— Что это с ней?

— Может, послать за доктором, Мухаммед?

В черных глазах телохранителя вспыхнул опасный огонь. Резким движением Мухаммед откинул крышку корзины и схватил кусок кекса. Этьен сказал, что он сделан из манки; однако повар не упомянул ни об орешках, ни о перце, которыми было обильно сдобрено это блюдо. Так что, с испугом подумала Элизабет, она и представления не имела о том, что сейчас съела.

Араб, который на самом деле не был арабом, понюхал кусок кекса. Тут Элизабет услышала, как кто-то громко сплюнул, а затем мимо нее пролетел кусок кекса — кажется, Мухаммед попробовал его и он ему тоже не понравился.

— Великий Аллах! Бегите за графиней!

Ему не понравился кекс так же, как и женщина, пытавшаяся удовлетворить свою страсть с человеком, не являющимся ее мужем.

Элизабет попыталась сдвинуться с места, но тело перестало ее слушаться. Она почувствовала, что медленно падает…

«Я не позволю тебе упасть, дорогая…»

Элизабет с удивлением посмотрела на быстро приближавшийся тротуар, затем на появившиеся из ниоткуда руки, которые тут же подхватили ее.

— Во имя Аллаха! Скорее же вы, идиоты! Помогите мне!

Рамиэль внимательно посмотрел на двух мужчин, расположившихся в темном углу пивнушки. Один из них сидел, низко опустив голову. Его грубые черты было трудно разобрать из-за тени, отбрасываемой широкими полями старой фетровой шляпы, венчавшей его голову. «Школьный дворник», — сообщил ему бармен. Голову второго украшал поношенный цилиндр. Морщинистое лицо его хозяина выражало сильнейшее раздражение. Рамиэль швырнул бармену флорин. Затем взял две пинты эля и подошел к сидящим в углу мужчинам.

— Как я понимаю, вы оба работаете в школе.

— Да, мы там работаем.

Обладатель цилиндра поднял голову и, увидев Рамиэля, сердито нахмурился.

— Ну и что с того?

Рамиэль сел рядом с выпивохами за деревянный стол.

— У меня есть для вас работа.

— Тут такое дело, мистер. Я, конечно, не прочь заработать лишний шиллинг, но сутенерство — это не по мне. Сводничать ни для вас, ни для кого другого я не стану.

Лицо Рамиэля стало каменным.

— Уверяю вас, господа, мое дело совсем иного свойства, — произнес он ледяным голосом и толкнул им через заляпанный стол две кружки эля. — Я хочу, чтобы вы следили за двумя молодыми джентльменами, а также чтобы вы сообщали мне любую информацию о неком обществе.

— Мы простые люди, мистер, и ни о чем таком не знаем.

На лице Рамиэля появилась циничная улыбка, когда он увидел, с какой жадностью дворник схватился за кружку. Тогда он вынул из кармана пригоршню монет и, выбрав две по полсоверена, положил их перед ними на стол.

— Кто-нибудь из вас знает мальчиков по имени Ричард и Филипп Петре?

— Да. — На этот раз ответил обладатель фетровой шляпы. Он поднял голову; его слезящиеся глаза смотрели совершенно трезво. — Мистер Ричард изучает инженерное дело, так он мне говорил. Помог построить мост, взял и помог. Это хороший парень, мистер. Не то что другие, которые просто шутки ради рвут цветы и ломают кустарник.

Элизабет по праву гордилась своим старшим сыном.

— Мистер Филипп, да, я его знаю, — хмыкнул дворник в цилиндре. — Как-то раз он помог мне вымыть пол в их спальне. Залил его целым ведром мыльной воды.

Рамиэль с трудом удержал улыбку. Элизабет была права, когда называла младшего сына маленьким негодником.

— Я бы не хотел, чтобы с мистером Ричардом приключилось что-нибудь скверное, — пригрозил дворник низким голосом.

— Я тоже, — в тон ему ответил Рамиэль. — Я хочу, чтобы ты присматривал за обоими мальчиками. Каждое утро и каждый вечер перед часовней тебя будет ждать человек. На нем будет шляпа с оранжевой лентой. Станешь докладывать ему.

— А какой для нас в этом интерес? — спросил уборщик.

— Обоим по полсоверена сейчас и в конце каждой недели еще по кроне.

— Хорошо, — вновь подал голос дворник. — Только о чем нам докладывать?

Рамиэль молча изучал обоих мужчин, пытаясь определить, как много они знали и как быстрее их можно разговорить.

