И вот теперь, перебазировавшись на аэродром Смоленска, я сразу же поинтересовался, где в городе библиотека, уцелела ли она? Мне повезло. За Днепром в чудом сохранившейся церкви работала городская библиотека.
      После первого визита туда я вернулся счастливый, с толстенным томом трагедий Шекспира в академическом издании. Я углубился в чтение длинной вводной статьи, из которой узнал нечто неожиданное. Великий драматург заимствовал сюжетные коллизии у Гомера и Софокла, у других великих предшественников. Но Шекспир стал Шекспиром, гениальным поэтом, так как жил в "свою" эпоху и передал ее дух своими образами, сводим языком.
      Я принялся читать трагедии, но почувствовать "шекспировский язык" тогда не смог. Теперь, когда прошло столько лет, я не удивляюсь этому. Мне и моим товарищам мало приходилось читать до войны. Книг издавалось недостаточно, не хватало даже учебников. Лишь в канун войны появилась возможность сравнительно легко купить произведения русских классиков и советских авторов: Горького, А. Толстого, Шолохова и других.
      То, что миллионы советских людей смогли освоить грамоту и учиться, величайшее достижение Советской страны в предвоенный период. Но фашисты прервали наше мирное строительство и помешали нам продолжать учебу. Навязанная гитлеровцами война разрушила наши мечты получить высшее образование, расширить технические знания, глубже познакомиться с сокровищами русской и мировой культуры.
      После двух лет тяжелейших сражений мы овладели искусством войны. У нас появилось как бы второе дыхание. Неся потери, наши боевые экипажи разведчиков набирались опыта, становились мастерами разведки. Ну а мы, технари? Уже по внешнему виду можно было сказать, что мы тоже стали мастерами своего дела. Наши куртки и комбинезоны не были такими замасленными, как в первый год войны. Теперь быстро находили причину неисправности, когда летчик возвращался с боевого задания и жаловался, что "трясет мотор".
      - На какой высоте? При каком режиме? - допытывались мы.
      - Удивительная штука, - рассказывал, помню, Попов. - На высоте шести тысяч мотор барахлит. Спущусь до пяти тысяч - полный порядок.
      - Точно?
      - Проверял несколько раз...
      Какая раньше поднималась карусель! Вскрывались все капоты, люки и "щечки", на это уходила уйма времени, и буквально прощупывались все винтики и трубочки. Но, как правило, никаких неисправностей не обнаруживали. Тогда по указанию инженера эскадрильи забирались в чрево мотора, перебирали карбюраторы - а их шесть, затем проверяли зажигание. И все без толку. Приближался вечер, а поиски успехом не увенчивались. Наступала темнота, и работа прекращалась до утра. Зачехляли моторы и кабины, маскировали самолет елками. Возвращались в казарму к полуночи, измученные и расстроенные.
      Теперь дело шло по-иному.
      - Пал Карпыч, открой "щечку", - приказываю мотористу. В это время механик Григорьев занят своим делом - заправляет баки горючим.
      - Открыл, старшой, - спустя минуту докладывает Пал Карпыч.
      - Поверни отверткой воздушную заслонку. Как вращается, туго?
      - Еле-еле...
      - Все ясно. Промоешь заслонку. Должна вращаться свободно. И в казарму! - говорил я помощникам.
      Я нисколько не сомневался, что "заедание" воздушной заслонки является причиной "лихорадки" мотора на высоте. Я был также уверен, что мои помощники и без меня устранят неисправность. Они даже обрадуются, что их оставили одних, без опеки. Уходя, я слышал, как моторист заговорил с механиком. Пал Карпыч все же не понимал механизма работы заслонки и задавал вопросы Григорьеву.
      - Деревня ты! - по-приятельски толковал ему механик. - Заслонка регулирует поток воздуха в цилиндры. На земле она чуть приоткрыта, а с набором высоты постепенно открывается полностью. А знаешь для чего? Для того, чтобы пропустить больше кислорода, ведь на высоте разреженный воздух... Промыл заслонку? Ну давай зачехлять, и в казарму. Еще успеем кино посмотреть...
