10

Вакаресса остановился у здания в итальянском стиле на улице Хулио. Дом номер 10. Он еще раз взглянул на визитную карточку, врученную ему доктором Толедано. Убедившись, что попал по адресу, он вошел.

Адельма Майзани жила на втором этаже. Когда она открыла дверь, Рикардо сдержал жест удивления. В темноте лестницы она показалась ему подростком. Небольшого роста, очень тоненькая, с маленькой грудью; молодая женщина как бы плавала в платье из набивного органди, которое было слишком велико для нее. Однако, как утверждал по телефону Толедано, было ей за сорок.

— Входите, сеньор Вакаресса, я вас ждала.

Звонкий голос, чистый, почти прозрачный, усиливал это впечатление детскости, но взгляд за очками был неподвижным взглядом сфинкса.

Упав духом, он все же решил переступить порог.

— Проходите сюда, — прозвенела она.

Она провела его в самый конец коридора и первой вошла в очень простую комнату, освещенную большим окном с жалюзи, сквозь щели которого проникал свет. Адельма Майзани пригласила посетителя сесть в одно из английских кресел, сама она села в другое, около которого стоял круглый столик со школьной тетрадкой и карандашницей. Она наугад взяла карандаш, тетрадь и положила все это на колени. Немного помолчав, начала спокойным тоном, без всяких эмоций:

— Итак, вы друг доктора Толедано…

— Да. Но скорее, он был другом моего отца.

Снова молчание. Адельма раскрыла тетрадь и рассеянно чиркала в ней карандашом. Молчание продолжалось. Рикардо скрестил ноги, провел ладонью по подбородку, чтобы убедиться, что он хорошо выбрит. Он не знал, молчать или говорить. Он не представлял, с чего начать, и в конце концов с равнодушным видом спросил:

— Вы не родственница великой Майзани?

— Певицы?

— Да. Она — наша национальная гордость.

— Нет.

— Она истинная женщина. Настоящая артистка.

Адельма только моргнула.

Через окно слышался приглушенный шум города. Проехала коляска. Кто-то прошел, шаркая ногами. Кто-то засмеялся.

Рикардо выпрямил ноги, поправил галстук и принялся осматривать комнату. Библиотеки, как у Толедано, не оказалось. В углу находился большой монастырский стол. На нем лежала стопка книг, папки, стояла лампа под сиреневым абажуром из рифленого стекла. Рядом, на низеньком китайском столике, он заметил статуэтку розового дерева, изображающую какую-то индусскую богиню, сидящую в позе портного. На полу были разбросаны дамасские подушки. Слева у стены стоял небольшой секретер. Другая лампа — торшер, довольно-таки уродливый, светился бледным светом. Стул. На стуле усатая кошка щурила на Рикардо голубые зрачки. Похожа на бирманскую. Рикардо передернулся: он терпеть не мог кошек. А эта, вела ли она учет потерпевшим крушение душам, которые изливались в этом месте? Сочувствовала ли она непрочности людских судеб? Или она развлекалась, насмехаясь над гордыней людей, во что бы то ни стало желающих проникнуть в суть вещей?

Шорох ткани вывел его из размышлений. Адельма поглубже уселась в кресло, наклонившись над своими каракулями. Определенно эта женщина раздражала его…

— Послушайте, — не вытерпел Рикардо, — думаю, что мне лучше уйти. Мне нечего вам сказать, я сам даже не знаю, для чего я здесь.

— Рассудок ваш в порядке. Что же привело вас сюда?

— Не знаю. Все из-за сновидений… кошмаров…

— Поговорим о них. — Она искоса взглянула на него.

— О моем последнем сне?

— Не важно. О каком хотите. С долей недоверия он спросил:

— Вы врач?

— Психоаналитик. Последовательница Юнга, точнее.

— Не понял.

— Это одна из наиболее признаваемых сегодня школ. Другие предпочитают фрейдизм.