— Обо всем, что касается общества уранианцев, — резко произнес Рамиэль. Голова дворника невольно втянулась в плечи, словно у черепахи, прячущейся в свой панцирь. Горькое сознание своей правоты охватило Рамиэля при виде этого испуганного движения.

Значит, общество по-прежнему существовало. И состоящие в нем «джентльмены» продолжали совращать мальчиков.

— Не понимаю я, о чем вы толкуете, мистер.

Уборщик в цилиндре сделал большой глоток эля и нетвердой рукой вытер губы.

— А я думаю, что ты прекрасно знаешь, о чем идет речь. Иначе ты не стал бы сразу отказываться от работы сутенером.

— Мы ничего не знаем, — продолжал упорствовать уборщик.

Рамиэль, пожав плечами, потянулся за монетами.

— Есть тут один тип, — проворчал наконец дворник. Рука лорда Сафира застыла в воздухе.

— Кого ты имеешь в виду?

Дворник слегка приподнял голову.

— Это учитель. Я видел, как иногда по ночам хорошо одетые джентльмены вроде вас встречались с ним в бельведере. Туда-то он и приводил им мальчиков. А потом я видел, как эти джентльмены брали их покататься в своих шикарных каретах.

Рамиэль внимательно посмотрел на дворника.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы он отводил туда Ричарда или Филиппа?

— Да, — неохотно проворчал дворник в ответ. — Это было всего один раз. Я видел там мистера Ричарда месяц назад. С тех пор он больше не приходил мне помогать.

Ответ уборщика не был для Рамиэля неожиданностью, потому что Элизабет не раз говорила ему о странном поведении старшего сына. Однако от этого правда не стала менее ужасной.

— Ты видел, что это был за джентльмен, к которому отвели Ричарда?

— Нет, я не видел его лица.

— Кто этот человек, о котором ты говоришь?

— Он преподает греческий, его зовут мистер Уинтроп.

Рамиэль встал.

— Так что же нам надо будет сообщать этому парню в шляпе с оранжевой лентой? — еще раз поинтересовался обладатель цилиндра, желая получить побольше монет.

— Имена этих «джентльменов». — Ледяной тон Рамиэля заставил уборщика умерить свой пыл.

— Грязные делишки там творятся, — пробормотал дворник.

— Да.

Рамиэль подумал, как это все отразится на Элизабет, если она когда-нибудь узнает о том, что произошло с ее сыном.

— Да, действительно грязные делишки.

Оказавшись наконец на свежем воздухе, Рамиэль с удовольствием вдохнул полной грудью. Он надеялся, что ему повезет и он успеет застать сводника за обедом, как и этих двух трудяг.

Однако его ожидания не оправдались. Учитель, как сообщила ему секретарша декана, находился в отъезде и собирался вернуться только на следующей неделе.

Рамиэль уже намеревался спросить, не приезжала ли в этот день Элизабет навестить своих сыновей, но потом передумал. Он не хотел, чтобы она знала о его визите, а находясь в главном холле школы, он рисковал столкнуться с ней лицом к лицу.

Надвинув на глаза шляпу и намотав повыше шарф, Рамиэль вышел из здания и сел в кеб, ждавший его снаружи.

Ричарду было всего пятнадцать. Еще один грех на душе Эдварда Петре.

Рамиэль боролся с желанием вернуться в школу и забрать оттуда и Элизабет, и ее сыновей. Но вместо этого он сел в поезд, закрыл глаза и попытался не думать о той боли, которую должен был испытывать сейчас Ричард.

Элизабет пришла в ужас, когда поняла, что Эдвард пытался убить ее. Рамиэль надеялся, что она никогда не узнает, каким чудовищем на самом деле был ее муж. Он понимал, что теперь уже слишком поздно пытаться защитить старшего сына Элизабет. Хотя, вероятно, в будущем и наступят времена, когда он сможет помочь Ричарду примириться со своим несчастьем. Сейчас же ему нужно хорошенько подумать о том, каким образом остановить Эдварда Петре.

Лондонский вокзал встретил его обычным гомоном, суматохой и вонью. Рамиэлю вдруг стало интересно, что бы ощутила Элизабет, окажись она в пустыне, где не было ничего, кроме белого, чистого песка и бесконечно голубого неба.

Мадам Тюссо не слишком обрадовалась Рамиэлю, когда тот вновь появился в ее ателье и, как всегда воспользовавшись своим обаянием, выманил у нее несколько готовых обновок для Элизабет. Предвкушение скорой встречи переполняло Рамиэля, когда он с грудой коробок в руках подходил к двери своего дома.