      На фронте росло не только наше военное искусство. Ковались и нравственные качества. Среди технарей порой встречались любители посачковать, уклониться от тяжелой работы, требовавшей силы и выносливости. Среди летчиков тоже попадались люди со слабыми нервами, а то и просто пугливые. Уже после войны я спрашивал ветеранов-фронтовиков:
      - Скажи честно, с кем бы из наших летчиков ты не пошел в разведку?
      - С гордостью за весь полк могу сказать, что у нас таких не было, отвечали многие.
      А вот Юра Дерябичев и Виктор Петров, не сговариваясь, сказали: "Ни за что не полетел бы с Петюнчиком". Служил в нашей эскадрилье один незадачливый летчик. Про таких, как он, в народе сложили пословицу: "В семье не без урода". Но в конце концов и он исправился, подтянулся, стал как все воевать. Об этом - рассказ впереди.
      "ДВОЙКА" НЕ ВЕРНУЛАСЬ
      Воевал в нашей эскадрилье механик-приборист Павел Александров. Широкоплечий, коренастый парень со Смоленщины. Немногословный, а если слово выдавит, то веско и ко времени. Уважали его и рядовые и начальство.
      Как-то Павлу приказали починить прибор на полковом связном По-2. Починил, а летчик взлетел и вернулся: не работает, говорит, прибор. И так несколько раз. А дел у Павла было много. Один такой мастер на всю эскадрилью, а во время отдыха каждый лез к нему с личными часами: что-то не так тикают, отстают. Словом, никогда Павел не сидел без дела.
      Смонтировал он в который раз проклятый прибор на "кукурузнике" и решил сам облетать самолет. Не верил он летчику. И взлетел! Ну, поднялся переполох!
      А он аккуратно сделал "коробочку" и чистенько сел, зарулил на стоянку и ушел. Позже признался, что научился летать до войны в аэроклубе. На "губу" хотели его отправить. Коли по уставу, то, конечно, положено, а по совести парень рисковал жизнью, чтобы опробовать отремонтированный им прибор.
      Вспоминается еще одна невероятная история. Младший лейтенант Уваров прибыл в полк из пункта сбора летного состава без документов и личного дела. Он был сбит в первые дни войны, выбирался, как Юра Дерябичев, из окружения, потерял связь со своей частью:
      Уваров заявил, что он летчик, и ему поверили на слово. Его направили к нам в полк. Однако, сев за штурвал "пешки", он трижды пытался и не смог взлететь.
      Отстранили его от полетов, стали разбираться, в чем дело. На следующий день командир полка решил проверить его технику пилотирования. Взлетели на учебной машине. И что же выяснилось? Уваров понятия не имел, как надо делать виражи и прочее. Признался, что по воле случая попал в штурманское училище, а страстно мечтал стать летчиком. Думал, взлететь - дело простое. Его отправили в летную школу.
      А вот Петюнчик, напротив, не хотел быть летчиком. Великим мучением для него было подняться в воздух. Вместе с экипажами Голубничего и Богданова Петр Семенов (которого мы прозвали Петюнчиком) прибыл в полк и переучивался в учебной эскадрилье. В ней он задержался надолго. Его товарищи вылетели на Валдай, сделали по десятку боевых вылетов, когда наконец Семенова сочли переучившимся и отправили на фронт. Но до аэродрома он не долетел: сел на вынужденную на Калининском аэродроме - ему показалось, что вот-вот откажут моторы. Пришлось посылать туда Мелаха с механиком, чтобы перегнать "неисправный" самолет, Предварительно, разумеется, проверили двигатели и ничего не обнаружили. Мелах сел за штурвал и взлетел. С той поры началась для Петюнчика эра провозных полетов. И все зря: боялся он неба.
      Случалось, что боевые экипажи улетали на разведку в глубокий тыл врага, а Петюнчик один оставался в землянке. Члены его экипажа чувствовали себя не в своей тарелке, а Петюнчик, напротив, как-то преображался. Он с удовольствием наводил порядок в землян ке, подметал веником пол, заготавливал дрова дл печки.
