Великое плавание

      К вечеру этого дня мы пересекли равнину и расположились лагерем у подножия высоких гор, покрытых густым лесом.
      Развели огни. Люди собрались у костров; веселые песни и смех звенели в воздухе. Двигаться по роскошной долине было значительно приятнее, чем работать на дамбе или таскать тяжелые камни, и никто не завидовал оставшимся в крепости.

ГЛАВА IV
Дорога дворян

      Утро нас встретило ароматным прохладным ветром, дующим с гор. Освеженные сном, мы вскочили на ноги; офицеры начали расставлять солдат, десятники занялись рабочими.
      Сняв шляпу, господин наш, адмирал, выехал вперед на своем высоком белом коне.
      – Господа дворяне, – сказал он, – высланные вперед разведчики сообщили мне, что эти прекрасные горы заканчиваются неприступными обрывами, поросшими непроходимым лесом. Здесь не ступала еще нога человеческая. Докажем же, господа дворяне, что с именем бога на устах мы сможем проникнуть в самые непроходимые места и что в этом случае меч наш не уступит кирке каменщика или топору дровосека. Вперед, господа дворяне, возьмем приступом эти суровые горы, подобно вашим отцам и братьям, бросавшимся на мавританские крепости с именем своей королевы на устах.
      Тотчас же небольшой отряд благородных синьоров выступил вперед, повинуясь призыву адмирала.
      Перед ними искрились на солнце скалы – твердые, невиданные доселе горные породы – и чернел непроходимый, переплетенный лианами лес. Чем дальше, тем теснее стояли деревья, и, пройдя шагов двадцать пять, храбрецы остановились, в беспокойстве оглядываясь назад.
      Я заметил, как передернулось лицо рыцаря Охеды, когда он увидел нерешительность своих людей.
      – Вперед, дворяне! – крикнул он. – Не оглядывайтесь на мужиков и ремесленников! Вам принадлежит честь первым проложить дорогу в этих девственных лесах, не отдавайте же никому этой чести!
      И, поднимая свой страшный обоюдоострый меч, с криком, подобным рыканью льва, он бросился вперед, увлекая за собой остальных.
      Мы видели, как поднимались и опускались мечи, слышали хруст ломаемых веток и шум падающих деревьев, грохот выворачиваемых камней, визг железа. Прошло уже более часу, но отряд, кинувшийся в эту дивную атаку, не продвинулся вперед и на пятьдесят шагов.
      Прыгая с камня на камень, цепляясь за ветки и корни, карабкаясь по скалам, я пробрался в первые ряды, где сверкал широкий меч Охеды. Шляпа свалилась с головы рыцаря, мокрые волосы прилипли к его щекам, страшные, как веревки, жилы вздулись на его руках, но он продолжал свою работу.
      Солнце закатилось и снова взошло, а отряд не продвинулся вперед и на полтораста шагов. Но и по этой недлин-ной, проложенной им тропинке войско могло пройти только растянутой цепью по два-три человека в ряд, а это должно было потребовать много времени.
      Видя безуспешность усилий синьоров, адмирал к вечеру второго дня распорядился, чтобы в горы был послан отряд каменщиков, землекопов и дровосеков.
      Не знаю, желал ли господин воспользоваться лунным светом и прохладой или думал скрыть поражение дворян, но рабочие получили распоряжение работать только от заката до восхода солнца.
      Проложенная же ими дорога была окрещена адмиралом «El puerto de los hidalgos».
      Не знаю, как это приняли господа дворяне, но среди нас такое название вызвало шутки и насмешки. Долго еще потом, обращаясь к каменщику Тархето, отличившемуся при прокладке дороги, мы не забывали прибавлять к его имени слово «дон».
      Тяжелый подъем остался позади.
      Наконец нашим глазам открылась роскошная долина с разбросанными по ней хижинами туземцев.
      Водрузив крест на вершине одной из покидаемых нами гор, господин назвал ее «Санта-Серро», а открывшуюся перед нами долину – «Вега-Реаль».