Он очень жалел, что этим утром не смог уделить Элизабет больше внимания.

Рамиэль представил ее разгоряченную кожу, покрытую капельками пота и издающую слабый аромат флердоранжа. Дверь его дома неожиданно резко распахнулась.

Рамиэлю почудилось, будто на него обрушился чей-то невидимый кулак. Мухаммед должен был сопровождать Элизабет в Итон. Единственное, что могло заставить его остаться дома, было…

— Где Элизабет? — спросил Рамиэль внезапно охрипшим голосом.

Лицо корнуэльца было непроницаемым.

— Приходил муж.

Сердце Рамиэля похолодело.

— Ты, конечно, не впустил его?

— Нет, впустил.

Сорвавшись с места и уронив несколько коробок, Рамиэль разом перемахнул через две ступеньки и оказался на крыльце.

— Где она?

Мухаммед упорно смотрел поверх плеча своего хозяина.

— Она сейчас с графиней, в вашей спальне.

С души Рамиэля словно камень свалился. Она не вернулась к своему мужу. Он сделал шаг в сторону, чтобы обойти корнуэльца.

Но Мухаммед заслонил ему дорогу.

— Да свершится воля Аллаха, хозяин. Жизнь за жизнь, так завещал он. Я предлагаю вам взять мою жизнь за жизнь миссис Петре.

Элизабет… мертва?

В ту же секунду несколько коробок, которые Рамиэль продолжал прижимать к себе, оказались на полу, а его руки уже крепко держали корнуэльца за шиворот.

— Объясни!

Мухаммед и не пытался освободиться.

— Я подверг жизнь миссис Петре опасности, поэтому моя жизнь теперь в вашем распоряжении. Поступайте с ней, как посчитаете нужным.

— О чем ты говоришь?

Мухаммед стойко встретил яростный взгляд бирюзовых глаз хозяина.

— Ее отравили.

«Отравили!»— вновь и вновь звучало в голове Рамиэля, охваченного ужасом. Оттолкнув Мухаммеда в сторону, он ворвался в дом и помчался вверх по лестнице, перескакивая сразу через несколько ступенек. Достигнув двери своей спальни, Рамиэль со всей силы толкнул ее. От резкого удара дверь распахнулась и, ударившись о стену, чуть было не захлопнулась перед ним.

Бархатное кресло малинового цвета, в котором сидела графиня, было придвинуто к кровати. В комнате стоял полумрак из-за опущенных портьер, сквозь которые с трудом пробивался мутный дневной свет; при таком освещении светлые волосы графини казались серебряными.

Когда Рамиэль вошел в комнату, она резко выпрямилась. Однако, когда графиня узнала в вошедшем своего сына, она с облегчением вздохнула и поднесла палец к губам.

— Ш-ш-ш…

Рамиэль одним махом преодолел расстояние от двери до своей кровати. При виде Элизабет сердце его заныло. Кожа ее была белее подушки, на которой она лежала; под глазами залегли глубокие тени. Прежними остались только ее рыже-каштановые волосы. Казалось, будто все жизненные соки, покинувшие ее тело, сосредоточились теперь в этих длинных блестящих прядях.

— Не буди ее, сынок. Сейчас ей уже ничего не грозит.

— Как это случилось? — спросил Рамиэль хриплым шепотом.

Помимо своей воли он протянул к Элизабет руку и убрал с ее лба влажную прядь волос.

— Пойдем в другую комнату, там и поговорим.

— Нет.

Ярость и страх боролись в душе Рамиэля. Он обещал Элизабет, что с ним она будет в безопасности, но он не сдержал своего обещания.

— Я больше не оставлю тебя.

Присев на край кровати, Рамиэль потянулся к ее руке.

— Не прикасайся к ней.

Рамиэль замер. Затем медленно обернулся в сторону матери.

— Я дала ей успокоительное, но кожа Элизабет по-прежнему слишком чувствительна, — объяснила графиня. — Если ты ее разбудишь, она испытает сильную боль.

Рука Рамиэля застыла в воздухе, так и не коснувшись судорожно сжатых пальцев Элизабет.

— Что ты имеешь в виду, говоря о слишком чувствительной коже?

— Ее отравили, Рамиэль.

— Что это за яд, от которого обычное прикосновение вызывает боль?

Опасная мягкость в голосе сына не остановила графиню.

— Ты так давно не был в гареме, что уже успел забыть?

Кантаридин, хорошо известный под названием «шпанская мушка», достаточно часто использовался наложницами для усиления желания. Однако это средство обычно смешивали с какими-нибудь другими ингредиентами, иначе вместо возбуждения оно вызывало смерть.

