Великое плавание

Зинаида Шишова
Великое плавание

Вступительное слово

      Долго мир в его широте и разнообразии был известен по товарам и по расспросам, которые вели купцы с купцами. Долго спорили о том, четырехугольна или кругообразна Земля, потом поняли, что она не круг, а шар: спорили о размере этого шара, проводили по нему мысленные линии, чтобы разобраться в великих и неведомых путях.
      Бедствия нашествий открывали глубину мира, освещая ее пожарами.
      По широкому степному коридору, оттуда, откуда не приходили никакие вести, двигались народы, которые назывались по-разному.
      Монах Плано Карпини в 1246 году проехал через земли, захваченные татарской ордой, и рассказал о дальней области богатых Катаев, которые ткут шелк и обжигают фарфор. О тех же странах потом рассказал венецианец Марко Поло. Сколько дней пути до страны Катая, было неизвестно. Купцы не были заинтересованы в том, чтобы следовали их маршрутам, да и сами верблюжьи тропы шли не прямо.
      У Средиземного моря расцветали богатые города купцов и ремесленников. В верхних этажах дворцов, в которых собирались купцы-правители, как украшение на стенах вешали карты.
      Карты были драгоценностью, их срисовывали, крали, их дополняли рисунками и вымыслами. Но парус сменял весло, голубые дороги по морю оказывались выгоднее дорог через пустыни. Крылья парусов росли.
      Венецианцы, генуэзцы, португальцы, испанцы, а впоследствии – голландцы, англичане боролись за морские дороги, искали карты.
      Далекие страны, где дешев жемчуг, где много золота и пряностей, звали. Туда искали прямого пути.
      Сухопутный путь в Катай казался бесконечным. Казалось, что Земля материками своими как бы образует незамкнутое кольцо, пересеченное голубым океаном.
      То, что океан разделен на два океана, что между океанами этими лежит Новый Свет, было неизвестно. Хотелось найти прямой путь, на котором нет торговых застав, разбойников и пустынь.
      В книге Зинаиды Шишовой рассказывается о великом плавании итальянца, генуэзца Христофора Колумба, который родился в Генуе в середине XV века и не любил рассказывать о своей молодости. Известно, однако, что он плавал и разбирался в картах, сам обладал искусством чертить их, умел читать и писать по-латыни и был недурным каллиграфом, то есть писал четко и красиво.
      Сейчас, спустя почти четыре столетия, мы, изучив дневники и переписку Колумба, можем судить о том, каким отважным человеком и мореплавателем был этот адмирал Моря-Океана, обладавший кое-какими, довольно путаными познаниями в геометрии, астрономии и географии.
      Морской путь в Индию – вокруг Африки – в то время еще не был открыт португальцами. Путешественников – купцов и капитанов – привлекал Катай. Из рассказов Марко Поло известно было, что путь в Катай идет мимо тысячи островов и сопряжен с невероятными трудностями.
      Колумб много ездил, встречался с португальскими мореходами, пересекавшими уже Море Тьмы, очевидно, у него была составленная португальцами карта, которая и навела его на мысль отправиться в Катай морем, прямо через океан. Этот путь, по его вычислениям, оказался короче, а ветры, дующие в ту сторону, уже были разведаны.
      Долгие годы уговаривал Колумб королей, сановников и купцов, чтобы они ему дали деньги на снаряжение флотилии. Он был убежден, что прямым путем быстрее достигнет страны жемчуга, золота и пряностей. Он был в Португалии, вероятно, побывал в Англии, семь лет прожил в Испании, добиваясь средств на великое путешествие.
      Благодаря случайному покровительству монахов Рабиды Колумб добрался до королевы. Правители Соединенного Королевства – Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский подписали с Колумбом договор, полный обещаниями. Колумб сговорился с палосскими моряками братьями Пинсонами. Три каравеллы подняли свои якоря в августе 1492 года.
      Ушли берега материка, на горизонте растаяли очертания островов. В первый раз в истории человечества моряки сознательно пересекали океан. Их вели звезды, они проверяли путь по картам, и дорогу показывала им магнитная стрелка – дар того же чудесного Катая.
