Выбор Наместницы

А по тракту без ведома герцога Ойстахэ не пройдешь. Энрисса мрачно усмехнулась — через год она вернется к вопросу о дорожной пошлине, и что-то ей подсказывало, что на этот раз старый герцог без возражений поубавит аппетит. Герцог Айон и герцог Стрэй — этим-то чего не сиделось?! На границе с Ландией отродясь никаких беспорядков не бывало, к таким мирным провинциям Тейвор пока что не проявляет особого интереса. Наместница дошла до конца списка — никак не участвовали в восстании считанные лорды, остальные помогали либо людьми, либо деньгами, либо просто закрывали глаза, позволяя разорять караваны на своих землях. Она устало потерла лоб, запачкав кожу чернилами. Растерявшихся солдат удалось разоружить без боя, теперь их заперли в казармах. Спешно вернувшимся имперским отрядам поставили палатки в дворцовом саду. Нападения на тракты продолжались, и наместница провела весь день составляя письма восставшим лордам. О, эти письма! Каждое — произведение искусства, более всего походящее на рецепт изысканного соуса. Главное в кулинарии — правильное сочетание всех ингредиентов: материнская укоризна, воззвание к дворянской чести и присяге, в меру угроз, и не переборщить с обещаниями, а то еще не поверят, что их собираются выполнять. А ведь еще нужно каждому добавить особую приправу, подходящую только для него, и ни для кого другого. Кому пообещать снизить военный налог на пять лет, а кому напомнить о давнем земельном споре с соседом, намекнуть, что давно пора пересмотреть устав ремесленных гильдий, или пригласить дочь ко двору.

Королевские курьеры спешно рассылались по городам, в небе рябило от почтовых голубей, на площадях зачитывали манифест, обличающий неслыханную дерзость бывшего герцога Квэ-Эро, посмевшего поднять оружие против наместницы и королевской власти. Лишить Квейга Эльотоно титула мог только суд, но, поскольку не было никаких сомнений, что так и случится, можно было забежать вперед. Наместница, устами своих герольдов, обещала скорое восстановление мира и спокойствия, безопасные тракты, возобновление морской и сухопутной торговли. Народ расходился с площадей, недоуменно пожимая плечами: многие только сейчас узнали, что в стране — мятеж. Ну надо же, они-то думали, разбойники вконец обнаглели, а это лорды воду мутят. Давно такого не было, ох давно! Ну да, чего бы владетельному лорду и не бунтовать, небось, на площади не вздернут, на рудники не загонят, к веслам не прикуют. А отправят в изгнание — так тоже не в рубище уйдет, а со всем имуществом. Ни жена, ни дети с голоду не умрут, да и от тяжелой работы не надорвутся. Что ни говори, а лордом быть лучше, чем простым разбойником, даже если ты грабишь караваны.

Энрисса понимала, что нападения не прекратятся как по волшебству. Капитаны отказывались покидать порты — мол, хорошо заработали, хотят с семьей побыть, черная курица дорогу перебежала, кораблю ремонт требуется, паруса истрепались. Если купцы настаивали — предпочитали выплатить неустойку. А посмевшие нарушить негласный запрет быстро в этом раскаивались — морские лорды больше не защищали торговые пути, а хваленые галеры Тейвора не успевали повсюду. Она была готова ждать: пока графы и герцоги получат ее письма и отзовут по домам своих людей, пока переловят настоящих разбойников, воспользовавшихся беспорядками, пока купцы поверят, что дороги снова безопасны, а береговое братство выберет другого лорда.

