Воздушные разведчики

      Силуэт "пешки" из неясной черной точки превращался в быстрокрылую птицу. Затаив дыхание мы ждали того момента, когда летчик бросит машину еще ближе к земле, в бреющий полет, и, оглушив нас ревом моторов, промчится точно над своей стоянкой.
      - Ну я тебе, Мелах, покажу! - махал кулаками Малютин, делая грозный вид. Бреющие полеты строго запрещались. Но мы чувствовали, что капитан бранится, чтобы снять с себя нервное напряжение последних часов.
      Вечером, когда я, усталый, вернулся с аэродрома, комэск прислал за мной адъютанта, попросил, чтобы я пришел к нему на квартиру и захватил с собой полковой баян. Гармонист, верно говорят, первый парень на деревне. Приятно, конечно, что тобой гордятся, тебя уважают. Когда же ты не в настроении либо измучен до чертиков, игра не доставляет никакого удовольствия. А надо играть - иначе обидишь людей, у которых праздник. Иной чувствительный гость прослезится от звуков гармошки.
      Малютин пуще других мелодий любил вальс "Дунайские волны". Не знаю, что творилось в его душе, но стоило проиграть один раз щемящую сердце мелодию, как крупная слеза появлялась в его слегка навыкате глазах. Он всхлипывал, своими большими руками сжимал мехи баяна, и я останавливался. Так было и в тот вечер. Между нами - капитаном и старшим сержантом - не было расстояния, установленного в армии разницей в звании. Командир эскадрильи иногда делился со мной мыслями, которые стеснялся высказывать при офицерах.
      - Ох, и люблю же я "Дунайские волны"! - говорил он. - Спел бы, да слов не знаю. Ты играй, не слушай старого болтуна. Мелаху я еще не сказал, а тебе скажу: получил сегодня из Москвы телеграмму. Приказано прекратить боевые вылеты, сберечь опытные кадры. Поздно хватились. Где они, кадры? Мелах со штурманом Ящуком да я с Кулагиным. Вот и все, что осталось от эскадрильи. Запоздал приказ, очень запоздал...
      Меня эта новость очень обрадовала. Мой боевой экипаж, мой Пе-3, выходит, получает передышку. "Пешку" закатили в капонир и сверху закрыли маскировочными сетями.
      - Нет худа без добра! - по-своему, но тоже с радостью откликнулся Фисак на приказ поставить мою машину "на прикол". - Воспользуемся передышкой и сменим моторы, - твердо сказал он.
      - Зачем? Они же хорошо работают! - так же твердо возразил я.
      - Моторесурс на исходе, вот зачем, старший сержант, - ответил инженер, редко называвший нас по званию, а если называл, значит, сердился.
      У меня мурашки побежали по коже при мысли, что придется снова снимать моторы на ветру, в тридцатиградусный мороз. Разве инженер забыл, как мы мучились тогда? Но приказ есть приказ, и мы дружно взялись за работу.
      ПРИБЫЛО ПОПОЛНЕНИЕ
      Весна 1943 года пришла на холмы Валдая неожиданно. Она залила нас по-летнему горячим и ярким солнцем. Полеты возобновились. Совершались они ранним утром либо под вечер, когда слегка подмораживало и подтаявшая днем взлетная полоса твердела. Вскоре, однако, весна взяла свое, и аэродром раскис. Капонир, в котором под маскировочной сеткой стоял мой любимый Пе-3, залило талой водой. Нам пришлось выкатить его на сухое место и замаскировать елками.
      Через неделю с подмосковного аэродрома, где по прежнему располагалось командование полка и несколько эскадрилий, прибыло пополнение. Всем "безлошадным" механикам выделили по новенькому Пе-2. Машины были покрашены в веселый зеленый цвет вперемежку с черной маскировочной краской, тогда как мой Пе-3 был покрыт невзрачной ядовитой зеленью. Моторные капоты и винты у него облезли. Невольно я позавидовал товарищам, получившим новенькие машины.
