Дни и ночи

— Грех отказываться.

— Ну и чудесно! — обрадовалась Флора. Она укоризненно погрозила пальцем жениху: — С этих пор конец кошмарам! Счастье должно окончательно изгнать демонов, врывающихся в твои ночи.

— Да, да, разумеется.

Едва скрываемое замешательство чувствовалось в его словах.

Толедано забеспокоился:

— Вы страдаете бессонницей?

— А почему бы тебе не рассказать обо всем? — предложила Флора. — В конце концов, сеньор Толедано врач.

— Да брось ты. Это совсем неинтересно. Пропустив мимо ушей его возражение, она обратилась к Толедано:

— Вы ученый человек, опытный…

— Перестань, Флора, прошу тебя. Она не слушала.

— Считаете ли вы нормальным, когда человек разговаривает во сне? — И добавила: — Да еще чужим голосом?

Толедано прищурился:

— Повторите, пожалуйста.

— Считаете ли вы нормальным, когда человек разговаривает во сне, но чужим голосом? И на незнакомом языке?

— Флора! Это абсурд. Кстати, вспомни слова нашего друга: «Если вы хотите сохранить одновременно и дружбу, и здоровье, остерегайтесь доверяться одному и тому же врачу». Давайте поговорим о другом.

— Подождите, Рикардо. Скажите: это правда? Вы действительно говорите на чужом языке во время сна?

Рикардо попытался сдержать нараставшее раздражение.

— Откуда я знаю, раз я сплю? Впрочем, все это — домыслы Флоры. По-моему, ничего серьезного — обычный бред.

— А голос? Как ты объяснишь, что он не твой?

— Флора, перестань! Умоляю. — Раздраженный и смущенный, он повернулся к Ансельмо Толедано: — Извините ее… Пылкость молодости… Мне очень жаль… Право, это смешно.

— Вы, конечно, удивитесь, но это не так смешно, как вам кажется. Только что вы спросили меня, где я пропадал десять лет. Я путешествовал. Я исколесил всю Европу. Может быть, неосознанно, но я искал свои корни. Вам, наверно, известно, что моих предков изгнали из Испании в тысяча четыреста девяносто втором году. Куда они отправились после Гренады? В Турцию? Грецию?.. Но не будем отвлекаться. В Париже я встретил одного обаятельного человека, эльзасского француза по имени Лафорг. Рене Лафорг. Когда я познакомился с ним — это произошло около трех лет назад, — он только что создал первую психоаналитическую консультацию при больнице Сент-Анн в Париже.

— Пси-хо-а-на-ли-ти-чес-кую? — еле выговорила Флора. — Что это?

— Совершенно ясно, что знать это слово вы не можете. Родившийся в Старом Свете психоанализ еще не получил широкой известности в нашей стране. Но верьте мне, ему принадлежит большое будущее; и в частности в этом городе, где каждый изгнанник ищет свою душу. Разгуливая по Буэнос-Айресу, невольно вспоминаешь свой квартал в Неаполе или Мадриде, а обосновавшись в Париже или Лондоне, тоскуешь по Буэнос-Айресу. Да что там! Сами увидите, припомнятся вам мои слова.

— Вы говорили о Лафорге, — напомнила Флора.

— Да. Именно он, частично правда, раскрыл мне все преимущества и пользу этой дисциплины. Речь идет о новом терапевтическом методе клинической психологии.

— Терапевтический метод клинической психологии? — задумчиво повторила молодая женщина.

— А не остановиться ли нам на этом? — порывисто предложил Рикардо. Он посмотрел на карманные часы: — Я опаздываю.

— Минуточку, дорогой. Всего одну минуточку. И она попросила доктора продолжать.

