Воздушные разведчики

      - А хорошо подковал коня? Не подведет двух джигитов?
      Выруливая, Вано молчал. Перед взлетом крикнул мне через шлемофон: "Поехали!" А как только взлетели, запел. И пел свои то грустные, то веселые грузинские песни. Пел во время всего испытательного полета. Лишь однажды, когда он бросил машину в крутое пике, на миг прервался и скомандовал: "Сядь на кресло штурмана и крепко держись за спинку моего сиденья. Иначе при выходе из пике полетишь назад, побьешься". Едва я успел выполнить его команду, как меня прижало к сиденью: "пешка" выходила из пике. И снова Гахария затянул песню.
      Храбрый человек, мастер воздушной разведки летал легко, с упоением, а на земле в часы досуга веселил нас доброй шуткой. Он в совершенстве владел бомбардировщиком и выполнял боевые задания на "отлично". Однажды, еще в дни обороны Москвы, его экипажу была поставлена задача: в любую погоду вылететь и разведать число фашистских самолетов на аэродромах близ оккупированных тогда Смоленска и Орши. Эти разведданные требовались командованию для нанесения ночного бомбардировочного удара нашей дальней авиацией. Подумав немного, Гахария сказал с лукавой улыбкой:
      - Задание я, кажется, уяснил. Но знаешь, дорогой командир, надо изменить время вылета. Разведку произведу в момент обеденного перерыва у фашистов. Я знаю, они педанты, все вернутся на свой аэродром пообедать. Тут-то мы их и сфотографируем...
      С доводами Гахария согласились. В ходе полета разведчики поддерживали радиосвязь со штабом полка. Вот принята первая радиограмма: "Перешел линим фронта. Все в норме". Спустя десять минут разведчик передал: "Два истребителя преследуют нас с тыла. Увеличиваю скорость. Иду на цель". После нескольких тревожных минут ожидания радист отстучал: "Проходим аэродром Смоленска. Сфотографировали до 60 самолетов". Затем экипаж сообщил, что изменил курс и приближается к Орше. Теперь надо подождать не менее получаса, когда разведчики передадут: "Задание выполнили, возвращаемся на базу".
      Конечно, все эти радиограммы понимали лишь стрелки-радисты да принимающие радиоспециалисты. Их четкая работа обеспечивала полк оперативной информацией. В зависимости от ее характера быстро принимались решения. Иногда объект разведки менялся во время полета.
      Гахария любил присутствовать при дешифровке разведфильмов. Ведь он не всегда мог точно рассказать, что удалось сфотографировать с высоты шести-семи тысяч метров. На пленке объекты выглядели микроскопическими. Только глаз фотоспециалиста-дешифровщика мог безошибочно определить, сколько обнаружено вражеских зениток, вагонов, автомашин, самолетов, какого типа и даже в каком состоянии они находятся.
      Результаты фотосъемки аэродромов Смоленска и Орши просматривал лично начальник разведки Морозов. Он сравнил их с фотодонесениями трехдневной давности и заметил:
      - Фашистской техники стало гораздо меньше. Куда подевались их "юнкерсы"?
      - Товарищ начальник, возможно, невзирая на обед, фашисты улетели на бомбежку? - сказал Гахария и предложил:
      - Разрешите сделать повторный вылет. Наши ночники-"бомберы" получат свежие разведданные...
      Повторный полет разрешили. Гахария попросил "фотиков" зарядить кассету высокочувствительной пленкой. По зиме рано темнело. Когда он снова появился над аэродромом Смоленска, самолетов там оказалось вдвое больше: "юнкерсы", отбомбившись, вернулись на свою базу. Ту же самую картину разведчики обнаружили на аэродроме Орши. И вновь радист отстучал: "Число самолетов увеличилось вдвое". Умело сманеврировав, разведчики ушли от поднявшейся с аэродрома четверки "мессеров" и вернулись домой без особых происшествий. А ночью наши бомбардировщики, имея точные данные о расположении "юнкерсов" на вражеских аэродромах, отменно громили фашистов.
