Мы только что благополучно миновали Саргассово море, обойдя его с юга. Ветер все время дул попутный, и наша флотилия нисколько не пострадала в пути. Паруса и снасти имели такой же свежий вид, как и в день отплытия.
Поэтому командиры успокаивали неопытных, убеждая их, что наши суда в состоянии перенести какую угодно бурю.
Был канун святого Симеона, и отец Антоний де Морачена предложил отслужить молебен этому святому, чтобы он отвратил от нас беду.
Но еще не наступил вечер, когда шквал налетел с такой силой, что «Мария-Галанте» врезалась в бок «Кардеры» и сбила ей форштевень.
Буря была сильная, но не длительная – она продолжалась всего четыре часа. Готовясь к ней, адмирал расположил нашу флотилию таким образом, чтобы мелкие суда находились посередине четырехугольника, образованного крупными судами; но силой ветра всю флотилию разбросало в разные стороны.
Монах вторично предложил вознести молитву всевышнему о нашем спасении, но у него бурей вырвало требник из рук и с такой силой бросило в лицо офицеру, стоявшему напротив, что застежками ему сильно оцарапало кожу.
Это было что-то невообразимое. В прошлое наше плавание под Азорскими островами нас застигла буря, но тогда среди нашей команды, кроме меня да Орниччо, не было ни одного неопытного новичка. Сейчас же эти несчастные подняли такой крик, что их страшно было слушать. Если добавить к этому реву мычание и ржание перепуганного скота, находившегося в трюме, треск дерева и хлопанье парусов, станет понятно, как трудно было матросам следить за словами команды.
Только крестьяне, которых оторвали от их родных полей, сбившись кучкой на одном борту, безропотно ожидали неминуемой гибели, так как эти люди мало ценят свою трудную и горькую жизнь.
Небо было обложено тучами, и ночь спустилась внезапно. Факелы с шипением гасли, ежеминутно заливаемые волнами. Стекла фонаря были разбиты. Вдруг адмирал с громким восклицанием указал на верхушку мачты. Над ней, прорезая окружающую тьму, висели два огня, имеющие форму опрокинутой чаши.
– Это огни святого Эльма!
– сказал адмирал. – Ободритесь, друзья мои, ибо мы спасены!
Действительно, почти тотчас же шквал стал стихать, волны постепенно улеглись, и поверхность моря сделалась гладкой, как стекло.
Но еще много часов мы потратили на то, чтобы исправить повреждения, нанесенные нам бурей. Снасти были спутаны и порваны, деревянные части изломаны, многие из карак дали течь. Но солнце сияло так приветливо, океан отсвечивал такой нежной голубизной, что наши плотники и конопатчики с радостью принялись за работу.
Покинув остров Ферро, мы уже двадцать дней находились в открытом океане.
Путь от Кадиса до Гомеры мы совершили в семь дней, а в первое путешествие на такое же расстояние мы затратили втрое больше времени. Только наш тяжелый адмиральский корабль несколько задерживал быстрый и легкий ход флотилии.
5 октября мы уже пристали к Гомере. Поразительно, до чего силен торговый гений человека. Там, где год назад мы видели только грубо сколоченные дощатые сваи, сейчас высились красивые дома торговцев и судовладельцев. Канарские острова уже сделались средоточием большой торговли, и здешние купцы имеют своих агентов во всех приморских странах Европы.
Мы запаслись здесь водой и топливом и заполнили свободные места в наших трюмах новым грузом живой птицы, скота, семян и деревьев.
За островом Ферро простирался беспредельный океан, который так пугал и манил новичков.
Адмирал взял курс на Эспаньолу, но точного местоположения ее никто не знал, потому что изо всех, побывавших на островах, только один Алонсо Пинсон составил карту путешествия и теперь унес с собой эту тайну в могилу.