— Вы, конечно, знаете, что наш разум состоит из двух основных частей: сознательной и бессознательной. Я думаю, ни к чему напоминать вам, что такое сознательное. Это просто-напросто вы, ваша сущность, неотделимая от вас, та, которая пьет, ест, самовыражается. Сознательное — составная часть всего окружающего мира. Бессознательное — совсем другое. Вообразите грот, в котором очень темно. Там так темно, что, не видя в нем ничего, вы уверены: он пуст. Вот в этом-то и заблуждение. Все с точностью до наоборот. Благодаря работам венского медика, а также другим сегодня мы знаем, что этот грот переполнен предшествующим опытом, впечатлениями, чувствами, которые мы испытывали, неосуществленными желаниями. Он похож на пещеру Али-Бабы, только вместо сокровищ там хранятся наши глубоко запрятанные воспоминания. Вам понятно?

— Вполне. Однако признаюсь, я не вижу связи между этой пещерой и снами Рикардо.

— Вы сейчас увидите. Обычно почти все эти сокровища исключены из нашей сознательной жизни. Некоторые, выполнив свое предназначение в нашем существовании, нам больше не нужны. Другие, несовместимые с жизнью общества, сохраняются индивидуумом и иногда дают о себе знать.

— Как если бы я, к примеру, уступила своему инстинкту, — бросила Флора, — и пошла гулять нагишом по авениде Майо.

Рикардо широко раскрыл глаза от изумления. Доктор Толедано откашлялся:

— Гм, да. Примерно так.

— Во что они превратились? Я имею в виду все эти воспоминания?

— Они отодвинуты в самую темную часть пещеры. Там они и остаются, забившись в угол и прозябая в безвестности.

— И это все?

— Отнюдь! Случается, они начинают пробуждаться, их лихорадит. Они показываются и говорят с нами.

— Они с нами говорят?

— Самым натуральным образом. На закодированном языке.

Рикардо поднялся:

— Просим прощения, доктор. Но нам и в самом деле пора уходить.

Флора раскрыла было рот, собираясь протестовать, но он все точно рассчитал:

— Если хочешь, можешь остаться.

— Нет, что вы, — воскликнул Толедано, — мне тоже надо идти! — Он вынул из своего бумажника визитную карточку и вручил Рикардо: — Так у нас меньше риска потерять друг друга.

— Благодарю. Я вам позвоню. Не откажите поужинать с нами.

— Еще один, последний вопрос, — не отставала Флора. — Вы сказали, что прошлое говорит с нами из глубины пещеры на кодированном языке? Что это за язык?

Толедано уже подал руку Рикардо.

— Это — сон. Просто сон… обычный сон.

Выйдя из ресторана, они уселись в машину, и тут Вакарессу прорвало:

— Как ты осмелилась! По какому праву ты выставляешь напоказ мою интимную жизнь, да еще с таким бесстыдством!

Флора с изумлением смотрела на него:

— Выставляю твою интимную жизнь? Я?

— А как же! Пожалуйте! Не разыгрывай из себя дурочку. Кто рассказывал Ансельмо о моих кошмарах? Кто?

Она ударила себя в грудь:

— Я! Ну и что? Ведь это человек, к которому ты отнесся с редкой теплотой, который был близок с твоим отцом! Он что, сразу стал для тебя чужим? Толедано врач. Ты, наверное, забыл? Врач!

— Какое мне дело! Я не болен и волен распоряжаться своей жизнью сам!

Он ударил кулаком по рулевому колесу с такой силой, что Флора отклонилась. Она больше не осмеливалась что-либо говорить, только молча наблюдала за ним. Ее лицо стало бледным, тело напряглось. Она изо всех сил боролась с желанием убежать: рука судорожно сжимала ручку дверцы, словно собираясь толкнуть ее.

После молчания, показавшегося бесконечным, он произнес:

— Я провожу тебя.

6

Она мертва.

Почему? Почему так рано?

Могильный камень холоден, как лед. На нем нет даже ее имени. Свет. Он вспыхнул сам в тумане. Из тумана возникает призрачный силуэт, просвечивающий, недолговечный, эфемерный. Силуэт почти обнаженной женщины. Лицо ее закрыто вуалью. Черты трудноразличимы. Она приближается.

Нет. Невозможно. Это не она.

— Любовь моя?

