только он уселся в коляску, мужчина поднял навес, заявив:

— Солнце не хорошо для иностранцев. Лучше защититься.

— А знаете, я приехал из страны, где солнце шпарит почище вашего.

Мужчина предостерегающе поднял указательный палец:

— Не знаю, откуда ты, но усвой одну вещь, коль не хочешь поджариться, как морской еж. Знай, что солнце Греции не имеет себе равных. Когда оно жжет, то оно жжет. Оно — как здешние люди. Ничего вполсилы. Все сверх меры. Когда ты лучше узнаешь нашу страну, то поймешь, что греки не похожи на остальных жителей земли. Они сумасшедшие. Спроси у турок, они тебе скажут.

Закончив свои разглагольствования, он водрузил чемодан на сиденье Рикардо, а сам влез на козлы.

— Куда едем?

— В Афины. Отель «Гранд Бретань». Стефанос восхищенно присвистнул:

— Надеюсь, средства у тебя есть. Даже боги там не селятся.

Он издал оглушительный крик, и коляска затряслась на брусчатке.

Успокоенный мерной ездой, Рикардо рассматривал новый для него пейзаж, залитый солнцем. Длилось это недолго. Очень быстро кучер нарушил тишину:

— Ты из какой страны?

— Из Аргентины.

— Это далеко?

— На другом краю земли.

— Дальше, чем Китай?

— Так же далеко.

— Извини. Я задаю глупые вопросы. Разумеется, все зависит от места, из которого едешь. Сам я с севера. Когда я был мальчишкой, Афины казались мне краем мира. Ты долго рассчитываешь здесь оставаться?

— Неделю. Месяц. Может быть, больше.

— Это хорошо. Никогда не надо все планировать заранее. За нас решает судьба. Если бы ты знал, сколько у меня было планов! Ни один не осуществился. — Он бегло перекрестился. — Пусть простит меня Пресвятая Дева. Сыночек ее наверху, думаю, погрузился в мечты и позабыл о своих, иначе как бы он оставил надолго нашу священную землю под ярмом неверующих?

Рикардо мало что знал о несчастьях, постигших Грецию, а потому посчитал более мудрым хранить молчание. Он знал — довольно поверхностно, — что страна сильно пострадала в недалеком прошлом от турецкой оккупации. Плюс война.

Стефанос с неожиданной горечью продолжил: — Они пили кровь моего отца и деда. Они осквернили наши дома и церкви. Они опустошили поля. Мои глаза видели все, что творилось, а уши до сих пор гудят от их криков. — Он заключил устало: — Это судьба. Что поделаешь?

Наконец-то настала тишина. Рикардо воспользовался ею, чтобы привести в порядок свои мысли. Первым делом следовало наладить отношения с Эрнесто Ортисом, советником по вопросам культуры при посольстве Аргентины в Афинах, в надежде, что тот сумеет познакомить его со специалистом по Кикладам. Очень важно было найти ответ на три вопроса, завязавшиеся узлом в его поисках. Можно ли узнать значение статуэтки? Существовал ли ранее остров круглой формы? При чем здесь «Принц с лилиями»? От них зависела дорога, ведущая к Сарре. К счастью, фортуна ему улыбалась в этой безумной затее. Ортис оказался дальним кузеном Адельмы Майзани; впрочем, она-то и посоветовала Рикардо обратиться к нему. Такое предложение немало удивило его. В конце концов, не она ли отстаивала до конца свой скептицизм? Не она ли пыталась вначале отговорить его от этого путешествия, напирая на то, что он оказался жертвой болезненного воображения?

Однако потом выяснилось, что она умнее, чем он предполагал. «Да простит меня Юнг», — бросила она, давая ему координаты Ортиса. Из всего этого Рикардо сделал вывод, что в глубине души психоаналитик одобряла его поступок. Трудно поверить, но у нее, вероятно, был свой интерес — интерес ученого, которому предоставляется возможность проверить свою теорию. Если он не найдет Сарру, тогда она сможет с полным основанием подтвердить то, что говорила накануне отъезда: вся эта история — порождение его бессознательного. Не было ничего в действительности. Ортодоксальная проекция, вот и все.

Золотистые пылинки плавали в воздухе. Фронтоны Пантеона, только что возникшие на небесном фоне, напомнили ему несколько строчек, прочитанных во время путешествия. Имени автора он не запомнил: «Когда впервые я очутился напротив этого храма, после многих лет страстного желания его увидеть, он показался мне неподвижным, как скелет античного зверя». Таким храм показался и Рикардо. Античный зверь… бесподобный по замыслу, но холодный и бездушный.

Движением, ставшим привычным, он сунул руку во внутренний карман пиджака и достал маленький кожаный кошелек. Он развязал шнурок, и в темноте кошелька засверкал изумруд. Он переливался разными цветами, мимолетными голубоватыми искорками. Голубой изумруд — большая редкость. Но Янпа тоже был редкий человек. Рикардо сжал камушек пальцами, будто стараясь почерпнуть в нем таинственную силу.