      - Послушай, механик, - однажды заговорил Вано. - Мне нравится твой самолет - красивый, как девушка. Не нравится только, что не можешь подвесить мне дюжину бомб.
      - Не положено разведчику, товарищ командир. Да и негде - фотоаппарат занял все место.
      - А в отсеках мотогондол ведь есть место?
      - Есть, но мы заполняем его листовками, обращенными к советским людям на временно оккупированных территориях.
      - Выходит, я бумажками фрицев бью. Ты человек или шашлык? Снаряди меня бомбочками. В нашем ауле столько погибло парней. Я за них отомщу!
      Вано получил печальное известие из дома. В те дни он возвращался из разведки с полностью расстрелянными патронами своего бортового пулемета. А однажды прилетел без эрэсов. Объяснил, что выпустил их в бою с "мессерами". Сказал только нам, а комэску не стал докладывать. Мы догадались: Вано снова штурмовал пехоту либо автомашины фашистов. Да, бесстрашия ему было не занимать.
      Много блестящих полетов совершил Иван Эрастович Гахария. Его перевели в нашу эскадрилью, когда он уже был награжден двумя боевыми орденами Красного Знамени. Но долго провоевать на Северо-Западном фронте ему не пришлось. В расцвете летного мастерства, сил и молодости он был сбит над своей территорией. Сбит глупо, нашим же Яком. Летчик-истребитель принял "пешку", летящую в кучевых облаках, за "Мессершмитт-110". За тяжелую ошибку майора истребителя разжаловали в рядовые.
      Трагедия произошла весенним утром 1942 года в районе города Осташкова. Гахария летел на аэродром подскока в Андреаполе, где должен был дозаправиться горючим и отправиться на боевое задание. Вместе с разведчиками погиб механик Аркадий Фетисов, который должен был выпустить "пешку" в боевой полет.
      Известие потрясло нашу эскадрилью. Мне в особенности было не по себе, так как накануне мы поссорились с Аркашкой, и вот по какой причине. Начштаба эскадрильи Кулагин вызвал меня и сказал, что Фетисов отсутствовал на вечерней поверке и был вне казармы всю ночь. "Я влепил бы ему по десятое число, но командир решил его не наказывать, - сказал грозно начштаба. Велел "проработать". Собирай комсомольское бюро и будь построже с ним!"
      Я был секретарем бюро. Ребята говорили, что Аркашка влюбился в гарнизонную библиотекаршу, симпатичную девушку в солдатской гимнастерке, и часто где-то пропадает. Перед заседанием бюро я разыскал Аркадия, чтобы выяснить, правду ли говорят о нем. Он не отпирался. "Прорабатывали" Аркадия на лужайке перед деревянным двухэтажным домом, где была наша казарма. Солнце клонилось к закату. Мы присели на свежую, по-весеннему пахучую траву и не собирались наказывать влюбленного механика. Ясное дело - любовь.
      Аркадий сесть с нами не захотел. То ли презира| нас за никчемный повод для заседания бюро, то л| боялся запачкать голубую коверкотовую гимнастерку ' синие бриджи. "Щеголь!" - подумал я, вспомнив, что он успел сшить себе комсоставскую выходную форму первые дни, когда все думали о другом - о трагедии нависшей над нашей Родиной. Уже здесь Аркадий обменял положенный ему полугодовой рацион табака на хромовую кожу, разыскал в деревне сапожника, и вот теперь стоит перед нами в изящных сапогах, будто на параде. "Зачем вырядился?" - шепнул мне Иван Маров, член бюро. А я подумал: уж не собрался ли Аркашка после "проработки" к своей подружке?
      Разговора с Аркадием не получилось. Мы говорили, что сейчас не время для любви, а он спрашивал: "А когда время?" Вечером, увидев меня в казарме одного, он сказал:
      - Я не думал, что ты сухарь. А еще пишешь стихи... Ты думаешь, я повеса. Та девчонка хорошо разбирается в повесах. Она быстро "отшила" одного такого... Может быть, за это я ее серьезно полюбил, а вы...