— Да, заря моей жизни. Это я. Видение, мираж?

— Я не видение и не мираж. Выслушай меня. Это очень важно. Никогда не садись лицом к западу. Повернись к востоку.

— К востоку?

— Да, потому что я всегда на той земле. Я приду в деревню кашина на исходе четвертого дня.

— Я хочу проводить тебя.

— Это опасно.

— Я хочу этого! Прошу тебя.

— Тогда возвращайся к нам. Надень свои самые красивые одежды, как для похорон. Возьми с собой свои мокасины, четыре пары, и мягкое перо орла, чтобы вплести его в мои волосы. Возвращайся сюда на заре четвертого дня.

Все еще ночь. Но рассветная заря уже угадывается.

Четвертый ли сегодня день?

Она здесь. Верна своему обещанию.

Угадывается знакомый шрам под туникой, как раз над лобком.

Ее высокая грудь вздымается.

Соски четко обозначены под легкой материей.

Чудные близнецы, вдвойне дорогой подарок.

Я смертельно желаю ее, хочу раствориться в ней, сгореть, превратиться в пепел, как в тот, первый раз, как тогда, когда пальцы наши переплелись и, видя глубину ее уст, я узнал, что только она могла бы утолить мою тысячелетнюю жажду.

Как она и просила, я тщательно вплетаю в ее волосы орлиное перо.

Она тихо произносит:

— Так ты не потеряешь мой след. Следуй за мной.

— Куда мы идем?

— К западу.

Идем долго и мучительно. Песок обжигает ноги; он весь перемешан с мелкими камнями. Стволы кактусов отбрасывают пугающие тени, скрывая наши собственные.

Она посоветовала мне взять четыре пары мокасин. Теперь я знаю почему. Подошвы первых уже протерлись. Она же идет будто не касаясь земли, а мои ступни начинают кровоточить. Я стараюсь не терять из виду пушистое орлиное перо на ее голове.

Горизонт белеет, занимается заря. Сумерки не дают прорваться свету. Итак — четыре раза. Мы подошли к краю пропасти.

Она без колебаний скользит в нее. Она будто парит по стене. Я наклоняюсь. Дна не видно.

— Где ты? Я не могу следовать за тобой! Она не слышит меня. Она исчезает во тьме. Я кричу. Рыдания душат меня.

Белочка… Появилась белочка.

— Что ты тут делаешь?

— Я помогу тебе спуститься. Садись на меня.

— Но ведь ты не сможешь!

— Садись.

Я повинуюсь. Она несет меня, не знаю как. Я погружаюсь в пропасть. Нет ни неба, ни звезд, ни луны. К горлу подступают рыдания.

— Перестань плакать, — ворчит белочка. — Я тебе приказываю. Не надо слез. Смотри!

Перед нами показались равнина и озеро. Равнина — шире пампы. На берегу озера лежит статуэтка с необычайно длинным мраморным лицом, без глаз, без рта.

Да вот же она! Я вижу ее. Быстро. Нужно выхватить ее из этой другой стороны мира.

Жестом она останавливает меня. Она встревожена.

— Нет, моя нежная любовь. Не приближайся! Ты не можешь войти в деревню кашина.

— Почему?

— Потому что ты живой. Ты не мертвый. Подожди. Жди меня на берегу.

— Долго ли ждать?

— Четыре дня. Только четыре дня.

Ноги мои подламываются. Я обхватываю голову руками и еще раз даю волю слезам.

Печаль разрывает сердце.

Я приподнимаю голову как раз тогда, когда она входит в озеро. Вода уже достигает талии. Я уверен, что кто-то тянет ее туда против ее воли. Она утонет.

— Нет! Нет! Отдайте ее мне! Сжальтесь!

Рикардо осмотрел побелевшие фаланги пальцев. Он, должно быть, так сжимал кулаки во сне, что кровь отлила от них. Ему удалось приподняться и упереться в спинку кровати. Обе подушки валялись на полу, напоминая молочные лужи на паркете. Воспоминания о кошмаре.

