Выбор Наместницы

Действовать, подавшись первому порыву, оказалось на удивление приятно. Управление государством требовало в первую очередь сдержанности и терпения. Сделать что-то бесполезное и бессмысленное, просто потому, что так захотелось — поступок немыслимый для правительницы, но столь естественный для молодой женщины. Энрисса захотела еще раз увидеть своего утреннего собеседника, посмотреть, как он будет справляться с растерянностью, запинаться, подбирая слова, мысленно переживать конец карьеры, а потом милостиво отпустить, отметив за хорошую службу. Наместница нуждалась в своих людях, молодых, мечтающих о карьере, зависящих только от Энриссы, а потому и преданных ей одной. Она уже присмотрела нового военачальника, а теперь подумывала отправить на заслуженный покой и почтенного Тарни. Обещанные министром пять минут плавно перетекли сначала в пятнадцать, потом в полчаса, наместница успела два раза перечитать доклад, найти пропущенную запятую, а никто так и не нарушил ее уединения. Еще пять минут — и нужно будет одеваться к вечернему выезду в ратушу. Нельзя же позволить случайной прихоти разрушить месяц назад составленный распорядок дня, но настроение безвозвратно испортилось. Энрисса от всей души стукнула по подлокотнику кресла, пользуясь одиночеством. Вопреки мнению придворного целителя, ее величество страдала не столь от постоянных перепадов настроения, сколько от невозможности проявить эти перепады в действии. Умение владеть собой зачастую граничит с лицемерием, и наместнице непозволительно срывать гнев даже на прислуге. Да и прислуга-то всё знатные дамы… Завести что ли простую девку и бить ее по щекам? Энрисса поморщилась, прогоняя дурацкие мысли, и собралась уходить, когда распахнувший дверь лакей склонился в глубоком поклоне:

— Младший секретарь управления иностранных сношений Ванр Пасуаш по приказу вашего величества.

Наместница едва успела вернуться в кресло и принять надлежащую позу — величественная леди на троне, холодно взирающая на своего покорного слугу.

V

Армия возвращалась домой. На островах осталось несколько отрядов, поддерживать порядок. Шестнадцать лет войны основательно обескровили непокорных островитян — в поселениях не осталось мальчиков старше десяти лет, а в последние пять лет дети и вовсе не рождались — мужчин угнали воевать, а ветром пузо надувает только в сказках, что девки, согрешив, матерям рассказывают. Впрочем, победители постарались по мере сил восполнить убыль населения. Вот прямо сейчас и восполняли. Отряд остановился на ночлег в небольшом прибрежном городке. По-хорошему надо было бы раскинуть шатры за стенами, да мерзкая погода вынудила искать убежище под крышей. Жалованье солдатам обещали выдать уже дома, справедливо полагая, что измученные островитяне и сами все отдадут доблестным воинам империи, а деньги лучше тратить в кабаках и веселых домах на родине. Труднее всего приходилось командирам: нужно было и солдатам отдых дать, шутка ли, столько лет кровь проливали, и местное население сильно не обидеть — будущие законопослушные подданные. Вот и мечись между двух огней.

Солдаты заняли первый этаж трактира и пили «белый огонь» — прозрачный напиток из пшеницы, для крепости перегнанный через змеевик. В империи подобные устройства входили в перечень запрещенных механизмов, обновляемый каждой наместницей. Потому стоил «белый огонь» дорого, использовали его только лекари. На островах же гнали как настоящий «белый огонь» из отборной пшеницы, с добавлением трав, так и разнообразную брагу из всего, что угодно: ходили слухи, что даже из дерева; продавали это пойло за гроши в любой таверне. Шум внизу стоял страшный: гогот из двадцати пьяных глоток, женский смех и визг, грохот, звон. Трактир был из приличных заведений: с глиняной, а для господ и стеклянной посудой, отдельными табуретами и стульями с высокими спинками вместо лавок, а столы светлого дерева легко сдвигались в сторону. Все эти преимущества, привлекавшие в заведение солидную публику, обернулись недостатками, когда трактир заняли пьяные солдаты. Трактирщик спрятался в подвале, от греха подальше, приказав служанкам исполнять все желания господ военных. На слове «все» он сделал особое ударение. От девок не убудет, а полного разгрома авось и удастся избежать.