Наместница отодвинула чернильницу, встала, размяла затекшие пальцы. Стемнело. Вот уже день, как она не видела Ванра. Нет, ночь и день, но ночь — не в счет. Ту ночь нельзя считать, она — как краткий миг между светом и тьмой, между «до» и «после». Энрисса привычно прислонилась лбом к стеклу. Первый день прошел. Так нельзя, так сходят с ума, начав с дней, она скоро будет считать часы, потом минуты, сама у себя украдет бесценное время. Как все изменилось за один день. Еще утром Энриссе казалось, что она уже мертва, механическая игрушка, творение умелого мастера, будет ходить, говорить, принимать решения, во всем походить на настоящую, живую Энриссу, пока, однажды, тоже утром, не кончится завод. А сейчас она уже живая, просто приговоренная к смерти. Смертный приговор с отсрочкой на десять лет, а дворец — роскошная камера смертника. И оказалось что быть мертвой — легче, чем постоянно ожидать смерти. Все люди с момента рождения — обречены умереть, и так ли уж велика разница, знаешь ли ты свой день и час. Сегодня она не станет разговаривать с герцогом Квэ-Эро. Что может один смертник сказать другому? Потом все равно придется, это неизбежно, но не сегодня. Быть может, завтра ей станет легче, завтра она найдет в себе силы не смотреть, как в клепсидре медленно струится вода, перестанет отсчитывать удары сердца.

В дверь кабинета негромко, но уверенно постучали. Младший секретарь пришел за бумагами. Усердный молодой человек, весьма усердный, усердие просто струится из внимательных глаз, скользит в каждом жесте, а уж в голосе — разве что только из горла не выпрыгивает. Жаль его разочаровывать, но…

— Передайте господину Пасуашу, что завтра я жду его в кабинете с утренним докладом.

Секретарь поклонился так быстро, что даже наметанный глаз наместницы не успел заметить досаду на его лице. Она усмехнулась ему вослед: сделка есть сделка. Господин Пасуаш получит свою плату сполна, но и отработает эту плату до самой последней минуты.

C

Солнце светило только в первый день, следом зарядили дожди. Стук капель о стекло сливался в монотонный шум, похожий на гул прибоя. Его ни о чем не спрашивали, ни в чем не обвиняли, ничего не требовали. Прошло всего несколько дней, а ему уже казалось, что это — навечно. Четыре стены, маленькое окно и дождь, бесконечный дождь. Каждый раз вскидывался на шум открывающейся двери, но это всего лишь стражник приносил обед. Пока еще удерживался, не задавал вопросов, догадывался, что стражник не станет отвечать, но понимал — терпения хватит ненадолго.

За ним пришли на шестой день, ближе к вечеру. Вели по дворцовым коридорам, подавшиеся на пути придворные торопливо отступали, освобождая путь четверке стражников, окружившей герцога. Квейг не сразу понял, куда его ведут — канцелярии располагались в левом крыле, а они шли по центральному, поднялись наверх, здесь он никогда не был — на третьем этаже располагались личные покои наместницы и ее доверенных дам. Значит, наместница… Право же, он бы предпочел прямо сейчас на плаху. Не знал, что ей сказать, как посмотреть в глаза, теперь, когда нет места для сомнений, и уже неважно, как она могла лгать, убивать, ложиться в одну постель с Ванром Пасуашем. Она такая, какая есть, а он не может не любить и такую.

Энрисса ждала в своем кабинете, в чашке перед ней дымился карнэ, время от времени она подносила чашку к губам, и каждый раз отставляла обратно. Она любила освежающую горечь красноватого напитка, но сегодня привычный вкус раздражал вместо того, чтобы отгонять усталость. Стражники ввели заключенного в кабинет, и, отступив, стали вдоль стены, настороженно поглядывая на своего подопечного. Заковывать арестованного не приказывали, вот они и смотрели сейчас на его свободные руки так, словно герцог прямо с места кинется на наместницу и попробует задушить. Но нет, он стоял смирно, даже коротко поклонился, встретив ее взгляд. Энрисса жестом отослала стражу, охранники повиновались с видимой неохотой. Случись что — никто не станет слушать, что «ее величество сама приказала», с них три шкуры сдерут. Наместница подождала, пока последний стражник закроет за собой дверь, и только потом заговорила:

— Добрый вечер, герцог.

— Добрый вечер, ваше величество, — ответил он, и собственный голос показался Квейгу незнакомым.