      Однажды мы подошли к землянке полюбопытствовать, что делает незадачливый разведчик, и услышали негромкий, но довольно приятный тенор. Петюнчик пел арию Ленского. Наши сердца как-то смягчились - ведь не все сосны в лесу корабельные, все-таки на что-то способен человек!
      Но однажды Петюнчик разозлил нас не на шутку.
      Это случилось на аэродроме Колпачки. Все экипажи эскадрильи вернулись с боевого задания и с разрешения комэска Малютина отдыхали. Кое-кто бродил в соснах, окружавших аэродромные стоянки, надеясь набрать грибов и ягод. Только экипаж Виктора Богданова еще не вернулся с задания.
      Готовился к первому боевому полету Семенов. Летчики недалеко углубились в лес и хорошо слышали, как взревела моторами "пешка". Обрадовались: наконец-то Петюнчик пересилил страх и полетел в тыл врага. Каково же было общее удивление, когда, вернувшись из леса, разведчики увидели в землянке Семенова!
      Оказывается, в последний момент нервы его сдали. Он пожаловался Малютину на головную боль, и комэск по доброте своей разрешил Петюнчику остаться. В этот момент приземлился Богданов. Едва выслушав его доклад, командир послал опытного разведчика во второй полет вместо "вдруг" заболевшего Семенова. Вот тогда-то и лопнуло терпение наших ребят. Они дружно взялись "промывать мозги" Петюнчику. И вот чем это кончилось.
      Полевой аэродром возле деревни Колпачки представлял собой узкую ложбинку, окруженную холмиками, на которых росли высоченные и толстые сосны. Требовалось особое искусство захода на посадку - самолеты проскальзывали сквозь узкий просвет между соснами, снижаясь над огромными пнями. Такого аэродрома-западни мы еще не видели. Сердце замирало, когда "пешки" едва не касались этих пней. И так случилось, что с этого аэродрома Петюнчик начал свою боевую жизнь и, возвращаясь с разведки, плюхнулся на эти проклятые пни.
      Моя "двойка" стояла первой в шеренге самолетов-разведчиков как раз у окраины летного поля, где и начиналась просека с огромными пнями. Я отчетливо слышал скрежет и лязг металла и зажмурился в ожидании, что вот-вот взорвутся бензобаки упавшего бомбардировщика. Но взрыва не последовало. Мы бросились спасать экипаж... И в авиации бывают чудеса. Издалека мы увидели Семенова, который стоял на плоскости самолета и преспокойно разговаривал со штурманом. Радист также выкарабкался из кабины и перекрикивался с Петюнчиком.
      "Обрезали моторы!" - оправдывал Семенов аварию. Поди разберись, прав он или нет. Самолет был настолько искорежен, что причину едва ли можно было обнаружить. В душе мы проклинали Петюнчика за то, что он задал работу всем технарям. Мы уже собирались перебазироваться в Смоленск, и вот пришлось задержаться. Разбитый самолет приказали разобрать и сдать в авиамастерские на запчасти. Ну и намучились мы - обломки невозможно было протащить сквозь пни. Ни автомашина, ни трактор не могли приблизиться к останкам бомбардировщика. Мы чертыхались, разъединяя сломанные плоскости и снимая моторы.
      Вскоре Петюнчик снова пересилил себя, полетел на разведку, выполнил задание и благополучно приземлился. Правда, еще издалека, когда "пешка" рулила с посадочной полосы, мы заметили, что выглядела он странно, вроде бы без одного крыла. Не поверили втакое. А когда Петюнчик выключил моторы, мы бросились к машине и ахнули. И впрямь почти нет крыла! Подбе жал Малютин и тоже ахнул. А Петр, чеканя шаг, при близился к комэску, вытянулся по команде "смирно!" приложил ладонь к шлемофону и доложил:
      - Товарищ капитан! Задание выполнил. Когда переходил линию фронта, был атакован "мессерами". Ре шил уйти от врага, бросив самолет в глубокое пикирование. Но "мессеры" не отставали почти до самой земли. Когда они отвернули, потянул штурвал на ceбя. И вот случайно задел крылом березку...
