Она смотрела на снежно-белый корсет над сочным зеленым покрывалом. А перед глазами стоял его темный пенис, торчащий из проема женских штанишек.

И это был тот человек, который встал на благотворительном балу и похвалялся своими внуками — будущими премьер-министрами! Он с гордостью обнародовал свои политические планы в отношении зятя — своего любовника.

Внезапно все намеки Рамиэля, когда он говорил ей, что она сама увидит истину, когда будет готова к ней, стали понятны. Элизабет пристально заглянула Эдварду в глаза.

— Ричард, — прошептала она.

— Боюсь, наш сын не выказывает талантов государственного деятеля, в то время как Мэтт здесь… — В темных глазах промелькнуло злорадство, Эдвард притянул к себе золотоволосого мальчика, обвив забинтованной рукой его талию так, что ладонь легла на его плоский живот, едва не касаясь золотистого пушка у него на лобке. — Мэтт обнаружил большие способности. Возможно, Ричард займет не столь важное место в политике, есть ведь и другие деятели, готовые позаботиться о его будущей карьере.

Эдвард говорил сейчас тем же тоном, что и тогда, когда отверг ее сексуальные авансы. Самодовольный. Всемогущий. Наплевательски относящийся к любой жизни, кроме своей собственной.

Элизабет больше не могла мыслить разумно. Она прожила с этим человеком шестнадцать лет. Она вела его хозяйство, агитировала за него на выборах, жертвовала ради него своими женскими желаниями и потребностями. А он изуродовал ее сына.

— Ты презренный ублюдок! — вскричала она, рванувшись вперед, подгоняемая материнским инстинктом, требовавшим мести за зло, причиненное ее ребенку.

Чьи-то крепкие руки остановили ее. Тяжесть в груди Рамиэля не была вызвана тяжестью тела Элизабет в его руках. Он не хотел, чтобы она узнала. Ну хотя бы не таким образом. О Аллах! Ее отец в женском платье, муж с торчащим из штанов членом, а между ними голый мальчик чуть старше ее сыновей.

— Отпусти меня! Ты сам ублюдок. Отпусти меня немедленно!

— Развод, Петре. Быстро и без проблем. Иначе тебе никогда не быть премьер-министром — это я гарантирую.

— Цена — ее молчание, Сафир.

— Пусть будет так.

— Никогда! — Элизабет изо всех сил пыталась вырваться из его рук. — Он надругался над моим сыном.

Рамиэль наклонился к ней.

— Подумай о Ричарде, Элизабет. Ты же ничего не сможешь доказать. Петре засудит тебя, а оба твоих сына достанутся ему.

Элизабет не сопротивлялась, пока он выводил ее из комнаты, спускался вместе с ней в холл и дальше по лестнице на свежий воздух на улицу. Напротив дома ждал экипаж Рамиэля. На козлах восседал Мухаммед, не глядя по сторонам.

— Ты знал, — произнесла Элизабет срывающимся голосом. — Все это время, что я спрашивала тебя, кто любовница моего мужа, ты знал.

— Тебе следовало дождаться, когда я проснусь, — ответил он бесстрастно.

— И ты бы тогда сказал мне?

— Теперь ты никогда этого не узнаешь, верно?

Он открыл дверцу экипажа. У нее дрожали губы.

— Я хочу мой кеб.

— Ты хотела правду, ты получишь ее. Причем всю целиком. Садись.

У Элизабет не оставалось иного выбора, как подняться в экипаж. Она уселась в дальнем углу, отодвинувшись как можно дальше от него. Рамиэль пригнулся, чтобы подняться в экипаж вслед за ней. В тот же миг он увидел, что она схватилась за ручку противоположной дверцы.

С быстротой молнии — точно так же, как он захлопнул ящик письменного стола на руке Петре накануне — Рамиэль рванулся вперед и схватил ее за руку.

— Я же сказал, что не отпущу тебя.

— Куда ты везешь меня?

— Туда, где все это началось.

— Ты знаешь, где мой муж и мой отец стали любовниками? — спросила она с горькой усмешкой.