      Их пригнали молодцеватые лейтенантики, ровня нам по годам и жизненному опыту. Одного из них звали Виктор Богданов, он был очень худым, выглядел подростком, и его сразу прозвали Витюнчиком. Вот из таких желторотых птенцов Малютин и Мелах должны были выращивать бесстрашных разведчиков.
      Внезапно развязанная гитлеровцами война не позволила до конца осуществить все наши планы и мероприятия по укреплению обороноспособности, а в ходе войны лимит времени стал еще жестче, чем до войны. В первый год войны молодое пополнение нашей эскадрильи заканчивало летные и штурманские училища в спешном порядке. Оно изучало теорию и практику самолетовождения на старой технике (как и мы, механики, изучали устаревшие самолеты). Летная практика на новом бомбардировщике не превышала четырех часов. Не было ни времени, ни лишнего горючего, ни самолетов для обучения вождению по приборам в облаках. Естественно, вчерашние курсанты, попав на фронт, не сразу становились мастерами воздушной разведки.
      Сначала попал в беду Виктор Богданов. Он довольно легко выполнил учебный полет и стал садиться, но плохо рассчитал посадку. Что ж, бывает такое и с опытными летчиками. Взлетная полоса на аэродроме была достаточно длинной для благополучного приземления самолетов далеко за знаком Т. Витюнчику следовало закончить посадку, и делу конец. Но он дал газ обоим моторам и пошел на второй заход. Неопытность молодого летчика привела к печальным результатам. Богданов не убрал шасси и закрылки, не открыл шторки водяных радиаторов, которые были отрегулированы на высотный полет. Моторы перегрелись, ослабла их мощность. Самолет потерял высоту и плюхнулся недалеко от наших стоянок на накатанную полуторкой дорогу. "Пешка" загорелась. Мы быстро добежали до места аварии, вытащили экипаж и потушили пожар.
      Беда беду догоняет. Молодой экипаж Голубничий - Дерябичев во время учебно-тренировочного полета потерял ориентировку. Досадно, ведь летели ребята над своей территорией, но полной гарантии, что в округе не рыщут "мессеры", не было, и штурман решил опробовать свой пулемет.
      После короткой очереди пулемет замолчал. Дерябичев пытался устранить неисправность - тщетно. Штурман не засек, сколько времени он возился с пулеметом, а когда стал сверять курс полета, с горечью вынужден был признаться, что он заблудился. Экипажу, правда, повезло: увидели неизвестный аэродром с краснозвездными самолетами на стоянках и приземлились.
      Всех отвели к начальнику гарнизона, долго допрашивали, кто такие, откуда, зачем пожаловали.
      - Свои мы, свои, - опешив от вопросов, заблудившиеся доказывали пожилому полковнику.
      - А кто вас знает? Всякие тут садятся. Вон, видите, истребитель травой зарос. Он с весны тут, как стреноженный конь, пасется. И вас подержим, пока все выясним...
      - Товарищ полковник, отпустите ради всех святых! - умоляли Голубничий и Дерябичев.
      - Нет уж, бравые молодцы. Нашкодили - сами и выпутывайтесь! - Мужицкая хитреца не сходила с лица полковника. - Ну хорошо, сегодня у меня именины, я, говорят, добренький, отпущу. А бензина хватит домой долететь? У нас каждая капля горючего на учете...
      Малютин проклинал белый свет. До этого его летчики воевали - себя не жалели. Приказами и орденами были отмечены. В передовых эскадрилья числилась. А теперь сразу столько бед свалилось на голову капитана. Молодой Богданов покорежил "пешку", едва сам остался цел. А куда девались эти "птенцы" Голубничий и Дерябичев? Свалились в штопор? Заблудились? Не дай бог, по ошибке улетели к фашистам?
      Весь день комэск не находил покоя. Если потеряли ориентировку и сели на своей территории, экипаж должен был сообщить об этом. Он наводил справки в воздушной армии фронта; но там о пропавшем самолете ничего не знали...
      Когда кончились боевые вылеты, механикам больше не приходилось подниматься с восходом солнца. Мы уже привыкли к регулярной учебно-тренировочной службе "от сих до сих". Вдруг рано утром чувствую: кто-то трясет меня за плечо.