С тех пор как Рикардо покинул Пирей, им овладело страшное предчувствие. Все ему казалось знакомым: оливковые деревья с серебристыми листьями, сосны, из ран которых выступала смола, розовые лавры, иссохшая, почти бесплодная земля, низенькие домишки. Ничто его не удивляло, ничто не шокировало, даже оглушительное, раздражающее временами стрекотание кузнечиков. Он мог бы продолжить впитывать впечатления, дойти до крайности и прийти к выводу, что, возможно, он жил на этой земле в своей другой жизни. Но он не решился на такой шаг.

Открыв для себя «Гранд Бретань», Рикардо с благодарностью подумал о греческом дипломате, порекомендовавшем ему этот отель. Необъяснимое очарование было характерно для этого странного особняка, принадлежавшего коммерсанту из Триеста.

— Ну вот, приехали, — объявил Стефанос.

Он спрыгнул с козел, снял чемодан, поставив его на тротуар, и назвал цену. И хотя Рикардо еще плохо ориентировался в курсах валют, сумма показалась ему астрономической. Ну и времена! Да и как грек мог требовать меньше с клиента отеля, куда остерегались заходить даже боги? Не моргнув глазом, Вакаресса расплатился.

— Прощай! Да хранит тебя Пресвятая Дева. Если я тебе понадоблюсь, найдешь меня в Пирее. Неизвестно, как еще дела сложатся!

Рикардо попрощался и доверил чемодан носильщикам, выскочившим неизвестно откуда.

Через несколько минут он уже устраивался в номере.

Жара давила. Она была такой же жестокой, как в разгар лета в Буэнос-Айресе. Рикардо включил вентилятор под потолком и поспешил в ванную комнату под душ. Холодная вода несколько сняла напряжение и усталость. Ему надо было взять себя в руки, немного отступить, отвлечься. Любой ценой. Во время путешествия он очень старался расслабиться, но результат оказался минимальным. Очень уж возбудился мозг.

Наспех вытершись, Рикардо бросился к телефону, чтобы попросить оператора соединить его с Ортисом. Линия была занята, и это его страшно разозлило. Он с короткими промежутками повторял свою просьбу раз десять, пока, наконец, не услышал женский голос, ответивший ему на испанском.

— Я хотел бы поговорить с сенатором Эрнесто Ортисом. Меня зовут Рикардо Вакаресса. Я прибыл из Буэнос-Айреса. Я друг Адельмы Майзани. — Он выпалил все это одним духом.

— Я супруга господина Ортиса. Мужа сейчас нет дома. Чем я могу вам помочь?

— Мне хотелось бы встретиться с ним. Это очень срочно.

— У вас проблемы с властями?

— Нет, сеньора. Мне только нужно переговорить с вашим мужем. — На всякий случай он уточнил: — Я друг его кузины Адельмы Майзани.

— А, понятно. Как поживает несравненная Адельма? Она все еще лечит сумасшедших?

Рикардо поперхнулся.

— Гм… да, что-то в этом роде.

— Бедняжка. Полагаю, она еще не вышла замуж?

— Нет, насколько мне известно. — Он вернулся к главному: — Когда я смогу увидеться с сеньором Ортисом?

— Понятия не имею. Он беседует с послом. Вам известно, что это такое…

Нет, он не знал.

— Могу я перезвонить через час?

— Почему бы и нет. Может быть, вам повезет.

— Сеньора, не будете ли вы столь любезны сообщить ему мое имя, если он вернется раньше? Я остановился в отеле «Гранд Бретань».

— Охотно.

Положив трубку, Рикардо взглянул на карманные часы, лежащие на столике. Было десять. Ждать — другого выбора у него не было. Чем бы заняться, чтобы убить время? Почитать разве что, если только он сможет сосредоточиться. Вакаресса постарался унять дрожь в руках и стал перебирать содержимое чемодана. Две книги о Греции. Еще одна — о Крите. Последний роман Рауля Скалабрини, название которого вызвало у него улыбку, так как больше всего подходило к данным обстоятельствам: «Человек, который одинок и надеется». Последний сборник привлек его внимание, потому что он не помнил, чтобы клал его в чемодан: Платон, «Пир». На кой черт он здесь затесался? Пришлось напрячься, чтобы вспомнить о книжном магазине.

«Погрузитесь в эти страницы, не пожалеете».

Он открыл книгу. Подзаголовок на форзаце вызвал у него новую улыбку: «Пир, или О любви». Что ж, подходяще. Читать Платона на его родной земле не так уж неприятно.

Рикардо растянулся на кровати и постарался от всего отключиться.

Введение вызывало у него зевоту. Пролог — тоже. Интерес начал пробуждаться начиная с речей Эриксамика. И не без причины: в них по-своему подтверждалась теория Рикардо. Разве не защищал он идею, что только в противоречиях рождается истина? Не утверждал ли он, что если супруги расходятся, то только от скуки, а скука могла родиться лишь от соответствия вкусов. Так что же исповедовал Эриксимах, как не мысль: единство образуется, противопоставляясь само себе? Правда, философ рассматривал примирение в качестве условия, необходимого для полного единства: «То, что противоречит, и то, что никогда не смиряется, не может учредить согласие».