      Утром он улетел. И погиб. Ему не было и двадцати лет. Он был первым экскадрильским механиком, которого мы похоронили на Северо-Западном фронте.
      ИСПЫТАНИЕ СИЛЫ ВОЛИ
      Смерть подстерегала каждого из нас. В повседневных трудах, которые отнимали у нас все силы, мы забывали об опасности. Война же, жестокая и суровая, принимала все больший размах. Ее фронты на северо-западе уперлись в неприступный блокированный Ленинград, в леса и болота Валдайской возвышенности. На юге гитлеровская бронированная машина докатилась до Сталинграда и кавказских нефтепромыслов. Вчитываясь в сводки Совинформбюро, мы хмурились, едва обменивались мыслями, так как положение на фронте было яснее ясного - снова отступление. Молодцеватые летчики и механики взрослели, и не только потому, что многие перешагнули свое двадцатилетие.
      И во второй год войны редко самолеты возвращались с боевого полета исправными. Авиамеханикам приходилось устранять неполадки, работая день и ночь. Случалось и так, что сутками не отходили от самолетов, трудились в лютый мороз. Одни не имели возможности отлучиться от самолета и погреться в землянке, другие боялись зайти туда, так как тепло печурки размаривало и засыпали стоя. А надо было работать. Летчики с болью смотрели на измученных авиаспециалистов и вместе с тем были им благодарны за полную исправность боевых машин, на которых они летали в глубокий тыл фашистов...
      Мой первый самолет уже достаточно много послужил. На нем предстояло сменить моторы, так как на исходе был их 100-часовой моторесурс. Моторчики вскоре забарахлили, и мы начали их демонтировать в полевых условиях. Фисак выделил на помощь Володьку Майстрова, рыжего, в веснушках москвича, моего товарища по ленинградскому училищу.
      Предложил свою помощь и Гриша Бельский. Став техником звена, он никак не мог привыкнуть к тому, что остался без своей "пешки", и стремился всем помогать как обычный механик. Нам же хотелось попробовать себя на самостоятельной работе - не век же жить! с нянькой, но от помощи не отказывались.
      Авиационный мотор состоял, казалось, из миллиона винтиков и болтов, гаек и гаечек, шестерен и шарниров. А сколько было вокруг него тяг, тросов, патрубков! Они переплетались, как капилляры кровеносной системы. Чтобы отличить один патрубок от другого, их красили в разные цвета. Снимаешь капот с мотора и любуешься яркой мозаикой: какое хаотическое нагромождение красок! Но нам, авиамеханикам, эта красота редко доставляла удовольствие, чаще хлопоты...
      - Эй, баянист, тонкие пальчики! Иди-ка сюда! - кричал мне Бельский.
      Своими толстыми лапами он не мог протиснуться сквозь хитросплетение трубопроводов и навернуть там малюсенькую гайку. А уж как он, бедняга, старался: в стужу, сняв меховую куртку и закатав рукав гимнастерки, он пытался сквозь патрубки достать до злосчастной гаечки, но тщетно: его "медвежья лапа" не пролезала.
      Пробую навернуть гайку я. Сбрасываю куртку, закатываю рукав. Холодный металл, как огонь, обжигает кожу. Но я все же дотягиваюсь до болта, пытаюсь накинуть на него гайку, но палец уже прихватило морозом, и он не сгибается. Мать честная! Гайка выскальзывает и, попрыгав на мотораме, падает в снег.
      - Осторожно, медведь, не топчи вокруг! - кричит мне Гриша.
      И мы оба, забыв накинуть на плечи куртки, начинаем шарить по снегу в поисках пустяковой железной гаечки. Но ведь за другой нужно топать целый час на склад. Вот почему эта проклятая гайка кажется дороже золота. Когда мы наконец ее находим, я снова пытаюсь ее навернуть. Теперь-то не ускользнет. Я примораживаю ее слюной к указательному пальцу и просовываю руку сквозь патрубки.
      - Есть! Пошла! - киваю головой Бельскому.
      - С меня причитается, - отвечает он.
      Еще бы! Ведь на гайке я оставляю кусочек своей примороженной кожи.