После обмена приветствиями повисла тишина. Женщина в кресле и мужчина, стоящий перед ней, смотрели друг на друга. В этом свете серые глаза наместницы казались голубыми, словно вода в горном озере, а поверх спокойной голубизны тонкой дымкой раскинулся серый цвет, как прозрачная кромка льда у самого берега. Квейг все никак не мог отвести взгляд, всматривался в ее лицо, видел внезапно заострившиеся скулы, сжатую линию губ, угадывал россыпь морщинок вокруг глаз, умело скрытую пудрой, видел ее лицо, потускневшее и застывшее, видел, и никак не мог понять, что же случилось с этой женщиной, еще несколько месяцев назад — самой прекрасной женщиной в мире. Неужели это его вина? И все, что она сделала, в этот миг отступило назад: и черные флаги над замком Аэллин, и маленький гроб в семейной усыпальнице, и оставшийся сиротой Леар, и коротконогий Ванр Пасуаш, и даже потерянный взгляд Ивенны — все казалось ничтожным, когда он смотрел на ее лицо. Упасть на колени и просить, умолять о прощении — но разве это вернет погасший свет?

Герцог заставил себя отвести взгляд: нет, что бы ни случилось — не он причина. Ее кто-то ранил, ударил в самую сердцевину и не выдернул гарпун. И как другие истекают кровью — она истекла светом, оставив пустую оболочку. Свеча без фитиля — самый лучший белый воск, а никогда не будет гореть. А может быть, она сама изранила себя, не в силах усмирить больную совесть? Он не знал ответа. Он молча опустил голову, уставившись в пол.

Энрисса же негромко произнесла:

— Теперь, когда все закончилось, я просто хочу спросить вас: почему?

О, если бы на другие вопросы можно было ответить так же легко, как на этот:

— Я должен был защитить свою семью.

— Даже если ей ничего не угрожало? Поднимите голову, герцог, я хочу видеть ваше лицо. Я знаю, ваша жена считает, что я убила ее брата и племянника. Боится, что я убью и ее, ради книги. Знаю, что не могу доказать свою невиновность. Более того — я была готова убить. Но не убивала. Ваше право — верить мне или нет, — голос дрогнул, — я не убивала герцога Суэрсен и его жену. И, — голос дрогнул, на этот раз сильнее, — их мальчика. Я не смогла бы… даже ради блага империи.

И он снова смотрел в ее глаза, скованные серым льдом. И ему показалось, что там, в самой глубине, если приглядеться, можно заметить то ли отблеск, то ли искру былого огня. И ответить — «нет» — значит загасить эту слабую искру. Навсегда. И он ответил:

— Я верю вам, ваше величество, — и, произнося эти слова, все еще не в силах оторваться от ее взгляда, он осознал, что не лжет. Он верит ей, так же, как поверил Дойлу. Быть может он не всегда мог распознать ложь, но не мог не увидеть правду. И он повторил, уже без тени сомнения в голосе, — Верю. — И ее лицо просветлело, пусть все лишь на миг.

Энрисса вздохнула:

— Я отправила за вашей супругой в Квэ-Эро. Ее жизни ничто не угрожает, но книгу придется вернуть. Она ведь у нее, не так ли?

Квейг молчал. Он не знал, где теперь книга, и что Ивенна собирается с ней делать. Сам он без всяких сомнений бросил бы ее в огонь. У наместницы, должно быть, другие планы. Наместница и не ждала ответа, она продолжала:

— Вашим детям так же ничего не угрожает.

Он кивал, забыв и о детях, и о жене, нахмурившись, он пытался понять, что случилось, почему страхи Ивенны помешали ему думать и видеть? Все указывало на вину наместницы? Но почему, приехав в Сурем, он не посмотрел ей в глаза, вот как сейчас, кому и что хотел доказать? А наместница, словно понимая, что с ним происходит, избавила герцога от необходимости задавать вопросы:

— Ваши люди пока что заперты в казармах. Как только их лорды согласятся взять на себя ответственность за своих вассалов — я отправлю их по домам. Что же касается ваших союзников…

— Они не станут продолжать.