      Комэск слушал доклад разведчика и все время поводил глазами в сторону отсутствовавшего крыла! За долгие годы службы в авиации комэску не доводилось быть свидетелем такого приключения. Уже за то, что Петюнчик прилетел на одном крыле, ему полагалась благодарность. И комэск обнял Семенова. |
      При осмотре обрезанного березой крыла мы убедились, что действительно произошло чудо. Элерон на "пешке" состоял из двух частей, и удар березы пришелся как раз в место их соединения. Половина элерона осталась целой. Огромного напряжения силы и воли стоило Петюнчику удержать самолет в горизонтальном положении
      О необычном происшествии с разведчиком было доложено в штаб воздушной армии. Там весьма удивились другому: во время перехода Семеновым линии фронта в небе не было замечено "мессеров". Малютин вызвал летчика к себе, и тот признался, что на радостях, выполнив боевой полет, решил пройти над аэродромом бреющим, как все разведчики, и задел за березу. Комэск готов был растерзать обманщика. Грозил отдать его под трибунал, но от полетов не отстранил.
      В это время Голубничий с Дерябичевым улетели на подмосковный аэродром, чтобы перегнать оттуда новые машины. Я рассчитывал, что наша "двойка", уже сделавшая около сорока боевых вылетов, получит передышку. Она была закреплена за Иваном Голубничим. Однако исправных самолетов не хватало, и на "двойке" на разведку полетел... Петюнчик.
      Мое сердце сжалось в предчувствии беды. Но Семенов удачно выполнил задание. Правда, при подходе к линии фронта Петр стал ерзать в кресле пилота и ныть: увидел впереди разряды снарядов вражеских зениток. "Ой! Ой! причитал он.-Сейчас нас собьют!" Но все обошлось, и после этого полета Семенов приободрился. Пока мой основной экипаж где-то пропадал, он "разлетался", совершил более десятка вылетов, и командование стало доверять ему более сложные задания. И мы поверили в Петюнчика.
      Он теперь при всех, не стесняясь, распевал арии. Один из наших штурманов был ранен во время боевого полета и носил на голове повязку, похожую на тюрбан. Петюнчик, сняв как-то с его головы этот тюрбан и надев на свою, ловко накинул на себя простыню и запел арию индийского гостя из оперы "Садко". Мы дружно ему аплодировали.
      Но вскоре в экипаже Семенова случился очередной казус. Его штурман высокий краснощекий украинец Грицай - чистил пистолет. Вынул обойму, взвел курок, ради предосторожности направил пистолет в сторону - всякое бывает, и палка раз в году стреляет, нажал на курок, и вдруг раздался выстрел.
      Хорошо, что Грицай повернул ствол пистолета в сторону стенки. Но пуля, отскочив рикошетом, попала ему в ногу и раздробила большой палец. Семенов находился здесь же. Он соскочил с нар, рассмотрел раненый палец, побежал к механикам за плоскогубцами и сам извлек пулю.
      Летчик расстроился. Теперь, когда он "разлетался", ему не хотелось, чтобы о его экипаже снова подумали как о симулянтах. "Как расценит начальство этот случай? Подумают, самострел", - бубнил он. И летчики дружно пошли к военному лекарю, рассказали правду, но просили скрыть ее от начальства. Грицая положили в санчасть по другой причине. У него на лбу уже давно нарывал чирий.
      Семенов продолжал летать на разведку. Я тоже поверил в него. Закрывая за ним люк перед полетом, я больше не волновался за его возвращение. И вот в конце зимы, когда все стали забывать, с каким трудом Петюнчик начинал фронтовую жизнь, Семенов не вернулся. Он улетел на моей "двойке" с разрисованным фюзеляжем. Последняя его радиограмма гласила: "Перешел линию фронта. Матчасть работает исправно". И все... Снова стало больно, как всегда, когда эскадрилья несла потери...