— Нельзя ли выражаться пояснее? Перед вами абсолютный профан в медицине.

— Скажем так: родоначальником психоанализа является Фрейд. Зигмунд Фрейд. Впоследствии, лет пятнадцать назад, один из его учеников, Карл Густав Юнг, отошел от своего учителя и развил собственную теорию. Учитель живет сейчас в Вене, его ученик — в Швейцарии. И мне выпала честь переписываться с ним.

— В чем различие обеих школ?

— Здесь дело не в различии, а во взаимодополняемости, тем более что для Фрейда, как и для Юнга, сон является королевским путем.

— Путь, который ведет в… — он споткнулся на слове, собираясь произнести его, — … бессознательное.

— Да. Юнг, в частности, питает глубокое уважение к сновидению и содержащемуся в нем посланию. Он считает, что символы, используемые сновидениями и описывающие ситуацию, не являются только знамениями, метафорами, созданными внутренней цензурой, что является фрейдистской концепцией, а суть образы, имеющие в себе различное основание и обладающие собственным динамизмом.

— А вы, сеньора Майзани, вы способны расшифровать мои образы и дать мне их объяснение?

На бесстрастном лице психоаналитика появилось что-то похожее на улыбку.

— Вы не считаете, что у нас двоих будет больше шансов?

Он, казалось, раздумывал, потом решился:

— Во всяком случае, имеются сны, ставшие наваждением. — И он перечислил, загибая пальцы: — Во время некоторых кошмаров я, по словам моей невесты, говорю на непонятном диалекте чужим голосом. Мне снятся сны о легендах одного индейского племени, живущего на севере Мексики. Кстати, я впервые услышал о нем от доктора Толедано. Меня посетило видение, когда я ехал верхом на лошади. Во время этого видения равнина превратилась в огненное море с круглым островом посередине. Ко мне является силуэт одной и той же женщины в тунике пурпурного цвета. Я регулярно вижу статуэтку, происхождение которой мне совсем неизвестно, но я обнаружил ее недавно на афишке, расхваливающей красоты Греции. — И с удрученным видом он заключил: — Вы чувствуете, что способны разгадать все эти загадки?

Адельма не ответила, ни тени эмоции не отразилось на ее лице. Можно было держать пари, что подобные случаи встречались ей тысячу раз. Спокойным голосом она заявила:

— У нас есть проблема, сеньор Вакаресса. Он удивленно посмотрел на нее:

— У нас?

— Да, у нас. Мне кажется, вы еще не очень хорошо поняли, какие отношения должны установиться между пациентом и аналитиком. Я…

Он иронически улыбнулся:

— Стало быть, я больной?

— Человек, который решает совершить путешествие в недра галактики, дремлющей в нем, не может быть больным. Просто надо уметь слушать свою душу. Болезнь как таковая это совсем другое. Я…

— Очень любопытно, — прервал ее Рикардо, — один индеец утверждал то же самое. Он сказал мне: «Тот, кто не прислушивается к своим снам, не слышит свою душу».

Слова будто пролетели мимо ее ушей.

— Итак, я повторяю. Между пациентом и аналитиком должна установиться атмосфера доверия. Кроме того, совершенно необходимо, чтобы пациент полностью подчинялся анализу. И наконец — и это, вероятно, важнее всего, — вы должны знать, что психоаналитик не имеет ничего общего с водопроводчиком, которому говорят: «Приходи скорей! У меня течь в ванной. Предупредите меня, когда вы ее устраните!» — Весьма эмоционально она заключила: — Я не водопроводчик, сеньор Вакаресса. Если вам нужен он, вы ошиблись адресом.

К большому удивлению, несмотря на твердую определенность ее слов, у него не возникло впечатления, что Адельма Майзани его отшивает.

— Очень хорошо, — после короткого раздумья произнес он. — Что от меня требуется?