      Колумб был человеком великой воли и великого умения, он верил в карту, в компас, в тогдашнюю науку и в свою счастливую звезду.
      Корабли в середине сентября пересекли Саргассово море. Дул попутный ветер. В начале октября, после того как показались птицы, предвещающие близость земли, с корабля увидали зеленую полоску дальнего берега.
      Колумб не открыл Америку, потому что он не собирался ее открыть. Он встретил преграду в своем великом путешествии и Новый Свет принял за берег Индии. Эта преграда была той землей, которую мы называем теперь Америкой.
      Зинаида Шишова показала в интересном романе, как сложна и противоречива была эпоха Колумба. Она показала самого Колумба – мечтателя, великого мореплавателя, провидца, человека большой воли и больших заблуждений.
      Зинаида Шишова построила путешествие как рассказ о тайне карты. Она права, потому что к картам тогда было отношение суеверного почитания, они были не точны, но позволяли делать великие догадки. Карта того времени была ценна тем, что ее экземпляров было мало. Карта была нарисованной тайной.
      Книга Зинаиды Шишовой основана на фактах и на догадках.
      Из дневника Колумба мы знаем, что в его экипаже были мальчики – корабельные юнги. Из-за оплошности одного из них потерпела крушение «Санта-Мария» – флагманское судно флотилии.
      Зинаида Шишова дала этим безвестным юнгам имена, связала их дружбой, высоким чувством товарищества, тайной карты. По показу характера Колумба книга, которую вы сейчас прочтете, не только интересна. Она является открытием в море истории, она сама – карта характеров людей эпохи Возрождения.
      Повесть «Великое плавание» была написана давно. Это – первая книга о Колумбе. Историю его третьего и четвертого путешествий, его безвестной кончины, рассказ об иске наследников Колумба к короне, а также дальнейшую биографию Франческо Руппи и Орниччо вы узнаете из повести «Путешествие в страну Офир», над которой Зинаида Шишова сейчас работает. Это будет рассказ об открытиях и о людях, которые умели, даже ошибаясь, двигать время и выбирать правильные пути.
       Виктор Шкловский

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЕНУЯ

ГЛАВА I
Сожжение еретика Гуго Мецци

      В день 24 июля 1491 года хозяин мой, серебряных дел мастер Антонио Тульпи, вручил мне большое серебряное блюдо.
      – Сын мой, – сказал он, – отнеси заказ архиепископу. Сегодня пятница, а блюдо было обещано к четвергу. Ты очень правильно измерил циркулем расстояние между двумя гирляндами и прекрасно вырезал буквы девиза на щите. Епископ будет доволен. Только прошу тебя, сын мой, говори вежливо, отвечай на все вопросы и почаще кланяйся. Недавно на улице я видел, как какой-то знатный синьор остановил лиценциата из Падуи, что проживает в нашем переулке. Они говорили только полчаса, а за это время лиценциат поклонился четырнадцать раз. А ведь он человек образованный и обучен хорошим манерам.
      Если бы я слушал до конца рассуждения моего хозяина, архиепископ не получил бы блюда до воскресенья. Поэтому я нахлобучил шляпу, схватил блюдо и выбежал на улицу.
      – Франческо, – крикнул хозяин мне вслед, – погоди! Не надевай шляпу так сильно набекрень, это хорошо только для дворянского сына!.
      Он еще что-то говорил мне, но я уже не слушал его и завернул за угол.
      После смерти матери вот уже год, как я живу в Генуе, но каждый раз, попадая из нашего узкого переулка Серебряников на улицу, ведущую к морю, я не могу сдержать радостного биения сердца.
      Так и сейчас – я забыл нашу темную мастерскую, наставления Антонио Тульпи и боль в пальцах от постоянной работы резцом.
      Я снял шляпу и с открытой головой еще раз поблагодарил господа за то, что он внушил мне мысль переехать в Геную.
      Нашу сладкую тосканскую речь, конечно, нельзя сравнить с резкими выкриками генуэзцев, но мне нравится гавань, яркая толпа, острый запах соли и рыбы и ветер, что срывает шляпу с головы и надувает плащи прохожих, как паруса.