Рамиэль не ответил ей. Вместо этого он принялся внимательно рассматривать ее.

— В этой карете я ласкал твою грудь, доведя тебя до исступления. А вчера я так глубоко вошел в тебя, что ты закричала. А потом ты взяла мой член в рот и заставила закричать меня. И все равно ты мне не веришь.

— Ты позволил ему надругаться над моим сыном. — Ее страх и шок обратились в ярость. Элизабет гневно повернулась к Рамиэлю. — Почему ты ничего не сказал мне?

Он не отвел глаз.

— А ты бы мне поверила?

Рамиэль видел сомнение в ее глазах. Сомнение и… подозрение.

— А скажите, пожалуйста, лорд Сафир, как это вы оказались в доме Эдварда в нужный момент?

— Мухаммед разбудил меня, сообщив, что ты сбежала из дома в одиночку. И я знал, что ты либо вернешься к мужу… либо отправишься выяснять отношения. Но я не успел перехватить тебя вовремя.

Элизабет отвернулась и уставилась в окно.

Не было никакой возможности подготовить ее к тому, что ее ждало. Единственное, что он мог ей предложить, это подтверждение единения их душ и тел. И надеяться, что ей этого хватит. Как хватило ему самому.

— Ты можешь, конечно, звать меня лордом, обращаться ко мне на вы, только это не поможет стереть из твоей памяти то, что ты видела сегодня. Да, мы занимались с тобой любовью так, как это делают дикие животные на природе. И мы снова будем это делать. Но только не надо путать прекрасное с тем, что вытворяли твой отец с твоим мужем. Животные не занимаются тем, чему ты стала свидетелем сегодня.

Элизабет не отвечала, а ему хотелось, чтобы она с ним поговорила. Ему хотелось, чтобы она повернулась к нему и сказала, что не прогонит его.

Рамиэль смотрел, как Элизабет разглядывает мелькающие за окном дома и кварталы. Наверняка она узнает эти места. Наверняка она догадывается, что она еще только на подступах к правде. А может быть, и нет. Он мог бы, наверное, уберечь ее от этого, но Рамиэль знал, что она не будет в безопасности до тех пор, пока сама не переживет последнее предательство.

Когда экипаж затормозил, Элизабет удивленно воззрилась на него.

— Почему мы здесь остановились?

Открыв дверцу, он вышел из кареты и протянул ей руку.

Она вся сжалась на заднем сиденье.

— Нам незачем посвящать во все мою мать.

Рамиэлю стало муторно на душе от ее ограниченности.

— Тебе ничего не придется ей рассказывать. Матери есть что рассказать тебе.

— Откуда ты знаешь? Моя мать вообще не будет разговаривать с типами вроде тебя.

— Пошли, Элизабет. — Рамиэль притворно опустил ресницы. — Или ты стыдишься своего любовника?

Она неохотно придвинулась к нему и позволила помочь ей выйти из экипажа.

— И вовсе ты не мой.

Но он был им. Он чувствовал, как ее лоно сжималось под его ладонью, и знал, что она полностью приняла его — бастарда, араба, животное, мужчину.

Элизабет упрямо вздернула подбородок. У нее еще доставало наивности бросить ему вызов:

— Здесь нет никакой необходимости сопровождать меня.

— Именно здесь-то и нужно сопровождать тебя.

— Я хочу остаться наедине с моей матерью, — холодно возразила Элизабет.

Но Рамиэль уже направлялся к особняку эпохи Тюдоров. Слуховое окно над входной дверью было подобно недремлющему оку. Два белых мраморных столба охраняли вход.

Он попытался представить себе, что Элизабет выросла здесь, но так и не смог. Ребенок должен был всосать в себя с молоком матери чопорность и испорченность, но она устояла. Это не укладывалось в его воображении.

Старый, сутулый слуга, которому давно уже пора было на пенсию, открыл дверь. Он посмотрел на Рамиэля водянистыми глазами.

— Добрый день, сэр.

— Нам нужно видеть миссис Уолтерс.