В его затуманенном мозгу сталкивались обрывки фраз.

«Что бы ты ни делал, помни: сон — разум одного. Действительность — безумие всех!»

«Шаман… Он может предсказать будущее, вылечить, но главное — он может разговаривать с мертвыми».

Потом он вспомнил спокойное лицо доктора Толедано.

На столике у изголовья будильник показывал шесть утра. Солнце уже просачивалось сквозь щели жалюзи. Надо бы встать — крепкий кофе прогонит ночные кошмары. Рикардо опустил ноги с кровати, нащупал домашние туфли и застыл. Что-то двигалось в доме. Это точно. Кто-то там был.

С колотящимся сердцем он, крадучись, подошел к двери. Она была закрыта. Ложась спать один, он всегда запирал ее, дважды повернув ключ. Так было спокойнее. Он медленно приоткрыл створку.

Она стояла перед ним, от нее исходило слабое сияние.

Женщина-сновидение.

Он в ужасе отшатнулся, прикрыв лицо локтем.

— Рикардо! — Силуэт вышел из полутьмы. Заикаясь, он недоверчиво произнес:

— Флора? Что ты тут делаешь?

— Я умирала от тревоги и печали. Когда ты меня высадил, мне стало не по себе. Я вся истерзалась. Я не должна была…

— Как… как ты вошла?

— Ты разве забыл? Ты сам дал мне второй ключ. Месяц назад. Ты даже сказал: «Здесь ты у себя дома». — Она добавила: — Ты прав, я не должна была говорить о тебе с доктором Толедано. Прости меня.

Рикардо не ответил, ничком упав на кровать.

— Хочешь, я приготовлю тебе кофе?

Он согласился, слабо кивнув.

Что с ним произошло? Знакомая женщина превращалась в какое-то наваждение. Если бы только взглянуть на ее лицо! Он яростно ударил кулаком по изголовью и спрыгнул с кровати.

В кухне зашумела итальянская кофеварка. Флора подождала еще несколько секунд, потом наполнила первую чашку и поставила перед ним. Затем налила себе и села рядом.

Стрелки больших стенных часов показывали половину седьмого.

— Тебе поджарить тосты?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

— Ты долго стояла за дверью?

— Я только подошла. Она явно лгала.

Он повторил вопрос таким же тоном, но глядя ей прямо в глаза.

— Ну, может быть, несколько минут, — призналась она.

— Я разговаривал?

Она опустила голову, молчание было ее ответом.

— Это был мой голос?

— Нет, Рикардо.

— А слова?

— Такие же непонятные. Он глубоко вздохнул:

— Думаю, было бы глупо отрицать очевидное. Впрочем, тут не только кошмары. Со мной произошел странный случай, когда я был в имении. Я скакал на лошади и вдруг увидел, или мне показалось, что увидел, как на горизонте появился остров… Статуэтка, которую я уже встречал в предыдущих снах… Остров был круглый. И я услышал тот же женский голос, шепот и те же слова. Я уже выучил их наизусть.

— Что ты собираешься делать?

— Еще не знаю. — Он изобразил улыбку, похожую на гримасу. — Меня должны упрятать в психушку?

— Если упрятывать всех, кто видит кошмары, в мире останется мало людей. Ты, может быть, переутомился, впал в тоску? Откуда мне знать!..

— Кошмары, призраки наяву, и к тому же… — Он вдруг замолчал и бросился в гостиную.

— Ты куда? — испугалась она.

— Звонить.

Луч света пробился через окно и разбился на тысячи прозрачных осколков, ударившись о стеллажи, уставленные заботливо переплетенными книгами.

Ансельмо Толедано набил свою трубку, не переставая спокойно говорить:

— Ваша невеста права, мой друг. Все описанное вами не имеет никакого отношения к сумасшествию, правда, сам термин «сумасшествие» пока трудноопределяем. Люди, домогающиеся власти и желающие удержать ее любой ценой, люди, обуянные неутолимой жаждой золота, — разве все они мыслят здраво? Если так считать, то безумие может быть у всех, только его сразу не распознаешь. В заключение скажу: невозможно признать собственное сумасшествие, но для других оно очевидно. Вы не сумасшедший, Рикардо Вакаресса.