Адмирал надеется прежде Эспаньолы достичь золотоносных островов, лежащих на юг от нее, а также и острова Амазонок, на который нам не удалось попасть из-за гибели «Санта-Марии». Изменение курса и сорвавшаяся внезапно буря несколько затянули наше плавание, и мы начали испытывать недостаток в пресной воде. Людям, отправившимся в первый раз в море, это показалось большим лишением, и адмиралу пришлось тратить свое красноречие, чтобы поддержать слабых духом.
Мне очень понравился поступок дона Алонсо де Охеды. Получив небольшое количество воды для своих людей, он приказал разделить ее между солдатами, а сам отказался от своей доли. Он показал себя более благоразумным, чем Александр Македонский, выливший воду в песок.
Я наблюдал этого человека также во время бури. Как оказалось, он всю свою недолгую жизнь провел на коне и никогда не видел моря. Но он не хватался за снасти и за руки проходящих матросов, как это делали другие. Он, как заправский моряк, широко расставляя ноги, придавал устойчивость своему телу, и только на лице его появлялось упрямое и злое выражение, как будто не океан, а его злейший враг находился сейчас перед ним.
В субботу, 2 ноября, адмирал приказал командирам всех кораблей сравнить свои вычисления пройденного пути.
Синьор Марио обратил мое внимание на то, какими различными способами пользовались для этого капитаны. Пересу Ниньо, например, было достаточно плюнуть за борт, и его опытный глаз тотчас же подсказывал ему нужные сведения. Господин же, бросив за борт щепочку, основывает свои вычисления на прохождении ее мимо корабля, причем пользуется песочными часами. На «Кардере» имеются водяные часы, а на «Нинье» жгут светильник и по убывающему маслу определяют время. Самые быстроходные корабли при благоприятном боковом ветре редко проходят свыше четырех итальянских миль в час, что составляет одну лигу.
Но в наших вычислениях всегда возможны небольшие расхождения. Поэтому после сличения сведений оказалось, что, по данным «Кардеры», мы прошли восемьсот лиг, согласно сведениям «Гальехи» – семьсот девяносто, вычисления же «Маргиланты» показали восемьсот десять лиг. Я не думаю, что сейчас адмирал или кто-нибудь из капитанов сознательно преуменьшает или преувеличивает пройденные расстояния.
Но, как бы то ни было, господин оповестил, что в самое ближайшее время мы достигнем земли.
На следующий день опытный глаз адмирала по изменению цвета воды определил, что мы приближаемся к суше, и было отдано распоряжение убрать паруса.
Я не могу не подивиться умению господина делать богатые обобщения на основании самых ничтожных данных.
Отец Антонио де Морачена и синьор Хуан де ла Коса гораздо более сведущие космографы, чем адмирал, а капитаны «Гальехи», «Кардеры» и «Ниньи» гораздо более опытные моряки, но тогда как их знания лежат иной раз под спудом, адмирал свои знания и – еще более – свои предвидения умеет обращать себе на пользу. Синьор Марио де Кампанилла говорит, что, когда религиозные размышления не увлекают господина в высшие сферы, логика его ума поражает своей ясностью и непреложностью. Утром мы действительно увидели перед собой прекрасный остров, какие уже сотнями встречались нам в наше первое плавание. Вокруг него чернело, краснело и зеленело множество других островов, и люди нашей команды выказывали такое же восхищение, как и мы, достигнув в свое время берегов благодатного Сан-Сальвадора.
ГЛАВА XII
Об индейцах, которым не следует попадаться в плен
Первый открытый нами остров адмирал назвал Доминика,
так как это случилось в воскресенье. Следующий за ним был окрещен в честь адмиральского корабля Мария-Галанте, а затем мы открыли еще Дезидераду. Все три острова, покрытые густым непроходимым лесом, были необитаемы. Последний из этой группы размерами превышал остальные. Господин давно уже дал обещание монахам святой Марии Гвадалупской посвятить какой-нибудь остров их обители, а прекрасная растительность острова, его горы и реки так напоминали эту провинцию Эстремадуры, что он назвал его «Гвадалупа».