      Спустя два дня прилетели Голубничий с Дерябичевым. Вместе с группой летчиков они перегнали в Смоленск новую технику. Но Малютин еще раньше распорядился выделить мне "бесхозную" "пешку" взамен невернувшейся и включить меня в другой экипаж. Я снова раздобыл белой эмали и вывел на килях моего нового самолета цифру 3.
      "НАШ ГЕНЕРАЛ"
      Почти весь февраль 44-го стояла нелетная погода. Мели такие сильные бураны, что однажды все наши самолеты оказались погребенными под снегом. Механики и мотористы принялись расчищать свои машины. Время приближалось к полудню, но ни один бомбардировщик еще не мог вырулить на взлетную полосу. Стоянки были расчищены, а рулежные дорожки - нет. Аэродромная служба едва управлялась с очисткой взлетно-посадочных полос.
      Инженер Фисак объявил аврал. К обеду мы расчистили путь одному самолету-разведчику, опробовали его моторы. Но снова небо заволокло облаками, помело, и вылет отменили. Прогноз погоды на неделю был неважный. И командование решило отпраздновать первую годовщину присвоения полку высокого звания "Гвардейский".
      Торжества были скромные. Фронтовая норма есть норма. Правда, в офицерской столовой сумели приготовить красивый торт. Повар вывел на нем разноцветным кремом новое название и номер полка и украсил звездочками. Разрезать торт доверили любимцу разведчиков Юре Дерябичеву, но тот передал нож своему командиру - Голубничему. На праздник прилетел из Москвы "наш генерал" - начальник разведки ВВС Дмитрий Давыдович Грендаль. Он привез радостную весть: Ефиму Мелаху и Ростиславу Ящуку - моему первому боевому экипажу, а также Анатолию Попову, который много летал на моих самолетах, присвоили звания Героя Советского Союза,
      "Наш генерал" был худощавый, стройный, подтянутый и общительный. Многие из нас еще не родились, когда он уже закончил летную школу и служил в 1-й отдельной истребительной эскадрилье вместе с Валерием Чкаловым. Впоследствии он окончил две военные академии, выступал в печати с теоретическими статьями о роли авиации в современной войне.
      До праздничного ужина оставалось еще много времени, и генерал-лейтенант встретился с командованием полка, интересовался результатами последних вылетов. Он отлично ориентировался на карте северо-запада нашей страны, перечисляя по памяти названия городов и даже небольших населенных пунктов. Генерал сразу снискал этим глубокое уважение наших штурманов. Те, кто близко знал Дмитрия Давыдовича, не удивлялись его блестящим картографическим познаниям. Города и железнодорожные узлы, которые фотографировали наши разведчики, были ему хорошо известны еще со времен гражданской войны.
      Военную форму будущий генерал надел впервые, когда ему было всего одиннадцать лет. Он родился в семье военного. Отец командовал пехотным полком и погиб в русско-японскую войну под Ляояном. В 1916 году юный Дмитрий окончил кадетский корпус и успел повоевать в первой мировой войне, отличился, был награжден Георгиевским крестом. Он во всем стремился подражать отцу и старшему брату, тоже военному, который дослу-o жился до полковника в старой армии и без колебаний встал на сторону Советской власти. Старший брат посвятил жизнь артиллерии и вырос в крупного советского военачальника.
      Дмитрий Давидович также начинал с артиллерии. В годы гражданской войны он воевал на бронепоезде начальником боевого борта, освобождал Тарту, сражался за Псков, затем за Витебск и Бобруйск. А позже он преследовал на бронепоезде банды Махно под Миллеровом, Белой Калитвой и Кривым Рогом. И теперь, разглядывая карту временно оккупированных территорий нашей Родины, он живо представлял себе города, которые нам предстояло разведывать с воздуха.