      Толпа несла меня вперед. Если бы я и захотел остановиться, я не мог бы этого сделать. Подле дворца архиепископа я стал пробиваться на другую сторону улицы.
      Шитье на одежде ратников царапало мне руки, пальцы затекли от тяжести блюда. Толпа стояла так плотно, что можно было услышать биение сердца соседа. Все смотрели вверх. Только теперь я заметил над домами дым и искры. Мысль о пожаре пришла мне в голову.
      – Что случилось? – спросил я у женщины, которая с маленьким ребенком на руках пробивалась вслед за мной.
      – Ничего не знаю, – ответила она, пробираясь дальше.
      – Что случилось? – спросил я опять.
      И тогда торговка рыбой крикнула мне:
      – Шагай быстрее, малыш, иначе не поспеешь! Это жгут еретика Гуго Мецци.
      Я еще никогда не видел, как жгут человека. Когда сжигали Джакомо Пианделло, мать моя ходила в Пизу посмотреть на него, но в то время я был еще так мал и слаб, что не мог совершить такого далекого путешествия. Я очень горько плакал в тот день.
      Я хорошо помню, как мать возвратилась из Пизы; помню ее обветренное лицо и потемневшую на спине от пыли и пота одежду. Соседки собирались в нашу кухню, и мать терпеливо, по нескольку раз на день, повторяла одно и то же:
      – Наконец пламя вспыхнуло в последний раз, и посыпались искры. Это злой дух в муках и корчах покидал тело соблазненного им грешника.
      – А каков был он, этот грешник? – спрашивали соседки.
      – О, он был темен лицом, как мавр, – отвечала мать. – Волосы распадались на его голове на две стороны, чтобы скрыть маленькие рожки. Нос сходился с подбородком. И всем видевшим его было понятно, что он колдун.
      Я добежал до площади.
      Наконец мне удалось пробиться сквозь плотную толпу. Дальше было много просторнее, так как стояла конная стража. Я нырнул под брюхо лошади и очутился в первых рядах.
      Грешника не сжигали насмерть. Его только обвели вокруг города в назидание маловерным и теперь «подпаливали» на огне. В толпе говорили, что он достоин более суровой казни, но генуэзские купцы вмешались в дело, боясь, чтобы люди других верований не перестали посещать генуэзский порт.
      Перечень злодеяний осужденного висел на его груди. За дальностью расстояния я ничего не мог прочесть, но, если судить по длине списка, это был большой грешник.
      Может быть, он и был колдуном, подобно Джакомо Пианделло, но этого нельзя было понять с первого взгляда. Прямые, как солома, волосы падали ему на глаза. Колпак был сдвинут набок; на колпаке был изображен адский огонь и орудия пытки. Голубые глаза несчастного от боли и страха вылезли из орбит. Он кричал, но шум и гам толпы, выкрики торговок и брань заглушали его вопли. Четверо слуг, одетых в черное с желтым, пронеслиносилки знатной дамы. Порыв ветра подхватил пламя, отшатнул его от столба. И я еще раз увидел лицо осужденного. Боже, милостив будь к нему, грешному!
      В это мгновение я почувствовал сильный удар по руке и выронил блюдо. Оно описало полукруг и со звоном упало на груду камней.
      – Разиня, – сказал звонкий голос, – ты принес это блюдо сюда для того, чтобы подобрать в него внутренности этого бедняка?
      Передо мной стоял юноша с костяным ножом в руке. Такими ножами художники соскабливают краски с полотна.
      Мне нужно было сделать несколько шагов и подобрать блюдо, чтобы его не затоптали в толпе, но простить оскорбление я ведь тоже не мог. Юноша был выше меня, зато плечи его были много уже моих, и под его камзолом я не угадывал крепких мускулов.
      От церкви святого Антония до церкви Зачатия меня боятся все мальчишки, все разносчики, ученики и подмастерья.
      Я посмотрел на блюдо – оно мерцало в толпе, как луна.