Наши люди горели желанием сойти на берег. Поэтому, разглядев невдалеке от залива крытые пальмовыми листьями хижины туземцев, господин разрешил небольшому отряду отправиться в глубь острова на разведку. Синьор Марио взялся сопровождать вооруженный отряд. Я стоял у борта и грустно следил за тем, как солдаты садились в лодки. Проходя мимо меня, дон Алонсо де Охеда хлопнул меня по плечу.
– Прыгай за мной, мальчик, – сказал он.
– Вы угадали мое самое горячее желание, синьор, – ответил я, – но господин мой, адмирал, поручил мне помогать его преподобию синьору Антонио де Морачене при нанесении на карту этого острова.
– Ты знаешь много индейских слов, – сказал рыцарь, – и будешь более полезен нам на острове, чем здесь, на корабле. – И, так как синьор де Морачена с улыбкой прислушивался к его словам, он добавил: – А его преподобие отца Антонио мы попросим быть нашим заступником перед адмиралом.
Я очень боялся гнева адмирала, но соблазн был велик, и я спрыгнул в лодку. Мы взялись за весла, затянув песню, и через несколько минут наш ялик, опередив остальные, врезался в прибрежный ил.
Мы съехали на берег 4-го, а вернулись 7 ноября. И вот что случилось с нами за эти дни.
Первая деревня, до которой мы добрались, оказалась покинутой обитателями. Индейцы убежали так поспешно, что оставили здесь трех – четырех ребятишек. Мы одарили малышей яркими лоскутками и бубенчиками, и они охотно провожали нас из дома в дом. Хижины, числом около тридцати, были расположены правильными рядами. В середине деревни находилась площадка для игр и гуляний, обнесенная забором и окруженная длинными строениями. Почти в каждом доме у входа высилась искусно выточенная из дерева фигура змея. Синьор Марио предположил, что это священные изображения.
Кроме того, что мы обычно и раньше встречали в индейских хижинах – циновок, гамаков и глиняной и тыквенной посуды, – дон Охеда заинтересовался луком и стрелами. Это было первое индейское оружие, которое я увидел вблизи, так как ни на Гуанахани, ни на Эспаньоле индейцы не употребляли такового. Только покидая Гаити, наши люди имели столкновение с владевшими оружием карибами, населявшими один из небольших островов.
Дон Охеда очень. интересовался подробностями этого столкновения, но я, к сожалению, не мог удовлетворить его любознательности, так как, расстроенный разлукой с Орниччо, на обратном пути я ни разу не съезжал на берег. Единственное, что я знал, – это то, что никто из наших людей не был ранен.
Дон Охеда, взяв лук, прицелился в одного из своих людей и с силой спустил тетиву. Стрела, зазвенев, впилась в кольчугу солдата.
– Это пустая игрушка, – сказал рыцарь пренебрежительно.
– Осторожнее, синьоры! – вдруг закричал секретарь. – Боюсь, что эти стрелы отравленные.
Он показал на тонкие бороздки, проходившие по костяному наконечнику: они были заполнены клейкой массой, напоминающей смолу. Дон Охеда тотчас же заставил солдата скинуть кольчугу и осмотрел его грудь. К счастью, стрела застряла в кольцах, не задев даже кожи.
– Я боюсь другого, – сказал дон Охеда, повернувшись к нам и держа в руке что-то круглое. Мы вскрикнули от ужаса и отвращения, разглядев внимательно этот предмет. Это была человеческая голова, которую хозяева только что принялись коптить в дыму очага и бросили, услышав о нашем приближении.
– Берегитесь, – сказал дон Охеда, – здешние жители нисколько не похожи на райских обитателей, о которых адмирал рассказывал монархам. Они знают употребление оружия, и не следует им попадаться в плен, ибо они закоптят нас, как окорока.
Тут же, в хижине, мы нашли куски хлопчатобумажной ткани, мотки ниток и циновки. В ограде за хижиной бродило целое стадо птиц, по виду напоминающих наших гусей, а в ветвях порхали стаи ручных попугаев.