      - Поднимайся, старшой! - бормотал сам едва проснувшийся моторист. Приказано срочно ехать на аэродром, подготовить машину к боевому вылету.
      - А кто летит, Мелах?
      - Нет, сам Батя.
      Дошагав до стоянки, мы разбросали маскировочные елки, расчехлили моторы, с единого приема их запустили, прогрели и стали ждать командира эскадрильи.
      Солнечный круг высоко поднялся над лесом, а командир не показывался. Наконец капитан приехал. Одет он был явно не для боевого полета. Как положено, я доложил о готовности машины. Малютин протиснул свое грузное тело в узкий люк, не сел, а распластался в кресле летчика, оглядел приборы и дал команду:
      "От винтов!" Моторы взревели. Комэск долго не убирал газ, будто нарочно насилуя машину. Предчувствие чего-то неприятного поселилось во мне с этой минуты.
      Малютин полетел на розыски пропавшего экипажа Голубничего. Он облетел все ближайшие аэродромы, но "блудных сыновей" не нашел. Мы прождали возвращения капитана до вечера, но он не прилетел. Нежданно-негаданно вернулся заблудившийся экипаж. Ребятам удалось уговорить полковника заправить самолет бензином. А куда же подевался Батя?
      Расстроенный Кулагин сообщил мне, что Малютин при посадке на аэродром в Андреаполе попал в грозу, свалился на крыло.
      - Машина в дым - экипаж невредим! - заключил он.
      Прощай, мой первый самолет! Сколько в тебя вложено труда! Сколько радости ты принес мне и моим товарищам! Ни у одного из коллег-механиков самолет не прожил так долго, как мой Пе-3. У самых удачливых старших механиков "петляковы" делали по 30-40 боевых вылетов и пропадали без вести. Лишь Пе-3 установил рекорд: более сотни раз на нем вылетали на разведку. После сотого боевого вылета мне приказали явиться в штаб эскадрильи.
      - Ну ты молодец! - заговорил обычно скупой на похвалы Кулагин. - С тебя причитается! Комэск приказал оформить на тебя наградной лист. Орден, значит, дадут. А ты знаешь, что за сотню боевых вылетов бригада механиков награждается денежной премией? Три тысячи рублей... Ну и ну!
      И вот мой дорогой самолет погиб! Мне удалось увидеть его в последний раз искалеченным, с погнутыми винтами, сломанными крыльями и шасси. Снова и снова в голову приходили мысли о том, насколько сложна авиационная техника. Строгая в управлении "пешка" не прощала ошибок ни молодым, ни опытным летчикам.
      Речь идет о простом полете. Каким же отточенным мастерством должен обладать пилот, чтобы не свалиться в штопор, когда все его внимание поглощено молниеносным воздушным боем или искусным противозенитным маневром!
      ТРИ РУССКИХ БОГАТЫРЯ
      Спустя неделю из Подмосковья перегнали еще одну новую "пешку" и вручили ее мне. Я раздобыл белой краски и вывел на килях цифру 2. Судьбе было угодно распорядиться таким образом, что моим новым командиром стал Иван Голубничий. Вместе с ним в первый боевой полет отправились Юрий Дерябичев и Анатолий Воскобойников.
      Первое впечатление остается на всю жизнь. В рассказах молодого поколения разведчиков о первом вылете в тыл врага мы слышали примерно одинаковые суждения: опасались его, переволновались еще до старта, потом освоились.
      Юрий Дерябичев высказался оригинально:
      - Первый боевой на разведку? Прогулка, а не полет. Был таким скоротечным, что едва запомнился!
      Юрий не был новичком на фронте. Окончив Челябинское авиационное училище штурманов за год до войны, был направлен в дальнебомбардировочный полк. "Бомберы" базировались под Смоленском. Там он и встретил войну. Полк находился на переформировании.
      В канун войны тревоги объявлялись весьма часто. Они были учебные. Как положено, техники готовили самолеты, опробовали моторы, подвешивали бомбы. Приезжали летчики и занимали свои места в кабинах. Потом все терпеливо ждали отбоя. На этот раз отбоя не последовало. Летчиков построили перед самолетами, и командир полка объявил о нападении фашистской Германии на Советский Союз, а около полудня "бомберы" при полном боевом снаряжении взяли курс на запад.