Он вчитывался, и ему становилось все интереснее. Разве можно быть равнодушным к этим словам, имеющим огромный смысл: «В начале человечества мужчина, женщина и гермафродит были одним и тем же существом. Они составляли одно целое. Самец был потомком солнца, самка — земли, луны, тем, что имеет отношение и к тому, и к другому вместе. Необычными были их сила и энергия, гордость вскружила им головы, и они имели неосторожность покуситься на богов. Тогда боги лишили их всего необходимого, дабы наказать. „Я считаю, — произнес наконец Зевс, уставший размышлять, — что у меня есть способ не уничтожить людей, а сделать их слабыми. Так они утратят свою дерзость и заносчивость. Каждого я разделю надвое“.

Таким образом, с еще очень далеких времен взросла в человеке любовь к своему подобию. Любовь — подобие нашей примитивной натуры; любовь стремится из двух существ сотворить одно, иначе говоря, излечить человеческую природу! Каждый из нас является дополняющей половиной кого-то другого, который, в свою очередь, разделенный разгневанными богами, похож на речную камбалу: единое существо, из которого сделали два».

Он закрыл книгу на следующем, последнем тезисе: «Это желание поиска такой цельной натуры и назвали любовью».

И тут же в комнате зазвонил телефон.

— Сеньор Вакаресса? Это Эрнесто Ортис. Я вас не отвлекаю?

— Отнюдь. Я ждал вашего звонка.

— А я вашего визита. Уже неделя, как я получил каблограмму от нашего друга Адельмы, сообщившую о вашем приезде.

Рикардо сдержал вздох облегчения.

— Не уделите ли мне немного времени, сеньор Ортис?

— Разумеется. Почему бы вам не прийти к нам на ужин сегодня вечером? Ожидается несколько друзей. И если вы свободны…

— Буду очень рад.

— Мы живем неподалеку от вашего отеля. Минут десять пешком. Мой дом почти примыкает к Византийскому музею. Авеню Вассилис-Софиас, тридцать. Третий этаж. В восемь часов вас устроит?

— Прекрасно.

Он дал отбой. Сердце сильно билось. Не от тревоги, а от радости. Он только что поднялся ступенькой выше.

Теперь нужно было дышать. Он открыл настежь окно и несколько раз вздохнул полной грудью. Под ним раскинулась почти пустынная площадь Синтагма. Слева виднелся дворец, остаток монархии. Кроме двух-трех прохожих — никого. Стефанос был прав, утверждая, что солнце Греции может быть опасным. Ворвавшийся в окно воздух почти обжигал.

Он закрыл створки. Сейчас не больше часа. Тяжесть, сдавливавшая грудь, исчезла; Рикардо почувствовал голод. Одевшись за несколько минут, спустился в холл и подошел к портье. Тот наверняка посоветует ему ближайший ресторан.

В спешке Рикардо не заметил молодой женщины, хотя она была рядом, в шаге от него, и разговаривала с каким-то пожилым мужчиной.

Не увидел он ее и тогда, когда она шла вместе с ним к выходу из отеля. А у нее были черные волосы, подобранные и скрученные узлом на затылке, неяркие губы, короткий нос, родинка на левом крыле носа и миндалевидные глаза.

19

Эрнесто Ортис был очарователен. Его жена немного уступала ему. Высокая, стройная, элегантная от природы, Юлия Ортис не была лишена грации, она даже могла бы хорошо проявить себя в компании самых приятных женщин, если бы только не ее досадное стремление перебивать собеседников и не слушать ничего не относящегося к ней лично.

Одна из присутствующих пар была аргентинской, другая — греческой. Грека звали Никос Буатзар, он занимал пост советника при премьер-министре Элефтериосе Венизелосе. Страстный политик, вспыльчивый, яркий, с подчеркнутой склонностью к метафорам, Венизелос считал себя альфой и омегой всего! На самом деле он был самой крупной из живущих политических фигур. Рикардо не потребовалось много времени, чтобы установить, что он не преувеличивал свою значимость. Дело в том, что Рикардо раньше ничего не знал о страданиях этой земли. Никогда он не слышал истории о том, как десятки женщин, однажды, в 1821 году, предпочли убить себя, бросившись в реку, нежели подчиниться туркам. Впервые он слышал и о таком названии, как «Городок Ландов», или Миссолунги, на берегу залива. Этот городок, отрезанный от остального мира, сопротивлялся целых три года, выдерживая безжалостную осаду. Оголодавшие жители сначала съели всех собак, лошадей, потом питались соленой зеленью, росшей вдоль пляжей. В конечном итоге город был взят и его сровняли с землей, немногих из уцелевших предали мечу.