Итак, мы с Орниччо и синьором Марио в четыре часа пополудни в сопровождении двенадцати гребцов съехали на берег.
      Первое время мне продолжало казаться, что земля уходит из-под моих ног, как палуба корабля, и даже несколько дней спустя я ловил себя на том, что хожу по земле, как по кораблю, широко расставляя ноги.
      Мир живых существ, которые порхали, шумели, свистели и верещали вокруг нас, был так непохож на все, виденное до сих пор, что первые минуты я стоял как очарованный, смотрел и слушал, не в силах произнести слово или сделать движение.
      Орниччо, который более моего чувствует и понимает красоту, вел себя как безумный.
      Он ложился на траву и катался по ней как одержимый, потом вскакивал и обнимал деревья, брал в рот цветы и камешки или вдруг, вытянувшись во весь рост, втягивал в себя воздух, напоенный благоуханием, и в изнеможении валился на землю.
      Его дикие движения привлекли к нам внимание жителей острова.
      Они приблизились, робкие, как лесные зверьки.
      Орниччо они восхитили не меньше, чем окружающая природа, и вызвали у него новый поток восторженных восклицаний.
      Может быть, это случилось потому, что мы думали встретиться либо с желтокожими людьми, описанными Марко Поло, либо с безобразными дикарями, каких португальцы вывозили с Гвинейского побережья. Но мы не увидели ни желтых лиц, ни косых глаз, ни широких губ, ни приплюснутых носов, ни шевелюры, более напоминающей войлок, чем волосы.
      Обитатели острова были высокие, стройные люди с пропорционально развитыми формами. Вначале мне показалось, что их большие, широко раскрытые глаза имеют свирепое выражение. Однако, присмотревшись, я понял, что дикость их взгляду придает красная и желтая краска, которой они обводят глаза. Некоторые из них разрисовывают лицо и грудь, а я видел и таких, у которых краской покрыто все тело. Эти люди совершенно не знают стыда и не носят никакой одежды.
      Говорят они на очень благозвучном языке, обилием гласных звуков напоминающем лепет младенца.
      Волосы их, прямые и жесткие, спереди откинутые со лба, сзади достигают поясницы.
      От европейцев они отличаются медно-красным цветом лица и тела, высокими скулами и широким лбом.
      Тут же, в тростнике, мы увидели их лодки, выдолбленные с большим искусством из цельного дерева, очень сходные с той, которую показывал слуга губернатора на Канарских островах. Кроме этого, на берегу лежала перевернутая длинная лодка, в которой свободно могли бы уместиться сорок – сорок пять гребцов. Широкие весла имеют форму лопат, какими хлебопеки сажают в печку хлеб. Лодки здесь называются «каноэ».
      Жители острова показались мне крайне приветливыми и понятливыми; они встретили нас живейшими знаками радости. Себя, так же как и свой остров, они называют гуанахани. Наши имена, повторенные несколько раз, они немедленно запомнили и очень смешили нас, указывая поочередно то на меня, то на синьора Марио, то на Орниччо и называя нас по именам со странным и приятным произношением. Дикари с гордостью показывали медные бубенчики, которыми их одарила утром сопровождавшая адмирала свита; у некоторых были еще куски дешевой красной материи.
      У троих или четверых из них мы видели продетые в носу палочки из дерева, кости и какого-то металла.
      Стройный, красивый юноша, выделявшийся своей внешностью даже среди этих красивых людей, с грустью смотрел на побрякушки, которыми белые одарили его сородичей. По его знакам и жестам мы поняли, что утром он не был на берегу и не получил подарка. Орниччо тотчас же, не задумываясь, снял с себя серебряную филигранную цепочку и надел на шею юноши. И надо было видеть радость этого большого ребенка!
      В благодарность за это он подарил мне и Орниччо по небольшой пластинке с просверленными в ней дырками; такие пластинки он носил в ушах наподобие серег. Металл, из которого они были сделаны, походил на железо, но в разрезе отсвечивал медью.
      Орниччо так был восхищен всем виденным и слышанным, что его никак нельзя было уговорить вернуться на корабль. Матросы хотели уехать без него, но пожалели моего друга, ибо тогда ему уже не избежать было бы гнева адмирала.
      Забыв обо всем, Орниччо взял за руку молодого индейца и бродил с ним по острову. Через три часа знакомства гуанаханец знал уже такие кастильские слова, как «вода», «пить», «лодка», «дом», «бубенчик», и наши имена – Франческо, Орниччо, Марио. Указывая пальцем на себя, он сообщил нам и свое имя – Аотак. Но он никак не мог назвать меч, шпагу, кинжал и как будто не понимал назначения этих предметов.