      Привлеченные громом и звоном оружия, жители долины собирались толпами и приветствовали нас, как небожителей. Кони солдат были, как и всадники, одеты в кольчуги, и индейцы принимали человека и коня за одно существо. Надо было видеть их изумление, когда перед ними в первый раз солдат сошел с лошади! Их бедному разуму представилось, что это одно живое существо разделилось надвое.
      Одаренные бубенчиками и бусами, индейцы радушно принимали нас и в течение двух дней кормили все наше огромное войско. Перебравшись через реку, мы очутились перед суровыми отрогами гор Сибао – предметом и целью наших мечтаний.
      Нам предстояли большие трудности, потому что горы Сибао были значительно выше и неприступнее только что пройденных.
      Уже не полагаясь на дворян, адмирал выслал вперед целую армию землекопов, которые приложили все старания, чтобы облегчить нам восхождение.
      Перед нами высились бесплодные голые вершины, но по цвету каменных пород господин заключил, что горы эти должны содержать большое количество золота, меди, лазурного камня.
      Неприступность гор подала ему мысль основать здесь форт. И, выбрав небольшую лощину с возвышающимся на ней холмом у подножия огромного утеса, господин распорядился заложить здесь крепость. Невысокий холм, обведенный рекой, точно каналом, как бы самой природой был предназначен для этой цели.
      Заложенная крепость была названа фортом святого Фомы Неверного в память о том, как испуганные трудностями подъема многие спутники адмирала уговаривали его вернуться, сомневаясь в удачном исходе нашего предприятия.
      Немедленно был разбит лагерь, и из окрестных деревень к нам стали стекаться дикари, в обилии снося золото и желая получить в обмен бубенчики или другие побрякушки.
      Все добытое таким образом золото обошлось нам недорого, но адмирал все же был недоволен. Он ожидал получить большие самородки, подобные тем, которые привез рыцарь Охеда.
      Вечером 25 марта к форту прискакал всадник на взмыленном коне, а наутро мы узнали, что адмирал, выслушав гонца, поспешил вернуться в Изабеллу.
      Начальником форта святого Фомы он оставил знатного каталонского идальго Педро де Маргарита, рекомендованного ему самой королевой.
      Так как у синьора Марио был приступ лихорадки, мы промешкали в новой крепости шесть дней, что дало нам возможность понаблюдать тамошнюю жизнь, а офицеру синьору де Лухану составить на имя господина донесение, в котором он предупреждал адмирала о разнузданности наших солдат. Синьор де Лухан был совершенно прав.
      Требовательность белых не имела границ: на окрестных индейцев не только возлагались все тяжелые работы, но я видел собственными глазами, как солдаты, заходя в индейскую хижину, тащили из нее что попало, несмотря на протесты хозяев. 4 апреля мы вернулись в Изабеллу и сообщили адмиралу весьма огорчившие его вести: по пути мы почти не видели золота, в форте святого Фомы царствует распущенность, граничащая с мятежом. В колонии мы также застали большие беспорядки.
      Провиант, привезенный из Европы, хранился с недостаточной тщательностью; мука была ссыпана в сырые помещения и заплесневела. Кроме того, продукты, поставляемые господину в Кастилии, были очень низкого качества: вино кислое, а бочки, в которых его везли, протекали по вине севильских бочаров. Во избежание грозившего всем нам голода общественные работы на постройках были приостановлены, а колонистов послали на мельницы молоть зерно нового урожая. Хлеб, выпекаемый из этой муки, плохо всходил и был сыроват на вкус. Эпидемия гнилой лихорадки, утихнувшая было, вспыхнула с новой силой.
      Уже никто не хотел верить в то, что новая колония может обогатить Соединенное королевство или осчастливить хотя бы одного человека.
      Робкий Диего Колон не мог справляться с заносчивыми дворянами, которые за время отсутствия адмирала отказывались от работы и проводили время в разъездах по острову, охотах и попойках.