— Только то, что вы требуете от меня: обмен. Я принадлежу к тем психоаналитикам, которые предпочитают коммуникацию монологу. Мы уедем вдвоем. Мы будем путешествовать. Вместе мы будем плести невидимый веревочный мост, который соединит мое и ваше бессознательное.

— Вы хотите сказать, что наши два, — казалось, он подыскал слово, — духа соединятся?

— Это кратчайший путь. Но он не такой уж неправильный. Не воображайте, что аналитик будет защищен высокой стеной. Непременно установится внутренняя связь.

Озадаченный, он повторил:

— Внутренняя связь…

— Приведу вам небольшой пример. Некоторое время назад человек, с которым я вижусь регулярно, рассказал мне о сне, виденном накануне. В центре этого сна была богиня по имени Иштар. Той же ночью я редактировала статью, посвященную ассиро-вавилонским мифам, где в числе других богов, говорилось и об… Иштар. Скептические умы с трудом ассимилируют подобные ситуации и, не раздумывая, все приписывают совпадениям. Так удобнее.

Он натянуто засмеялся:

— Вы не боитесь, что я переверну вверх дном вашу внутреннюю жизнь?

— Нет, сеньор. В ней не было и тени колебания. Он заметил:

— Меня больше страшит продолжительность путешествия.

— Продолжительность подобна частоте бурь и затиший: непредсказуема.

Глаза Рикардо устремились куда-то вдаль, словно он высматривал в океане жизни свою судьбу. В конце концов он глухо бросил:

— Это унизительно.

— Как, простите? Голос его вдруг окреп:

— Прийти к незнакомке, выложить ей свою интимную жизнь, словно облевать ее, доверить ей свои личные тайны, вскрыть перед ней свои слабости — да, это унизительно. А вообще, чем вы отличаетесь от меня, существа из плоти и крови? Что дает вам право, которого у меня нет?

— Вы правы, во мне нет ничего особенного. Ничего, если не считать десяти лет того, что вы называете «унижением». Десять лет психоанализа. Я прошла через все это.

— Десять лет?

— Да, и за эти десять лет я познала страх, желание сбежать, все бросить, стыд, усталость и даже отчаяние.

Рикардо долго смотрел на нее, испытывая удивление и одновременно волнение.

— Ладно, — заявил он, приподняв подбородок, — я еще раз все обдумаю.

С точностью метронома он регулярно приходил к Адельме Майзани три раза в неделю.

Было все: реминисценция запахов и забытых лиц, забытых волнений и жестов, зияющих ран, подобных жерлам вулканов, откуда истекает бесформенная лава, укоренившихся излишеств, сдерживаемой тоски, настолько упрятанной, что не выразить ее никаким криком. Очень медленно вырываемые из мутной пучины далекого прошлого, выплывали на поверхность пораженные частицы его сущности, до того неведомые.

Толедано как-то упомянул о пещере. День за днем Вакаресса проникал в нее все глубже, и темень пробуждала в нем страхи, о которых он и не подозревал.

Никогда еще у него не было столько сновидений, как после начала путешествия. Внешне сны были безликими, нелепыми, даже неприличными, но так только казалось. Однако он научился открывать в них смысл. Что касается его повторяющихся снов, они всегда мучили его по ночам; особенно последний, в котором женщина смеялась над его словами в святилище. По мнению Майзани, эти сны, появлявшиеся сериями, имели центральное ядро. Отыскав это ядро, можно было бы найти ключ к разгадке каждого из них. Задача была нелегкой. Серия, связанная с галлюцинациями, была сравнима с монологом, произносимым без ведома сознания. Понятный во сне, этот монолог оказывался нелепицей в периоды бодрствования, и трудно было из него вырваться; трудно еще и потому, что он мог повторяться неделями, месяцами или даже годами, прежде чем частично не приоткрывалось его содержание.

Сеансы проходили по ставшему привычным графику.

Приближался декабрь. Бирманская кошка стала его верной сообщницей. Никто с уверенностью не мог бы утверждать, кто из них кого приручил. Как только Вакаресса усаживался, животное покидало свое место и съеживалось клубочком на его коленях. До окончания сеанса оно не двигалось.