      Генерал-лейтенант был, конечно, в курсе стратегических планов Верховного командования на 1944 год, а также предстоящих операций на нашем направлении. Из задач, которые обрисовал генерал перед полком, становилось ясно, что наша армия готовится к наступлению и разведчики должны будут внести коррективы в свою боевую работу.
      - Пока нет полетов, надо летному составу еще раз изучить организацию и тактику немецких войск при отступлении, - рекомендовал генерал.
      - Мы этим постоянно занимаемся, не забываем, - ответил начштаба.
      - Учтите следующее: когда враг будет откатываться назад, да еще на огромных просторах, бои примут весьма маневренный характер. Потребуется четкая и оперативная работа разведки. Причем данные разведки будут быстро устаревать, запаздывать, так как и сама связь при маневренной войне находится в движении. На воздушных разведчиков падает основная работа. Ваши друзья-товарищи, воюющие на южных фронтах, познали это на своем опыте...
      Грендаль рассказал, что боевая работа воздушных разведчиков в районе Курской дуги началась задолго до решающих сражений в июле 1943 года. Начиная с марта, когда фашисты стали сосредоточивать там крупные силы, воздушные разведчики изо дня в день следили за передвижением гитлеровских полчищ. Несмотря на предосторожность и скрытность врага, разведка своевременно обнаружила наращивание бронированного кулака на Курском направлении. Воздушная разведка установила также концентрацию авиационной техники - три тысячи самолетов люфтваффе.
      - Результаты разведки с воздуха, - продолжал генерал, - подтвердились другими средствами разведки.
      В итоге командование получило возможность решить вопрос об усилении и развитии нашей обороны в глубину. И наступление вражеских группировок утром пятого июля не застало нас врасплох...
      Генерал вспомнил, как один экипаж разведчиков вовремя обнаружил и сфотографировал новые мощнейшие танки "тигры" и самоходки "фердинанды". Опыта борьбы с ними мы еще не имели. "Тигры" были выдвинуты в исходное положение для атаки в районе перелесков и кустарников севернее Понырей. Благодаря своевременным разведданным атаку удалось упредить. За двадцать минут до наступления "тигров" и "фердинандов" наши штурмовики засыпали их специальными противотанковыми бомбами. 70 машин загорелось, остальные расползлись по лощинам. Атака была сорвана.
      "Как жаль, что подобной атакой нам не удалось сорвать фашистский блицкриг в июне 41-го!" - подумал генерал.
      В результате внезапного нападения фашистской Германии на Советский Союз уже 22 июня 1941 года советская авиация понесла большие потери. Фактор внезапности сыграл свою зловещую роль в начале войны, а затем враг начал терять преимущества...
      ...Генерал приезжал в наш полк еще дважды, когда мы вели боевые действия с аэродромов Польши и Померании. Но тогда я его не видел. Спустя тридцать лет после победы я разыскал адрес престарелого генерала с помощью московского телефонного справочника. Фамилия у него редкая, в переводе со шведского она означает "зеленая долина". В справочнике она оказалась в единственном числе, инициалы сходились. Я позвонил, и мы договорились о встрече.
      Дмитрий Давыдович жил в доме возле метро "Сокол". Окна его квартиры выходили на шумный тоннель, через который поток автомашин бежит к Химкам, и дальше по Ленинградскому шоссе к городу на Неве. Он встретил меня в полной генеральской форме. Не расставался с ней, хотя находился в отставке. По скромной обстановке в квартире можно было судить, что генерал ценил превыше всего работу, службу в армии. Мы начали вспоминать боевые дела воздушных разведчиков.
      Грендаль сохранил отличную память, чистоту речи. В свои семьдесят пять лет передвигался он быстро, но голова и руки тряслись, и долгая беседа утомляла. Все свои публикации в советской печати и фотографии военных лет он передал мне. Мы встречались с ним еще раз, но я не успел вернуть ему газетные вырезки... Дмитрия Давыдовича похоронили с почетом.
      Во время последней беседы я спросил "нашего генерала":
      - А вам приходилось лично докладывать Верховному Главнокомандующему о работе воздушных разведчиков?