      – Есть только одно средство отвлечь синьоров от вредных мыслей, – сказал дон Охеда. – Поскорее собрать хотя бы небольшую армию и отправиться на разведки в глубь острова.
      Пожалуй, это было верно, но все-таки это была палка о двух концах. Синьоры действительно ничего не имели против похода, который, несмотря на трудности, все-таки представлялся более заманчивым, чем однообразная, полная низких трудов жизнь в колонии. Но тот же поход требовал большого количества солдат, провизии и оружия, а не в интересах адмирала было отнимать у колонии работников и приучать их к бездеятельной лагерной жизни.
      Дурной пример был налицо – люди, трудившиеся в Изабелле в поте лица, попав в форт святого Фомы, утратили любовь к мирной жизни. Они рыскали с оружием по окрестностям, нападали на мирных индейцев, отнимая у них золото и хозяйничая в их домах, как в собственных.
      Нужно было что-то предпринять, чтобы предотвратить справедливое возмущение индейцев. Синьор Марио предлагал строго наказать виновных солдат, но господин предпочел воспользоваться планом дона Охеды.
      – Педро Маргарит, – сказал Охеда, – не умеет держать в повиновении ни свой отряд, ни окрестное население; ни на одну минуту индейцы не должны усомниться во всемогуществе белых. Поэтому, виноват ли индеец или не виноват, он всегда должен думать, что прав белый.
      Господин снова собрал армию из шестисот человек и под начальством дона Охеды отправил в форт святого Фомы. Маргариту же было приказано, сдав все полномочия дону Охеде, отправиться в глубь страны на разведки золота. Кроме того, Маргарит должен был силой или хитростью захватить враждебного касика Каонабо, имя которого до сих пор приводит в смущение жителей форта.
      Синьор Марио сказал мне, что адмирал послал специальную инструкцию Педро Маргариту. Она предписывала обращаться с индейцами осторожно, не возбуждая их гнева, индейцы же должны были доставлять солдатам Маргарита все необходимое для жизни.
      Эта же инструкция предписывала солдатам и офицерам прекратить всякую частную торговлю с индейцами, а все полученное любым путем золото сдавать в казну.
      Я слышал, как смеялись солдаты гарнизона святого Фомы, выслушивая этот приказ. И действительно, что пользы было его издавать, не имея возможности проследить за выполнением?
      Однако вечером того же дня мне довелось познакомиться с этой инструкцией полнее.
      И лучше было бы, чтобы она не попадалась мне на глаза. Мне дал ее переписать синьор Марио. Я тогда же обратил внимание, что секретарь еле держится на ногах. Лицо его было зелено-желтого цвета, как недозрелый лимон.
      – Если вы хотите, – сказал я, – поскорее получить копию этой бумаги, лучше было бы, чтобы вы мне ее продиктовали.
      – Это будет копия с копии, – пояснил синьор Марио тихо. – Я, злоупотребив доверием адмирала, снял копию этой бумаги для себя. Ты же можешь не переписывать ее целиком, только прошу тебя – места, которые особо остановят на себе твое внимание, перенести в свой дневник! – И это нужно сделать столь срочно? – спросил я с неохотой.
      – Да, – ответил синьор Марио.
      – В назидание потомкам? – спросил я шутливо.
      – Да, – снова ответил секретарь.
      Лучше бы, повторяю, эта бумага не попадалась мне на глаза.
      Перечисляя способы, какими Педро Маргарит может добывать у индейцев продукты для своих людей, адмирал советует командиру крепости святого Фомы отнимать у индейцев необходимую провизию «наидостойнейшим образом, чтобы индейцы оставались довольны».
      Не знаю, может ли грабеж производиться достойно и может ли ограбленный человек оставаться этим доволен?! Но это пустяки по сравнению с тем, что я прочитал дальше:
      «И так как по пути, которым я шел в Сибао, случалось, что индейцы похищали кое-что у нас, то должны и вы, если окажется, что один из них что-либо украдет, покарать виновного, отрубив ему нос и уши, потому что эти части тела невозможно скрыть».