Этим утром, придя, как всегда, на сеанс, Рикардо почувствовал, что Адельма в задумчивости. Она будто остановилась на перекрестке, не зная, по какой дороге идти. Едва Майзани заговорила, стало понятно, что она с нетерпением ждала этой минуты.

— Я много размышляла о ваших трех повторяющихся снах. До сих пор мы прилагали все усилия, чтобы попытаться понять их, основываясь на «приближении», которое я квалифицирую как «классическое». Теперь вам понятно, что есть приблизительно четыре формулировки случайных значений сновидения.

Она приставила кончик карандаша к большому пальцу, чтобы лучше подчеркнуть перечисления:

— Бессознательная реакция на сознательную ситуацию. Конфликт между сознательным и бессознательным. Стремление бессознательного к трансформации сознательной позиции. Наконец есть то, что первобытные люди называли «великими снами». Последние снимают покровы с бессознательных процессов, которые, похоже, не имеют никакой связи с сознательной ситуацией. В давние времена их считали снами, которые посылают боги.

Рикардо не остался в стороне:

— Можете вы предположить, что мои путешествия, связанные с галлюцинациями, входят в число этих «великих снов»?

Она слегка наклонилась вперед, удерживая на коленях школьную тетрадь.

— Приведу вам один пример десятилетней давности. Одна пациентка средних лет регулярно приходила ко мне на консультацию. Сеансы проходили успешно. Могу подтвердить, все шло нормально. Но однажды она пришла ко мне очень встревоженной. Она видела сон, сильно потрясший ее. — Адельма вздохнула и продолжила: — В этом сне мадам Икс — так мы ее назовем — оказалась одна в некоем доме. Был вечер. Она прошла по всем комнатам, чтобы запереть их на замок. Ей помнилось, что оставалось закрыть последнюю дверь. Она пошла к этой двери и обнаружила, что в ней отсутствует замок. Моя пациентка подумала и решила поискать что-нибудь из мебели, какие-нибудь ящики, собираясь заблокировать ими эту дверь. Атмосфера была тяжелая и беспокойная. Неожиданно дверь открылась, из нее вылетел черный мяч, сильно ударив ее. Тут спящая проснулась с пронзительным криком.

— Что особенного в этом сне?

— Дом этот принадлежал престарелой тетке мадам Икс, которая переехала в Америку. Моя пациентка жила в нем лет двадцать назад. В результате какой-то ссоры семья распалась, и отношения мадам Икс с ее теткой обострились. Вообще-то она не видела ее два десятка лет и не поддерживала с ней никаких отношений. Она даже не знала, жила ли тетя в этом доме, да и была ли она жива. Я поговорила с сестрой мадам Икс, и она подтвердила все предоставленные сведения. Тогда я посоветовала этой даме записать свой сон и поставить под ним дату. Три недели спустя она получила из Америки письмо, в котором сообщалось о кончине ее тети.

Смерть тети пришлась на тот день, когда мадам Икс видела этот сон.

— Передача мыслей? — предположил Рикардо.

— Подобный тип сна заставил меня подумать об индейцах Северной Америки, у которых медиум обладает властью влиять на людей на расстоянии, присылая им, к примеру, какой-нибудь «вредный предмет».

— Что поделать со случайностью? Смерть тетушки — просто совпадение.

— Случайностью мы займемся позже, если хотите. Она продолжала:

— Я расскажу вам о событии, свидетельницей которого стала сама, когда была студенткой, и касалось оно одного из моих друзей-биологов. Его отец пообещал ему путешествие в Испанию, если он успешно сдаст экзамены. Накануне экзаменов ему приснился сон: будто находится он в одном испанском городе и направляется к площади, рядом с которой стоит собор. Он погулял по площади, потом решил свернуть на улицу, отходившую вправо. Когда он входил в нее, дорогу ему переехал экипаж, запряженный двумя булаными лошадьми. В этот момент он проснулся.