      Потом я повернулся и ударил обидчика двойным ударом, так, как бьют мальчики порта и набережной, – в грудь и под подбородок.
      Я знал, откуда теперь мне следует ждать удара, и повернулся к юноше правым боком, защищая сердце и живот.
      Но внезапно задира пошатнулся, как-то странно всхлипнул и упал навзничь на камни.
      В это мгновение стража палками раздвинула толпу и показались носилки архиепископа. Их пронесли так близко подле меня, что я разглядел полную белую руку его преосвященства, покрытую веснушками.
      Женщины и дети бежали за носилками; безрукие, слепые и хромые ковыляли им вслед. Я с ужасом увидел, как какой-то огромный рыжий детина наступил на грудь моего упавшего врага. Я бросился к нему. Глаза юноши были плотно закрыты, а изо рта бежала тоненькая розовая струйка.
      Осторожно приподняв его голову, я подложил под нее свою новую шляпу с пряжками. Под его густыми черными волосами где-то у затылка была, очевидно, рана, так как пальцы мои были испачканы кровью. Я решил сперва взять блюдо, отнести его по назначению, потом вернуться и оказать помощь упавшему.
      Но блюда не оказалось на том месте, где я его видел минуту назад. Монах, подпоясанный ремнем, выдирал его из рук солдата, а последний, не обращая внимания на его проклятия, молча заворачивал блюдо в плащ.
      – Несчастный, – кричал монах, – ты отнимаешь у бедного старика его последнее достояние! Вот на таком же блюде тебя черти будут поджаривать в аду за то, что ты воруешь в святую пятницу!
      Солдат спокойно повернулся к нему спиной.
      – Ну что ж, я только спас тебя от такой же участи, – невозмутимо сказал он, влезая в седло. – Объясни мне, каким образом у бедного старика могла очутиться такая дорогая вещь?
      Я подбежал к солдату.
      – Ваша милость, – сказал я, – это, конечно, не его блюдо. Оно принадлежит моему хозяину, серебряных дел мастеру Антонио Тульпи. Если вы сомневаетесь в этом, я могу точно рассказать все, что там изображено.
      – Я ни в чем не сомневаюсь, – сказал солдат, трогая лошадь. – Посторонись-ка, малыш!

ГЛАВА II
Орниччо

      Солнце палило нещадно. Даже с моря не тянуло ветром.
      Юноша лежал навзничь на камнях. Я нагнулся к нему, но не услышал его дыхания. Жив он или нет, я не мог оставить его без всякой помощи.
      Что мне было делать? Как вернуться домой без блюда? Что сказать хозяину?
      Вначале возле нас собралась огромная толпа, но все сейчас же разбежались, увидя приближение конной стражи.
      Я взвалил раненого на плечи и сделал несколько шагов. Из подвала Антонио Тульпи я ежедневно носил наверх мешки с серебром, много тяжелее моей теперешней ноши, но сейчас у меня от волнения подкашивались ноги.
      Голова юноши перекатывалась на моем плече, как котомка за спиной богомольца. Мои ноги скользили по рыбьим внутренностям, там и сям разбросанным на площади. С трудом обходя целые полчища визжащих и воющих кошек, которыми полна Генуя, я прошел Приморскую улицу и свернул в наш переулок.
      Мне пришлось трижды постучать, прежде чем хозяин поднял окно.
      – Что ты так поздно, Ческо? Ну, как понравилось его преосвященству блюдо?. – спросил он и вдруг, увидев мою скорбную ношу, попятился в ужасе и воскликнул: – Что такое, что это за человек?
      – Синьор Тульпи, – сказал я, – во имя Христа распятого дайте приют этому несчастному! Я не знаю, жив ли он, но мы обязаны сделать все возможное, чтобы вернуть его к жизни.
      – Во имя Христа распятого, – ответил мастер, – отнеси-ка его туда, откуда взял. Если он мертв, он не сделается от этого мертвее, а если жив, то скорее очнется на улице, чем в душной мастерской. Теперь такое тревожное время, что нельзя прятать в доме раненого мужчину. А может быть, это враг церкви или республики.