      Девятку машин вели обстрелянные командиры, такие, как капитан Николай Гастелло, который служил в том же полку, что и юный штурман Дерябичев.
      Фашисты хлынули по всем дорогам на восток, и "бомберы" получили приказ уничтожить скопление противника в районе Сувалки, что у советско-польской границы. Большую часть пути летели за облаками. Пробив облачность, увидели, что все дороги забиты моторизованной пехотой. Заметив сигнал ведущего, молодой штурман нажал кнопку электросбрасывателя. На всякий случай Юрий продублировал бомбометание ручкой аварийного сброса.
      - Вижу - внизу огненный ад, - рассказывал Юра. - Штурман полка, давший нам сигнал, сработал здорово. Бомбы ложились в перекресток дорог, в самую гущу фашистских солдат и техники...
      На свой аэродром "бомберы" вернулись благополучно Командир полка сгреб молодого штурмана в объятия, поцеловал. "Поздравляю с первым боевым!" - так он благодарил каждого авиатора. Конечно, сбежались все техники и механики. Тоже обнимали и поздравляли. Летчикам привезли обед. Подкрепились и снова в полет. Ночью они отдыхали, заснув под крыльями самолетов. В казарму, однако, Юрий так и не вернулся. Его сбили на третий день войны.
      Их "девятка" снова отправилась бомбить скопление фашистских войск, двигавшихся по Варшавскому шоссе. Опять благоприятствовала облачная погода. Но за Пинском небо расчистилось и самолеты были атакованы "мессерами". Юрий не успел развернуть турели пулемета, чтобы дать отпор фашисту, как тот выпустил длинную очередь. Бомбардировщик накренился и стал снижаться. Кабина штурмана заполнилась дымом, ни командир, ни стрелок на вызовы штурмана не отвечали.
      Фашисты сбили все звено. Юрий выпрыгнул на парашюте, упал в лес и тут только почувствовал, что ранен. Полуголодный, пробираясь от хутора к хутору по болотам, он вышел вместе с двумя товарищами к своим.
      - Воздушным разведчиком я стал случайно, - говорил Дерябичев. - Когда вышел из окружения, разыскал свой полк, но воевать в нем не пришлось: попал в госпиталь - во время скитаний по болотам загноились мои раны....
      Юра упорно думал, что его призвание - дальняя бомбардировочная авиация, но, послушав рассказы бывалых разведчиков и сделав первые самостоятельные вылеты, он полюбил свою новую профессию.
      - В разведке ты сам себе голова, - рассуждал он, - не ждешь сигнала ведущего. Ты один, у тебя больше свободы, чем у других авиаторов, но и гораздо больше риска...
      В эскадрилье не было более статных и крепко сбитых парней, чем три молодца, составлявших боевой экипаж моей "двойки". Они рвались в бой. Вскоре ребята доказали, что досадная "блудежка" была результатом случайной оплошности. С хорошей оценкой они закончили тренировочные полеты и заслужили право регулярно летать на разведку.
      Голубничий был строгим командиром, человеком самолюбивым и вспыльчивым. Иван имел прекрасное летное чутье - нюх, если можно так сказать, он мог выбраться из сложнейшего положения. Экипаж завоевал авторитет энергией, стремлением осваивать новое, смелостью и расчетливостью.
      В авиации есть понятие - осмотрительность. Важность ее в полете чрезвычайно велика. Задание будет выполнено, экипаж останется цел, если проявлена настоящая осмотрительность, вовремя замечены вражеские истребители.
      Три члена экипажа строго распределяли между собой сферы наблюдения за воздухом. Плохой обзор из кабины стрелка на Пе-2 заставлял Воскобойникова высовываться по пояс из верхнего люка. Это требовало мужества и огромной воли. Более двух часов длился разве дывательный полет на высоте до семи тысяч метров. Радисты всегда облачались в зимнее обмундирование, чтобы не обморозиться, и закрывали лицо плотной маской. На глаза надевали очки.