      К этому не привыкать. Все механики ходят с ссадинами, с распухшими и обмороженными пальцами. Но я горжусь, что мне с моими "музыкальными пальчиками" доверяют изящную работу. Горжусь, как Иван Спивак, украинец-великан, которого всегда приглашают туда, где надо "сработать за двоих", скажем, поднять винт, занести хвост самолету. Иван-великан никогда не отказывался выручить. Но и ел он, как и работал, за двоих. И поэтому мы договорились с поваром технарской столовой накладывать Спиваку двойную порцию, выделяя ее, конечно, из нашего общего котла. Хотя нам самим "харчей" не хватало. Что ж, ведь шла война.
      Я закурил. Пачку табаку, которую нам выдавали раз в неделю, я отдавал обычно мотористу Пал Карпычу. А вот теперь сам закурил. Курение убивало чувство голода. Целый день физической работы на свежем воздухе, многокилометровые марши из военного городка до аэродрома и обратно истощали силы. Все мы похудели, осунулись. Чтобы утолить голод, от которого мы просыпались по ночам, часто собирали в валдайских чащобах чернику и клюкву. Вслух, разумеется, на недостаточное питание не жаловались.
      Мы могли за три дня сменить старые моторы на новые. Такой срок считался нормальным. Но Батя-Малютин просил инженера ускорить работы.
      - Три дня простоя - немыслимо! - говорил он. - От меня требуют летать и летать на разведку, А на чем, дорогой инженер? Ты уж постарайся, чтобы "пешка" была готова к завтрашнему утру. Да, завтра! Отряди еще механиков. Они рады будут помочь. Все равно слоняются без дела... "безлошадные"...
      - Да нельзя, командир! Получится толкучка. Механики будут только мешать друг другу. Это же ювелирная работа. По три человека на мотор достаточно.
      - А ты попробуй в две смены, круглосуточно. Потом отдохнете...
      - Ночью работать нельзя. Кто позволит нарушать светомаскировку на аэродроме?
      - Ну придумайте что-нибудь. Я тебя прошу. Не на чем же летать!
      К тому времени в эскадрилье всего-то было две исправные машины, и вот одна - мой Пе-3 - вышла из строя. Вторая пока летала, но у нее тоже порой барахлили моторы. От нас, механиков, зависело, сможет ли эскадрилья выполнять приказы командования. Батю мы уважали и к его просьбе отнеслись с полным пониманием и сочувствием. Мы не стали устанавливать электроподсветку - пришлось бы сооружать над моторами шатры, на что ушло бы много времени. Решили крутить гайки на ощупь, благо мы теперь наловчились и могли, как говорится, работать с закрытыми глазами. В морозную погоду небо обычно бывает чистым, безоблачным. И мы надеялись, что подсветит "месяц ясный". Так оно и случилось. Но не учли того, что ночью мороз усилится до тридцати пяти градусов.
      В полночь, когда мы уже здорово устали и двигались медленнее, пришлось все чаще покидать рабочие места, пританцовывать и бегать вокруг самолета, чтобы согреться. Вскоре уже ни "танцы", ни пробежки не спасали нас от мороза. Двух механиков пришлось срочно отослать в землянку, так как у них побелели щеки.
      В землянке находились Фисак и Трошанин. Они остались на аэродроме и часто наведывались на стоянку, где механики крутились вокруг раскапоченной "пешки".
      - М-да, боюсь, слово не сдержим, - сомневался инженер. - Подведем Батю. Сами намучаемся, да еще в моторе что-нибудь напортачим. Придется работу отложить до утра...
      - Есть идея! - сказал Володька Майстров. -Можно закрыть моторы чехлами и под чехлами работать.
      -o Не поможет. Морозище сильный и ветер свирепый. Вот если бы под чехлы подвести тепло авиационных печек... - сказал Трошанин.
      Бензиновые авиапечки устанавливались в стороне от самолетов, их тепло подавалось по трубам в сопла радиаторов для подогрева моторов перед запуском.