В строении, служащем индейцам, очевидно, складом, мы нашли целые груды луку и чесноку, а также клубни батата, виденного нами в первое путешествие. На песке лежали чудесные плоды растения, напоминающего репейник, аромат которых распространялся вокруг, как от цветов.
Ввиду того что высадившиеся два дня назад на одном из безлюдных островов наши матросы наелись каких-то плодов и заболели, как Орниччо, дон Охеда запретил нам прикасаться к этим плодам.
Солдаты возражали, что плоды по всем признакам собраны для употребления в пищу, а индейские ребятишки, проникнув вслед за нами в сарай, наглядно разрешили наш спор, разломав плоды и отведав их с уморительными гримасами восторга. На местном наречии они называли их «яяма», а испанцы, переделав по-своему, – «ананасы».
Мы тоже решились их отведать и убедились, что только самые нежные дыни отдаленно напоминают их по вкусу, по аромату же их нельзя сравнить ни с каким плодом и ни с каким цветком.
Осмотрев внимательно деревню, мы отправились дальше. На опушке леса мы вспугнули целую толпу индейцев. Дон Алонсо де Охеда жалел, что мы не на конях, иначе нам удалось бы их окружить.
В кустах мы настигли нескольких женщин и мальчика, очень напомнившего мне Аотака. Мы одарили их и отпустили, не причинив им никакого вреда.
На обратном пути, проходя через деревню, мы убедились, что из нее исчезли все ребятишки. Очевидно, родители вернулись за ними в наше отсутствие.
На корабль мы попали вечером третьего дня. К моему удивлению, адмирал ни словом не упрекнул меня за непослушание – он был занят другим. После нашего отъезда к кораблю приблизились несколько женщин, показавших знаками, что они просят убежища и защиты. Адмирал принял их и, по своему обыкновению, одарил. Женщины объяснили ему, что они живут на острове севернее Гвадалупы и взяты в плен воинственным племенем, обитающим здесь. Они же рассказали адмиралу, что здешние жители питаются человечьим мясом, но господин никак не решался им поверить.
За время нашего отсутствия произошло еще одно событие: капитан одной караки и восемь матросов отпросились у адмирала на берег. Они отсутствовали уже два дня, но это никого особенно не беспокоило, ибо здесь многое могло привлечь их внимание.
Однако после рассказа женщин, подтвержденного нашими наблюдениями, господин очень взволновался.
Он велел дону Охеде с вооруженным отрядом в сорок человек отправиться в глубь острова на поиски пропавших. Ежедневно утром и вечером съезжал на берег горнист и трубил зорю, чтобы привлечь внимание наших товарищей, если они заблудились.
Экспедиция дона Охеды вернулась после нескольких дней безрезультатных поисков. По дороге им встретилось несколько деревень, жители которых убегали при их появлении. По рассказам рыцаря, им пришлось переплыть двадцать шесть рек. Вся страна изобилует благовонными деревьями, вкусными плодами и птицами с ярким оперением.
Так как и здесь, как на Гвадалупе, некоторые люди пострадали, отведав неизвестных ягод, адмирал отдал строжайший приказ по кораблям не есть никаких плодов, кроме уже известных нам ананасов. Неисполнение этого распоряжения грозило офицеру штрафом, а матросу, солдату или ремесленнику – заточением в цепях. Это было очень предусмотрительно, ибо неразумно в этой чужой и полнойопасностей стране терять людей исключительно из-за их невоздержанности.
Наши поиски пропавших не привели ни к чему. Адмирал решил запастись пресной водой и продолжать свой путь. Мы стояли, уже готовые к отплытию, и только лодки сновали по заливу, подвозя к кораблю плоды и воду, когда на опушке леса показалась группа исчезнувших матросов караки.
Оказалось, что они заблудились в лесу, лишенные возможности определить направление. Кроны деревьев так густы, и лес так заплетен лианами, что под его своды не проникает солнечный свет, а ночью невозможно было разглядеть звезды.