      Я не стал переписывать всю инструкцию целиком, хотя она, возможно, и сослужила бы службу нашим потомкам, разъясняя им, как надлежит обращаться с населением новых, завоеванных земель.
      Выписал я еще только одно место, где адмирал поучал Маргарита, к каким хитростям надо прибегнуть, чтобы захватить касика Каонабо: «Способ, который следует применить, чтобы захватить Каонабо, должен быть таков: пусть упомянутый Контерас постарается больше общаться с Каонабо и использует случай, когда Каонабо отправится на переговоры с вами, ибо таким образом будет легче захватить его в плен. А так как он ходит нагой и в таком виде захватить его трудно – ведь стоит ему только вырваться и пуститься в бегство, нельзя будет ни увидеть, ни поймать его, потому что он приноровится к местности, – то подарите ему рубашку и головной убор и заставьте его надеть то и другое, а также дайте ему капюшон, пояс и плащ, и тогда вы сможете поймать его, и он не убежит от вас».
      Синьор Марио, который никогда не старается унизить в моих глазах господина, все-таки не только снял копию с этого документа, но и посоветовал. нет, не посоветовал, а приказал мне переписать его в свой дневник.
      А я сижу над ним вот уже несколько часов и все перечитываю инструкцию и свою запись в дневнике.
      Потом вскакиваю с места и бегу через два дома в склад, где теперь помещается секретарь. Из-под его двери выбивается слабый свет, он, значит, не спит, но, пресвятая дева, даже если бы он заснул последним, смертным сном, у меня хватило бы сил его разбудить!
      Вбежав, я протянул секретарю его копию приказа.
      – Что с тобой, Ческо? – сказал он тихо. – Почему ты среди ночи бегаешь полуодетый? Разве ты не знаешь, как коварна здесь лихорадка. – И замолчал, так как я сунул ему бумагу прямо под нос.
      У меня очень билось сердце, пока синьор Марио читал все, что я написал о нем и об адмирале. И я ни разу не упрекнул себя за эти горькие слова. Не упрекнул меня и синьор Марио.
      – Вот, – сказал он, вздыхая так, точно с плеч его свалилась огромная тяжесть, – вот и ты все знаешь, Ческо! Скажи мне, что происходит с адмиралом? Мы с тобой за оба плавания могли хорошо изучить Голубка. Да, он тщеславен, честолюбив, заносчив, иногда – когда его увлекает воображение – он может сказать неправду, но разве когда-нибудь представал он перед тобой или предо мной человеком, столь низким и безжалостным?
      Я напомнил секретарю случай с Хуаном Родриго Бермехо из Троины.
      А разве отношение адмирала к Орниччо не свидетельствует о его безжалостности?
      – Нет, Ческо, я ведь уже сказал, что адмирал тщеславен и честолюбив, и случай с Бермехо только подтверждает это. Об Орниччо адмирал помнит и днем и ночью, но дала колонии мешают ему отправиться на поиски твоего друга. Однако ни безжалостности, ни низости я в этом не усматриваю. Скажи же, Ческо, что происходит с адмиралом?
      – Вы знаете больше моего, – возразил я, – скажите вы мне, что происходит с адмиралом.
      Секретарь долго просидел молча, сжимая ладонями виски. – Голубка необходимо разлучить с Алонсо Охедой, – сказал он вдруг. – Адмирал стал неузнаваем с тех пор, как этот человек появился на его пути.
      Меня рассердили его слова.
      – Что вы говорите, синьор Марио?! Господин наш – адмирал, здесь ему подчинены все – и белые и индейцы. А Охеда – один из самых обычных его подчиненных. Даже больше: он подчиненный его подчиненного – Педро Маргарита!