— Это невозможно, — убежденно произнес Рамиэль.

— Возможно, уверяю тебя.

— Но как?

— Кекс был нашпигован кантаридином. Мухаммед дал Элизабет рвотное, чтобы очистить ее желудок. Если бы он не поторопился, она бы умерла.

Если бы Мухаммед не впустил в дом Эдварда Петре, ее бы не отравили.

— Эдвард Петре будет все отрицать.

— А ты уверен, что это был ее муж?

— А ты предлагаешь мне во всем обвинить Этьена? — резко возразил Рамиэль.

— Ты уверен, что яд предназначался для Элизабет? — спокойно продолжала графиня.

Корзина с лакомствами. Кекс был приготовлен для сыновей Элизабет. Никто не знал о том, что она собиралась навестить своих сыновей, кроме него самого и его слуг. Рамиэль внедрил в дом Петре своего шпиона; может, Эдвард сделал то же самое?

Мухаммед. Он знал, что от шпанской мушки нет противоядия. Единственное, что могло спасти человека от передозировки, было рвотное, причем принятое немедленно. Однако корнуэлец прекрасно знал и другое — что это средство тоже не всегда действовало. Шпанская мушка возбуждала так же легко, как и убивала. Доза, усиливающая желание, не очень отличалась от той, что вызывала смерть.

— Я не думаю, что в этом замешан кто-то из моих слуг. Но уверяю тебя, если это так, то я очень скоро узнаю, кто этот мерзавец, — угрюмо пообещал Рамиэль.

Он осторожно поднялся с кровати.

— Куда ты идешь?

— Хочу найти предателя.

— Ты же сказал, что не оставишь Элизабет.

Рамиэль не смог скрыть горечи.

— Тебе лучше удается защищать ее.

— Я не смогу помочь ей, когда она проснется, Рамиэль.

Он остановился.

Какое-то количество яда по-прежнему оставалось в организме Элизабет. И несмотря на то что к моменту ее пробуждения все самые страшные мучения останутся позади, она по-прежнему будет страдать от сильного желания.

Тут Рамиэль почувствовал, что его мужское естество невольно напряглось. Он ненавидел себя за свою слабость. И в то же время он понимал, что, когда Элизабет проснется, ей понадобится мужчина. Ей будет нужен лорд Сафир. И он больше не подведет ее.

Кэтрин видела, как ее сын смотрел на Элизабет. Лицо Рамиэля — точная копия его отца — выражало смесь горечи и нежности. В груди графини стало тесно от охвативших ее сладких воспоминаний и горького сожаления. О любви, которую она познала. О том, что могло бы быть, и о том, чего уже никогда не будет.

— Рамиэль.

Бирюзовые глаза ее сына были такими ясными, когда он повернулся к ней, что ее сердце невольно сжалось.

— Будь нежным с ней.

На губах графини появилась лукавая улыбка.

— Только не слишком.

Выходя, Кэтрин осторожно закрыла за собой дверь.

Казалось, еще вчера он бегал в коротеньких штанишках, очаровывая всех служанок своими бирюзовыми глазами, белокурыми волосами и смуглой кожей. Каждая из них боролась за право покормить маленького Рамиэля и поменять ему пеленки.

Если бы она осталась в Аравии, ее сын стал бы любимцем гарема. А она была бы… фавориткой шейха. Со временем ее мысли занимали бы лишь пустые разговоры да ежедневный страх, что другая женщина может занять ее место. Женщина с темными волосами и смуглой от рождения кожей. Женщина, которая сможет легко подчиниться миру мужчин и будет счастлива оказаться в золотой клетке и муслиновых покровах, скрывающих внешность. Женщина, которая, забыв о своих заветных мечтах, будет довольствоваться лишь физической любовью.

— Мадам.

От неожиданности сердце Кэтрин чуть не выпрыгнуло из груди. Из темноты, подобно привидению, выступил человек, чью голову покрывала чалма. Это был единственный живой фантом из ее прошлого, от которого она давно отказалась.

Сожаление сменилось гневом. Она предпочла отказаться от красот Аравии, чтобы не стать ее рабой. В то время как корнуэлец, стоявший сейчас перед ней, добровольно погряз в арабских традициях, искалечивших ему жизнь.

— Это ты положил яд в кекс, Коннор?

Ни одна черточка не дрогнула на его лице.

— Вы знаете, что это не так.