Молодые офицеры сидели в маленьком зале наверху, отведенном для «чистой» публики, и старались не прислушиваться к доносящемуся с первого этажа шуму.

Герцог Суэрсен поморщился от особо пронзительного женского визга, и осадил своего более впечатлительного друга:

— Сиди, Квейг. Что девок помнут — не беда. Лишь бы трактир не подожгли.

Судя по выражению лица, наследный лорд Квэ-Эро был не согласен с невозмутимым Иннуоном, но возражать не стал, опустился на стул и хлебнул еще эля.

Иннуон был на шесть лет старше и пользовался определенным влиянием на юного лорда. Квейг редко спорил с другом: он или соглашался, или, что случалось крайне редко, упирался и поступал так, как считал нужным. Вывести его из состояния спокойного, несгибаемого упрямства мог только Ланлосс Айрэ, нынешний главнокомандующий, а три года назад — первый командир, принявший под свое крыло необстрелянных дворянских сынков. Командир, наставник, старший друг. Но генерала Айрэ здесь не было, и Иннуон с некоторым беспокойством наблюдал за Квейгом — мало ли что тому в голову взбредет.

Лорд Дарио ухмыльнулся:

— Да разве же это визг? Не, это они так, разминаются. Небось, за задницу ущипнули, вот и визжит. Пойти, что ли, глянуть? Что скажешь, Вэрд?

Граф Виастро вздохнул: с Арно Дарио они были друзьями вот уже тринадцать лет, с того самого дня, как пятнадцатилетний брат графа Инванос в первый раз повел своих дружинников на варваров. Их провинции соседствовали, воевать было удобнее вместе. И все эти годы Арно упрямо пытался подбить степенного графа на приятные излишества, каждый раз терпя поражение. Вот и сейчас Вэрд Старнис отодвинул кружку:

— Скажу, что мне пора, завтра рано вставать, — и спустился вниз. Арно отсалютовал ему кувшином и продолжил опустошать посудину, косясь на мрачного Иннуона и задумавшегося о чем-то Квейга, радуясь, что герцог Суэрсен здесь, и, случись что, удержит горячего южанина, хотя за три года Арно так и не сумел понять, с чего это Иннуон и Квейг так сдружились. Трудно было найти более непохожих людей.

Они сошлись уже в первые мрачные дни вынужденной военной службы. Указ наместницы об обязательном участии в военной кампании наследников дворянских семей прозвучал громом в зимнем небе. Никогда раньше такого не было: графы и герцоги воевали по желанию, во главе своих дружин. Теперь же отпрысков распределили младшими офицерами по отрядам вне зависимости от знатности рода. Наместница не позволила исключений даже для единственных сыновей. Наследником холостого герцога Аэллин был его престарелый двоюродный дедушка, и служить пришлось самому правителю. Наместница позволила бы северному лорду откупиться, но предусмотрительный герцог предпочел не влезать в подобные долги. Кроме того, пока он воюет, матушка не сможет его женить.