      Не только Аотак, но и все виденные нами индейцы не знали, что такое оружие, и, доверчиво прикасаясь к остроконечным мечам, ранили себе руки.
      Наконец с корабля нам был подан знак возвращаться. Орниччо не нашел ничего лучшего, как взять Аотака с собой на корабль. Юноша у берега немного запнулся, с беспокойством оглянувшись на остров, но, увидев моего ласково улыбающегося друга, заулыбался сам и прыгнул в лодку.
      Господин был очень доволен поступком Орниччо.
      – Этот юноша очень пригодится в наших дальнейших странствованиях, – сказал он.
      Адмирал предполагает завтра покинуть этот гостеприимный остров и направиться на поиски страны Сипанго, которая, по его предположению, находится где-то неподалеку.
      Мой друг меня очень удивил, заявив, что он с радостью не расставался бы с этим прекрасным островом.
      – Ибо, – сказал он, – что мы можем найти в Сипанго, Катае или даже Индии? Опять домаг дворцы, купцов, товары и оружие.
      Может быть, он и прав.
      Он даже сложил на испанском языке песенку о чудесном райском острове Гуанахани; она кончалась словами:
 
Por Castilla
Е por Leon
Nuevo Mundo
Dio Colonоn.
 
      Господину так понравились эти слова, что он решил сделать их своим девизом и выбить на гербе, который ему обещала пожаловать королева.
      Только он заменил выражение «diо» словом «hallo», и получилось:
 
Por Castilla
E por Leon
Nuevo Mundo
Hallо Colonоn.
 
      – Государи Кастилии и Леона не приходятся мне вассалами, – сказал адмирал. – И не пристало мне им что-либо дарить. Но все открываемые мной земли, конечно, увеличат славу Соединенного королевства.
      Истинное удовольствие доставляло нам с Орниччо и синьору Марио наблюдать, как постепенно люди наших команд приходят в себя – буквально у нас на глазах.
      Тяжелобольные за один день, понятно, выздороветь не могли, но, освежившись прекрасной водой из источника и подкрепившись плодами, они уже не имели столь унылого вида. Господин распорядился вынести их на палубы. Они лежали, весело переговариваясь и следя за тем, что делалось на берегу.
      Адмирал велел осмотреть лодки на трех каравеллах и приготовить их к отплытию. Хотя завтра – воскресенье, господин объяснил, что в этом он не видит греха, так как плавание наше обещает быть праздничным. Юношу Аотака он также разрешил взять с собой. Узнав об этом, еще пятеро гуанаханцев изъявили желание ехать с нами.
      Господин был в отличном расположении духа. Дело в том, что уже после захода солнца к «Санта-Марии» пристало множество каноэ, а в них не менее сотни индейцев. Они привезли хлопковую пряжу, листья растения табакос, которое здесь очень ценится, дротики и попугаев. Господин все это взял у них, хотя ни в пряже, ни в табакосе, ни в дротиках у нас нужды нет. Взамен этого он велел одарить этих людей колпаками, бубенчиками и кусками пестрой материи. Подарки же дикарей он поручил синьору Марио хранить наравне с засушенными цветами, замаринованными в уксусе плодами и чучелами птиц, которые он предполагает отвезти государям.
      Не допуская никого к гуанаханцам, адмирал сам милостиво беседовал с ними и, только отпустив их, передал синьору де Эсковеда все, что узнал от индейцев.
      На северо-запад от Сан-Сальвадора, а также на юго-запад имеются области, где в большом количестве находят золото. Однако на северо-западе обитает сильный и страшный народ, нередко нападающий на робких гуанаханцев.
      Поэтому первую разведку берегов было решено сделать в юго-западном направлении.

      14 октября все три наши каравеллы вышли в море, предварительно просмолив лодки, которые понадобятся для разведывания мелких мест. Пятерых гуанаханцев мы взяли с собой. Но господин распределил их по трем каравеллам.
      Обследуя берега, мы могли убедиться, что Гуанахани – остров обширный и очень зеленый. Посреди него сверкало под солнцем большое озеро. Если добавить к этому, что воздух здесь напоен ароматами, а земля производит множество злаков, плодов и цветов, растущих в диком виде, надо согласиться с господином.
