Ее не слишком волновало, что он не унаследовал способностей своего отца и деда. Зато у него проявился врожденный дар смешить людей. И это в сочетании с мальчишеской склонностью к проделкам и озорству доставило Элизабет немало хлопот.

Эмма поставила серебряный поднос на ночной столик.

— Декан говорил с секретарем мистера Петре.

Элизабет задумчиво прошлась по темно-синему ковру из грубой шерсти — неосознанно сравнивая его с ярким восточным ковром, застилавшим пол библиотеки лорда Сафира.

— Понятно. И мистер Петре, по-видимому, уже отправился на встречу с деканом. — По комнате поплыл приторно сладкий аромат шоколада.

— Не могу знать, мадам.

Ложь, мрачно думала Элизабет, засовывая сумочку с запретной книгой под крышку секретера.

Конечно же, Эмма отлично знала, что мистер Петре не спал в своей постели. Так же, впрочем, как и остальные слуги. Интересно, как долго они скрывают от нее то, что супруг предпочитает ее другой женщине? Элизабет стянула с себя плащ с капюшоном и швырнула его на кресло перед секретером, за ним последовали черные перчатки.

В полном молчании она приняла из рук Эммы чашечку узорчатого китайского фарфора с таким же блюдцем. Не в силах больше выносить всезнающий взгляд служанки, она отошла в сторону и стала внимательно смотреть в окно. Слабый солнечный свет освещал обнаженный розовый сад. Пересохшее сено устилало голую землю, укрывая от холода уродливые, но надежные корни.

Голос лорда Сафира не переставал звучать у нее в голове: «Вы скоро убедитесь, миссис Петре, что, когда дело доходит до любовных утех, все мужчины одинаковы».

Сколько же раз она считала, что муж очень рано встал, дабы достойно исполнять обязанности члена парламента, а он попросту не возвращался домой?

Элизабет прислонилась лбом к холодному стеклу, запотевшему от горячего пара, клубившегося над чашкой.

Сегодня понедельник. На десять утра намечено посещение больницы, а в двенадцать она должна была быть хозяйкой на благотворительном обеде. Следовало тщательно продумать свой наряд и подготовить небольшую речь. Однако единственное, о чем она была способна думать, — это пустая спальня мужа.

А что, если не только недостаток опыта отвращал от нее Эдварда? А что, если дело… в ней самой? В ее теле, ее личности, в полнейшем отсутствии стремления к политической карьере, которую она не унаследовала ни от отца, ни от матери?

Внезапно Элизабет поняла, чего ей недостает. Она нуждалась в простой, безыскусной детской любви.

А может, ей нужно было также убедиться, что ее тайное свидание с лордом Сафиром никоим образом не отразилось на ее отношениях с сыновьями?

Элизабет повернулась спиной к безжизненному розовому саду.

— Скажи секретарю мистера Петре, пусть отправит записку в Благотворительное общество милосердных женщин, что обстоятельства не позволяют мне посетить больницу и присутствовать на благотворительном обеде.

— Конечно, мадам.

Жизнь снова обрела смысл. Пусть она отвергнута своим мужем, зато осталась хорошей матерью. Элизабет улыбнулась Эмме.

— Вели повару приготовить еды для пары оголодавших парней, а потом закажи экипаж. Я проведу день с сыновьями. — Тонкий, едва уловимый аромат все еще раздражал ее. Эти духи! — Но прежде всего приготовь мне, пожалуйста, ванну.

— Не желаете ли чего-нибудь прохладительного, миссис Петре?

Декан выразительно посмотрел на свои карманные часы, украшенные витиеватым золотым орнаментом. Аккуратно постриженные, посеребренные временем бакенбарды выдавали его возраст. Всем своим видом он демонстрировал раздражение и скуку.

Он не любил иметь дело с женщинами, даже если это мать двух его студентов, к тому же госпожа Петре заявилась без предупреждения.

Элизабет улыбнулась, давая понять, что ее не удастся запугать. После встречи с лордом Сафиром вряд ли кто-нибудь еще сможет привести ее в замешательство.

— Нет, благодарю вас, декан Уитекер. Что натворил мой сын в этот раз?