Квейг Эльотоно, наследный лорд Квэ-Эро разительно отличался от изысканного северянина. Его отец, старый герцог, славился на всю империю скверным нравом и редкостной грубостью, что не мешало ему искренне любить жену, молчаливую женщину удивительной красоты, многочисленных дочерей и единственного сына-наследника. Морские лорды испокон веку женились на красивых женщинах, порой красота была их единственным приданым. И дети удавались либо в матерей, поражая совершенством черт, либо в отцов… тогда девушек удавалось выдать замуж с большим трудом, а юноши искали уж совсем неземных красавиц, чтобы поправить породу. Квейг пошел в мать, являя собой поразительный образец мужской красоты, опасно балансирующей на грани женственности. Будь ресницы чуть длиннее, губы чуть полнее, линия подбородка чуть мягче — и его назвали бы смазливым. Но неуловимая грань превращала молодого человека в произведение искусства. Совершенная внешность юноши и привлекла Иннуона к новому знакомому. Война оскорбляла эстетические чувства герцога. Он любил красоту во всех ее проявлениях, неизменно связывая с чистотой. Самой прекрасной картиной в мире герцог считал только что выпавший снег, искрящийся в лунном свете. И смерть, и кровь могли быть прекрасны, но требовали воистину великого художника для раскрытия своей завораживающей красоты. Война же превращала главную загадку жизни в обыденную и грубую работу. Иннуон задыхался от банальности и уродства, как другие задыхаются без воздуха. Постепенно молодые люди сдружились. Квейга завораживали манеры северянина, его пренебрежение к опасности, смерти и, при этом, полное неприятие любого несовершенства в себе самом. Только Иннуон мог оставаться в чистом мундире посреди слякоти, меланхолично чистить ногти перед штурмом и отказаться пить из грязной кружки, несмотря на мучительную жажду. Он умел двумя словами показать скрытую красоту надломанной ветви дерева, мокнущей под мелким осенний дождем, и часами декламировать старинные баллады. Был способен вызвать к себе лютую ненависть за три минуты разговора, а мог очаровать за пять. Казалось, Иннуон родом из другого мира, во всем отличного от привычного Квейгу. Иннуон же привязался к юноше, оценив его искренность. Других он подчинял и использовал, с Квейгом же мог сбросить приросшую к лицу маску и побыть самим собой. Иннуону нравилось делиться своим пониманием прекрасного. Радость учителя, наблюдающего за успехами ученика, отличалась от радости мастера, создавшего шедевр, и новизна этого чувства еще не успела приесться северному лорду. Вдобавок к этому, искреннее восхищение красивого южанина приятно согревало душу любящего завоевывать людей герцога, особенно по сравнению с ироничным, хотя и доброжелательным отношением генерала Айрэ, единственного устоявшего перед чарами герцога Суэрсен, но, по каким-то своим причинам, выделившего Иннуона среди прочих офицеров.

Иннуон отставил кружку с элем и достал из сумки письмо матери. При всем желании он не мог больше найти оправданий для отсрочки, и со вздохом разломал печать. Письмо его не обрадовало. Настолько, что герцог плеснул в эль добрую толику «белого огня» и выпил залпом.

Квейг сочувственно кивнул:

— И как ее зовут?

— Соэнна из Айна.

— А, вторая сестричка. Говорят, красавица.

— Да какая разница!

— Ну, если не нравится, могу одну из своих предложить. На выбор.

Арно с размаху опустил кружку на стол:

— Ни в коем случае не соглашайся! Вон, у меня брат одну из его сестер взял!

Квейг пожал плечами: стоило бы заступиться за честь старшей сестры, но он почти не помнил Глэдис, зато хорошо знал Арно. Он не сомневался, что невестку лорд Дарио невзлюбил за дело.

— Вот спасибо. Я от одной невесты не знаю, как избавиться, а он мне сразу двух подсовывает, — улыбнулся Иннуон.

— На самом деле — четырех, но взять-то ты все равно можешь только одну.

— Мне и одной не надо.

Разговор шел по привычному кругу. Иннуон не хотел жениться, Квейг считал женитьбу чем-то неизбежным и неотвратимым, как рождение на свет. Вне зависимости от твоего желания, оно произойдет примерно через девять месяцев после зачатия. Естественный порядок вещей можно изменить насилием, но стоит ли оно того? Для продолжения рода нужна женщина, других вариантов боги пока что не предложили. Но в знак молчаливого сочувствия он налил себе той же самой смеси.