      – Испытав все тяготы плавания, – сказал он, – мы доплыли до воистину райских мест!
      Проезжая, мы разглядели у берегов только два-три небольших селения. Синьор Марио полагает, что местные жители остерегаются возводить свои города и села в виду берегов, опасаясь нападения свирепых соседей. Господин согласился с тем, что мысль эта верна.
      Индейцы толпами собирались па берегу, глядя нам вслед, а некоторые, бросаясь в воду, вплавь достигали кораблей. Из их знаков можно было понять, что они считают нас спустившимися на землю небожителями. Все они очень приветливы, предлагают нам пряжу, свежую воду, плоды и рыбу, а взамен берут все, что им дают, даже черепки глиняной битой посуды.
      Орниччо чуть было не вывел сегодня адмирала из его благодушного настроения, заметив, что «небожители обнаруживают не слишком большую честность при меновой торговле».
      Если бы не синьор Марио, который тут же перевел разговор на другое, не миновать бы неприятностей. Однако господину, как видно, все-таки запали на ум слова моего друга, потому что наутро он, собрав матросов, строго-настрого запретил им обижать бедных дикарей, которые отнеслись к нам с братским гостеприимством и великодушием.
      Наутро, продолжая плавание, мы очутились в целом архипелаге островов и островков. Высадившись на один из них, примерно в пяти лигах от Сан-Сальвадора, господин водрузил на берегу его крест, а остров окрестил «Санта-Мария де Консепсион». Жители, приставшие к нашим кораблям на своих каноэ, а также те, что оставались на берегу, радушно пропустили в глубь острова людей, которых адмирал послал разведать, не здесь ли родится золото, о котором нам рассказывали гуанаханцы.
      Золота посланные не принесли, но возвратились, на груженные прекрасными плодами, овощами и рыбой.
      Рыба, что здесь водится, нисколько не походит на нашу. Она так же расцвечена самыми разнообразными красками, как и здешние птицы, бабочки, плоды и цветы.
      За все эти продукты матросы расплачивались жалкими бубенчиками и бусами, но ни у меня, ни у Орниччо уже не было повода их упрекать.
      – Все, что островитяне предлагают нам, – сказал синьор Марио, – в глазах этих простодушных людей не имеет никакой цены. Наши же бубенчики и погремушки кажутся им какими-то небесными дарами.
      Здесь же, на острове Санта-Мария, случилось одно происшествие, о котором мне хочется рассказать.
      Ночью к борту «Ниньи» пристало большое каноэ. Индеец, взятый нами на Сан-Сальвадоре, кинулся в воду, а здешние индейцы тотчас втащили его в свою лодку. Больше всего огорчает меня, что это был брат нашего милого Аотака. С «Ниньи» спустили лодку, так как адмирал велел догнать беглеца. Однако индейцы гребли с такой скоростью, что лодка наша тотчас же отстала. Адмиралраспорядился, чтобы остальных гуанаханцев переместили к нам на корабль, так как здесь они будут под лучшим присмотром.
      Однако почти в то же время к «Санта-Марии» пристал другой челнок. Хозяин его привез для обмена пряжу, рыбу и свежую воду. Ни в чем этом у нас уже не было нужды, но господин одарил индейца четками, бубенчиками и красивым красным колпаком. Не трогая его припасов, мы отпустили индейца с миром. Если даже брат Аотака и отозвался там, среди островитян, о белых людях плохо, то теперь это дурное впечатление должно было рассеяться.
      Надо сказать, что проливные, непрекращающиеся дожди начали несколько портить настроение на наших кораблях. Скажу о себе: как только проглядывало солнышко, мне начинало казаться, что еще день – два – и мы доплывем до Катая. Но опять набегали тучи, паруса каравелл беспомощно повисали, и отплытие откладывалось.
      Наконец распогодилось, и мы двинулись в путь.
      Индейцы в этих местах до того привыкли к таким низвергающимся с неба потокам воды, что дожди не производили на наших гуанаханцев никакого впечатления. И все же мы замечали, что они день ото дня становятся грустнее. Из них, пожалуй, один только Аотак никогда не терял веселого расположения духа.
      Часто он с улыбкой подходил к своим сородичам. Продолжительное пребывание на корабле, очевидно, не доставляло бедным людям столько радости, сколько Аотаку. И кастильский язык они усваивали гораздо труднее, чем он. Если первые дни они весело болтали, перенимая от матросов много слов подряд, то теперь, не отзываясь на наши отклики, они часами просиживали на палубе, грустно следя за проплывающими мимо берегами.