— Мне кажется, что чем старше я становлюсь, тем больше я начинаю во всем сомневаться. Ты утверждал, что Элизабет Петре — коварная шлюха, желающая разрушить жизнь моего сына. Ты требовал от меня, чтобы я вмешалась в судьбы людей, нуждающихся в любви.

Корнуэлец дернулся, словно от удара, и тут Кэтрин все поняла.

— Ты ревнуешь, — мягко проговорила она.

— Я защищаю его, это мой долг.

— Моему сыну не нужна твоя защита, Коннор. И ты уже давно свободен от своих обязательств. Ты — свободный человек, однако по-прежнему служишь Рамиэлю. Откуда такая преданность?

— Шейх приказал мне охранять хозяина. И я не собираюсь уклоняться от своих обязанностей.

— Рамиэль любит тебя, но он также любит и Элизабет. Не превращай его чувства к тебе в ненависть.

— Только неверный может верить в любовь женщины.

Кэтрин нахмурилась.

— Ты не веришь тому, что говоришь, Коннор.

— Я должен в это верить. Я обязан выполнять свой долг. — В голосе корнуэльца звучала боль. — Если я не буду в это верить, моя жизнь евнуха станет бессмысленной.

И вдруг все те сорок лет, что отделяли ее от прошлого, внезапно исчезли. Она вновь увидела перед собой тринадцатилетнего мальчика по имени Коннор. Он отчаянно плакал, орошая слезами песок, в который его закопали, чтобы он не истек кровью после кастрации. В то время Кэтрин было всего семнадцать. Уже тогда она успела пережить и насилие, и рабство. И когда плачущий мальчик стал молить ее о смерти, она отказала ему. Потому что тогда она не сознавала всего ужаса его потери. Зато сейчас она прекрасно понимала корнуэльца и надеялась, что сможет ему чем-то помочь.

— Ты видный мужчина, Коннор.

— Я бесполезный мужчина.

— С лицом юноши и телом атлета, — резко возразила графиня. — Если бы ты был настоящим евнухом, то твоя грудь, живот и бедра были бы сейчас сплошным куском жира. Однако это не так.

— Они отрезали мне яйца, — ответил Коннор с несвойственной ему грубостью. — Они забрали у меня способность давать жизнь.

— И поэтому Рамиэль для тебя больше сын, чем человек, нуждающийся в твоей опеке.

Корнуэлец ничего не ответил.

— Ты когда-нибудь был с женщиной, Коннор?

Кэтрин невольно улыбнулась, увидев, насколько корнуэлец ошарашен и взбешен ее словами.

— Я евнух.

— Но твое мужское достоинство по-прежнему при тебе.

Если бы не густая тень, в которой скрывался Мухаммед, она могла поклясться, что он покраснел.

— Мне не требуется соломинка, чтобы помочиться.

— Такие евнухи, как ты, берут себе жен.

— В гареме над ними смеются.

— По крайней мере на их долю приходится хоть какая-то толика счастья. Ты был очень молодым, когда тебя кастрировали, Коннор. Если бы ты сейчас был подростком, у которого на груди только начали пробиваться волосы, я бы могла понять тебя и твои мучения. Потому что в детстве все воспринимается намного острее и болезненнее. Наложницы в гареме ценят таких евнухов, как ты, за то, что они могут доставить женщине удовольствие, не подвергая ее риску забеременеть. Разве ты никогда не хотел женщину? Признайся, разве ты никогда не мог познать любовь внутри женского тела?

— Вы не должны обсуждать со мной подобные вещи. — В голосе корнуэльца звучала неподдельная ярость. — Вы женщина шейха.

— Нет, Коннор, я сама себе хозяйка. И я не буду стоять в стороне и смотреть, как ты пытаешься разлучить моего сына с женщиной, которую он сам выбрал.

— Я бы никогда не причинил зла хозяину.

— Однако именно ты знаешь все о кантаридине.

— Если бы я хотел убить Элизабет, я бы ни за что не клал яда в кекс. Он был приготовлен для детей, а жизнь ребенка для меня святое.

— Даже если ему уготована участь худшая, чем смерть?

В черных глазах Коннора ничего не отразилось.

— Даже тогда.

— Эдвард Петре действительно приходил сегодня?

— Да.

— Он был один?

— Нет.

— С кем он приходил?

— Я не знаю.

Кэтрин в недоумении приподняла брови.

— Коннор, пожалуйста, не лги мне.

— Я не лгу, мадам, это была женщина. Ее лицо скрывала густая вуаль, и она не разговаривала. Я не знаю, кто она. Я даже не уверен, что это была женщина.