VI

Ванр стоял у самого входа в зал, сощурившись от яркого зимнего солнца. Женщина в белоснежном платье, сидящая на троне, казалась статуей — гармоничной и безликой. Он никак не мог разглядеть лица наместницы, зато узнал голос — холодный, бесстрастный и все же неуловимо насмешливый:

— Подойдите ближе, господин Пасуаш.

Приблизился, остановившись в положенных трех шагах от трона. Теперь он видел ее глаза — прозрачно-серые, с черным ободком вокруг радужки и странными фиолетовыми зрачками. Ванр молчал — и по этикету, и потому, что не знал, что сказать. Сама мысль, что наместница ничем не отличается от прочих женщин, казалась недопустимо дерзкой, но иначе — зачем он тут? Ни похвалы, ни порицания за свою работу он не ждал, здраво оценивая полную ее бесполезность. Будь наместница недовольна утренним разговором — младший секретарь уже сегодня искал бы другое место, подальше от столицы. Что же оставалось? Ванр нравился женщинам — остроумный и обходительный, приятный внешне молодой человек уже давно мог бы составить неплохую партию, но не спешил. Женитьба — шаг, совершаемый лишь однажды, и тут главное не прогадать.

— Я прочитала ваш доклад, господин секретарь. Неплохо. Но и не хорошо. Никак.

— Как будет угодно вашему величеству, — возражать он не стал. Доклад действительно был никакой. Единственное, чем Ванр мог бы оправдаться — доклады редко блистали оригинальностью.

Наместница продолжала, спокойно и безжалостно:

— С такими талантами вы, разумеется, сделаете карьеру. Лет через двадцать станете старшим секретарем управления, а еще через десять лет выйдете в отставку в том же чине. Как раз по заслугам.

— Я служу вашему величеству не менее усердно, чем любой из ваших подданных.

— И будете вознаграждены за службу не более любого из них. Надеюсь, вы стремитесь к большему.

— Ваше величество умеет видеть глубинные устремления души.

— У вас нет влиятельных родственников и денежных средств. Нет и не будет покровителя. При этом у вас хороший почерк и вы исполнительны, пусть и не всегда ответственны.

— Если ваше величество даст мне шанс доказать мою преданность…

— Именно ваша преданность — единственный товар, который вы можете предложить. И я хочу купить это похвальное качество.

— Моя преданность и так принадлежит только вам.

— Теперь она будет принадлежать мне на деловой основе. Я сделаю вас своим личным секретарем. Вы будете выполнять мои поручения, писать действительно дельные докладные записки и делать все, что вам прикажут. Если я останусь недовольна вами — вас не возьмут даже в обитель привратником.

— Я надеюсь, что ничем не вызову вашего недовольства.

— Через час вы должны быть готовы сопровождать меня в ратушу.

Ванр сглотнул… у него не было костюма и не было денег, а даже и будь — где взять придворный наряд за час до приема?

— Вас проводят в гардеробную и подберут подходящую одежду. На следующее утро вы принесете мне список девушек на выданье из дворянских семей, за которыми дают приданое не больше тридцати и не меньше пятнадцати тысяч. Девушки должны быть здоровы и глупы. Семья — не обладать связями и избытком гордыни.

— Я приложу все усилия.

— Не сомневаюсь, а теперь идите.

Ванр шагнул вперед и, припав на колено, поднес руку наместницы к губам. Ее запястье пахло горьким миндалем, а голова молодого человека кружилась от блестящих перспектив. Он будет самым верным и полезным секретарем, какого только можно пожелать. И очень скоро наместница убедится, что найти замену Ванру Пасуашу будет непросто. А еще через некоторое время она и не захочет искать эту замену. Интересно, зачем ей понадобился список дворянских невест…