      - Рискованно, - засомневался я, - чего доброго, в темноте не заметишь, как выльется бензин из печки, вспыхнет...
      - Не вспыхнет, - возразил Трошанин. - При таком морозе можно бросить спичку в бочку с бензином и она не загорится.
      - Шутите, товарищ техник-лейтенант! - ответил я, твердо убежденный, что правда на моей стороне.
      - Зачем же, не тот момент, - сказал Трошанин. - Айда на стоянку! Я вам докажу.
      Нехотя мы побрели обратно к "пешке". Трошанин приказал Федотову наполнить ведро бензином, слив его из бензобака.
      - Не жалей, до самого края наливай! Пригодится мыть мотогондолу, поучал Трошанин. - А теперь отнеси ведро в сторонку и брось в него зажженную спичку.
      - Боюсь, пожар будет...
      - Не бойся, дай сюда коробку!
      Произошло невообразимое. Трошанин несколько раз бросал в бензин горящие спички, а они шипели и тухли, будто падали в воду.
      - Несмышленыши! - улыбался техник-лейтенант. - А еще училище кончали. При очень низких температурах бензин не испаряется, поэтому и не загорается. А ну быстрее несите печки! Зачехляйте моторы!
      Работа скоро возобновилась и не прекращалась до утра. Трошанин приказал принести огнетушители и песок с лопатами и сам зорко следил за огнем, полыхавшим под моторами. Тепло печек, похожих на огромные примуса, проникало под чехлы, и мы не мерзли, как раньше. Когда стыли ладони - соскакивали со стремянок и грели руки над огнем. Правда, Федотова пришлось освободить от монтажа - ему поручили заправлять печки бензином, подкачивать в них воздух.
      К утру мы закончили монтаж и установили полковой рекорд замены моторов за одни сутки. Поджидая Малютина, который собирался сам опробовать в воздухе Пе-3, мы по-прежнему грелись у бензиновых печек. Федотов продолжал старательно хлопотать возле них. За ночь у него вся куртка вымокла в бензине. Он хотел было закурить, уже свернул цигарку и достал спички.
      - На стоянках не курят, - сказал я ему почти машинально.
      Он не возразил, отошел в сторону шагов на тридцать и чиркнул спичкой. Хорошо, что я провожал его глазами и видел, как Федотов нагнулся над зажженной спичкой. Вдруг пропитанная бензином куртка вспыхнула. Горел человек! Мы бросились к мотористу, сбил| его с ног и стали заваливать снегом.
      - Отставить! - кричал Трошанин. - Быстро несите чехол! Накрывайте!
      Федотова потушили. И надо же так случиться, что этот момент на стоянку подъехал Батя. Он все видел. Трошанину пришлось держать ответ. Малютин, приехавший в отличном настроении, готовый всех нас расцеловать и объявить благодарность за ударную работу, конечно, изменил свое решение. Выслушав Трошанина, он сказал сухо:
      - Потом разберемся... Самолет готов?
      - Готов, товарищ капитан! - рапортовал я. Прошло не более четверти часа, как "пешка" загудела моторами. Комэск забрался в кабину и резко по-рулил по снежной дорожке. Моторчики работали на славу.
      СНАЙПЕР РАЗВЕДКИ
      С подмосковного аэродрома к нам прилетел новый по тем временам самолет Ту-2. Внешне очень похожий на "пешку", но сразу видно, что "ноги" у "Туполева" подлиннее, а корпус помощнее. Нам рассказывали, что этот двухмоторный бомбардировщик превосходит "петлякова" в скорости, дальности и грузоподъемности. Мы гордились, что наш полк одним из первых получил новую технику.
      На самолете прилетел незнакомый летчик. Мы дружно ему махали руками, чтобы он случайно не свернул с накатанной дорожки в рыхлый снег, где порой застревали наши "пешки". Оставалось немного до стоянки, как Ту-2 провалился. Не дожидаясь, пока спустится экипаж, мы принялись откапывать колеса и в двадцать рук толкать машину. Увы, то была не "пешка". Бомбардировщик даже не шелохнулся
      - Виноват, механики! Прошу прощения, - услышали мы приятный голос за спиной. Обернулись. Незнакомый командир Ту-2 поздоровался с нами и сказал с сочувствием:
      - Не мучайтесь! Пошлите за трактором!