Адельма положила тетрадку и карандаш на столик и встала. Впервые почти за два месяца покидала она свое кресло.

— Тремя неделями позже, сдав экзамены, он поехал в Испанию. Оттуда он написал мне, что сон его сбылся. Мой друг очутился в испанском городе, на площади, абсолютно похожей на виденную им во сне, который он помнил хорошо. Молодой человек подумал:

«Посмотрим, есть ли лошади на соседней улице» — и направился на эту улицу… там он увидел буланых лошадей. Могу вас заверить, что этот человек не лгал.

Она умолкла и заняла свое место.

Рикардо некоторое время смотрел на нее, затем с ноткой напряженности в голосе спросил:

— Что пытались вы этим мне сказать, сеньора Майзани?

— Я хотела бы познакомить вас со своей теорией, имеющей отношение к подобному типу снов и к последовательности событий, которую принято называть случайностью. — Она предупреждающе выставила руку. — О! Это всего лишь теория. Относитесь к ней как хотите. То есть как к абстрактной идее, еще не доказанной. Я назвала ее «временным изломом». Потому что речь идет о времени, которое бывает раздробленным, смещенным. Таким образом, бессознательное способно было бы перескакивать через нормальный ход настоящего времени, заглядывая в будущее. Я убеждена, что субстанция всех вещей записана в нас и что иногда, в особые моменты, в нас открывается временная брешь. Мы опрокидываемся в другое измерение, не ощущая обычной продолжительности времени, и нам становится безразличным причинное отношение вещей между собой.

— Признаюсь, ваша теория довольно привлекательна. Только она кажется мне неполной. Мои сны никогда не затрагивают будущего; они касаются событий, которые, как кажется, произошли в прошлом, в очень далеком прошлом. Сон вашей мадам Икс можно отнести к предчувствиям. То же самое касается и того студента в Испании; но все это — не мой случай. С другой стороны, — он сделал извиняющийся жест, — с тех пор как мы встретились, я очень заинтересовался вашей областью. Я читаю. Да что там? Я проглатываю все, имеющее отношение к психоанализу. Замечу мимоходом, что я был по меньшей мере удивлен, узнав, что ваш учитель защитил диссертацию о «психопатологии феноменов, называемых оккультными». — Губы Рикардо раздвинулись в хитрой улыбке. — Ваш господин Юнг не очень серьезный человек, сеньора Майзани.

— Вы ошибаетесь. В отличие от многих ученых, недальновидных и замшелых, в нем есть любопытство, предрасполагающее к открытиям. А любопытство присуще великому уму. Впрочем, к чему вы клонили?

— Криптомнезия… Не один ли это из употребляемых терминов?

— Вы имеете в виду бессознательное вспоминание фактов, которые видели или о которых читали неизвестно когда?

— Совершенно верно. Пример студента, встречающего буланых лошадей, можно было бы прекрасно объяснить.

— Напоминаю, что он никогда не был в Испании.

— Может быть, он когда-то читал об этом городе? Так как суть криптомнезии как раз и заключается в сокрытии образов прошлого, не исключено, что он вполне чистосердечно убеждал бы вас в обратном.

Адельма невозмутимо моргнула.

— Превосходно. В таком случае нам очень повезло. У нас есть ответ на все ваши вопросы. В детстве вы начитались индейских мифов, легенд. Вы даже запомнили несколько слов их диалектов. А на Новый год вам подарили альбом репродукций о Греции, среди которых было изображение статуэтки с удлиненным лицом. Она встала, подошла к монастырскому столу и взяла какой-то томик. Перелистывать его она не стала. Нужная страница была отмечена закладкой. Она протянула книгу Рикардо:

— А это? Может это быть запрятанным воспоминанием?