      Я очень хотел, чтобы Аотак поговорил с ними, поддержал их и утешил. Однако добрый юноша не нуждался в этом случае в понукании. Сегодня он снова вступил с ними в беседу. Издали я видел, как он брал их руки в свои, потом, оглянувшись на адмиральскую каюту, что-то долго и настойчиво говорил своим соплеменникам, прикладывая руки то к голове, то к сердцу, и, наконец отойдя, остановился у борта, так же как и остальные гуанаханцы, следя за бегущими от носа каравеллы двумя пенными струями воды.
      – О чем это ты говорил с ними? – спросил господин, вышедший на палубу в сопровождении Орниччо.
      Юноша протянул к господину обе руки, повторяя известное уже ему слово «дом». При этом он знаками показывал, что просит адмирала отпустить его соотечественников домой.
      Не понимая Аотака, господин сначала машинально гладил его по голове и улыбался. Но Аотак настойчиво стал хватать его за руку, кричал по-кастильски:
      – Господин, пусти! Они – дом. Они – мать, ребенок! – и, оглядываясь на нас, как бы ища у нас поддержки, объяснял: – Брат мой, много дети, надо дом!
      Поняв наконец, что хочет сказать юноша, адмирал нахмурился: он вообще не допускает, чтобы кто бы то ни было вмешивался в его дела.
      Мы знали, какова причина дурного настроения адмирала: до сих пор мы не нашли ни одной крупинки золота, чтобы порадовать долгожданной вестью государей.
      Господин говорил, что, как только мы достигнем страны, богатства которой смогут оправдать понесенные на наше снаряжение расходы, он нагрузит ценностями одну из наших каравелл и отошлет ее в Испанию с доброй вестью. Это было бы хорошо также потому, что с нею можно было бы отправить на родину больных, которые очень страдают от отсутствия лекарств и ухода.
      Поэтому-то так и стремился адмирал поскорее добраться до острова Сипанго, а там – до Катая и Индии. Так как наши гуанаханцы да и обитатели Санта-Марии знаками давали ему понять, что поблизости находятся острова, жители которых носят золотые браслеты и где золота такое количество, что его можно подбирать на земле, адмирал решил, не задерживаясь, снова пуститься в море.
      Поставив все паруса, мы направились к видневшемуся в отдалении острову. Он плоский и зеленый и мало чем отличается от Сан-Сальвадора или Санта-Марии. В честь арагонского короля господин назвал его «Фернандина» и присоединил его к владениям Соединенного королевства.
      Мы с Орниччо в этот день на берег не съезжали. Друг мой был очень грустен. На мои расспросы он ответил только фразой, не имевшей никакого отношения к нашему разговору:
      – Господин наш, адмирал, с гуанаханцами, которыхон сам не раз называл добрыми и бескорыстными, поступает, как с пленными, взятыми в упорном кровопролитном бою.
      Я напомнил Орниччо, что португальцы таким же образом захватывали обитателей Гвинейского побережья. Однако, в противоположность адмиралу, они обращались со своими пленными жестоко, набивая ими трюмы.
      – Да, да, – сказал мой друг. – Я знаю. Но в первые дни португальцы тоже, вероятно, дарили гвинейцам всякие бубенчики и бусы. Иначе господин наш не взял бы с собой в плавание столько этого добра.
      Я не совсем понял его мысль, но, не вступая со мной в беседу, Орниччо, круто повернувшись, отошел от меня.
      Мне думается, что это непрекращающиеся дожди и удушливый зной портят настроение моему другу, который обычно в самые тяжелые минуты нашего плавания находил для всех приветливое слово.
      По дороге на Фернандину мы встретили в каноэ одинокого индейца. В выдолбленной тыкве он вез с собой пресную воду, а также хлебец величиной с кулак. По тому, с какой тщательностью он в особой плетушке из тростника прятал обрывки стеклянных четок и две испанские монетки, мы поняли, что он побывал в местах, где мы высаживались. Мы подняли индейца вместе с его каноэ на борт, осмотрели лодку, но ничего из вещей его не взяли. Господин одарил его и отпустил с миром.
      Нет, нет, Орниччо неправ, если думает, что господин наш несправедлив по отношению к индейцам! Все мысли адмирала направлены на то, чтобы поскорее добраться до Катая, поэтому он и не отпускает гуанаханцев и мало внимания уделяет сейчас птицам, рыбам, бабочкам и цветам, которыми он еще так недавно любовался вместе с нами.