      Анатолий никогда не покидал свой пост. Даже когда надо было передать радиограмму, он не прятался в кабину. Управляя радиостанцией с дистанционного пульта, Анатолий стоял по пояс на всех стратосферных ветрах и время от времени просил Голубничего "показать хвост", то есть качнуть килями для просмотра "мертвых зон". И так в течение всего боевого полета, с первой минуты до последней. Воздушные разведчики сохраняли свою жизнь благодаря зоркости стрелка-радиста, его безукоризненной осмотрительности и особой интуиции.
      Долго экипаж летал без происшествий. Молодые разведчики поверили в свои силы, в безупречность боевой машины, а командование - в благополучный исход любого задания, которое выполняли три русских богатыря. Но однажды, когда они находились за линией фронта, связь прервалась.
      Малютин и его новый помощник Анатолий Попов заволновались. "Неужели снова заблудились?" - думал комэск. Голубничий должен был уже пересечь линию фронта, а Воскобойников молчал. Мы вглядывались в густой туман, вдруг закрывший аэродром, и гадали: "Где-то наши разведчики?" Тревожила мысль: если Голубничий и прилетит, сможет ли сесть в плотном тумане?
      В полете, далеко за линией фронта, произошел редкий в авиации случай. "Пешка" мчалась "в молоке", и вдруг ни с того ни с сего прервалась связь, перестал работать радиополукомпас, и стали перегреваться оба мотора. Хуже не бывает, когда не знаешь причины неприятности. Иван с Юрой безуспешно переговаривались, но так и не пришли к выводу, что следует предпринять. А тем временем температура воды в системе охлаждения обоих моторов приблизилась к критической отметке.
      Когда вырвались из "молока" и оказались в лучах солнца, Воскобойников подал голос:
      - Командир! Не вижу провода радиоантенны. Кто-то его оторвал! А хвост самолета окровавлен... Видны застрявшие в рулях перья...
      - Что-что? - переспросил удивленно Иван.
      - Пух и перья!
      - Все ясно, - вмешался штурман. - Птицы сбили антенну. И попали в туннели водяных радиаторов. Вот почему моторы перегреваются! Был такой случай, когда я служил в полку "бомберов"...
      Недаром говорится, что на ошибках учатся. Разведчики вспомнили злосчастную "блудежку" во время тренировочного полета и теперь не растерялись, сумели восстановить ориентировку и выйти точно на свой аэродром. Но посадочная полоса была закрыта плотным туманом, поверх "молока" были видны лишь трубы крестьянских изб да знакомые верхушки тополей. По ним разведчики строили расчет на посадку. Когда коснулись земли, Анатолий было закричал "ура!", но Иван его грозно обрезал:
      - Прекратить! Еще неизвестно, куда катимся, в конце полосы - овраг...
      Разведчики словно родились в сорочках: "пешка" затормозила в двух шагах от оврага. За блестящее выполнение боевого задания, за смелость и летное мастерство экипажу "двойки" объявили в тот день благодарность, а я написал о героях стихи.
      Правда, Юра Дерябичев из скромности отказался их поместить на видном месте эскадрильской газеты "Воздушный разведчик". Юра был талантливым художником, благодаря ему боевые листки славились больше рисунками, чем текстом. Еще в первые дни нашего знакомства Юра предложил нарисовать на носу "двойки" гвардейский значок. Лиха беда начало. На фюзеляже, между кабиной и стабилизатором появился еще и рисованный орел. Я просил изобразить орла пострашнее, чтобы отпугивал "мессеров", но Юра улыбнулся и сказал:
      - Так это я Воскобойникова изобразил! Чем не орел?
      Юра скромничал. Анатолий, конечно, заслуживал такой похвалы, но справедливости ради следовало нарисовать на "двойке" еще двух орлов. Потому что ее экипаж состоял из трех отважных русских молодцов, готовых выполнить любой приказ командования.