      - Нет, это полагалось делать военачальникам более высокого ранга и должности, - ответил Дмитрий Давыдович.
      - Возможно, вы бывали на совещаниях у Сталина?
      - Только один раз вместе с маршалами Головановым, Новиковым и другими руководителями ВВС. Обсуждался больной вопрос о "блудежках" наших летчиков.
      - Как это понимать?
      - В начале войны часть летного состава ВВС была недостаточно подготовлена к вождению самолетов вслепую: в облаках, ночью, при плохой видимости, когда приходилось ориентироваться только по приборам. Вопрос надо было решать безотлагательно, и он обсуждался на совещании у Верховного...
      Генерал добавил, что разговор в кабинете Верховного был коротким и строгим. Начальника разведки ВВС пригласили на совещание не случайно. Опыт войны показывал: "блудежки" разведчиков случались, как правило, из-за неумения летать в облаках... И я вспомнил, как много об этом говорили мои товарищи.
      НЕЛЕТНАЯ ПОГОДА
      Бывает, мировой рекордсмен проигрывает новичкам олимпийские старты только потому, что он "перегорает" перед началом соревнований. А ведь в спорте заранее обговорены день и час, условия соревнования. Загадкой остается разве лишь тактика борьбы, которую изберет соперник в последний момент. Хотя в принципе тренерам известны все сильные и слабые стороны соревнующихся. И все же в напряженном ожидании боя сдают нервы и у мировых чемпионов. Какую же крепкую нервную систему должен иметь воздушный разведчик? Ведь он каждый раз, пересекая линию фронта, решал уравнение со многими неизвестными. И конечно, он мог тысячу раз "перегореть" до вылета.
      Объекты разведки, как правило, изучались экипажами заранее. Штурманы тщательно разрабатывали маршрут. Коллективно изыскивались методы и средства скрытного подхода к цели. На это уходили долгие часы.
      Когда наступало время отдыха, нельзя было отделаться от вопросов и сомнений, которые разрешатся лишь в ходе полета. Отвлечься от них на фронте было непросто. Гарнизонная кинопередвижка сегодня, как и позавчера, показывала много раз виденную картину "Мы из Кронштадта". Других фильмов не привезли. И на следующей неделе ждет то же "разнообразие" развлечений.
      Технарям проще, чем летчикам. Они поднимаются до рассвета и возвращаются с аэродрома затемно. Весь день на свежем воздухе, весь день в хлопотах, не оставляющих времени на то, чтобы шагать на обед в гарнизонную столовую. Они "умнут" вечером за один присест и обед и ужин, разомлеют от еды, и уже нет сил куда-то идти. Скорее бы на нары, успеть выспаться до подъема.
      Боевой полет разведчиков на "пешке" скоротечен. Максимум два часа сорок минут продолжается разведка. "Проболтаешься" - любимое выражение летчиков на высоте, в кислородной маске, возвращаешься бледный, аппетита нет, башка трещит. К вечеру отпустит, и остаешься один на один со своими думами о том, как сложится полет завтра.
      Некоторые летчики, такие, как Александр Барабанов, до поздней ночи режутся в преферанс. Барабанов ставит перед собой честно заработанные за боевой вылет "сто грамм" в граненом стакане и в течение всей игры глоточками отпивает. Большинство же разведчиков отправляются отдыхать и стараются заснуть.
      И вот ранний подъем. Небо без единого облачка. Нервы напряжены. Вот знакомая аэродромная землянка. Возле нее стоит инженер эскадрильи и сигнализирует,. складывая руки крестом. Что случилось? Полеты отменяются? Да, только что позвонили метеобоги: над Смоленском синее небо, а там, за линией фронта, объекты разведки закрыты низкими облаками.
      Нелетная погода! Будь ты неладна! Сколько придется ждать? Сколько бы ни пришлось, воздушный разведчик не может и не должен "перегореть" перед стартом.