      – Не будем спорить, – сказал секретарь устало. – Конечно, королева на бумаге дала Голубку огромные полномочия. Но разберемся как следует. Для того чтобы осуществить то, что от адмирала требуют монархи, ему необходима поддержка заинтересованных в его предприятии людей. А где эти люди? Ну, аделянтадо – Диего Колон. Хотя мне думается, что он и наполовину не столь энергичен, как его брат. Есть еще рядом с Голубком замечательный человек – фра Бартоломе лас Касас, есть еще немного простых матросов и солдат, королевский секретарь, синьор эскривано, которые заинтересованы в успехе его дела. Вот, пожалуй, и все. Ну, я, хотя от меня мало проку. Ты. Жалко, что нет с нами Орниччо. Как ни странно, но мне думается, что он имел бы большое влияние на адмирала. Голубок так часто о нем говорит.
      Мне пришло на ум, что я должен посвятить секретаря в наш заговор с синьором Альбухаро, но я побоялся огорчить доброго человека.
      Мы оба долго молчали.
      – Нельзя, чтобы великий человек совершал низкие поступки. – произнес наконец секретарь.
      На этой его фразе и закончился наш разговор.
      Только наутро, увидев на столе секретаря разорванную на мелкие клочки инструкцию Педро Маргариту, я решился спросить:
      – Почему же вы дали мне ее переписать? Может быть, и мне следует вырвать последние листки из своего дневника?
      – Как хочешь, – ответил секретарь. – Я несколько раз пытался заговорить с тобой об этой позорной инструкции, но не мог. Ты бы все равно мне не поверил. Поэтому я дал ее тебе переписать.
      Действительно, я бы ему не поверил. А последних страниц из своего дневника я так и не вырвал.

ГЛАВА V
В поисках страны Офир

      Удрученный последними событиями и отсутствием известий о моем друге, я начинаю думать, что никогда в жизни мне не придется с ним свидеться. Это лишает меня доброго настроения, и работа, которая выпадает на мою долю, теперь кажется мне карой господней, несмотря на то что я вырос в семье, где все трудились не покладая рук и где слово «лентяй» считалось самой оскорбительной бранью.
      Я не отлыниваю от своих обязанностей, как другие, ежедневно отправляюсь на склад, где мы занимаемся перелопачиванием зерна, и работаю по десять часов подряд, задыхаясь от пыли и плесени, забивающей мои легкие.
      Если бывает надобность, за мной присылают с мельницы, и я сгружаю там зерно или подаю мешки муки на подводы.
      Синьор Марио, встречаясь со мной, провожает меня взглядом, с сожалением покачивая головой. Он находит, что вид у меня болезненный и утомленный, но так выглядят четыре пятых всего населения.
      Вести, которые к нам доходят из форта святого Фомы, тоже малоутешительны. Разбойничье поведение солдат форта вывело из себя окружающих индейцев, и И апреля трое испанцев, отправившихся в Изабеллу, подверглись по дороге нападению целого индейского племени. Один из солдат был избит в драке, а у другого было отнято бывшее с ним имущество.
      Синьор Охеда, узнав о случившемся, немедленно догнал индейцев, захватил в плен касика того племени и его семью, а у индейца, ограбившего испанца, отрезал нос и уши, несмотря на то что сам пострадавший солдат и его товарищи подтверждали, что индеец только отобрал у испанца свое же, похищенное у него ранее добро. Педро Маргарит и его подчиненные хорошо усвоили инструкцию адмирала!
      Девять индейцев в оковах были им посланы в Изабеллу на суд самого адмирала.
      Согласно полномочиям, данным господину монархами, ему предоставлялось право суда в новой колонии, однако до сих пор он этим правом не пользовался. Как я был рад, что рыцаря Охеды не было в Изабелле! Я сидел в зале и прослушал весь допрос от начала до конца. Индейцы были приговорены к смерти за восстание против белых. Но тут же на суде господин объявил, что по настоянию дружественных касиков они помилованы. И у меня и у синьора Марио стояли в глазах слезы умиления, когда мы возвращались домой.