      Во вторник, 16 октября, мы все еще шли вдоль берегов Фернандины и, высаживаясь в удобных местах, одаряли всех местных индейцев. Надо сказать, что не мне одному бросилось в глаза, что жителям Фернандины менее, чем встреченным ранее индейцам, пристало название «дикарь». Дома их поражают своей чистотой, спят они в гамаках – особых, подвешенных к столбам сетках. Ни здешние индейцы, ни жители Гуанахани и Санта-Марии не держат домашнего скота. Впрочем, диких животных – вроде буйволов или коз – мы здесь тоже не встречали, следовательно, индейцам и приручать было некого. На тех островах, где мы побывали, мы вообще не видели никаких диких четвероногих животных.
      Народ здесь, пожалуй, еще красивее и приветливее, чем на других островах, а девушки здесь, не преувеличивая можно сказать – прекрасны! Одень их в шелка и бархат, и они, пожалуй, смогут соперничать с любой красоткой из Кастилии. Надо сказать, что здесь они ходят не нагие, как на других островах, а носят – девушки – набедренные повязки, а замужние женщины – шаровары из хлопковой ткани, которую выделывают на своих станках довольно искусно.
      – Такие шаровары, – заметил адмирал, – разве что из более драгоценных тканей, носят женщины и в странах Востока. Ну, синьор секретарь, – добавил господин, похлопывая синьора Марио по плечу, – теперь вы уже перестали сомневаться в том, что мы доплыли до Индии?
      И наш добрый синьор Марио тут же заверил адмирала, что он давно уже в этом не сомневается. Ведь адмирал мог заметить, что секретарь, как и все на корабле, называет островитян «индейцы».

      17 октября мы снова собрались в путь. Однако, борт о борт приблизившись к «Санта-Марии», капитан «Пинты» Алонсо Пинсон сообщил адмиралу, что захваченный им на Фернаидине индеец как мог доказал ему, что золотоносная страна Самоат находится в южном направлении.
      Я с тревогой наблюдал за лицами адмирала и капитана, но не заметил на них и тени неприязни. Правда, говорили они только о деле и уже не обменивались шутками, как это частенько у них случалось до ссоры из-за Хуана Родриго Бермехо.
      Дай господи, чтобы этот благодатный воздух имел свойство исцелять раны не только телесные, но и душевные! А ведь господин наш снова перешел от отчаяния к надежде. Весело напевая, он мерит шагами палубу и милостиво вступает в разговор с индейцами, матросами, с любым, кто попадается ему на пути. Отправившись в путь по совету Пинсона, мы открыли замечательную бухту по соседству с Фернандиной. Адмирал отправил матросов с бочонками за водой. Снова к кораблям съехались на каноэ здешние индейцы и выменивали товары на различные европейские безделушки.
      Матросы, возвратившиеся с запасом воды, рассказали, что они ни в домах, ни на индейцах золота не видели, если не считать замеченную ими тонкую золотую пластинку, чуть побольше полкастеляно, подвешенную к носу одного из фернандинцев.
      На свою беду, Хуан Роса добавил, что он даже как будто различил на пластинке какие-то буквы.
      И вот господин наш, адмирал, вдруг, рассердясь, затопал на Росу ногами.
      – Вы должны были за любую цену выкупить у дикаря эту пластинку! – закричал он.
      Я с ужасом увидел, что на губах адмирала выступила пена.
      Синьор Марио, подойдя, стал его успокаивать, что-то тихо говоря ему на ухо.
      А потом, беседуя, по своему обычаю, с нами перед сном, секретарь пояснил нам с Орниччо, что господин прав в своем беспокойстве: эта золотая пластинка могла быть знаком того, что в здешних местах до нас уже побывали европейцы.
      – А может быть, эта монетка попала на Фернандину из страны Великого хана?  – высказал я предположение.
      И синьор Марио, подумав, согласился, что могло быть и так.
      В пятницу, 19 октября, впрочем, как и все последние дни, нам очень досаждал нестерпимый проливной дождь, долгое время не дававший пуститься в дорогу. Наконец небо немного прояснилось, и господин решил разделить нашу небольшую флотилию: «Пинту» он послал к юго-востоку, «Нинью» – к юго-западу, «Санта-Мария» пошла прежним курсом.