VII

Письмо принесли утром. Одно слово на листе: «жду». И больше ничего. И не нужно большего. Ивенна провела пальцем по черным буквам, словно пересчитывая: три буквы, три года. По букве за год. Следующим утром он вернется в свой замок, мать вздохнет с облегчением — последнее время ей стало тяжело управлять обширными землями рода Аэллин. И первые несколько часов все будет хорошо: несмотря на молчаливое противостояние, мать и сын любили друг друга. Потом Иннуон вспомнит, что потерпел поражение, и этого уже не простит. А через месяц приедет невеста. Дальше Ивенна не хотела думать. Как удачно он вернулся — сегодня полнолуние. Выскользнуть в сумерках из замка труда не составило. Ивенна всегда предпочитала одиночные верховые прогулки, к неудовольствию леди Сибиллы, но сегодня матери было не до того, а заспанный конюх не посмел возражать: хочет леди в такой мороз, на ночь глядя, куда-то ехать — пусть едет. Его дело маленькое — подпругу затянуть.

Было холодно. Даже приученная к морозу лохматая кобылка местной породы — и то недовольно заржала, сетуя на судьбу и жестокую хозяйку. Но, смирившись, пошла неторопливой рысью. За лошадь Ивенна не боялась — знала небольшую пещеру в скалах возле водопада, где они всегда оставляли коней, в относительном тепле и под защитой от ветра.

Черное и серебро. Этой ночью не существовало других цветов. Не было оттенков и полутонов. Чистое, холодное серебро — россыпью звезд и болезненно-бледным диском луны в небе. И оно же — сплошным покрывалом на земле, только два черных пятна — тени. И черное небо. Давяще-черное, беспросветно-черное, безразлично-черное. Днем черный цвет бывал разным: блестящим бархатным или сероватым, тусклым, с синим отливом или прозеленью, благородной тканью или будничным пятном сажи, лужицей чернил или шерстью кошки. Ночью он был всеобъемлющ и чужд. Истинный цвет бога Смерти, Келиана, поглощающий все. И — напоминанием — серебряные искры Эдаа, бога Времени. Только его дар ограждает от всевластия Келиана. Только Время дает человеку небольшую отсрочку перед черным Ничто.

Конь Иннуона — роскошный вороной кавдниец, уже стоял в пещере, закутанный в меховое одеяло. Почуяв кобылу, он слабо заржал, словно извиняясь: «прости, мол, подруга, я, вообще-то, кавалер хоть куда, но не в такой же холод!» Ивенна погладила терпеливую лошадку, запахнула накидку и вышла из пещеры, до водопада было рукой подать — летом она бы уже услышала шум падающей воды; впрочем, летом она сюда не ездила. Белые Свечи славились на всю империю: мало того, что третий по величине водопад, так еще и единственный замерзающий на зиму. Славу чуду природы принес многомудрый Эридан-Хранитель, прозванный Непоседой, добравшийся до этих мест лет двести назад и описавший их в своем фолианте «Земли Империи: мифы и реальность». Труд не имел никакой научной ценности, но, как произведение художественное, не знал соперников. Водопадом восхищались, украшали дома копиями бессмертного рисунка Рюдера, даже воспевали в стихах, но желающих полюбоваться на неземную красоту в разгар лютой зимы почему-то не находилось.

А зрелище того стоило! Каменные уступы, обнажившиеся из-под потока воды, спускались вниз щербатой лестницей великанов, застывшая вода падала со ступеней прозрачно-белыми свечами, пронизанными лунным светом. Ярус за ярусом — восемь ступеней, последняя, нижняя, словно парящая в воздухе без опоры — ледяные свечи уходят в никуда, в головокружительную пропасть, вниз. А ветер играет на волшебной лютне, перебирает ледяные струны — то ли музыка, то ли плач, то ли стон, то ли песня. Но никогда и нигде больше не слышала герцогиня столь прекрасной мелодии.

Иннуон ждал ее, стоял, прислонившись спиной к скале, прятался от ветра. Они пошли навстречу друг другу, замедляя шаги. Пять, четыре, три, два… Ивенна считала про себя. Остался один шаг до конца ожидания. Один шаг до ответа. Задержала дыхание и, как в холодную воду, с утеса, зажмурив глаза — упала в протянутые руки. Молчание, только кольцо рук и шелковая теплота меха. Еще не сказано ни слова, беззвучно шевелятся губы, ведя неслышный разговор:

— Ты пахнешь домом.