Вакаресса склонился над книгой. Он растерянно смотрел на репродукцию фрески, изображающей обнаженного юношу; правая рука его согнута на груди, левая откинута назад. Черная косичка свисала вдоль его левой щеки. На голове — венок, на шее — гирлянда из лилий.

— Этого человека вы видели в последнем сне? Он подтвердил.

— Полагаю, что в детстве, кроме легенд зуньи, вы прочитали и кучу книг об острове Крит?

— Крит?

— Да, остров Крит, — повторила Адельма. — Эта фреска изображает «Принца лилий». — Несколько язвительно она добавила: — Это криптомнезия?

Вызывающим тоном он возразил:

— А почему бы и нет? — Трудно допустить.

— А?

— Эта статуэтка была найдена на Крите, в Кноссе. Нашел ее английский археолог Эванс двадцать лет назад. Распространять в печати эту фотографию начали спустя лет десять. Перевод этой книги по искусству на испанский и публикация ее в Аргентине осуществились пять лет назад. Вы и в самом деле искренне считаете, что память подводит вас настолько, что полностью вычеркнула поразительную фотографию, увиденную вами пять лет назад?

11

Гости, сгрудившиеся вокруг стола, говорили все разом. О политике, разумеется, и ни один не был согласен с другими.

Рикардо незаметно взглянул на Флору. Никогда еще у нее не было такого сияющего лица. Должно быть, она думала о том, что большой желанный день уже не за горами. Меньше чем через две недели она станет сеньорой Флорой Вакаресса.

Слева от нее сидел ее отец Марсело де Мендоса, взявший на себя обязанности распорядителя ужина. Квадратное лицо, напомаженные волосы, орлиный нос — представительный мужчина. Когда он кого-то слушал, медленно поглаживая тонкие усы, он пристально смотрел на говорящего, и у того складывалось впечатление, что он — центр вселенной. Марсело никогда не перебивал, а если высказывал противоположное мнение, то очень учтиво, почти извиняясь. В конечном итоге афоризм, утверждавший, что «шарм — это то, что делает вас довольным собой», абсолютно подходил отцу Флоры. Интересно, почему в семье его прозвали Главнокомандующим? Он совсем не походил на военачальника, еще меньше — на политика. Так уж устроена жизнь: вам приклеивают кличку, попробуйте разобраться, почему? В конце концов, и близкие друзья Вакарессы наградили его насмешливым прозвищем Красавчик… Богу известно, что у него ничего не было от красавчика. Сколько он себя помнит, он никогда не испытывал ни малейшего влечения к опасным приключениям, еще меньше — к обществу повес, проходимцев, хулиганов. Если бы в этот вечер его попросили подобрать себе кличку, он назвал бы себя гаучо — человеком, родившимся от неизвестного отца, совсем одиноким в этом мире. Ведь он впервые в жизни постигал искусство одиночества, самого непереносимого, не такого, когда ты не один на один с собой, а такого, которое вынуждает тебя жить в человеческой среде и не вдохновляет, которое говорит с тобой и не понимает тебя, которое вроде бы и рядом, но вместе с тем удалено, как звезды. До тебя не доходит ни шум, ни тишина, ни слезы, ни смех — ничто, что заставляет жить полной жизнью.

С тех пор как он увидел Майзани, он почувствовал, что в нем произошла какая-то метаморфоза. У него возникло впечатление, будто он опускается по стенке вулкана, которому миллионы лет. Каждый его шаг поднимал немного черноватой пыли, легкой, как пепел. С каждым шагом он понемногу обнажал прошлое, которое помогало ему лучше читать настоящее. И на дне кратера мерцало сияние, предвещавшее новые зори. Он чувствовал, что не в состоянии поделиться этим сиянием с кем бы то ни было, не мог он и объяснить его. Ничто больше не увлекало его, кроме предпринятого им поиска, начатого с сопротивляющейся души, которую сегодня лихорадило от охватившей ее страсти. Кошмары больше не мучили его, наоборот. Он подстерегал их с усердием часового, ответственного за прибытие курьеров.