— Мне сразу полегчало. Тем не менее я чувствовал бы себя еще лучше, если бы вы дали хоть какие-нибудь, пусть самые короткие объяснения.

Ансельмо Толедано затянулся, выпустил дым и поглубже уселся в кресле.

— Вы хорошо выразились. Отрывочные объяснения. За время моих долгих и трудных изучений медицины меня не обучили, к большому сожалению, тайнам бессознательного. Кстати, этим механизмом долго пренебрегали, его даже отрицали. Я могу облегчить физическую боль. Иногда я могу замедлить болезнь. Но зато я абсолютно не способен гоняться за призраками, могу только дать больному снотворное.

— Однако вчера мне показалось, что у вас есть определенное мнение по этому вопросу. Не вы ли рассказывали о пещере и кодированном языке?

— Верно. Тем не менее я лишь повторил скудные сведения, собранные во время пребывания в Париже. В действительности же нет ничего особенного в том, что с вами происходит. Миллионы людей видят сны, и у многих они повторяются. Признаюсь, однако, есть в вашем случае один беспокоящий меня элемент. Объяснить его я не в силах.

Доктор направился к своей библиотеке и скоро вернулся с каким-то сборником.

— Ну? — взволнованно спросил Рикардо. В его голосе слышалось беспокойство.

Толедано не ответил. Он нацепил на кончик носа старинные очки и не спеша принялся переворачивать страницы.

После длительного молчания прошел к своему креслу за рабочим столом.

— Вы когда-нибудь слышали о Зуньи? Рикардо недоуменно заморгал.

— Зуньи?

— Никогда? Вы в этом уверены?

— Несомненно! Впервые слышу это слово. Что или кого оно означает?

— Вам неизвестна эта сторона моей жизни, но я всегда интересовался религией и обычаями наших индейцев. И наших, и североамериканских. Когда вы рассказали мне о своем последнем кошмаре, мне показалось знакомым его содержание.

— Знакомым?

— Зуньи — это название индейской деревни и одновременно ее жителей. Она расположена в западной части штата Нью-Мексико, вблизи пограничной линии с Аризоной. Это племя известно тем, что выработало самую сложную в Северной Америке ритуальную систему. История их теряется в глубине веков. Еще более странно то, что у зуньи нет никаких языковых корней. Абсолютно неизвестно происхождение их языка.

Рикардо задумчиво смотрел на доктора.

— Может, на их диалекте я разговаривал в своих снах?

— Если вы разрешите подежурить одну или несколько ночей у вашей кровати специалисту по индейским диалектам, мы это узнаем.

— Вы это серьезно? И речи быть не может. Кстати, можно неделями ждать, пока сон повторится. И нет Уверенности, что я снова буду говорить.

— Есть и другая возможность: установить у вашего изголовья один из новых приборов, которые позволяют записывать звуки. Если, разумеется, мы сможем найти хоть один.

— А почему бы и нет? Толедано покачал головой:

— Надо подумать…

Он взял со стола лист бумаги, исчерканный пометками, и прочитал вслух:

— «Никогда не садись лицом к западу… Я приду в деревню кашина на исходе четвертого дня. Возьми с собой свои мокасины, четыре пары, и мягкое перо орла… Перестань плакать, — ворчит белка. — Я тебе приказываю». Заметьте, что слово «кашина» означает дух. Точнее, душу умирающего. Они приходят либо с гор — именно здесь мы находим важный пассаж вашего сна, либо из деревни кашина на дне священного озера на западе Зуньи. — Он повторил: — К западу от Зуньи… Я предполагаю, что смысл самого слова «кашина» вам тоже незнаком?

— Абсолютно.

— Кашина означает также и обитель мертвых. Этим можно объяснить, что женщина из ваших снов просит вас «никогда не садиться лицом к западу». Подтекст: я еще не мертва, не мертв и ты.