— От души надеюсь. Не хотелось бы заставлять других расплачиваться за вашу недоверчивость.

Квейг медленно кивнул, признавая справедливость упрека, и Энрисса пожалела о своих словах. Если уже бить безоружного — то сразу насмерть. И снова тишина. Она искала подходящие слова, и никак не могла найти, за одиннадцать лет на троне ей порой приходилось приговаривать к смерти, но ни разу — объявлять приговор в лицо приговоренному:

— Что же касается вас, герцог, мне жаль, но…

Он перебил ее, резко, почти гневно:

— Не надо жалеть! Не смейте!

Она медленно кивнула:

— Мне жаль не вас. Жаль того, что с вами уже никогда не случится. Жаль того, что могло бы быть. И жаль себя. Я слишком устала платить за чужие ошибки и заставлять расплачиваться других. Не знаю, жалеете ли вы о чем-либо.

— Только об одном. Что семь лет назад не сказал вам одну очень важную вещь. А теперь в этом нет никакого смысла. Я… — он махнул рукой, обрывая себя на полуслове, — просто хотел, чтобы вы знали.

Он подошел вплотную к Энриссе, наклонился, взял ее ладонь, удивившись, какая она теплая, поднес к губам на миг, чуть коснувшись пахнущей миндалем кожи, и вышел из кабинета.

Энрисса осталась сидеть в кресле, обхватив пальцами запястье, в глазах собирались слезы, она позволяла им прорисовывать бороздки в слое пудры, покрывающем щеки. Она наконец-то плакала.

CI

Вэрд Старнис, граф Виастро, славился своей обстоятельностью. Он даже читал медленно, тщательно всматриваясь в текст, часто останавливался на середине абзаца и, прикрыв глаза, обдумывал прочитанное. Зная за собой это обыкновение, граф всегда читал письма и деловые бумаги в одиночестве, отослав секретаря. Сегодня, вопреки всем привычкам, он быстро пробегал глазами по листам бумаги и откладывал их в сторону. Везде одно и то же — лорды выходили из игры. Граф понимал, что каждый из неудавшихся мятежников получил от наместницы такое же письмо, как и он, и последовал здравому смыслу. Ее величество мудро шла навстречу сокровенным желаниям своих беспокойных вассалов — каждый получил, что хотел. Не осталось повода для драки, да и драки-то как таковой не было. Вэрд ни в чем не мог упрекнуть внезапно взявшихся за ум союзников — он тоже приказал своим людям вернуться домой. Один только Арно бушевал, требовал собирать силы, идти на столицу, освободить Квейга, вышвырнуть наместницу из дворца. Бумага терпит самые безумные планы, к несчастью, только бумага. К счастью — при всем желании лорд Дарио не пойдет на Сурем с одной своей дружиной, а никто из бывших союзников его не поддержит. Арно придется вернуться домой и заняться своими границами — он и так забрал слишком много людей, и оставшиеся не могли сдерживать варваров, по странному совпадению устраивавших набеги на Инванос чуть ли не каждый день, при этом не обращая никакого внимания на соседнее Виастро. Вэрд покачал головой — он не верил ни в совпадения, ни в то, что варвары, наконец-то, научились читать карты. Не иначе как ее величество позаботилась, чтобы лорду Дарио было чем заняться и помимо мятежа. Нет, Арно ему тоже не в чем упрекнуть. А единственный человек, заслуживший его упреки, сейчас находится в столице, и, право же, ему и без того несладко.

Он с досадой отложил последнее письмо от Арно — долг долгом, а с лорда Дарио станется самолично явиться в столицу рыть подкоп под дворцовую тюрьму, раз уж дружину придется вернуть домой. Ложь во спасение, вернее — полуправда… кажется, только что он осуждал Квейга. Он написал ответ: что сегодня же выезжает в столицу, чтобы переговорить с наместницей, что все уладит на месте, и Арно должен вернуться в Инванос — наместница пощадит зачинщика только в том случае, если мятеж прекратится.