— А ты дорогой.

— Ты изменился.

— Ты осталась прежней.

— Все будет хорошо?

— Не знаю.

Теплые губы касаются виска, и первые слова разрывают молчание:

— Как же я рад тебя видеть, Ивушка. Словно ничего и не было. Я решил — больше никуда не уеду. Никогда. Пусть мир сходит с ума, пусть новых наместниц коронуют каждую неделю, пусть воюют во всех четырех сторонах света, пусть хоть боги спустятся на землю — я не оставлю дом.

— Значит, и я. Как же хорошо. Я не стала писать тебе… и матери не сказала. Когда ты уехал, в южной башне выпало стекло из витража. Золотой зрачок дракона. Я стояла у окна, смотрела на дорогу, он упал прямо мне на ладонь и не разбился. Сегодня я отдала его мастеру. Все будет как прежде.

Они стояли на краю водопада. Ветер стих, не желая нарушать тишину. Казалось — слова закончились, и немой крик звенит в небе: «Ну, солги же, солги! Успокой меня! Обмани меня!»

VIII

По всем подсчетам, ежегодный бал в ратуше обходился бургомистру Сурема в половину годового жалованья. Разумеется, еще ни один бургомистр столицы не жил на свое жалованье, потому и балы из года в год становились лишь роскошнее. Сегодня достопочтенный Тарлон превзошел самого себя. Площадь перед ратушей украшали ледяные скульптуры: девы и драконы, морские змеи и оскалившиеся волки, геральдические грифоны и виверны, освещенные разноцветными магическими огнями. А подъездную аллею к главному входу с двух сторон ограждал ряд ледяных розовых кустов, и каждая роза мерцала изнутри, переливаясь красным. Гости разбредались по ледяному саду, кучера осторожно увозили экипажи, боясь повредить искрящиеся чудеса, из освещенных окон доносилась музыка. Зимний бал в ратуше традиционно открывал сезон после осеннего праздника урожая, отмечаемого в загородных резиденциях.

Белоснежная карета наместницы остановилась у самого начала розовой аллеи. Гвардейцы личного эскорта спешились, один распахнул дверцу, второй обернул руку плащом и помог Энриссе выйти из экипажа. Выпорхнувшая следом фрейлина, совсем еще девочка, в расстегнутой шубке поверх бального платья, накинула на плечи госпожи белую накидку с едва заметными бежевыми полосами, украдкой проведя ладонью по драгоценному меху. Снежные тигры рождались редко, и еще Ингвилла Суровая, почти тысячу лет назад, специальным указом запретила носить шубы из их меха кому-либо, кроме наместниц. Увы, тигры от этого не стали рождаться чаще, а изобретательные модницы начали заказывать скорнякам накидки. С тех пор список запрещенных одежд из сказочного меха пополнялся чуть ли не каждый год, пока Эйла Справедливая спустя двести лет не догадалась запретить использовать сам материал.

Бургомистр склонился в почтительном поклоне, его высохшая супруга, в не по возрасту открытом и ярком платье, присела в реверансе. Наместница милостиво кивнула, в очередной раз сдерживая раздражение. Все эти разряженные люди казались неуместными посреди ледяной сказки. А самое страшное — они не умели молчать. Она дорого бы заплатила за возможность пройтись по прозрачному саду в одиночестве, потрепать за ухом ледяного волка, и, быть может даже — забраться на выгнутую спину дракона, чья оттопыренная чешуя так заманчиво складывалась в лесенку. Вместо этого она церемонно шла по аллее, кивая на благоглупости хозяев. Единственное, что наместница позволила себе — замедлить шаг, наблюдая, как голые плечи бургомистерши покрываются синими пятнами. Но даже самые невинные удовольствия рано или поздно заканчиваются. Энрисса подавила вздох сожаления и вошла в просторный зал на первом этаже ратуши. Экипажи с ее свитой поспешно сменялись у входа, придворные торопились не пропустить выход наместницы, открывающий бал.