— Почему она упоминает о четырех днях?

— Потому что всегда, согласно традиции Зуньи, именно через четыре дня после захоронения покойник может превратиться в кашина и отправиться в священное озеро. А вообще-то, если уж опираться на верования этого племени, ваш сон представляется несколько заумным. Покойница направляется к западу, стало быть, к священному озеру, к поселению мертвых. В принципе она невидима смертным, поскольку стала духом. И только орлиное перо, принадлежащее миру живых, позволяет вам следовать за ней. Ваши ступни окровавлены, ее нет — ведь духи не испытывают физических страданий. Поэтому-то она и посоветовала вам взять четыре пары мокасин.

Рикардо с сомнением спросил:

— А белка? Слезы?

— Не могу утверждать, но мне кажется, что, заплакав, вопреки предупреждению и женщины, и белки, вы нарушили запрет, потеряв таким образом шанс встретиться с вашей возлюбленной. Действительно, у зуньи считается кощунством оплакивать мертвого, тем самым вы лишаетесь всякой возможности продолжать с ним диалог. По этой причине она и исчезла. Ну а что касается белки, то здесь я подозреваю чистую символику. Она — женщина, которая вас ведет. Она пытается приободрить вас, давая понять, что благодаря силе своей любви она способна нести вас на себе, даже будучи слабой на вид.

Рикардо поднялся крайне раздраженный.

— Что за колдовство заставило меня видеть немыслимые сны о событиях, совершенно неизвестных мне?

Толедано взглянул на него поверх очков:

— Право, не знаю. Это меня и беспокоит.

— Интересно, чему соответствует та фигурка, которая встречается всюду?

— Я отвечу так же: не знаю.

Вакаресса упал в кресло, во рту неожиданно пересохло.

— Как узнать?

— Полагаю, вы не забыли, что в ресторане в Ла-Бока я затронул тему бессознательного. Так вот, бессознательное разговаривает с нами. Однако слышать его мы можем только в состоянии сна. Почему? Потому что, заснув, мы становимся беззащитными и открытыми. Чтобы выразить себя, пользуемся сновидениями и символами. Объясняю я вам это немного примитивно. На самом деле все намного сложнее. Мы ничего не знаем о механизме, вызывающем галлюцинации. Мы сталкиваемся с феноменом, явно ни с чем не связанным. Это по меньшей мере любопытно.

— Куда вы клоните, доктор?

— Я думаю, а не пытается ли ваше бессознательное передать вам через повторяющиеся сновидения какое-то важное послание… — Он замолчал, потом добавил: — Если это так, вам стоило бы проконсультироваться у психоаналитика.

— У психоаналитика? — растерянно повторил Рикардо. Но тут же вспылил: — Какого черта, что еще за психоаналитик! Ниспосланное провидением существо, обладающее даром предвидения? Гадалка? Колдун? Не понимаю, каким образом психоаналитик сможет объяснить мне, почему я вижу эти фантастические сны?

Доктор, похоже, не разделял его возмущения:

— А что вы теряете? Вообразите на минуту, что должен был испытывать Христофор Колумб, отправляясь на поиски неизвестной земли. Вас ждет примерно та-кое же приключение. Разница в том, что у вас будет больше шансов, чем у него.

— Больше шансов? Почему?

— Потому что рядом с вами будет опытный моряк, он поддержит вас и не позволит заблудиться.

— Положим, я соглашусь… сколько времени будет длиться это… путешествие?

Толедано сокрушенно развел руками:

— Это-то и есть больное место. Год… два года… пять лет… Продолжительность неопределенна.

— Пять лет! Да я теперь, сейчас же хочу решить эту проблему. Не через пять лет! Сейчас же!

На лице Толедано не отразилось ни гнева, ни сожаления, только удрученность.

— Понимаю, мой друг. Вы не обязаны следовать моим советам. В конце концов, ваше здоровье вне опасности. Не вы первый и не вы последний видите сны; но ваши — я это допускаю — довольно необычны.