      Командир вроде бы не приказывал, как полагалось начальнику, а давал совет как товарищ. Он снял шлемофон, и ветер коснулся его вьющихся волос. Подкатила полуторка, и наш комэск Малютин увез незнакомого майора и его экипаж в гарнизон.
      Быстро достать трактор не удалось. "Туполев" стоял незамаскированный посреди лесной поляны. Он был так высок, что срубленные для маскировки ели были малы. Механики новой машины нас успокоили:
      - Обойдемся без маскировки. Наш командир скоро полетит на разведку. Он такой!
      Какой "такой", нам было неясно. Едва мы успели вытащить самолет на рулежную дорожку и бегло с ним познакомиться, как снова появился статный и подтянутый майор. Он спешил отправиться в боевой полет. Мороз в тот день был градусов под тридцать пять. Масло в моторах загустело, винты еле проворачивались. Механики возились до сумерек, и бесполезно: вылет перенесли на следующий день.
      Замерзшие и расстроенные хозяева "Туполева" долго отогревались в землянке у печурки, а затем рассказали нам про своего командира. Его звали Валериан Федорович Столяров. Он уже около года воевал в нашем полку, был заместителем командира полка. На его груди красовались три ордена.
      Столяров принадлежал к старшему поколению наших разведчиков. Он родился в 1909 году в селе Покровка, в Поволжье. Кончил семь классов и пошел работать. Сначала расклеивал плакаты на рекламных тумбах, потом стал учеником слесаря. Его поколение жило бурной жизнью комсомольцев первых лет Советской власти, и Валериан участвовал в работе агиткультбригады. Молодой слесарь мечтал летать. В тридцатых годах тысячи юношей на всю жизнь стали добровольными пленниками неба. Всю свою энергию отдавали они созданию наших военно-воздушных сил.
      И вот 22 июня 1941 года. Столяров - командир вновь сформированного полка скоростных бомбардировщиков. Девятнадцать раз водил он свои эскадрильи бомбить фашистские войска. Перейдя в полк воздушных разведчиков, Столяров сразу включился в боевую работу. Он успевал выполнять обязанности заместителя командира полка и летать на разведку как рядовой летчик Ему поручались самые ответственные задания.
      Вслед за нашей оперативной эскадрильей, базировавшейся на валдайском аэродроме, командование полка послало вторую группу разведчиков на аэродром освобожденного Калинина Столяров возглавил эту группу, организовал четкую работу разведчиков. |
      У Столярова был свой почерк в небе и на земле. В боевые действия оперативной группы он вносил свой опыт и личным примером воодушевлял летные экипажи. Когда молодые летчики из-за незначительной неисправности самолета возвращались, не выполнив боевого задания, Столяров садился за штурвал и улетал на разведку Он презирал трусость, и у него никогда не барахлили моторы. Он умел в то же время подмечать новое у молодых и сам использовал их приемы. Словом, уча других, сам учился.
      Однажды Столярову приказали сфотографировать сильно укрепленную полосу обороны противника в районе Ржева. Его предупредили, что все подходы к объекту разведки охраняются огнем зенитной артиллерии. Рядом вражеский аэродром с истребителями, которые, надо полагать, сразу поднимутся в воздух, завидев русского разведчика. И действительно, все произошло, как предупреждало командование. Мощный заградительный огонь зениток встал на пути разведчика. Расчет на внезапность не удался.
      - Командир, лезем в пекло! - заметил штурман Хабаев.
      Столяров молчал - штурман был прав. "Неужели впервые придется повернуть обратно? - думал про себя Валериан. - Неужели нет выхода?" А вслух сказал:
      - Хорошо, давай свернем в сторону. Пусть фрицы подумают, что мы испугались и драпанули домой. А мы полетим к ним дальше в тыл на сотню километров, развернемся и внезапно зайдем на цель со стороны солнца. Мне вчера говорили молодые летчики, что такой маневр усыпляет врага.