      ЗАПИСИ В ЛЕТНОЙ КНИЖКЕ
      Вскоре молодой экипаж Голубничего, отличившийся в боевой работе, обстрелянный и надежный, получил приказ вылететь в Андреаполь. В кабине "двойки" нашлось место и для меня. Через час с небольшим мы приземлились на укатанном колхозном поле. С одной стороны его окаймлял темный сосновый лес, с другой - стоявшие в ряд несколько крестьянских домов с сараями.
      В ходе зимней наступательной операции, начавшейся разгромом фашистов под Москвой, наши войска далеко продвинулись на запад в районе Великих Лук, и расположенные там аэродромы Торопец и Андреаполь стали использоваться воздушными разведчиками для "подскока". Стартовав с основных баз на Валдае и Калинине, наши самолеты приземлялись в Андреаполе, дозаправлялись горючим и улетали на полный радиус полета в тыл врага. Вернувшись в Андреаполь с почти полностью выработанными бензобаками, они снова подзаряжались и следовали на свои базы. Лишь там, по возвращении, начиналась обработка разведфильмов и составление разведдонесений. Оперативность разведки от этого страдала. Дислоцировать же разведчиков, а также механиков и фотослужбу в Андреаполе командование опасалось. До фронта - рукой подать. Разведчиков могли одним ударом уничтожить штурмовая авиация либо ближние бомбардировщики врага.
      С Поповым и Мелахом мне уже приходилось вылетать в Андреаполь. Там во время подзарядки баков экипаж оставался на своих местах. Все мы настороженно вглядывались в облака, опасаясь появления "мессеров".
      Наконец заправка закончена. Перебегая с крыла на крыло, еще раз проверяю уровень горючего, закрываю горловины пробками с барашками, которые положено туго, с помощью плоскогубцев, закручивать, чтобы никакая сила - ни в пике, ни в штопоре - не могла вырвать бензопробки. "Готово!" - кричу командиру.
      Разведчики улетели. С нетерпением жду их возвращения, не знаю, как убить два с лишним часа. Вокруг безлюдно. У леса, на кромке взлетно-посадочной полосы, оборудованы капониры под самолеты, но они пустовали. Водитель бензозаправщика был большим молчальником н обычно куда-то уезжал. Попробовал было брать с собой книгу, но не читалось. Словом, чувствовал себя одиноко, тревожно было на душе.
      Вскоре, однако, в Андреаполе разместились несколько экипажей первой эскадрильи, прилетевшие с аэродрома Калинина. Опергруппой разведчиков командовал долговязый, чуть сутуловатый капитан Алексей Дрыгин. Он летал на новом самолете Ту-2. Летал отважно и много. А когда "Туполев" был в ремонте, Алексей садился за штурвал "пешки".
      Заканчивался второй год непомерно суровой войны. Победная битва под Сталинградом вдохновляла наших разведчиков, вселяла в них веру в скорую и окончательную победу. Боевые экипажи соревновались, кто больше совершит вылетов, лучше разведает военные объекты противника. Анализируя результаты полетов, разведчики задумывались: куда направляются немецкие эшелоны с пехотой и танками, которые они регулярно фотографировали на станциях Идрица, Пустошка, Дно и других? Однажды Дрыгин слетал в Прибалтику, сфотографировал в порту Пярну прибывшие вражеские морские транспорты с военной техникой и солдатами. "Что задумали фашисты?" - размышлял Дрыгин.
      Позже воздушная разведка с точной регистрацией на фотопленке установила, что из Пярну фашистские резервы перебрасывались по железной дороге на юг, через железнодорожные узлы Резекне, Полоцк, Витебск, Оршу, Могилев, Чернигов. "Зачем? - думал капитан и решил:
      - Видимо, немцы готовят новое летнее наступление снова где-то на юге?" Впрочем, многие из нас размышляли тогда о том, удастся ли нашей армии тем летом сдержать натиск гитлеровской машины и самим перейти в наступление.
      А в это время в Москве, куда стекалась вся разведывательная информация, в том числе добытая летчиками, разведданные тщательно анализировались. Они проверялись и еще раз перепроверялись. В результате вскрывались стратегические и тактические замыслы немецкого командования на лето 1943 года и строились планы, направленные на срыв наступательных операций врага и разгром его армии.