Рикардо устало посмотрел на него:

— Хотите правду? Я чувствую себя еще более потерянным, переступив порог вашего дома.

Толедано открыл один из ящиков стола и достал визитную карточку:

— Возьмите. Пригодится. Никогда не знаешь… Рикардо засунул ее во внешний карман пиджака и медленно встал.

— Благодарю вас. Я подумаю.

— Попытка не пытка. Это путешествие, коль вы на него решитесь, может принести множество открытий. Ведь и Христофор Колумб не предполагал, что, плывя к западу, он наткнется на Новый Свет.

Рикардо вымученно улыбнулся: — Бесспорно. Но вам известно, к чему это его привело…

7

Отсутствующим взглядом Рикардо смотрел на парочки, прогуливавшиеся по зеленым аллеям парка Палермо.

Пробило полдень на часах собора Метрополитана.

Влажность увеличилась. Деревья, фонтаны, искусственное озеро, обсерватория испускали тепло и негу. Недалеко отсюда, на ипподроме, лошади готовились к изнурительной тренировке на беговых дорожках.

До сего дня он жил словно в крепости, убежденный, что врагу ни за что не преодолеть защищающие его укрепления. Но вот уже несколько дней, как дезертировали часовые, открыв проход таинственному Троянскому коню, превратившемуся в женщину — полуиндианку-полубогиню. Какую угрозу она таит в себе?

Рикардо оглядел все вокруг, словно с минуты на минуту ожидал появления загадочного силуэта из своих кошмаров. Ему бы отступиться, больше не думать об этих сказках, об индейских племенах и прочем вздоре. Но он симпатизировал доктору Толедано, очень уважал его. Итак, в час, когда на небе пылал закат, этот человек, всегда считавший себя здравомыслящим, вдруг уверовал во все эти химеры.

Рикардо встал со скамьи и направился к машине. Шофер, должно быть, уже беспокоится.

А если все снова начнется сегодня ночью? Тоска, подкравшись незаметно, подступила к горлу. Так больной, страдая, знает, что врачи бессильны определить болезнь.

— Все в порядке, сеньор Вакаресса? — Луис Агуеро осторожно посмотрел на него.

— Мы возвращаемся.

Он опустился на заднее сиденье.

«Панхард-левассор» медленно тронулся к дому.

Была суббота, все старались уехать из столицы, где стояла угнетающая влажность, но тем не менее на авениде Коррьентес царило оживление. Эта городская артерия, долгое время не имевшая названия, с некоторых пор была охвачена странной лихорадкой. Застроенная кафе, ресторанами, книжными магазинами и театрами, она получила название «улица, которая никогда не спит».

Они подъехали к углу Хуан-Хусто.

Старик с прямыми волосами стоял на тротуаре. Рикардо почувствовал, как вдруг заколотилось сердце. Возможно ли это? Индеец! В Буэнос-Айресе? В патрицианском квартале города?

— Остановитесь, Луис! — Здесь?

— Да, остановитесь!

Он возбужденно выскочил из машины и бросился к старику, собиравшемуся перейти проезжую часть.

— Эй! Минуточку!

Ни тени удивления не отразилось на лице индейца. — Ты помнишь меня? Мы встретились в…

— Да. В трактире «Флорида». В тот день ты убежал от меня как от пожара.

Все это выглядело теперь смешным. Лучше бы вернуться в машину. Ему показалось, что это не он сам, а кто-то другой спросил старика:

— Мы можем поговорить?

— Почему бы и нет. Но прежде покажи мне дорогу в порт. Вот уже час я кружу по городу. Этот город — настоящий лабиринт, головоломка какая-то…

Рикардо чуть было не возразил, что тот ошибается, ориентироваться в Буэнос-Айресе — детская забава, поскольку весь город разделен на квадраты и все улицы проходят под прямыми углами, но предпочел ответить:

— Я провожу тебя в порт.

Он показал на Луиса, с любопытством смотревшего на них с переднего сиденья «панхарда»:

— Это мой шофер. На машине мы доедем быстрее.