      - Я тоже слышал об этом. Но ведь, командир, с одного захода не сфотографировать всю полосу обороны, она очень широкая. Нужно будет как минимум сделать три захода. Нас обнаружат и накроют!
      - А мы попробуем заснять цель с одного захода!
      - Интересно, как это?
      - Один молодой летчик поделился со мной любопытными мыслями. У него даже родилась идея установить на "пешке" качающийся фотоаппарат.
      - А что же это за идея?
      - Сейчас увидишь. Слушай и выполняй мои команды!
      Вместо обычного прямолинейного полета над целью Столяров начал маневрировать самолетом и одновременно фотографировать. Легкий "качок" самолета в сторону - один снимок, еще "качок" в противоположную сторону другой. И так по всему маршруту фоторазведки. С одного захода была заснята вся оборонительная полоса гитлеровцев.
      Столяров умел летать в любую погоду, и командование особенно ценило эти качества разведчика. Однажды, прорезая пелену дождя, его машина направилась на запад. Линию фронта прошли в облаках. Пробив облачность и спустившись до бреющего полета, Столяров летел над шоссейной дорогой. Немцы, воспользовавшись нелетной погодой, усилили переброску войск и техники. Дорога Витебск - Смоленск была забита вражеской мотопехотой и танками. Поливая их пулеметным огнем, экипаж одновременно фотографировал. К исходу дня командование получило ценные сведения о передвижении войск противника в глубоком тылу.
      Когда Столяров прилетел к нам на Северо-Западный фронт, шли упорные бои по ликвидации Демьянского мешка. Воздушные разведчики получили приказ ежедневно фотографировать оборонительные рубежи окруженных фашистов.
      Для перехвата русских разведчиков гитлеровское командование бросило в район боев новые истребители "Фокке-Вульф-190". "Пешки" уступали "фоккерам" в скорости, и мы несли большие потери. Столярову как одному из первых летчиков, освоивших скоростной Ту-2, предстояло сфотографировать передний край обороны противника под Старой Руссой. Район прикрывался плотным огнем зениток и истребителей, базировавшихся на двух соседних аэродромах.
      Мастер воздушной разведки сумел появиться неожиданно над целью. Столяров передал радиограмму: "Задание выполнил. Машина в порядке". На аэродроме Вы-ползово поджидали возвращения майора. По времени полета нам казалось, что ему ничто не угрожает, так как самолет должен был летечь уже над своей территорией. Но разведчик не вернулся. Спустя два дня в гарнизон доставили штурмана Хабеева, который вылетел вместе со Столяровым. Он рассказал, что произошло.
      На разведчиков напала шестерка новых фашистских истребителей. Завязался неравный бой. Фашистам удалось поджечь Ту-2. Столяров приказал экипажу покинуть горящую машину, а сам попытался сбить пламя и приземлиться. Бой произошел над линией фронта. Летчик успел перетянуть горящий самолет на свою территорию. Хабеев выпрыгнул, его подобрали наши минеры. А Столяров и два стрелка-радиста погибли вместе с самолетом.
      Так трагически оборвалась жизнь замечательного летчика и человека. Уже после войны я расспрашивал многих ветеранов-однополчан, кому из фронтовых товарищей они подражали? |
      - Честно сказать, мы искренне завидовали одному человеку, - сказал Алексей Никулин. - Ты его хорошо знаешь. Это майор Валериан Столяров. Когда он погиб, мы глубоко переживали эту потерю... Его любили все и всегда хотели быть хотя бы немного похожими на него. Удивительно, некоторым из нас пришлось воевать вместе с ним совсем немного, но запомнился он на всю жизнь...
      Вскоре после гибели Столярова из разведки переднего края под Старой Руссой не вернулся экипаж Ивана Ширяева. Накануне вылета он побывал на нашей основной базе в Подмосковье, отвозил туда планшет с разведданными. Вернулся с погонами на плечах - их 'только что ввели приказом Верховного Главнокомандующего. Когда Иван вылез из самолета, мы пристали к нему с просьбой показать погоны. Он отнекивался: "Что вы, братцы, морозище-то какой!" Но мы все-таки стянули с его плеч меховой комбинезон, и я успел сфотографировать товарища. Это была его последняя фотография...