В результате этого происшествия был издан другой адмиральский приказ: под страхом штрафа и ареста людям нашего экипажа запрещалось отлучаться в глубь леса, Буде же в этом встретится крайняя необходимость, надлежит делать на деревьях зарубки, по которым каждый сможет найти обратный путь.
ГЛАВА XIII
На ловца и зверь бежит
Спасенные нами женщины сообщили, что их родной остров Борикен лежит на северо-восток отсюда. Они дали понять господину, что там в большом количестве находят золото и жемчуг. И этого было достаточно, чтобы он забыл о наших товарищах, ожидающих нас в форте Рождества. Его желание достичь Борикена разделял и дон Охеда, жаждавший приключений.
– Я хочу наконец увидеть карибов, – говорил он. – Мои солдаты томятся от безделья и скоро передерутся друг с другом.
Но на ловца и зверь бежит: не добравшись еще до Борикена, мы повстречали несколько островов, которые господин с обычными церемониями присоединил к владениям наших монархов. Здесь, как сообщали нам индианки, всюду обитали воинственные карибы.
Остановившись в удобной бухте острова Святого Креста, мы спустили лодки, для того чтобы сделать запасы свежей воды в устье реки. Женщины деятельно помогали нам. Судя по их сильным мышцам, я полагаю, что у себя на острове они работают наравне с мужчинами. Особенной ловкостью и силой отличалась одна из них, которую матросы прозвали доньей Каталиной.
Своими сильными руками она держала бочонок, который я наполнял водой. Вдруг она оставила бочонок и вплавь бросилась к кораблю.
Оглянувшись, я увидел, что наперерез нашим лодкам идут каноэ индейцев. Без всякого предупреждения, внезапно мы были осыпаны градом стрел. Мне пришло в голову, что матросы, так же как и солдаты, должны быть защищены воинскими доспехами, ибо никто не может сказать дикарю: «Не стреляй в него – это матрос».
Матрос-бискаец с «Кардеры» мирно греб, не подозревая об опасности, и неожиданно получил рану в шею. Стрела вошла так глубоко в тело, что он сломал ее, пытаясь вытащить. Доктор Чанка удалил ее через два часа, но яд, очевидно, оказал свое действие, ибо несчастный был уже без памяти и тело его распухло.
Но как мне заговорить об этом с адмиралом, если даже дон Охеда, постоянно проявляющий заботу о своих людях, оборвал меня на полуслове!
– Воинские доспехи стоят дорого, – сказал он, – и, по справедливости, солдат должен умереть пять раз, чтобы отработать затраченные на него деньги. Ты, может быть, еще пожелаешь, чтобы вооружили всех мужиков и ремесленников, которых мы везем в новые страны, – добавил он со смехом, – а это ведь вещь совершенно невозможная. Этим людям незнакомы чувство долга и воинская дисциплина, и они могут обратить свое оружие против господ.
У меня все время стоит перед глазами молодая жена бискайца, которая с двумя детишками приезжала прощаться с ним в Кадис. И никто не может меня убедить в том, что человеческая жизнь расценивается ниже железа и меди.
Дикари, с которыми мы сражались, сделали все возможное, чтобы придать себе устрашающий вид. И они достигли своей цели: их глаза обведены красной краской, лица исчерчены линиями, пугающими и отталкивающими, а мышцы свои, и без того развитые, они искусственно увеличивают, перетягивая веревками.
Мы взяли в плен несколько дикарей и, заковав в цепи, бросили в трюм. Это были смелые люди: когда лодка их была опрокинута нами, они продолжали сражаться в воде.
Отдав раненого бискайца на попечение синьора Марио и доктора Чанки, адмирал велел флотилии снаряжаться в дальнейший путь.
Нам встретилось множество скалистых и живописных островов, которые господин назвал «Архипелаг одиннадцати тысяч дев». За ними зеленел остров Борикен, или, как его назвал господин, «Пуэрто-Рико». Это была родина наших пленниц. Тех, которые этого захотели, мы высадили на остров, но донья Каталина и еще пять женщин выразили желание остаться с нами.