      Весной 1943 года противовоздушная оборона немцев усилила борьбу с нашими воздушными разведчиками. Появление нового советского бомбардировщика Ту-2 вызвало особое беспокойство. "Мессеры" усиленно охотились за ним, стремясь сбить, а мы предпринимали все меры предосторожности, чтобы ни один "Туполев" не попал в лапы фашистам. Дрыгин получил приказ в случае вынужденной посадки в тылу врага либо других чрезвычайных обстоятельств уничтожить самолет.
      Хотя механикам на первых порах эта незнакомая машина доставляла много хлопот, летчики сразу оценили высокие летные качества "Туполева". Еще бы! На нем с подвесными баками можно было лететь из Андреаполя даже до Берлина. Он был лучше вооружен, экипаж состоял из четырех человек - прибавился еще один стрелок в хвосте самолета. Кроме того, Ту-2 способен был брать солидную бомбовую нагрузку.
      Перелистывая как-то свою летную книжку, Дрыгин прочитал запись о памятном семнадцатом полете. Вылетели по очень дальнему маршруту, "Туполева" снарядили двумя 500-килограммовыми бомбами. Рассчитывали сбросить их на скопление железнодорожных эшелонов в Витебске, Борисове либо Минске. Но Витебск оказался закрыт облачностью, в Борисове стояло два состава, а на подходе к Минску фашисты встретили разведчиков плотным огнем, помешав прицельному бомбометанию. Наконец они над Жлобином увидели скопление вражеских эшелонов. Штурман Степан Рыжков оказался молодцом, бомбочки угодили в центр узла, подорвав составы с боеприпасами.
      Полевой аэродром в Андреаполе на всю жизнь запомнился Дрыгину. Кончится война, пожелтеют страницы в его летной книжке, и вот однажды, бережно перелистывая их, Дрыгин обнаружит, что с Андреаполя он совершил более трети всех своих боевых вылетов. А это значит - самых трудных в суровое время, когда мы уступали немцам превосходство в воздухе. Да, много было сложных и опасных полетов. Но один остался в памяти навсегда.
      ...Это случилось за неделю до начала Курской битвы. Вылетели по дальнему маршруту и снова появились над Пярну. Зенитки открыли сильный огонь и мешали сфотографировать разгружавшиеся в порту вражеские суда. С одного захода не удалось закончить фотосъемку. Стали делать второй заход. Огонь усилился. Один снаряд разорвался совсем рядом. Он оказался роковым: перестал работать левый мотор. "Что ж, "Туполев" хорошо летает и на одном двигателе", - подумал Дрыгин, увеличил обороты уцелевшему мотору. Развернулись на восток и пошли домой с небольшим снижением.
      До Андреаполя оставалось пятьсот километров. Постепенно, вынужденно снижаясь, разведчики подошли к линии фронта на высоте чуть более тысячи метров. Конечно, они были хорошей мишенью для вражеских зениток. Однако, к счастью, прошли сквозь сильный огонь без повреждений. И в тот момент стал давать перебои единственный исправный, но натруженный и сильно перегревшийся правый мотор. Самолет почти падал, Дрыгин напряг все усилия, чтобы посадить машину с убранным шасси на лесную поляну. Где мы? Кажется, еле-еле перелетел через передовые немецкие окопы? Выходит, сели на нейтральной полосе? Но где ж наши окопы? А вслух приказал:
      - Всем быстро покинуть машину! Радист Белов, взять с собой ящичек НЗ с продуктами. Штурман Рыжков, где спички?
      - На месте, командир! - ответил удрученно Степан. - Прикажешь начинать?
      - Что начинать? - зло переспросил капитан.
      - Поджигать самолет, ведь приземлились под носом у фрицев! - ответил штурман. Едва успел он сказать эту фразу, как стрелок-радист, высунувшийся в задний люк, прокричал:
      - Фрицы! Ползут к нам!
      - Поджигай! - скомандовал Дрыгин.