      – Синьор, – крикнул я в отчаянии, – ведь он еще мальчик! И, конечно, он верует в святую троицу, так же как и мы с вами.
      Но хозяин уже с грохотом опустил окно.
      – Хорошо же, – сказал я, стискивая зубы, – может быть, вы уже не увидите ни меня, ни блюда, но я не оставлю беднягу одного!
      С трудом перетащил я раненого на теневую сторону улицы и прислонил к фонтану. Я обмыл его лицо холодной водой.
      «Если он не очнется, – думал я, – мне придется отнести его тело к городской страже. И тогда пускай господь бог простит мне мое невольное прегрешение».
      Я понимал, что дело мое плохо. К хозяину как будто уже нельзя было вернуться, об архиепископе я боялся даже подумать. А тут еще раненый никак не приходил в себя.
      Рыдания подступили к моему горлу, и вдруг я почувствовал, что мои щеки мокры от слез.
      Жара начала спадать, и к фонтану стали собираться женщины. Каждая, проходя мимо меня, считала своимдолгом расспросить о случившемся, и мне надоело уже отвечать на вопросы.
      – Какой хорошенький молодой господин и какой бледный! – вдруг закричала жена мастера Баччоли, и я содрогнулся от ужаса, так как впервые мысль о том, что я ранил благородного, пришла мне в голову.
      Я внимательно пригляделся к юноше. Лицо его было белое и нежное, как у мадонны в церкви Зачатия. Ресницы лежали на его щеках, как тень от пера. Волосы его были прямые и длинные; в тени они казались совершенно черными, а на солнце в них плясали золотые и фиолетовые искры.
      Разглядев его руки, я вздохнул с облегчением. Они были грубые, обветренные и сплошь усеяны маленькими трещинками, в которые набилась краска.
      Нет, это не был благородный господин – слишком вытерто было сукно на его камзоле и слишком грубой и стоптанной была его обувь.
      Я еще раз обмыл его лицо и смочил губы, но он даже не пошевелился.
      Неужели мне суждено в четырнадцать лет стать убийцей?
      Рыдания с новой силой сотрясли все мое тело.
      Тут мне почудилось, что юноша вздохнул. Я прислонил его к стенке дома у фонтана и теперь все явственнее и явственнее слышал слабое биение его сердца.
      Юноша открыл глаза. Щеки мои, очевидно, были еще мокры от слез, потому что он спросил с участием:
      – Ты плачешь? Я так сильно тебя ударил? Пытаясь подняться, он снова упал на камни.
      – Ты меня ударил не очень сильно, – ответил я, – но удар пришелся по месту, где был недавно перелом. А я тоже не дал тебе спуску.
      И в нескольких словах я рассказал ему все: о монахе, о блюде, о моих скитаниях.
      – Но это все пустяки, – закончил я, – хорошо, что ты остался жив. Теперь скажи мне, как тебя зовут, и давай подружимся. Мое имя – Франческо Руппи. Я сирота, родом из деревни Анастаджо подле Пизы.
      Я не докончил своей фразы, потому что где-то подле меня оглушительно засвистал дрозд. Невольно я поднял голову, ища глазами птицу.
      Увидя это, мой новый знакомый рассмеялся.
      – Не трудись искать дрозда, это я хотел тебя позабавить, – сказал он, протягивая мне глиняную свистульку. – С помощью такой вот штучки я могу передразнить любую певчую птицу. Этому искусству меня научил мой приемный отец, грек Кафар. Он же прозвал меня Орниччо. Так и ты называй меня. Орниччо – птица. Настоящее мое имя – Эммануэль. Я сирота, как и ты, но я даже не помню своих родителей. До восьми лет я с Кафаром ловил птиц, мы их обучали разным хитростям и продавали богатым горожанам. Это было хорошее время. Потом старик умер, и я несколько лет ходил с его братом, бродячим разносчиком. В плохие годы мы переваливали через горы к немцам. Там народ более богатый. Но нас часто били в деревнях, потому что старик сбывал гнилой товар. Мне надоело это, и я сбежал от него к комедиантам. Смотри-ка.