— Если вы будете настолько любезны, что дадите мне вашу визитную карточку, сэр, я посмотрю, сможет ли она…

— Все в порядке, Уилсон. — Элизабет выступила из-за спины Рамиэля. — Моя мать дома? Дворецкий утвердительно кивнул.

— Доброе утро, мисс Элизабет. Так приятно видеть вас здесь и в добром здравии. Миссис Уолтерс не говорила мне, что вы уже оправились от этого кошмара. Она отдыхает.

Элизабет поджала губы при упоминании о слухах, которые дошли не только до газет, но и до слуг.

— Спасибо, Уилсон. Скажите матери, что я буду ждать ее в гостиной.

— Слушаюсь, мисс.

Рамиэль молча отступил в сторону, пропуская Элизабет вперед.

Зажав в руках сумочку, Элизабет присела на набитый конским волосом диван. Рамиэль безостановочно ходил из угла в угол.

— Пожалуйста, не рассказывай ей насчет… — Она следила за ним взглядом. — В этом нет необходимости. Это только причинит ей боль.

Рамиэль отошел к камину позади дивана, на котором она сидела, подальше от ее глаз. Он поднял фотографию ее сыновей, по-видимому, недавнюю. Филипп, одетый пиратом, улыбался в фотоаппарат, Ричард, инженер, смотрел изучающим взглядом.

Двери гостиной внезапно отворились. Ребекка Уолтерс была красивой пожилой куклой с каштановыми волосами, чуть тронутыми сединой. Сеть тонких морщинок расходилась от ее блестящих изумрудно-зеленых глаз. Элизабет ничего не переняла от нее, чему Рамиэль был искренне рад.

При виде Рамиэля Ребекка застыла в дверях. На какой-то неуловимый миг все отразилось на ее лице Шок, страх, холодная ярость. Игра была окончена.

И она это поняла, однако быстро взяла себя в руки.

— Что этот человек делает в моем доме? Если тебе безразлична репутация твоего мужа, по крайней мере будь любезна позаботиться о репутации твоего отца.

Рамиэль ждал. Элизабет была умной женщиной. Теперь и у нее открылись глаза. У нее не заняло много времени представить себе все в истинном свете. Рамиэль лишь чуть-чуть помог ей, сказав, что ей незачем объяснять матери насчет Петре и Уолтерса.

— Ты давно уже все знала, мама?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — возразила Ребекка с презрением. — Я не позволю тебе осквернять мой дом, приводя сюда этого бастарда. Когда ты одумаешься, та можешь вернуться, в противном случае…

— Я все спрашивала себя, почему ты никогда не упоминала о возможной любовнице Эдварда. Теперь я знаю почему. Потому что ты знала… что любовниками были мой отец и мой муж. Твой муж и твой зять. Я застала их сегодня вместе. На отце было женское платье. Ты давно все знала, мама?

Ребекка смотрела на свою дочь, как на наглую собаку, кусающую руку, кормящую ее. В зеленых глазах женщины не было ни намека на угрызения совести, ни привязанности к дочери, которую она когда-то родила.

— Я всегда это знала, Элизабет. Я все знала об Эдварде еще до того, как Эндрю привел его в дом, чтобы сделать его твоим мужем. Это испытание, которое выпало нести женщинам нашей семьи. И мой отец и мой муж были любовниками. Моя мать безропотно сносила это. Я терпела всю жизнь. Почему ты должна стать исключением?

Элизабет замерла. Пальцы Рамиэля судорожно сжали серебряную рамку. Он не хотел, чтобы она узнала. И она бы не узнала, если бы доверилась ему.

— Эмма сказала, что ты хотела разбудить меня в четверг утром. Так это ты прошептала мое имя? И это ты задула лампу?

Молчание Ребекки, в котором не чувствовалось ни малейшего раскаяния, было ответом на вопрос.

— Но почему? — чуть слышно прошептала Элизабет.

— Потому что у тебя темно-рыжие волосы.