Ванр расправлял складки на камзоле, стоя перед огромным зеркалом в одной из боковых комнат. Костюм ему подобрали великолепный — достаточно роскошный для такого бала, и при этом в меру скромный для молодого человека его возраста и положения. Роскошь высокого качества без петушиной пестроты. Одна батистовая рубашка с чуть заметным голубым оттенком стоила больше его трехмесячного дохода, а на жемчужно-серый камзол с серебряной вышивкой и крошечными стразами Ванру пришлось бы работать целый год.

Наместница открыла бал в паре с юным графом Тейвор, своим дальним родственником. Мальчик обещал стать выдающимся стратегом, написал несколько военных трудов, но старые генералы качали головами в недоумении: юноша был без сомнения талантлив, но слишком уж оригинален. Да и потом, разве можно заниматься стратегией, не побывав ни в одном бою?! А на войну Эльна не взяли по причине малолетства, от рода Мирлан отправился воевать его кузен и наследник, всего лишь на два года старше. В столицу молодой граф приехал две недели назад по распоряжению наместницы, и в коридорах шептались, что тетушка оказывает красавчику-племяннику слишком много внимания.

Второй парой, на почтительном расстоянии, вел в танце свою костлявую супругу бургомистр. Ванр пока что стоял у колонны, присматриваясь к разноцветной толпе гостей. Танцевали в основном юные девушки, розовые платья дебютанток яркими пятнами выделялись среди бежевых, голубых, палевых, салатовых и оранжевых нарядов второгодок. На второй год замуж обычно выдавали уже всех, и девушки переходили к цветовой гамме замужних дам: бордовому, фиолетовому, синему, изумрудно-зеленому, слоновой кости для особо изысканных и ярко-красному для самых смелых. Дамы подпирали стенку, обмахиваясь огромными веерами из белых перьев, необычайно модных в этом сезоне, хищными взорами впиваясь в молодых людей — возможных женихов, или задумчиво наблюдая за кружащимися в танце дочерьми.

Ванр наметанным взглядом отмечал подходящих девушек, присматриваясь прежде всего к платьям: чем дороже и безвкуснее наряд, тем меньше приданое. Мотыльков ловят на огонь. Следовало также исключать яркие наряды из дешевой ткани — в таких семьях денег нет вообще, на бал они попали случайно и скрывают бедность яркостью. О многом могли сказать перчатки и туфельки, но это уже при более близком знакомстве. Ванр присмотрел первую жертву — высокую сутулую девицу в коротковатом розовом платье, стоящую у стены рядом с низенькой, раскрашенной мамашей, и подошел поближе, склонившись в поклоне. Пять минут ни к чему не обязывающей светской болтовни, еще пять минут на танец, откланяться, оставив дам в полной уверенности, что сердце его лежит у ног угрюмой дылды, и перейти к следующей девице. Через два часа Ванр с трудом стоял на отдавленных ногах — учителя танцев с каждым сезоном брали за уроки все больше, но неуклюжесть очаровательных созданий обгоняла рост платы за их труды. О, разумеется, на балу были прекрасные, грациозные девушки, кавалеры толпились подле них, мечтая осторожно положить руку на хрупкую талию, прошептать нежные слова в розовое ушко, сжать в ладони тонкие пальчики. И в любой другой день Ванр был бы среди этих счастливчиков, но сегодня решалась судьба его карьеры, и, тоскливо проводив взглядом очередную юную прелестницу, он возвращался к своему заданию. Иногда в поле его зрения показывалось белоснежное платье наместницы, но всегда слишком далеко даже для того, чтобы услышать ее голос.