— Мастер Филипп напал на другого студента за завтраком. — Декан сунул свои часы в карман, устремив на нее суровый взгляд из-под кустистых бровей. — Пришлось подвергнуть его принудительному лишению свободы.

— А что сделал другой студент? — резко спросила Элизабет, повинуясь материнскому инстинкту.

— Мастер Филипп обозвал мастера Бернарда вигом, а это серьезное оскорбление для юноши его социального класса.

Элизабет с трудом подавила смех. С одной стороны, Филипп никогда не проявлял интереса к политике. С другой стороны, он никогда не ввязывался в драки. И то, что он позволил себе, вызывало у нее тревогу.

— И что же такое сказал мастер Бернард?

— Он ничего мне не говорит. Жестокая выходка вашего сына совершенно выбила его из колеи.

Элизабет довольно долго наблюдала за возмущенным деканом, затем наконец спросила:

— А в каком, кстати, классе учится этот мастер Бернард?

— Он… учится в пятом классе.

Декан с явной неохотой давал объяснения. И на то были свои причины.

Филиппу исполнилось одиннадцать лет, и он учился в первом классе. Бернард — в пятом, до окончания колледжа ему оставался всего год.

Однако он так сильно разозлил ее сына, что тот основательно напугал старшего сотоварища.

— Вы намереваетесь исключить Филиппа, декан Уитекер? С некоторых пор я подумывала перевести его в другой колледж. И конечно, если я переведу Филиппа, то заберу от вас и Ричарда. Я знаю, что ему осталось всего полгода до выпускных экзаменов, и тем не менее…

— Не делайте поспешных выводов, миссис Петре… Декан не хотел терять не только деньги, но и престиж. И отец, и дед мальчиков были чрезвычайно влиятельными людьми, причем оба в свое время закончили Итон.

— Я уверен, что при соответствующем материальном возмещении ущерба.. в общем-то ущерб не столь велик, а мальчишки всегда остаются мальчишками…

Элизабет встала.

— Пожалуйста, свяжитесь с мистером Киндером, секретарем моего мужа. Он уладит все вопросы, связанные с возмещением ущерба. А сейчас я хочу видеть своих сыновей.

— Мастер Филипп под арестом, а мастер Ричард на уроке. Возможно, в другой раз…

— А я думаю, нет, декан Уитекер! — резко бросила она. — Знаете, идея с переводом в другой колледж кажется мне все более привлекательной.

— Ну ладно, миссис Петре.

Декан взял маленький медный колокольчик и позвонил. В комнате тут же появился клерк, сутулый мужчина средних лет, столь же обходительный, сколь агрессивным казался его начальник.

— Приведите Петре-старшего и Петре-младшего в салон для посетителей, мистер Хейден. Миссис Петре, будьте любезны следовать за мной.

Шаги гулким эхом отдавались под деревянными сводами коридора. Итон показался Элизабет довольно унылым местом с чисто вылизанными, без единого пятнышка, деревянными стенами, несмотря на то что сотни мальчишек заполняли его просторные аудитории.

Декан открыл дверь и отступил в сторону, пропуская ее перед собой.

— Пожалуйста, располагайтесь поудобнее, миссис Петре. Мастер Филипп и мастер Ричард скоро придут.

Салон для посетителей не отличался особым комфортом. Там стояли два кожаных кресла и жесткий диван орехового дерева на восьми ножках, с украшенной тремя медалями спинкой. Позади дивана в небольшом камине, отделанном черным гранитом, теплился огонь.

Бросив плащ, шляпку и перчатки на край дивана, Элизабет невидящим взглядом уставилась в пространство. Ей хотелось удержать обоих сыновей при себе дома, обогреть и оградить от невзгод. Ей хотелось быть просто матерью. Ей хотелось…

— Привет, мама.

Элизабет, вздрогнув, обернулась.

Филипп стоял в дверях, его темно-рыжая шевелюра была безжалостно прилизана. Он нервно переступал с ноги на ногу. Левый глаз скрывала опухоль, а правый блестел от слез. Элизабет вдруг захотелось броситься к нему и задушить в своих объятиях. Затем увезти подальше от Итона со всеми его неприятностями, чтобы он вновь обрел достоинство, за которое так храбро сражался.