      В феврале 1943 года полк воздушных разведчиков был удостоен звания "Гвардейский". Преклонив колено, мы давали клятву с гордостью пронести врученное нам гвардейское знамя до полного разгрома немецких захватчиков.
      ОСТАЛСЯ ОДИН ЭКИПАЖ
      Зима 43-го на Валдайской возвышенности была долгой.
      Ясная солнечная погода позволяла разведчикам каждый день отправляться глубоко в тыл врага. И вместе с тем голубое безоблачное небо таило много опасностей для одиночных самолетов, вылетавших по-прежнему без прикрытия истребителей. Для нашей третьей эскадрильи наступили самые тяжелые, трагические времена.
      Почти каждый день мы недосчитывались боевого экипажа. На втором этаже деревянного дома, где жили летчики, больше не слышно было ни бодрых молодых голосов, ни шуток, ни песен. Старшина эскадрильи собирал немудреные вещи пропавших без вести и отправлял их родным. Неуютно стало в опустевшем доме. И вот пришел момент, когда в строю остался один экипаж и один исправный самолет - мой Пе-3. Бессменно, каждый день в его кабину поднимался Ефим Мелах вместе со штурманом Вячеславом Ящуком. По утрам, когда видавший виды истребитель взмывал в небо и словно растворялся в морозной дымке, мы с нетерпением ждали его возвращения.
      Добываемые с большим риском сведения помогали Верховному Главнокомандованию оценивать обстановку на фронтах. Однако осязаемого результата полетов в тыл к немцам воздушные разведчики не ощущали. В сводках Совинформбюро о положении на Северо-Западном фронте уже который день сообщалось об упорных боях в районе Демьянского мешка. Иногда упоминалось об освобождении незнакомых деревень с исконно русскими названиями. Если у механиков эскадрильи и могла возникнуть мысль, что вот-вот вражеская оборона рухнет, то летчикам сверху было видно, как в действительности обстоят дела.
      В снегах Валдая в ту студеную зиму вязла наша пехота. Наступление захлебывалось, одно из немногих, предпринятых на этом мало заметном с самого начала войны фронте. А как его ждали разведчики! Ради этого наступления отдали свои жизни лучшие экипажи эскадрильи. Невеселые мысли комэска Малютина перебил скрип двери и голос вошедшего в землянку начальника штаба Кулагина:
      - Что сообщает Мелах? - спросил он.
      - Молчит, - пробурчал капитан под нос. Комэск не спеша поднялся с нар и натянул на плечи меховую куртку-"американку". У него сразу перехватило дыхание, когда он, захлопнув дверь теплой землянки, стал подниматься по вырубленным в снегу ступенькам. Мороз сковывал движения, обжигал кожу. В такую погоду только крайняя необходимость могла заставить покинуть теплое жилище.
      В ожидании Мелаха на стоянке собрались эскадрильские техники и механики. Меховые воротники их черных промасленных курток были высоко подняты, а шапки-ушанки туго завязаны под подбородком. Чтобы согреться, некоторые подпрыгивали, похлопывая себя по бокам и плечам. Сколько их! Обычно, когда эскадрилья была полностью укомплектована, все находились у самолетов, занимались послеполетным осмотром, профилактикой или ремонтом. Теперь авиамеханики, кроме одной команды из трех человек, обслуживающей единственный Пе-3, стали "безлошадными". Тут толпились оружейники, электрики, прибористы.
      Полетное время Мелаха истекало. Еще мгновение, и в кабине Пе-3 должна вспыхнуть красная сигнальная лампочка: "Бензин на исходе!" А если разведчики погибли? Нет, не может этого быть!
      - Летят! - заорал во все горло Володька Майстров, переполненный гордостью, что первым увидел крадущийся над верхушками сосен самолет-разведчик.
      - Летит! - закричали все, кто находился на снежном бугре.