      И Орниччо вдруг прошелся колесом по улице. Лицо его и глаза налились кровью, и я с тревогой ждал, что он вот-вот опять лишится сознания. Но, когда он, улыбаясь, остановился подле меня, я понял, что удар, нанесенный мной, не причинил ему большого вреда.
      – Что ты думаешь делать теперь, Франческо? – спросил он вдруг с беспокойством. – И что будет с блюдом? К твоему мастеру я уже тебя не пущу. Нам придется обратиться за советом к моему хозяину синьору Томазо, так как без него мы все равно ничего не придумаем. Идем же.
      Поднявшись с места, сопровождаемые участливыми возгласами женщин, мы пересекли площадь и направились к крепости.
      Все чаще и чаще мой спутник кланялся проходившим: очевидно, его жилье было уже где-то поблизости.
      – Куда ты ведешь меня? К комедиантам? – спросил я. Меня мало привлекала доля базарного фигляра. – Может быть, лучше пойдем в порт и я предложу свои услуги хозяевам кораблей? Сын мастера Баччоли на четыре месяца моложе меня, и, однако, его взяли в плавание.
      – К каким комедиантам? – спросил Орниччо. – Ах да, я ведь не досказал еще тебе своей истории. В балагане я научился ходить по канату, играть на мандолине и рисовать чудовищ на нашем занавесе. Лев, глотающий пустынника, нарисованный мной, так понравился живописцу синьору Томазо, моему теперешнему хозяину, что он выкупил меня у комедиантов за один золотой. Он оченьдобрый человек, Если ты понравишься ему, он оставит тебя в мастерской. Мы тогда вдвоем будем растирать краски и учиться у него его ремеслу. Ну вот мы и дома.
      Я огляделся. Мы стояли у лесенки, скорее напоминающей трап с поручнями, чем вход в человеческое жилище.
      Над крышей крошечного розового домика высилась мачта, а за ней хлопал большой серый парус.
      – Поднимайся же, – сказал Орниччо. – Это и есть дом живописца синьора Томазо.

ГЛАВА III
Дом под парусом

      В небольшой комнате, в которую мы вошли, находилось человек десять. По стенам у окон висело множество клеток, в них свистели и щелкали птицы. Посреди комнаты стоял круглый стол, а на нем были разложены книги и карты. Над столом покачивался подвешенный к потолку маленький игрушечный кораблик, искусно выточенный из дерева. В углу стоял подрамник с натянутым на него чистым холстом. В белом кувшине щетиной кверху торчали кисти. Стены, пол и подоконники были испачканы красками.
      Однако люди, находившиеся в комнате, мало походили на живописцев. Тот, кто стоял ближе всех ко мне, был несомненно уличный глашатай. Я узнал его по полосатой одежде из красного и зеленого бархата, а его доска и колотушка лежали тут же, у стены.
      Несколько человек, похожих на моряков, играли в кости, а поодаль от них худой и бледный юноша перелистывал бумаги, непрерывно щелкая на счетах.
      Я снял шляпу и поклонился, не зная, кто из них хозяин дома. Те, которые обратили на это внимание, ответили на мой поклон.
      – Хозяин, – крикнул Орниччо, открывая дверь в соседнюю комнату, – оставьте жаровню, я сейчас займусь стряпней!. Да, да, я был в банке – никаких новостей. Вот со мной пришел Франческо Руппи искать у вас совета и помощи.
      – Кому нужен мой совет?. – спросил, подходя к двери, высокий, болезненного вида мужчина. – Ты, вероятно, давно из банка, Орниччо, потому что синьор приказчик сидит у меня уже свыше двух часов. Так это ты ищешь моей помощи? – обратился он ко мне. – Ну, выкладывай, какое у тебя горе, мальчик.
      Во второй раз за сегодняшний день мне пришлось рассказать свою историю. Синьор Томазо выслушал меня до конца, но несколько раз за время своего рассказа я замечал, что он улыбается, пряча улыбку в бороду.