Вэрд вызвал управляющего — нужно было отдать распоряжения на время отъезда. В это время года на дорогу уйдет не меньше месяца. Он предпочел бы сначала заехать в Квэ-Эро, взять под защиту герцогиню Ивенну. Он опасался, что леди проявит куда меньше благоразумия, чем «мятежники», а учитывая, что дружина ее покойного брата исполнит любой приказ своей госпожи, пусть и сменившей фамилию… Ивенну следует держать за руки, вежливо, но твердо. Наместницу сейчас можно только просить, а если герцогиня хоть в чем-то похожа на своего брата — просить она не умеет. Никто из Аэллин не умеет, не приходилось. Они или берут силой, или ждут, пока отдадут по доброй воле. Самое странное — что обычно долго ждать не приходится. Но, к сожалению, Квэ-Эро еще дальше от Виастро, чем Сурем, вовремя не успеть. Нет, он поедет напрямую в столицу, один, без свиты, будет менять коней в пути, быть может, вместо месяца доберется за три недели. Граф в который раз пожалел, что Виастро так далеко от морских путей.

После разговора с управляющим граф зашел попрощаться с сыном — у мальчика как раз был урок фехтования. Вэрд постоял некоторое время во дворе, глядя, как его десятилетний наследник отрабатывает удары, смешно морща лоб, чтобы пот не щипал глаза. Вспомнил, как Арно жаловался на невестку: мол, дай ей волю, суровыми нитками бы мальчишку к юбке пришила. В восемь лет не знает, где у меча гарда! Впрочем, племянник Арно и впрямь казался болезненно-хрупким, унаследованная от матери красота Эльотоно казалась на его бледном лице и вовсе неземной, недаром говорили, что где-то в роду морских пиратов затесались эльфы. Он с удовлетворением посмотрел на своего сына — здоровый мальчишка, благодарение богам, от такого наследника никто не откажется. И все же, иногда он сожалел, что не женился второй раз. Один детский голос, пусть и звонкий, не может заполнить весь замок.

Три недели пути, три недели раздумий. Он и сам не понимал, почему для него так важно, чтобы наместница знала причину мятежа. У каждого из лордов был свой повод присоединиться к мятежникам, но видят боги — граф Виастро не искал выгоды. Он давно уже был встревожен происходящим: с каждым годом наместница мягко, незаметно, не нарушая законы империи, сосредотачивала в своих руках все больше и больше власти. Лорды поглупее просто не замечали, что происходит, а умные правители предпочитали не связываться. Граф ничего не имел против Энриссы Второй Златовласой, в отличие от предшественницы, она знала, что делает, его тревожила тенденция. Ни одна наместница не вечна, а избирает наместниц Высокий Совет. А в Высоком Совете из пяти голосов — три мага. Да, именно три, Хранитель ведь тоже маг, хоть и скромно именуется жрецом. И что же получается? Для чего Энрисса собирает власть, что сделают с ее наследием? Да что там в будущем, уже сейчас граф порой задавал себе вопрос, кто же, в конце концов, правит империей? Почему белые ведьмы получили право отправлять все обряды Эарнира вместо жрецов? Кто дал им право забирать в орден любую девочку, вне зависимости от рода? Почему орден Дейкар говорит на Высоком Совете об интересах ордена, но никогда — об интересах государства? И, самое наболевшее, кому нужна военная реформа? Да, граф Тейвор — племянник наместницы, но именно Дейкар выдвинул его на пост военачальника. А Ланлосса Айрэ, выигравшего войну, спешно отправили в отставку. И, как бы ни прогнил прежний граф Инхор, вот уже шестьсот лет наместница не пользовалась правом передачи графства другому роду. Если распустят графские и герцогские дружины, а к этому Тейвор и ведет, провинции останутся беззащитными, вся военная сила окажется в руках Высокого Совета, то есть, магов. Лорды утратят даже то немногое влияние, что у них еще осталось, и центр беззастенчиво сможет забирать из провинций последнее. Присоединяясь к восстанию, Вэрд не верил в победу, но не мог не уцепиться за единственный шанс уничтожить порочную систему, передающую власть в руки магов, раз уж невозможно уничтожить их самих. Не будет наместниц — не будет и выборов, не станет Высокого Совета.