      Дело в том, что либо Аотак плохо переводит нам сообщения своих сородичей, либо индейцы сами что-то путают, но сведения о золотоносных землях мы получаем такие разноречивые, что человек, не обладающий волей и целеустремленностью адмирала, уже давно должен был бы растеряться.
      К концу дня мы доплыли наконец до большого прекрасного острова Самоат, окрещенного в честь кастильской королевы «Изабелла».
      К огорчению своему, должен сказать, что матросы наши сейчас уже не встречают каждый новый остров восторженными криками, их уже мало занимают беседы с обитателями этих земель, если те ничего не могут им сказать о «нукай» – так индейцы называют золото.
      У Изабеллы к нам присоединились «Пинта» и «Нинья», но господин снова послал их вперед, подыскать пригодное для стоянки место. Вскорости нам был подан сигнал, что найдена бухта, где всем трем судам удобно будет пришвартоваться.
      Между прочим, здесь я совершил подвиг – убил огромную, в семь пядей, змею. Синьор Марио предложил нам с Орниччо выкупаться. Дело было вечером, а здесь темнота наплывает с такой быстротой, что не успеваешь оглянуться. Я мог бы этого чудища и не заметить, если бы Орниччо не схватил меня за плечо.
      Я до сих пор не знаю, как мне удалось с этой гадиной справиться. Убил я ее, изо всех сил ударив палкой по голове. Господин был очень недоволен, что я размозжил ей череп. К счастью, утром точно такую же змею убил синьор Алонсо Пинсон. Голова ее повреждена не была, поэтому с нее сняли кожу, которую синьор Марио затем высушит на солнце и набьет паклей, чтобы целиком доставить государям. Эту неприятную работу пришлось выполнить нам с Орниччо, потому что матросы отказались прикасаться к гаду. Посланные на разведку, наши люди сообщили, что остров Изабелла очень красивый и покрыт густыми лесами. Рек здесь множество, а озер они насчитали не менее восьми.
      – Однако, – сказали они, – напрасно было здесь останавливаться, так как ничего ценного на Изабелле нет.
      Но, съехав с синьором Марио и Орниччо на берег, мы тут же могли опровергнуть их слова. Синьор Марио определил, что здесь растут целые рощи алоэ. Потом мы погру-зили на «Санта-Марию» десять кинталов этого драгоценного дерева. Жители Изабеллы показались мне более робкими, чем все индейцы, встреченные нами раньше. Они оставляли свои дома с утварью и убегали в лес. С помощью Аотака и других гуанаханцев нам удалось немного приручить их. Я говорю «приручить», потому что они действительно напоминают грациозных и пугливых зверьков. Ходят они нагие, в чем мать родила.
      По доброте своей они ничуть не хуже гуанаханцев или фернандинцев. Поняв, что мы имеем нужду в свежей воде, они тотчас же принесли нам ее в таком количестве, что мы запаслись ею впрок, наполнив всю имеющуюся на кораблях посуду. Воду индейцы отдали нам вместе со своими флягами-тыквами и ничего не потребовали взамен. Адмирал, по своему обычаю, одарил их бусами и погремушками.
      Насколько мы могли понять, где-то здесь, в глубине острова, живет король этой страны. Адмирал просил изабельцев известить короля о нашем прибытии и даже заготовил для него ценные подарки.
      Однако, прождав понапрасну два дня, господин решил двинуться дальше.
      Дело в том, что Самоат-Изабелла явно не тот золотоносный остров, достичь которого так хотелось господину.
      Золото, как объяснили нам здешние индейцы, в больших количествах родится на земле или на острове, который иные из местных жителей называли «Кольба», а другие – «Куба». Остров это или материк, они не могли нам объяснить, только «нукай», по их словам, на Кубе столько, что король Кубы ест на золотой посуде и весь украшен золотом. Это могущественный государь сильного и свирепого народа, имеющий свой быстродвижущийся флот. Синьор Марио высказал предположение, что это, возможно, и есть один из потомков Кублая. Вполне вероятно, что от его имени Куба и получила свое название.
      Господин же полагает, что если Куба – остров, то это безусловно должен быть остров Сипанго. А Орниччо говорит, что, когда он слышит название «Сипанго», у него делаются колики в животе: так долго и так напрасно мы его ищем!
      Господин доказывает, что этот «быстродвижущийся флот» короля Кубы несомненно парусный. Да и индейцы, которых Аотак спрашивал, случалось ли им видеть судно, оснащенное, как наши, парусами, неизменно показывали на юго-запад.