Рамиэль замер. Он не ожидал подобного ответа. Еще один фактор, который он не учел. Ребекка Уолтерс была психически больна.

И теперь Элизабет придется вынести еще и это.

Он обошел диван и встал поближе, чтобы, если понадобится, защитить ее.

— И ты убила бы меня за то, что у меня темно-рыжие волосы? — спросила Элизабет.

Зеленые глаза Ребекки сверкнули.

— Я бы убила тебя за грехи твоего отца, чтобы они не передались по наследству через его кровь, текущую в твоих жилах, — произнесла она холодно. — Я бы убила тебя, потому что я преданно любила Эндрю, а ты собиралась разрушить его карьеру и запятнать мое доброе имя, — добавила она с горечью. — Я бы убила тебя, потому что ты не хотела терпеть то, что вынесли я и моя мать. Потребовав развода, ты умалила страдания всех христианских жен и матерей, — злобно закончила она.

Жесткая позиция Ребекки не вызывала жалости. Да Рамиэль и не собирался ее жалеть. Он протянул фотографию в рамке.

— И вы попытались отравить ваших внуков за грехи их деда… или за то, что они тоже не хотели терпеть?

Элизабет, словно фурия, взволнованно вскочила с дивана.

— Это был Эдвард. Послушай, все зашло слишком далеко. Пора уходить отсюда.

Элизабет пыталась бежать, но было уже слишком поздно. Бирюзовые глаза встретили изумрудно-зеленый взгляд.

— Это не Эдвард пытался убить твоих сыновей, Элизабет, это твоя мать. Она была с ним в тот день. Возможно, она надеялась, что Эдвард примет на себя вину.

— Нет. — Мать не могла знать о яде, который превращает плоть в кипящее желание. Она не могла знать о… плотском влечении, которое убивает.

— Шпанская мушка, Элизабет, так называется этот яд. Вам ведь знакомо это название, не правда ли, миссис Уолтерс?

Молчание Ребекки говорило само за себя. Элизабет со все возрастающим ужасом смотрела на свою мать.

— Ты знаешь, как убивает шпанская мушка?

— Да. — Ребекка перевела горящий взгляд на Элизабет. Холодная улыбка тронула ее губы. — Эндрю принял ее слишком много, когда старался, чтобы я забеременела еще раз. Он едва не умер. Вот почему у меня больше не было детей. — Улыбка внезапно исчезла. — А вот у тебя два сына. Ты должна была быть довольной. Я попыталась подсыпать лекарство тебе в чашку с чаем, но ты укрылась в постели лорда Сафира. Ты всегда баловала детей. Я знала, что корзинка в прихожей предназначалась для них.

— Ты никогда не любила меня, мама? — Рамиэль вздрогнул, услышав затаенную боль в вопросе Элизабет. — Ты никогда не любила своих внуков?

— Да, я никогда не любила тебя, Элизабет. Я всегда знала, что какой-нибудь мальчик, которого любил Эндрю, однажды станет твоим мужем и мне придется принять его в моем доме. Таков путь общества уранианцев. А насчет моих внуков… У Филиппа тоже темно-рыжие волосы. А Ричард отказался пойти по стопам моего отца. Не выпьешь ли чаю?

Рамиэль просто кожей ощущал гнев Элизабет против женщины, которая сознательно поощряла надругательство над своими внуками, ее боль за все эти годы лжи. Ложь, которую покрывал сам Рамиэль.

Он говорил ей, что уранианцы — это общество молодых поэтов. Он только не сказал ей, что эти так называемые поэты были группой образованных мужчин, которые на манер древних греков брали под свое покровительство мальчиков, якобы с целью направлять их на путь истинный, продвигать их будущие карьеры, а сами развращали их.

— Нет, мама, я не хочу чая.

Элизабет позволила Рамиэлю взять ее за руку. Ребекка отступила, давая им пройти.

— Мой отец, весьма образованный человек, позволил мне изучать древних греков. Я полагаю, арабская философия также основана на греческих традициях.