— Здравствуй, Филипп.

— Ты уже говорила с деканом? — Элизабет не стала отрицать очевидного.

— Меня выгонят?

— А ты этого хочешь?

— Нет.

— Тогда скажи мне, почему ты подрался с этим парнем из пятого класса?

Филипп сжал кулаки.

— Бернард виг…

— Не повторяй чужих глупостей. И вообще, мы больше не называем противников вигами — теперь они либералы.

Мальчик понуро потупился.

— Я уже не маленький, мама.

Она усмехнулась:

— Я вижу, Филипп, синяк под глазом — хорошее тому подтверждение.

— Пожалуйста, не спрашивай, почему я начал драку. Я не хочу обманывать тебя.

— Я должна задать этот вопрос. И поскольку ты никогда раньше не лгал мне, я полагаю, ты и сейчас этого не сделаешь.

Филипп старательно разглядывал носки своих ботинок. Затем наконец невнятно пробормотал:

— Он говорил всякие гадости…

— О тебе?

— Нет.

— О Ричарде?

Филипп вздернул подбородок и стал смотреть поверх ее головы.

— Я не хочу обсуждать это, мама.

Элизабет охватило дурное предчувствие.

Дети независимо от возраста повторяют те же сплетни, что и их родители. И если ей довелось услышать пересуды о внебрачных связях Эдварда, то вполне возможно, что и ее дети услышали их тоже.

— Мастер Бернард непочтительно отзывался о твоем отце?

Филипп чуть заметно моргнул, по-прежнему устремив взгляд поверх ее головы. Очевидно, это означало «да»

Почему она была столь снисходительна? Возможно, ничего подобного не произошло бы ни с мужем, ни с ней самой, ни с ее детьми, будь она понапористее.

— Филипп…

Сын смотрел на нее с немым обожанием. Острая жалость охватила Элизабет. Филипп очень походил на своего отца — те же темно-карие глаза, тот же аристократический нос… а вот внутренне он не имел с Эдвардом ничего общего. Элизабет никак не могла представить себе Эдварда с синяком под глазом, даже в возрасте Филиппа.

Она шлепнула рукой по дивану.

— Я тут кое-что привезла для вас.

Карие глаза посмотрели на нее с опаской.

— А что?

— Коробку конфет.

Филипп стремглав рванулся к корзинке, стоявшей у его ног.

— Не следовало бы так вознаграждать дурное поведение, мама.

Неодобрительный голос принадлежал подростку, появившемуся в дверях.

Элизабет с нескрываемой радостью повернулась к старшему сыну.

— А ты не должен был позволять младшему брату связываться с парнем вдвое… — Не договорив, она испуганно вскрикнула:

— Ричард!

Сын выглядел бледным и изможденным, в нем с трудом можно было узнать мальчика, который на прошлых каникулах ежедневно приставал к ней с просьбой купить ему новый велосипед с тормозами. Даже его иссиня-черные, как у отца, волосы выглядели тусклыми и безжизненными.

Элизабет вскочила и потрогала его лоб.

— Ричард, ты не болен?

— Сейчас все в порядке.

— Почему декан ничего не сообщил мне?

— Да ничего особенного и не случилось, мама. Обычная простуда.

— Ты хорошо ешь?

— Ну, мама…

— Может, поедешь домой отдохнуть?

Он отстранился от ее руки.

— Нет.

— А как ты отнесешься к коробке ирисок? — спросила она с ехидцей.

Ричард лукаво улыбнулся:

— Вот тут никаких возражений не будет.

— Тогда давай присоединяйся к нам, будем пировать.

Филипп уже накинулся на корзинку, вытаскивая таившиеся в ней сокровища. Коробку с ирисками он торжественно вручил Ричарду. Все выглядело так, словно мальчики заключили тайный договор.