Энрисса же старательно веселилась. Она танцевала с молодыми офицерами, заливаясь смехом, пробовала диковинное зеленое мороженое, выпытывала у растерявшегося лакея, какой краской покрасили этот кулинарный шедевр. Первая бежала в сумасшедшем хороводе альты, не глядя, кидала через плечо белые лилии, кто поймает — тот и будет танцевать с наместницей следующий танец, и увлеченно играла в фанты, заставляя престарелых министров прыгать, а важных купцов — кричать петухами. Только внимательный наблюдатель мог бы заметить, как молодая женщина осматривает бальный зал, ища кого-то в толпе, увидев — усмехается, не увидев — раздраженно кусает губы.

Высокий и очень мрачный человек в темно-красной робе и алом плаще отличался завидной наблюдательностью. Он не только заметил украдкой бросаемые взгляды, но и определил, кого наместница со столь завидным упорством выискивает среди гостей: молодого человека среднего роста со щегольской бородкой. Можно было не сомневаться — уже завтра утром магистр ордена Дейкар, Ир, будет знать о новом интересе наместницы все. Возможно, даже больше, чем объект интереса знает о себе сам.

А блестящее общество танцевало, пило вино, сплетничало, влюблялось, декламировало стихи. Дамы обсуждали предстоящие торжества, посвященные победе в долгой войне, девицы предвкушали возвращение в столицу завидных кавалеров, отцы семейств подсчитывали неминуемые траты, купцы оговаривали сделки, следуя обыкновению не размениваться на бабское баловство даже по праздникам. Кто-то уже целовался в укромном уголке, а за одной из колонн молодая женщина в скромном бежевом платье торопливо поправляла шнуровку. Раскрасневшиеся парочки то и дело выбегали на улицу, поиграть в прятки среди ледяных скульптур, а госпожа Илана, самый молодой за последние триста лет магистр магического ордена Алеон, меланхолично перебирала лунные камушки четок, пытаясь понять, что делает на балу магистр Ир.

IX

Этой ночью, точнее, этим утром, Энрисса не жаловалась на бессонницу. Бал закончился около семи утра, когда долгая зимняя ночь еще не уступила место рассвету, но по улицам города уже заскрипели колеса телег — торговцы спешили подвезти товар к открытию рынка; заспанные служанки топили остывшие за ночь печи и таскали воду, а дети собирались в школу. Она была уверена, что не сможет уснуть, просто полежит с закрытыми глазами полчаса, но провалилась в сон сразу же, не заметив короткого мига между явью и навью. Снилось что-то хорошее, теплое и пушистое, как маленький бельчонок. А, может, это и был бельчонок, черный, с серебристым хвостом. Он жил прямо в замке, в оранжерее, и никто, кроме маленькой герцогини, не знал про зверька. Садовники только качали головами — мол, белки, они в лесу по елкам прыгают, а вам, госпожа, привиделось, а безошибочное детское чутье подсказывало, что ни отцу, ни многочисленным наставникам про бельчонка и вовсе знать не нужно. Она таскала малышу печенье и орехи, постепенно приучая есть с руки и, однажды, когда зверек, позабыв о страхе, взял кусочек пирога с подставленной ладони и присел на задние лапки, зажав угощение в передних, она быстро протянула руку и схватила его поперек туловища, просто чтобы поднести пушистое тельце к щеке, почувствовать его тепло. Ничего плохого она не хотела, хорошая девочка Энрисса знала, что диких зверей нельзя держать в клетках, она только погладила свою добычу по шелковистой шерстке и сразу опустила на землю. Увы, бельчонок не шевелился. Он умер от ужаса. Энрисса не плакала, не звала слуг, она села на корточки возле своей невольной жертвы и задумалась. Пятилетний ребенок впервые столкнулся со смертью, своими глазами увидев переход из живого в неживое. Почему-то она сразу поняла, что бельчонок по-настоящему умер, а не уснул, не притворился. Она искала причину его внезапной смерти и не находила иной, кроме своих действий. Осознав, она приняла на себя эту вину и, подобрав сухую ветку, осторожно, чтобы не повредить корни, разрыла землю в горшке с красивыми алыми цветами, положила туда трупик и закопала.