Они проиграли. Граф Виастро не знал, что произошло в столице, но ни на минуту не поверил, что Квейг внезапно раскаялся и сдался, оставив своих людей на милость победителя. Там не обошлось без магов, и это тоже тревожный знак. Армия империи не в состоянии защитить даже королевский дворец, если наместнице пришлось просить о помощи магов. Похоже, единственное, что до сих пор держит империю на плаву — отсутствие настоящего врага. Но если у варваров появится вождь, который объединит племена или договорится с Кавдном, никто, кроме магов, не спасет великую и неделимую империю Анра. А если случится настоящий мятеж, то не спасут даже они. Вэрд был далек от мысли, что за двенадцать лет на троне наместница не заметила, что в Высоком Совете заправляют маги, он просто хотел понять, почему она не видит опасности, почему наливает все вино в один кувшин.

Три недели в седле, три недели дороги, три недели размышлений, день за ночью, ночь за днем. Он боялся не найти нужных слов.

CII

Какой бы короткой ни оказалась жизнь, человек успевает к ней привыкнуть. Но точно так же можно привыкнуть и к смерти. Все реже и реже эта мысль вызывала возмущение, гнев, страх. Она не считала дни, оставила в кабинете клепсидру и перестала вслушиваться в размеренный стук капель. Все шло, как и прежде… только вечерами кошачьими когтями впивалась в плечи усталость, а по утрам сжимала горло тошнота. Тошноту, в отличие от усталости, приходилось скрывать от придворных дам.

Ко всему привыкает человек: опустошенность и отчаянье, растянутая улыбка на потрескавшихся губах, все еще любимое, вопреки всему, ставшее чужим лицо… но страшнее всего — сожаление о том, чего не было.

Наместница слушала утренний доклад своего секретаря:

— Граф Виастро приехал в столицу и просит аудиенции?

— Да, ваше величество. И с ним приехала герцогиня Квэ-Эро. Они встретились по дороге.

— Сколько с ними людей?

— Граф приехал один, ваше величество, герцогиню сопровождает небольшой отряд, дворцовая гвардия Квэ-Эро.

Энрисса приподняла бровь — она была уверена, что герцогиню будут охранять суэрсенцы. Впрочем, Ивенна удивила ее не только выбором спутников. Сразу после ареста герцога наместница отправила в Квэ-Эро отряд с приказом препроводить герцогиню в столицу; о нет, ни в коем случае не арестовывать, просто вежливо пригласить. Однако ни герцогини, ни маленьких лордов в Квэ-Эро не оказалось, и никто не знал, куда они уехали. Точнее, знали, но не спешили говорить. Хотя, выбирать особо было не из чего — наверняка леди уехала в Суэрсен, а достать ее оттуда будет не так-то просто. Энрисса тогда только пожала плечами и решила оставить все как есть — оставшись вдовой, Ивенна поймет, что не сможет отсиживаться за стенами замка Аэллин всю жизнь. Но герцогиня приехала в Сурем, да еще и в сопровождении графа Виастро, одного из организаторов мятежа, наравне с лордом Дарио и герцогом Квэ-Эро. Энрисса вздохнула, помянув в уме недобрым словом покойного герцога Суэрсен — попробуй теперь отправь прознатчика в замок! Если Ивенна оставила сыновей в Суэрсене, Энрисса об этом не узнает. Но с тем же успехом она могла спрятать детей где угодно, хоть в Кавдне, хоть у варваров.

— Герцогиня тоже просит аудиенции?

— Да, ваше величество, и еще она подала прошение о свидании.

— Да, разумеется, но только после суда. Что же касается аудиенции — ей придется подождать несколько дней. Графа Виастро я приму завтра вечером. Пока же — пусть чувствует себя как дома. И проследите, чтобы он не встретился с Тейвором. Боюсь, что на этот раз он назовет его дураком прилюдно, — наместница вздохнула, — Граф Инхор все еще не уехал?