— Зачем? Ты разве спешишь? — спросил индеец и, не ожидая ответа, произнес: — Я предпочитаю идти.

— Мы будем там через три четверти часа!

— Час, минута, день. Все это городские понятия, друг. Расскажи мне лучше о временах года. Тебе неизвестно, что время — иллюзия, придуманная живущими взаперти?

Рикардо сделал знак Луису медленно ехать за ними и попросил:

— Напомни мне свое имя.

— Янпа. Я тоже жил как по стрелкам. Это было в Нороесте, там, высоко, недалеко от Рио-Хондо. В лесах, где растут циратонии. Белые люди решили построить возле озера дома.

Рикардо решился прервать его:

— У меня к тебе вопрос. Почему ты подсел ко мне в кафе? Почему назвал меня шаманом? Почему говорил мне о большом путешествии?

Янпа рассмеялся:

— Ты сказал, что у тебя ко мне вопрос. Я насчитал три. Я подошел к тебе, потому что узнал тебя среди тысяч других. Ты обладаешь даром.

— Каким даром?

— Даром видеть дальше других. Каждая частица Вселенной доступна зрению духа. Да вот только люди-то слепы. У кого достаток, у кого честолюбие, у кого масса ничтожных повседневных дел. А ты можешь видеть. Следует только научиться этому. Я уже сказал тебе: ты шаман. Мостик между миром духов и миром живых. — И он повторил: — Ты можешь видеть.

— Видеть! Но что?

— Просто жизнь. Могучий поток жизни. Поток вчерашний, сегодняшний, завтрашний. Тот, кто сидит на берегу, способен наблюдать зарождение потока и его конец. Это нелегко. Этого может достичь только опытный шаман.

— Ты еще скажешь мне, что можно предсказывать будущее?

— Будущее и прошлое.

— О прошлом мы знаем. В чем здесь интерес?

— Прошлое, о котором я говорю, — это прошлое до прошлого и до всех других прошлых.

— Прошлое до прошлого? Что-то непонятно.

— Неужели ты так наивен, что считаешь, будто мы проживаем только одну жизнь? Мы рождаемся, умираем, и все?

— Я…

— Нет. Мы живем, умираем, живем, умираем… до бесконечности.

Вакаресса слегка пожал плечами:

— Реинкарнация, воскрешение… У нас только шарлатаны защищают подобные теории.

— Это не потому, что люди думают по-разному, а просто все люди неизбежно заблуждаются. Возьмем пример. Представим, что ты показываешь моим братьям один из ваших графиков, которые я видел на стройке. Ты понимаешь, о чем я? О тех цветных линиях, изгибающихся зигзагами на больших белых листах в клеточку со множеством цифр. Как ты думаешь, что они увидят? Ничего, кроме черточек, в которых нет смысла. Наоборот, человек из города — ты, быть может, — будет смотреть на то же самое с беспокойством, представляя, что это линии судьбы, означающие увеличение или уменьшение богатства. Тебе понятно, нет?

Рикардо не успел возразить.

— Возьмем другой случай. Оставь двух людей одних в лесу. Мои братья начнут прислушиваться к языку деревьев. Твои же начнут думать, как бы эти деревья срубить, чтобы построить из них тюрьмы и посадить туда всех ставших сумасшедшими, не разрешив им видеть деревья. Все здания — тюрьмы. Тебе это хорошо известно.

— Ты упомянул о стройках. Ты там работал?

— А разве я не упомянул о тюрьмах? Да. Я натрудил свои руки, строя каменные дома, больницы, рестораны.

Они прошли половину авениды Корриентес. В самом конце были лиман и порт.

— Стало быть, ты не веришь, что человек, животные — все, кто живет и умирает, — способны вернуться к жизни и снова умереть?

— Рискую принести тебе горе. Нет, все это вздор. — Индеец остановился. — Ответь мне. Почему вы, христиане, все время твердите: «Христос сказал „да“», «Христос сказал „нет“». Вы знали его?