      Но, к нашему глубочайшему сожалению, это был последний случай милосердия, проявленного к индейцам.
      Люди Охеды, перенявшие свирепость у своего начальника, без труда нагнали страх на окружающих их индейцев, и господин пришел к выводу, что все окрестные племена можно держать в повиновении, имея армию, в половину меньшую, чем сейчас, излишек же людей можно будет с пользой обратить к мирным трудам.
      Однако и то и другое оказалось ошибочным.
      Заняв внимание недовольных синьоров приготовлениями к предстоящему походу, устранив слабовольного Маргарита и заменив его Охедой, устроив, таким образом, дела Изабеллы и форта святого Фомы, господин решил заняться дальнейшими исследованиями вновь открытых земель.
      Прежде всего он имел в виду отправиться исследовать берега Кубы, которые, по всем имеющимся у него сведениям, представляли не что иное, как прибрежную часть материковой земли. Особенно полагался он на свидетельство англичанина Таллерте Лайэса, которого во второе плавание он так и не взял.
      Передав все полномочия по управлению островом брату своему Диего, господин сам занялся приготовлениями к плаванию. В хунту входили патер Буйль, Педро Эрнандес де Коронель, главный альгвасил, Алонсо Санчес де Корвахаль и Хуан де Лухан.
      Когда синьор Марио позвал меня, чтобы сообщить, что он вымолил для меня у адмирала разрешение отправиться в экскурсию вдоль берегов Эспаньолы и Кубы, я не выразил ни малейшей радости по этому поводу. У меня не было сил, мне трудно было даже пошевелить пальцем. Добрый секретарь стал уговаривать меня, обещая, что здоровье мое окрепнет, как только я покину эту нездоровую, болотистую местность, а, больной, как буду я пригоден для розысков Орниччо! Только после этого я решил принять участие в походе. И вот 23 апреля 1494 года мы на «Нинье» и трех небольших караках, специально предназначенных для береговых разведок, вышли в море.
      Два дня мы плыли вдоль берегов на запад и на третий день очутились напротив того места, где когда-то воздвиг нули форт Рождества.
      И тут, у берегов залива Покоя, ко мне вдруг снова вернулись надежда и охота жить. Я расскажу подробно, каким образом это случилось.
      25 апреля мы вошли в залив у форта Рождества.
      Так как наши суда сидели в воде неглубоко, мы имели возможность не останавливаться далеко на рейде, как это делали раньше, а подойти вплотную к берегу.
      Не знаю, разрушительная ли сила ветра, дожди или люди потрудились над обломками Навидада, но от них уже почти ничего не осталось, а местность поразила нас своим безлюдьем.
      Матросы при нашем приближении к этим местам стали беспокойно переглядываться, а когда адмирал отдал распоряжение спустить лодки, к нему была отправлена делегация из трех человек с просьбой не тревожить души умерших, которые бродят здесь по берегам залива.
      Адмирал, рассчитывавший встретить здесь людей касика Гуаканагари и возобновить с ним дружеские отношения, не видя ни одной лодки в заливе и ни одной живой души на берегу, решил отправиться дальше, чтобы не волновать понапрасну свою команду.
      Мне же, в виду развалин Навидада, пришла в голову мысль еще раз побывать в заливе Покоя и навестить хижину моего друга. Не внимая уговорам товарищей, я взял лодку и один отправился к этим дорогим и печальным местам.
      Я пристал у берега, привязал лодку в колючем кустарнике и бегом бросился вверх по тропинке. Через минуту я уже был в хижине Орниччо.
      Мне достаточно было одного взгляда, чтобы удостовериться, что после того, как я побывал здесь, кто-то уже в ней похозяйничал.
      Козьего меха на полу не было, полка была снята со стены и стояла прислоненная к столу. Двумя деревянными колышками к столу был прибит пожелтевший листокбумаги. Дрожа от волнения, я, схватив бумагу, бросился с ней к двери.