Ванр покачал головой:

— Нет, ваше величество, и не собирается.

Энрисса кивнула. Весь этот месяц Ванр был подчеркнуто почтителен, но ни разу не посмотрел ей в глаза. Иногда ей казалось, что она взвоет, если еще раз услышит от него: «как будет угодно вашему величеству»! Но она продолжала держать его при себе, словно проверяя, по-прежнему ли его присутствие причиняет ей боль. И, похоже, Ланлосс Айрэ следовал ее примеру — он мог уехать в любой день, забрав и дочь, и любовницу. Впрочем, любовница скоро должна была стать женой — оказалось, что Резиалия умудрилась сходить на сторону. Но чтобы развестись, граф должен был вернуться в Инхор и подать на развод, а вместо этого — жил при дворе, мрачно подпирал стену на вечерних приемах, не обращая внимания на болтовню придворных. Энрисса старалась не встречаться с ним взглядом, понимала, что генерал не уедет до приговора. Судебный процесс подходил к концу — еще несколько дней, и придется решать. Решать, несмотря на то, что закон знал только одно наказание за государственную измену. Она не хотела думать об этом сейчас и с жалостью смотрела вслед генералу, понимая, что в отличие от нее, он даже не может найти спасение в ежедневной рутине. Она бы приказала Ланлоссу вернуться в Инхор, но знала — тот не уедет. Будет ждать, каждый вечер появляться в приемной зале, молчаливым напоминанием: вы обещали проявить снисхождение. Как будто Энрисса сможет забыть хоть одно слово, сказанное в ту ночь. Она боялась только, что снисхождение порой имеет мало общего с милосердием.

* * *

Оказавшись, наконец, в гостевых покоях королевского дворца, граф Виастро мечтал только об одном — выспаться. Но сначала нужно было проследить, как и где разместили герцогиню Квэ-Эро, подать в канцелярию прошения, успокоить Ивенну — она старалась ничем не выказывать своего страха, ни словом, ни жестом, но в ее глазах он читал ожидание смерти. Они встретились по дороге, за неделю езды до Сурема. Он неожиданно натолкнулся на небольшой отряд герцогини, дальше уже поехали вместе. Граф пытался выяснить, что Ивенна будет делать в столице, герцогиня отмалчивалась, спрашивал, где дети — отвечала, что в безопасном месте, пытался как-то разговорить — но все слова разбивались о стену вежливого безразличия. Вроде бы тебя слышат, отвечают, но чувствуешь себя, словно идешь по тонкому льду, вот-вот он проломится под тобой, а собеседник, досадливо дернув уголком губ, пройдет мимо, даже не обернувшись. Такой взгляд частенько бывал у Иннуона, и глядя на тонкую фигуру Ивенны в мужском дорожном платье, он порой не мог отделаться от наваждения, что рядом с ним едет покойный герцог. Граф тяжело вздохнул — что бы Ивенна ни задумала, помешать — не в его власти, говорить с наместницей она будет без свидетелей.

Он уже присел на кровать и стащил один сапог, когда в дверь постучали. Вошедший слуга поклонился так низко, что невозможно было разглядеть выражение его лица, но в голосе, мазком на холсте, проступила масленность:

— Ваша светлость, там к вам дама.

Граф с раздраженным вздохом потянулся за сапогом:

— Пусть войдет, — кто бы ни была эта дама, не подвергать же ее допросу с пристрастием через слугу. Тем более, что дворцовые слуги, на его взгляд, были непростительно распущенны. Похоже, он чего-то не понимал в столичных нравах, но не собирался их менять за то краткое время, что пребудет при дворе.

Слуга вышел в приемную, отворил дверь, и граф мог позволить себе брезгливо сморщиться, услышав, как мерзавец, чуть ли не причмокивая, приглашает женщину:

— Просим, сударыня, граф к вам сейчас выйдет.