      Рыжков смял две летные карты и бортовой журнал, чиркнул спичкой и зажег их. Он поднес факел к замасленной мотогондоле, рассчитывая, что масло вспыхнет и самолет постепенно охватят языки пламени. Но оно только шипело. Следовало бы сорвать с мотора капот, порвать бензопроводы, поджечь находящийся в них бензин. Но у летчиков не было даже простой отвертки либо плоскогубцев. А без них даже не откроешь пробки бензобака. Инструмент был спрятан где-то в мотогондоле. Ее створки при посадке на "живот" смялись, и люки не открывались. Дрыгин хотел приказать штурману поискать мелкий инструмент в кабине летчика, куда его иногда прятали механики, но раздумал. Он сам недавно строго-настрого запретил механикам оставлять в кабине что-либо, так как однажды забытая отвертка каталась по днищу самолета и заклинила рули. Хорошо, что этот каверзный случай произошел во время рулежки "Туполева".
      А фрицы уже были совсем рядом. Еще минута замешательства, и разведчиков схватят. Плен! На лбу Дрыгина выступил холодный пот. Он скомандовал экипажу немедленно по-пластунски уходить в сторону своих окопов, которые должны были находиться где-то на востоке. И они поползли к кустам, скрываясь в высокой траве. Вдруг в воздухе что-то засвистело, сверкнул яркий луч света, и раздался оглушительный гром взорвавшегося снаряда. Дрыгину показалось, чтоьют по ним. Снова свист летящего снаряда, снова взрыв. Другой, третий. Наконец разведчикам удалось достичь леса, где они решили сделать короткий привал. Им казалось, что они проползли и прошагали не менее двух километров, а своих окопов все не было видно. И вдруг позади из-за куста раздалась строгая команда: "Стой! Руки вверх!.."
      Вскоре капитан Дрыгин предстал перед грозными очами генерала командира корпуса, солдаты которого подобрали экипаж упавшего "Туполева".
      - Не знаю, что с вами делать, капитан! - говорил генерал тоном, не терпящим возражений. - Бросили самолет на произвол судьбы!..
      В этот момент раздался телефонный звонок, генерал поднял трубку. Он внимательно слушал, не проронив ни слова. Тон его голоса после телефонного звонка изменился, стал мягче. Ошеломленный событиями последних часов, Дрыгин, однако, этого не ощутил.
      - Молись богу, капитан! - добродушно заговорил генерал. - Молись, авось он тебя простит... Дрыгин совсем опешил и сказал:
      - Какому богу?
      - Богу войны - нашей артиллерии. Получив приказ уничтожить новый самолет, наши артиллеристы несколькими снарядами превратили твой "Туполев" в щепки, а заодно подбили фашистский танк. Мне только что позвонили, что с его помощью фрицы хотели оттащить Ту-2 к себе, за окопы. Не вышло! А фрицев, что вас преследовали, взяли наши ребята. Рады до смерти - давно не могли добыть "языка". Один из фрицев сообщил, что их часть перебрасывают на юг, под Курск.
      ВЕРНУЛИСЬ!
      Ура! Наши армии не дрогнули перед бронированным кулаком гитлеровцев на Курской дуге. Советские воины сдержали оборону и перешли в мощное наступление. Враг отброшен и бежит. Нашей радости не было предела!
      В то славное лето 43-го нам нежданно-негаданно подвалила еще одна радость. Вернулся из фашистского тыла давно пропавший без вести боевой летчик Василий Кокорев. Посмотреть на живого Кокорева сбежались все летчики и механики, находившиеся в ту минуту в казарме. Василия обнимали, мяли, щупали, будто сомневались, цел ли он.
      "Фотики" предложили сфотографировать его в кругу однополчан. Василий отнекивался, говорил, что надо бы переодеться, ведь вернулся в полк в чем скитался; последний месяц - в рваных бриджах да грязной куртке. Но его не слушали. Усадили вернувшегося "с того света" на стул, окружили со всех сторон. Вспыхнул магний...
      Потом уже стали подробно расспрашивать, что приключилось с бывалым разведчиком.
      - Сбили! - ответил Василий. - Сбили на подходе к Рославлю. Самолет загорелся и стал падать. Я дал сигнал товарищам прыгать. Затем сам выпрыгнул в темноту...