      Как поступали разведчики в таких случаях? Сначала молча забирались на нары в землянке и старались заснуть. Не получалось. И тогда одно вдруг сказанное слово цеплялось за другое. О чем говорили летчики? Да о том же, что обсуждаем мы сегодня, собравшись на семейный праздник или встречу Нового года - о судьбах нашей Родины, о своей работе, друзьях, родных.
      Виктор Петров обычно первым прерывал молчание. Он помнил много фронтовых историй. Если допускал неточность или пропускал важный эпизод, его поправлял Юра Дерябичев. Как-то начал разговор о профессии воздушного разведчика:
      - Помню, однажды Анатолий Попов - он тогда был еще рядовым летчиком, спросил меня: "Виктор, а что бы ты сделал, увидев перед собой "мессера"?" Ну, я ему прямо сказал: наверное, вступил бы в бой. А Попов мне в ответ: "Нет, брат, неправильно. Разведчик на "пешке" не должен сражаться с "мессером". Надо попытаться уйти, а как это сделать - другой вопрос..."
      - Разведчику, Витя, прежде всего нужны хладнокровие и расчет, заговорил Юра Дерябичев. - А какой расчет? Обойти, скрыться, обмануть, если надо. Ведь каша шутливая фраза "За Родину! И в облака!" имеет глубокий смысл. Где-то я читал, что Суворов учил: хоть храбрость, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, только тщетны они, ежели не будут истекать от искусства... Наше искусство - скрытно подойти к цели и незаметно уйти... Из нас выживет тот, кто умеет летать в облаках. И кто умеет их использовать для маскировки при подходе к цели. Облака - верное укрытие от "мессеров"...
      Юра стал рассказывать о полете на разведку аэродрома города Луги:
      - Вышли точно на цель, пробили облачность и включили аппаратуру. Довольны! Все хорошо складывалось. o Вдруг увидели, как с аэродрома взлетают истребители. Надо уходить! Нырнули в облака. Шли долго. Вижу, Иван уже мокрый от напряжения. Снижайся, говорю ему, пора! Выскочили из облаков и что же? Внизу тот. же самый аэродром. С перепугу назад в облака. Ходили-. ходили и решили повторно снизиться. И опять под нами оказался проклятый аэродром. Что за чертовщина! Будто неведомая сила привязала нас к этому месту. И тут я стал внимательно смотреть за курсом. Оказывается, Иван едва удерживал машину в горизонтальном полете, не отрывал глаз от приборов, помогавших пилотировать вслепую. А следить за компасом и выдерживать курс не хватало ни внимания, ни опыта. После этого случая мы стали нарочно забираться в облака, чтобы освоить вождение по приборам.
      - А мы с Малинкиным в облаках свалились в штопор, - вспомнил Виктор Петров. - Жутко! На волоске от смерти были. Мы вошли в облака, чтобы безопасно пересечь линию фронта. Стрелка высотомера приближалась к отметке шести тысяч метров. Облачность не кончалась. Нервы напряжены. Кажется, что самолет идет с большим креном, хотя приборы показывают норму. От нетерпения я потянул штурвал на себя, хотел скорее вырваться из плена. Стрелка высотомера медленно пошла вверх и на какое-то мгновение остановилась на нуле. Затем так же плавно стала двигаться вниз. Тут я сообразил, что "пешка" потеряла скорость, беспорядочно падает. Начал работать рулями, чтобы выйти из штопора. До земли оставалось метров восемьсот, когда "пешка" наконец выровнялась. Немного пришли в себя, встали на прежний курс и снова в облака...
      - Один момент, Витя, - прервал его Дерябичев, - помнится, ты рассказывал эту историю по-другому. Вы же тогда здорово блуданули и сели на вынужденную?
      - Ты спутал. Это случилось раньше, когда я летал со Шмулькой, - ответил Виктор.
      Шмулькой прозвали штурмана Ивана Строева. Он слыл самым медлительным разведчиком и вместе с тем любителем шуток. Шмулька находился в землянке, но ничего не слышал. Он похрапывал на нарах, уткнувшись головой в бок Богданову, с которым его соединили в один экипаж после неудачных полетов с Петровым. А случилось вот что.