      Просочившаяся ли с потолка вода была тому причиной, или бумага вообще была уже негодной к употреблению, но коротенькая надпись, сделанная буро-красной краской, была неразборчива.
      Я вертел листок перед глазами в разные стороны, и мне наконец стало казаться, что я различаю слова: «Я жив. Орниччо». Но уже в следующую минуту я придумывал другие, и расплывшиеся буквы покорно, по моему желанию, складывались в любую фразу.
      Но как бы то ни было, если это Орниччо побывал здесь после меня, то он несомненно жив. А чего мне было еще желать? Увидеться с ним? Но раз мой милый друг жив, я несомненно с ним еще увижусь.
      Никакие голоса мертвых теперь не могли бы меня испугать. И я бросился осматривать местность вокруг хижины, надеясь, что это даст мне какие-нибудь сведения об Орниччо. Но тщетны были мои поиски. Белая козочка уже не бродила за домом, исчезла бадья над колодцем и бочка с просоленной кожей. Друг мой, очевидно, обосновался в другом месте, если позаботился взять отсюда свое несложное хозяйство.
      Сердце мое сильно билось. Кто знает, быть может, не дальше как месяц, не дальше как неделю или даже день назад здесь ступала нога моего друга. Адмирал отпустил меня на короткий срок, и я медленно стал спускаться по тропинке к берегу.
      – Франческо Руппи! – вдруг крикнул надо мной резкий голос, и это было так неожиданно, что я чуть не слетел вниз.
      Страх охватил меня. Неужели эти несчастные души еще скитаются здесь, взывая о погребении? И не ужас ли перед ними заставил моего друга так стремительно покинуть насиженное место?
      – Куба! Куба! – пронзительно крикнул над моей головой тот же голос.
      И, подняв глаза, я вдруг в припадке безудержного смеха повалился на землю.
      Так вот кто напугал храбрецов нашей команды и смутил спокойствие адмирала. На ветке надо мной сидел красивый серо-красный попугай. Чистя лапой толстый клюв, он посматривал на меня, светя желтым, как бы стеклянным глазком.
      – Орниччо! Орниччо! Куба! – крикнул он пронзительно и, сорвавшись с места, шумно взмахивая крыльями, исчез в зелени дерева.
      Как, услышав этот резкий голос, я не догадался сразу, что это кричит птица? Видя в домике синьора Томазо перед собой ежедневно дрозда, который говорил «Добро пожаловать», или скворца, который отлично выговаривал наши имена, как я не догадался раньше, что тот же Орниччо обучил говорить и этих тропических птиц? Но почему попугай крикнул «Куба»?
      Немедленно я вытащил из кармана бумагу с расплывшейся надписью, и услужливые буквы теперь совершенно явственно стали слагаться в новую фразу: «Я на Кубе. Орниччо». Тогда, чтобы проверить себя, я стал подбирать любую фразу: «Я в Испании», «Я нашел золото». И в расплывшихся черточках и точках отыскивал все необходимые для этого буквы. Нет, конечно, надпись стала совсем неразборчивой, и не она укажет, где мне искать друга.
      Когда я подплывал к кораблю, несколько встревоженных лиц выглянуло мне навстречу.
      – Ну что, Франческо, как? – услышал я сразу несколько голосов.
      И, чтобы подразнить их, я, отвернувшись в сторону, резко, как попугай, крикнул:
      – Орниччо! Куба! Орниччо жив!
      – Фу-ты господи! – сказал Эрнандо Диас. – Это в точности, как те голоса, что мы слыхали на острове!
      – Это попугаи, это попугаи, – кричал я, танцуя по палубе, – а не голоса мертвых, глупые вы люди!
      – О чем ты говоришь? – спросил вышедший на палубу адмирал.
      Услышав мой рассказ о птицах и о записке, оставленной Орниччо, он немедленно принялся рассматривать желтую, в бурых пятнах бумагу.