Между порядочными глотками яблочного сидра и кусками нарезанного ломтиками ростбифа, сочного стилтонского сыра, домашними соленьями и сдобными булочками, обильно начиненными клубничным джемом, Ричард хвастал своими успехами в учебе, а Филипп расписывал трюки и уловки, к которым он прибегал, чтобы отлынивать от занятий. За всем этим отпущенное им время пролетело слишком быстро. Элизабет упаковала в корзинку пустые тарелки и приборы — остатки еды она завернула в две салфетки.

— Ричард, ешь лучше. А ты, Филипп, больше ни с кем не дерись. А сейчас, не важно, на чье достоинство я посягаю, но я требую поцелуя от каждого из вас.

Филипп, словно только того и ждал, бросился к матери и спрятал лицо у нее на груди.

— Я люблю тебя, матушка.

Ричард уже перерос Элизабет на добрых пять дюймов, однако тоже обхватил мать руками и приник к ее шее, как когда-то, когда был еще совсем маленьким. Теплое, влажное дыхание обдало ее.

— Я тоже люблю тебя, мама.

Элизабет глубоко вдохнула запах его кожи. От него пахло туалетным мылом и потом, и еще каким-то единственным, свойственным только ему запахом. Ричард взрослел и отдалялся от нее, но пока еще от него пахло, как от маленького мальчика.

Она с трудом сдерживала выступившие на глазах горячие слезы.

— Ваш отец и я, мы тоже любим вас.

После этих слов наступило неловкое молчание. А затем, словно сговорившись, Ричард и Филипп оторвались от нее. В тот момент Элизабет поклялась себе, что сделает все возможное, чтобы сохранить семью.

Возвращение в Лондон было ужасающе долгим и нудным. Монотонное покачивание вагона, казалось, должно было убаюкать ее, однако заснуть так и не удалось.

Элизабет думала об Эдварде и его пустой постели. Она размышляла о сыновьях, о том, как они молча отодвинулись от нее при упоминании об отце. Она думала о лорде Сафире, о духах, которыми пропахла его одежда.

И как ни старалась, не могла представить себе, чтобы Эдвард так же пылко развлекался в объятиях своей любовницы, как это, без сомнения, делал лорд Сафир.

Извозчик ожидал ее на вокзале. Муж же опять отсутствовал.

Вежливо, но твердо отвергнув настойчивые предложения дворецкого и служанки поужинать, Элизабет приготовилась ко сну. И как только Эмма закрыла за собой дверь спальни, она вытащила книгу из секретера.

Книга пахла кожей и свежей типографской краской, как будто ее совсем недавно отпечатали. Элизабет осторожно раскрыла обложку и прочитала заглавие, вытисненное крупным жирным шрифтом на ярко-белой веленевой бумаге: «„ БЛАГОУХАННЫЙ САД“ ШЕЙХА НЕФЗАУИ. — Пособие по арабской эротологии (XVI век). — Пересмотренный и исправленный перевод «.

Эротология. Элизабет никогда раньше не встречалось такого слова. Издана в 1886 году… Она нетерпеливо пробежала глазами оглавление и остановилась на предисловии. Ее глаза сами выхватывали первые параграфы.

« Воздадим хвалу Творцу нашему, поместившему наибольшую усладу мужчины в естественные части женского тела и предназначившему естественным частям мужского тела доставлять величайшее наслаждение женщине.

Он не наделил части женского тела способностью получать удовольствие или удовлетворение, пока в них не проникнет мужской инструмент; и подобным же образом половые органы мужчины не будут знать ни отдыха, ни покоя, пока не проникнут в женские органы «.

Острый приступ желания внезапно охватил ее. Но тут же Элизабет вспомнился насмешливый взгляд бирюзовых глаз Рамиэля.

Она больше не сомневалась, что он согласился обучать ее чему бы то ни было только для того, чтобы унизить. Конечно же, мужчина его склада ни за что не простит женщине то, что она проникла в его дом обманом. И такой мужчина никогда не поймет, что женщина, в чьих волосах появились первые серебристые нити и чье тело несет на себе следы рождения двоих детей, жаждет любовных утех не меньше молодой, красивой женщины, не обремененной добродетелью.

С мрачным видом Элизабет подсела к секретеру, и достала перо и бумагу из верхнего ящика. Он не должен узнать, как она тоскует по обычным женским радостям.