      Я закончил свою речь просьбой приютить меня хотя бы на время, так как сейчас к мастеру Тульпи я не решаюсь вернуться.
      – Так, так, – сказал он, – хорошо. Но только я не знаю, стоит ли помогать мальчугану, который так хорошо умеет лгать, как ты.
      Я застыл на месте от изумления, а синьор Томазо, взяв какую-то бумагу со стола, стал читать, поглядывая на меня:
      – «Возраст – тринадцать лет, рост средний, лицо румяное, в веснушках, волосы густые, русые, кудрявые, глаза серые». Как, ты сказал, тебя зовут?
      – Франческо, – пролепетал я в смущении.
      – Даже имени ты не догадался переменить, – сказал синьор Томазо, посмеиваясь. – Куда же ты задумал бежать, Франческо Джованини?
      Моряки, оставив кости, с интересом прислушивались к нашей беседе.
      И я был рад, когда синьор Томазо, обратясь к глашатаю, сказал:
      – Альбертино, объясни же добрым господам, в чем дело.
      Глашатай поднялся с места, взял доску и, ударив в нее колотушкой, оглушительно, как на базаре, закричал:
      – «Слушайте, слушайте, добрые граждане Генуи! Монна Джованина Джованини обещает пять венецианских дукатов тому, кто укажет местопребывание ее единственного сына, Франческо Джованини, задумавшего убежать из дому на одном из кораблей, направляющихся в Испанию».
      От изумления я остолбенел. Кругом меня говорили и смеялись, а я щипал себя за руку, так как мне показалось, что все это я вижу во сне. – Если за каждого мальчугана, убегающего в море, будут платить по пять дукатов, мы скоро сделаемся богачами, – сказал один из моряков. – Месяца не проходит, чтобы я не выловил в трюме двух-трех мальчуганов, которые умоляют меня взять их с собой в Африку или на Азоры. И каждый из этих малышей мечтает о жемчугах, золоте и благовониях. А я сам не ходил дальше Картахены и возил только кожу да маслины.
      – Кто же, собственно, нашел мальчика? – спросил высокий седой моряк.
      – Орниччо, или Альбертино, или ты, Томазо?
      – Деньги мы, разумеется, разделим на три равные части, – пояснил глашатай, кладя мне руку на плечо. – А я берусь доставить его домой.
      – Вы не получите денег, синьоры, – сказал я, дрожа от волнения, – потому что я не тот, за кого вы меня принимаете.
      – Брось отвиливать, мальчуган! – заметил глашатай. – Синьора Джованини выложит сейчас нам все денежки до последнего сольдо.
      – Добрые синьоры, – сказал я в отчаянии, – я не понимаю, что случилось, но я действительно Франческо Руппи, я никогда не собирался бежать на корабле и рассказал только что всю свою жизнь, ничего не утаив.
      Моряки обступили меня, без церемонии разглядывали и поворачивали в разные стороны.
      – Нужно было прямо спуститься в трюм и залезть куда-нибудь в тюки с товаром, тогда тебя не поймали бы, цыпленочек, – посоветовал молодой, франтоватого вида моряк с красным лицом. – Но через два месяца все равно ты с ревом вернулся бы к мамаше, потому что море совсем не такая веселая вещь, как это кажется издали.
      – А за это время твоя мать выплакала бы все глаза по тебе. – строго сказал высокий моряк с повязкой на глазу. – Не думай долго, Томазо!. Альбертино, забирай мальчика! И поскорее известите монну Джованину!. Идемте, господин приказчик, так как мне тоже нужно в банк.
      – Нет, – ответил синьор Томазо в раздумье, – следует еще расспросить мальчика. Если мы ошибаемся, горе бедной женщины будет еще сильнее.
      Громко разговаривая и смеясь, моряки двинулись к выходу.
      В это время в комнату вошел Орниччо с блюдом дымящегося соуса.
      – Не уходите, синьоры, – крикнул он, – обед готов!. Вымой руки, Франческо. Синьор Томазо, я думаю, его нужно покормить: не знаю, ел ли он что-нибудь с сегодняшнего утра.
      – Со вчерашнего утра, – поправил его глашатай, заглядывая в бумагу.