      – Мне очень жаль, – сказал адмирал наконец, – нашего милого Орниччо. Не имея под рукой чернил, он вскрыл себе жилу и написал кровью, поэтому-то и расплылась так надпись. Но не напрасно же он обучил птицу слову «Куба». Не означает ли это, что он отправился сам к берегам Катая? Как часто птицы приносили людям добрые известия! Кто знает, не предвещает ли нам попугай встречу с Орниччо?
      Среди матросов известие об Орниччо произвело переполох.
      – Да, верно, кто его знает, – говорил Хуан Роса мечтательно. – Может быть, Орниччо уже накопал целую гору золота.
      Но я, представляя себе встречу с моим другом, меньше всего, конечно, думал о золоте.

ГЛАВА VI
Дорога в Золотой Херсонес

      В воскресенье 1 мая мы наконец пристали к берегам Кубы. Наше появление спугнуло индейцев, которые расположились пировать на берегу.
      Бывший с нами индеец из окрестностей Изабеллы убеждал кубинцев не бояться белых людей, но никакие уговоры не помогали.
      Так как все мы были голодны, то нам не осталось ничего другого, как воспользоваться остатками пиршества, и мы до отвала наелись рыбы и прекрасных ароматных плодов.
      После этого мы разложили на прибрежном песке бусы, цепочки и колокольчики и стали дожидаться, что произойдет дальше.
      Увидя, что у нас нет враждебных намерений, индейцы мало-помалу стали приближаться к нам.
      Через индейца-переводчика мы убедили их взять наши подарки в уплату за съеденный обед, и их радости не было конца. Затем господин поручил переводчику расспросить у индейцев, известно ли им что-нибудь о человеке с белой кожей. К нашему удивлению, все индейцы тотчас же стали указывать на запад.
      Наш переводчик плохо владел языком кубинцев, но, если он их правильно понял, наши поиски Орниччо должны увенчаться успехом. И так как задуманный адмиралом путь также лежал на запад, то, подняв паруса, мы отправились дальше, не отходя далеко от берега.
      Еще никогда мы не совершали такого приятного путешествия. Привлеченные рассказами туземцев о нашей щедрости, к нам навстречу съезжались десятки лодок местных жителей, в обилии снабжая нас рыбой и фруктами. Я с радостью следил за повеселевшим лицом адмирала. Как непохоже было его обращение с кубинцами на жестокость, которую он проявлял в отношении туземцев Эспаньолы! Не потому ли он мягок, что с нами нет воинственного и нетерпеливого рыцаря Охеды?
      Слухи о виденном белом человеке сопровождали нас в пути, а 2 мая кубинцы сообщили нашему переводчику, что к югу от Кубы лежит обширный остров, где в большом количестве находят золото. Это было слишком соблазнительно, и 3 мая мы взяли курс прямо на юг.
      Гористый остров, встреченный нами, был густо заселен, и жилища дикарей спускались по берегу почти до самой воды.
      Местное население совсем не походило на добродушных обитателей Эспаньолы или Кубы. При первой же попытке высадиться мы были встречены градом стрел. Десятки лодок со страшными на вид дикарями угрожающе преградили путь нашей небольшой флотилии. Дикари швыряли в нас дротиками и оглашали воздух воинственными криками. Это напомнило нам карибов, встреченных во время первого путешествия.
      Так как господин считал необходимым здесь высадиться, то мы и сделали это под прикрытием ломбарды. Хозе Эрнандес предложил употребить для устрашения индейцев бывшего с нами пса, который свои громким лаем и свирепой мордой действительно немедленно обратил местных жителей в бегство. Убедившись в нашей силе и численности, касик этой области на следующий день прислал к господину послов с дарами. Адмирал, в свою очередь, одарил индейцев бубенчиками и цепочками, и затем еще в течение трех дней мы обменивались с дикарями выражениями взаимного расположения и приязни. Здесь же нам было ясно сказано, что у этих берегов видели лодку с плывшими в ней тремя индейцами и одним белым.