Значит, к нему пришла не Ивенна. С герцогиней Квэ-Эро лакей не посмел бы так разговаривать, будь ее муж хоть трижды изменник. Он встал, торопливо пригладил волосы, застегнул верхнюю пряжку на камзоле и вышел в приемную. Дама стояла у двери застывшим изваянием, тяжелые складки черного платья только сильнее подчеркивали светлый мрамор кожи. Он склонил голову в вежливом приветствии и показал гостье на кресло:

— Прошу вас, сударыня, присаживайтесь. Боюсь, что не имею чести быть представленным вам.

Теперь, когда незнакомка оказалась в освещенном круге, он мог рассмотреть ее как следует, хотя и старался сделать это незаметно: нет, он точно никогда не видел эту женщину, точнее, совсем молоденькую девушку. Все в ней казалось неправильным: одета как замужняя дама, а обручального кольца на руке нет, платье, хоть он и не особо разбирался в придворных фасонах, больше под стать богатой купчихе, а черты лица и точеные запястья в облачке кружев выдают породу. В любом случае — замужем она или нет, знатная дама или простая горожанка, она должна понимать, что молодые женщины не приходят по ночам к одиноким мужчинам, если хоть сколько-то дорожат своей репутацией. Тем более в королевском дворце, где одной неосторожной улыбки порой достаточно, чтобы навсегда утратить доброе имя.

Она прошла в центр комнаты, остановилась перед письменным столом, но осталась стоять, глядя графу прямо в глаза, ей даже не пришлось поднимать взгляд, они оказались одного роста:

— Меня некому вам представить, граф, как полагается по этикету.

Граф с пониманием кивнул — думать об этикете и впрямь уже было поздновато. Как в прямом, так и в переносном смысле — дворцовые часы недавно пробили полночь. Девушка сцепила руки в замок, словно собираясь с силами, и продолжила:

— Я Риэста Эльотоно.

— Миледи? — Граф не сумел сдержать удивление.

Насколько он знал, все сестры герцога Квэ-Эро были замужем, и ни одна из них не вышла за кузена. Риэста никак не могла сохранить родовое имя, а для замужней дамы воспользоваться девичьей фамилией означало оскорбить супруга. Но фамильное сходство было несомненно: те же самые темно-синие глаза, что кажутся черными, пока прямо в них не заглянет пламя или солнечный луч, изящной лепки высокие скулы, светлые волосы, твердый рисунок губ, и, самое главное, знакомое выражение лица. Доверчивая мягкость, силой запрятанная под маску твердой уверенности.

Девушка отмахнулась от незаданного вопроса:

— Это не имеет никакого значения. Мой муж… я ушла от него. — Коротко и ясно, закрывая тему, и тут же к делу. — Я должна поговорить с вами, граф, это очень важно.

Он смотрел не на ее лицо, спокойное, под стать голосу — похоже, девочка прошла суровую школу, а на руки — казалось, нет в мире силы, способной расцепить сжатые пальцы:

— Конечно, миледи, прошу вас, сядьте, — он подвинул ей кресло чуть ли не под ноги, рискуя придавить юбку. Она села, так и не расцепив рук, не отведя взгляда от его лица. Теперь свеча оказалась за ее спиной, и платиновые волосы окружили голову девушки сверкающей паутиной, похожей на серебряные ореолы вокруг магов на старинных фресках. Он сел напротив, постарался придать лицу самое располагающее к откровенному разговору выражение — проклятье, сколько же ей лет? На вид так больше шестнадцати не дашь, а смотрит как седая старуха, доживающая свои дни у неласковой невестки. И что значит: ушла от мужа? Кто о ней теперь позаботится?

— Через три дня суд объявит приговор. Я знаю, что вы тоже участвовали в мятеже, все знают. И не только вы. Почти все лорды так или иначе виновны. А отвечать будет один. Это несправедливо, — она говорила тихо, не повышая голоса, четко выговаривая каждое слово, медленно, словно опасаясь, что не выдержит и сорвется в крик.

— Я приехал, чтобы просить ее величество проявить снисхождение, — но он и сам понимал, как фальшиво звучат для нее его слова.