      – Вчера, в день святой Анжелики, он убежал из дому. Где ты нашел его, Орниччо?
      – Мы подрались с ним на площади, – ответил Орниччо. – Я первый его задел, и за это мне здорово влетело. Потом мы помирились. Он рассказал мне свою историю, а я ему – свою. Потом мы шли мимо гавани. Он хотел попроситься на корабль, но я отговорил его.
      Слова Орниччо были покрыты громким хохотом.
      – Ты пойман, цыпленочек, не отнекивайся больше, ты собирался убежать на корабле! – закричал веселый молодой моряк.
      – Альбертино, веди его немедля домой! – распорядился, останавливаясь в дверях, человек с повязкой. – Подумайте о горе его матери!
      – Ты нашел себе плохого товарища, – обратился глашатай к Орниччо, когда моряки и приказчик ушли. – За полчаса он налгал нам больше, чем базарный предсказатель за полдня. По его словам, он работал у серебряника, потом у него украл блюдо монах, а у монаха его отобрал солдат.
      – Стоп, Альбертино! – сказал Орниччо. – У него действительно было в руках блюдо, когда я его встретил.
      – Отложим споры, – заметил синьор Томазо, нарезая хлеб, – все голодны, а Франческо, наверное, больше всех. Пообедаем спокойно, а затем подумаем, что нам делать дальше.
      Спокойно пообедать, однако, так и не удалось. Сильный шум на улице заставил нас всех броситься к окнам. Высокая, полная женщина в богатой одежде, спотыкаясь о камни, бежала по улице. Ее сопровождала целая толпа причитающих и визжащих служанок. На бегу женщина спрашивала что-то у прохожих, и, когда ей указали наш дом, она остановилась, не решаясь ступить на шаткую лесенку. – Хозяин, мастер, или как вас там! – кричала она, – Где вы прячете моего сыночка? Ческо, ангелочек, где ты? Выйди, покажись своей бедной маме!
      Синьор Томазо, взяв меня за руку, вывел на крыльцо.
      – Это ваш сын? – спросил он и, обратись к служанкам, повторил: – Это ваш молодой хозяин Франческо Джованини?
      – Горе мне, горе мне! – закричала женщина. – Они показывают мне какого-то конюха, какого-то пастуха и хотят, чтобы я сказала, что это мой маленький хорошенький мальчик!
      – Это не наш господин! – закричали служанки. – Уберите этого замарашку, верните нам нашего красавчика Франческо!
      – Ищите своего красавчика Франческо в другом месте! – пробормотал синьор Томазо, с досадой захлопывая дверь. – А мы идем продолжать обед. Франческо Руппи, прости мне мое недоверие! Я постараюсь загладить перед тобой свою вину.
      После обеда синьор Томазо еще раз выслушал рассказ о моих приключениях.
      – Какого веса было блюдо, которое у тебя украли? – спросил он. – Такая вещь, очевидно, должна стоить много денег. Я назначу тебе небольшое жалованье, и постепенно ты соберешь необходимую сумму. До этого ты должен избегать встречи с твоим хозяином, который может тебя засадить в тюрьму.
      – Мастер Тульпи выходит только по воскресеньям и отлучается только в церковь, – сказал я. – Но он другого прихода, и в этой части города мы с ним навряд ли встретимся.
      По совету синьора Томазо я почти три недели не выходил из дому. Наконец, уже в середине августа, Орниччо, по моей просьбе, посетил переулок Серебряников, чтобы узнать, какие толки ходят о моем исчезновении.
      К моей радости, он принес известие, что мастер Тульпи выехал из своего дома. Очевидно, он покинул и Геную, потому что четыре дня распродавал свое имущество.
      Он продал также и мое праздничное платье, и золотую цепочку, и кольцо, доставшееся мне в наследство от матери.
      Мою одежду и красивые новые туфли купил Руффо Даниэли. И он же рассказал Орниччо, что из Генуи отправились четырнадцать искусных ремесленников, вызванных французским королем в город Авиньон. Возможно, что мастер Тульпи был в их числе.