Рамиэль напрягся. Ребекка вскинула голову. Злорадство светилось в глубине ее изумрудно-зеленых глаз. Она готова была пойти на все, лишь бы разрушить счастье дочери. И именно сейчас она собиралась сделать это. А Рамиэль не мог ее остановить.

— Тебе пришлось не по нраву то, что ты узнала сегодня, Элизабет? Но педерастия — это древняя традиция. И бастард, с которым ты спишь, жил в Аравии, а там на подобные вещи смотрят совсем иначе. Может, тебе следовало осведомиться о его собственных пристрастиях и предпочтениях, прежде чем осуждать своего отца?

Рамиэль еще ни разу в жизни не ударил женщину. Он схватил Элизабет за руку и почти выволок ее вон из гостиной, вон из дома, который никогда не был ее домом. С мрачным лицом он помог ей подняться в экипаж и сам сел напротив нее.

— Ты когда-нибудь был с мужчиной?

Ее вопрос был настолько предсказуем, что у него на глаза навернулись слезы.

Он жаждал от нее большего.

Он жаждал доверия, он хотел, чтобы она приняла его так, как он принял ее.

— Да.

Рамиэль закрыл глаза от нахлынувшей боли воспоминаний. Он пытался уцепиться за нее. Боль была естественной, она приносила облегчение. Но память об удовольствии просачивалась сквозь обрывки времени. Вместе с сомнениями насчет себя самого.

Он тогда спал. Он не знал, кто ласкал его. Все, в чем он был уверен, это то, что проснулся от острого наслаждения, которое сменилось ослепительной, пронзительной болью. Джамиль сидел на нем верхом, словно он был женщиной, а евнухи удерживали его на полу, позволяя брату получить полное удовольствие. Потом Джамиль вытерся о Рамиэля и сказал с издевкой: «Вот теперь ты не совсем мужчина, верно, братец?»

Когда Рамиэлю было только тринадцать лет, Джамиль обучил его искусству владения ножом. Так что Джамиль не слишком долго прожил после этого, чтобы похвастать, как он лишил «девственности» Рамиэля.

У арабов было особое название тому, что с ним сделали, — dabid — насилие над мужчиной в беспомощном состоянии, во сне или под воздействием наркотиков. Рамиэль так и не смог признаться отцу, за что он убил его наследника.

А сейчас голос Элизабет безжалостно хлестал его:

— …Значит, ты ничем не лучше моего мужа или отца.

Рамиэль не считал так, глубоко входя в ее тело, а сейчас в душе его появились сомнения.

Дьявольщина! Он не поддастся шантажу женщины ради секса, но и плакать из-за нее не будет. По крайней мере на это его хватит.

— Ты вернешься домой со мной? — Вопрос вырвался из самых сокровенных глубин его души. Это было самое большее, на что он когда-либо соглашался: чтобы попросить кого-то о чем-нибудь.

Она была нужра ему. Она была нужна ему, чтобы придать смысл его жизни. Нет. Надежда не смягчила боль отказа.

— Я отвезу тебя к графине.

Элизабет напоминала мраморную статую. Точнее, она напоминала свою мать.

— Хорошо.

Поднявшись с места, Рамиэль открыл окошко в крыше экипажа и крикнул Мухаммеду, чтобы тот отвез их в дом графини.

Остаток поездки прошел в полнейшем молчании. Едва экипаж остановился у особняка графини, Элизабет открыла дверь со своей стороны кареты. Ребекка Уолтерс добилась-таки своей цели. Элизабет не позволила бы ему прикоснуться к ней. Она опустила одну ногу на землю и глянула на Рамиэля пустыми, безжизненными глазами.

— Уж лучше бы я никогда о тебе не слышала.

Осторожно спрыгнув вниз, она с силой захлопнула за собой дверцу. Экипаж тут же тронулся с места. Рамиэль нагнулся и провел рукой по месту, где она только что сидела. Кожа была еще теплая. Элизабет ушла, но он мог сделать еще одну вещь для нее. Он мог помочь ее сыну принять, как мальчику, то, что он не был способен принять, как мужчина.