После последнего сеанса с Майзани он словно превратился в защитника дьявола. И в самом деле, все ему подсказывало, что весь многомесячный эксперимент не имел ничего общего с криптомнезией. Впрочем, Адельма весьма мастерски это ему доказала. Тогда в чем же заключалось объяснение? В той теории временного излома? Можно ли было представить, что в стене времени открывается брешь, показывая фрагменты предыдущей жизни? Дрожь пробегала по телу от одной такой мысли. Нет. Это неразумно. Ответ находился в другом месте.

— Вы что-то задумчивы, Рикардо. Может быть, вы скучаете?

Голос его соседки по столу больно швырнул его на землю. Это была мать Флоры. Полненькая женщина, увешанная драгоценностями. Когда она поднимала руку, бесчисленные браслеты на запястье позвякивали.

— Нет, сеньора. Грех скучать среди вас. Но меня совершенно не интересует политика.

— Вы уже составили себе мнение о переменах в нашей стране?

Вопрос исходил от мужчины лет сорока, сидевшего на другом краю стола.

— Я сожалею о них, и это все.

— Вы сожалеете о смещении президента Иригойена?

Шепоток пробежал по столовой, в нем слышалось Я недоумение, и одобрение. Мужчина заговорил громче:

— Иполито Иригойен был бездарным. Сегодня только армия может управлять страной. Только она сумеет укротить взбунтовавшиеся умы, и вы увидите, как в ближайшие месяцы Аргентина обретет былое величие.

— Введя закон военного времени? Ограничив свободу прессы? Поощряя доносы? Разрешив пытки? Я очень сомневаюсь, сеньор.

Мужчина от удивления резко подался назад.

— Пытки? Доносы? Как вы наивны! Ничего этого не будет. Генералы наведут порядок в законах, вот и все.

— А все-таки есть основания бояться. — Чего, сеньор?

— Некоторые приказы более убийственны, нежели самые серьезные беспорядки. Но успокойтесь, я не собираюсь запугивать вас. Мы мало о чем знаем, не так ли?

— Я вижу, вы большой пессимист, сеньор… — он запнулся, как бы забыв его фамилию, — Вакаресса…

— Да, конечно, пессимист. Если не сказать, пораженец. В периоды, через которые пройдет Аргентина, пораженцы…

— А не пройти ли нам в гостиную? — внезапно прервал их спор хозяин дома. — Кофе уже ждет нас.

Никто не дал себя убедить. Марсело Мендоса решил положить конец спору.

Все гости поднялись как один.

Флора подошла к Рикардо и зашептала ему на ухо:

— Ты хоть знаешь, с кем спорил? Он отрицательно качнул головой.

— С кузеном генерала Урибуру. Того самого, который поддержал военный переворот.

— Тем хуже. В худшем случае свадьбу мы сыграем ft тюрьме.

— Прекрати. Ты пугаешь меня. У этих людей нет ни капельки юмора.

— Именно это я и ставлю им в вину. — Он показал на террасу, выходящую в сад: — Немного свежего воздуха нам не повредит.

Воздух снаружи благоухал мятой и мелиссой, смесью диких запахов.

— Твой отец — самый умелый садовник из всех, кого я знаю.

— Коллекционировать редкие пряности — его единственная страсть.

— По сравнению с его чудесными деревьями моя араукария — ничто.

— Что может быть естественнее? Тебя тянет на подвиги, его влечет к приятному.

Рикардо нахмурился. Больше, чем грубоватое сравнение, его задела неожиданная сухость тона невесты. Она спросила прямо:

— Ты все еще видишься со своим психоаналитиком? Спросила она это как бы походя, но чувствовалось, что легкость эта была наигранной.

— Да, конечно.

— Ну и как?

Он поморщился.

— Чтобы не забивать тебе голову, я предпочел бы не говорить на эту тему. — Он рукой обвел парк: — У твоего отца свой сад. А у меня — свой.