Народ Борикена покинул свои жилища, и мы, пройдя несколько десятков лиг, не встретили ни одного индейца. Господин, увлеченный рассказами о золоте, предполагал здесь задержаться подольше.
«Орниччо, чувствуешь ли ты, как близко мы находимся от тебя?»
Утром 17 ноября мы с доном Охедой спустились в трюм покормить наших пленных, ибо у матросов они отказывались принимать пищу. Я держал факел, а мой спутник знаками убеждал одного из дикарей есть. В это мгновение другой индеец, мужчина огромного роста, с такой силой рванул свои цепи, что с доской вырвал их из переборок и в бешенстве занес над доном Охедой. Голова рыцаря была бы размозжена, если бы я факелом не заставил дикаря откинуться в угол. На шум сбежались матросы, и пленный был водворен на место. Мы поднялись на палубу.
– Ты храбрый и решительный мальчик! – сказал дон Охеда. – И я клянусь тебе, что, когда мы вернемся в Европу, я хорошо тебя отблагодарю.
– Я оттолкнул дикаря совсем не для того, чтобы получить награду. – ответил я.
– Неужели у тебя нет желаний, мальчик?! – воскликнул рыцарь. – Вспомни, что род мой скоро будет не только знатнее, но и богаче Арагонского дома, и я смогу по приезде осыпать тебя золотом.
– Если это возможно, прошу вас никогда не называть меня мальчиком, – сказал я, чувствуя, что немилосердно краснею, – так как пять дней назад мне уже исполнилось шестнадцать лет.
Тут же, на палубе, дон Охеда захотел услышать побольше обо мне. И я, не утерпев, рассказал ему об Орниччо и о том, как я стремлюсь поскорее в Навидад, чтобы повидаться с моим другом.
Не знаю, какие доводы пустил в ход дон Охеда, но после разговора с ним, 19 ноября, адмирал отдал распоряжение поднять якоря и двинуться к форту Рождества.
Курс на Навидад был взят предположительно, так как никто в точности не знал, в каком направлении находится остров. Адмирал полагал, что, направляясь в Пуэрто-Рико, мы обошли Эспаньолу с юга и потому не узнали ее пологих берегов, подойдя к ней с северной стороны. Только на третий день, достигнув устья реки, где мы запасались водой год назад, мы поняли, что находимся у цели нашего плавания. Как мне передать восторг, овладевший мной!
На берегу одного из заливов мы похоронили нашего бедного бискайца.
25 ноября мы дошли до маленького островка Монте-Кристо у берегов Эспаньолы, а вечером 27-го числа бросили якорь против форта Навидад, на расстоянии одной мили от берега. Опасаясь подводных камней, господин не решился вести суда дальше, но, чтобы известить товарищей о нашем прибытии, велел дать пушечный залп.
Готовясь к встрече с обитателями форта, мы приготовили письма и подарки, переданные для них с родины, а господин распорядился распечатать бочонок самого лучшего вина.
Накрывая на стол, я от волнения ежеминутно ронял различные предметы.
Но напрасно мы вглядывались в очертания берега – ни одного огонька не засветилось нам навстречу.
Мы повторили выстрел. Матрос в сигнальной бочке так усердно размахивал факелом, что опалил себе брови и бороду, и все-таки с берега не последовало никакого ответа.
Было уже около полуночи, когда адмирал наконец отдал распоряжение ложиться спать. Он предположил, что люди из форта для какой-нибудь цели могли отправить свои лодки в другую сторону и теперь лишены возможности выехать нас встречать.
Возможно, что за это время у них иссякли запасы пороха, и поэтому они нам не ответили выстрелом. Синьор Марио рассеял наше недоумение.
– Ночь темная, – сказал он. – В форте, конечно, знают о прибытии корабля, но они не уверены, что это именно мы вернулись сюда за ними, и поэтому до рассвета решили не отзываться на наши выстрелы.
Дон Охеда предложил с небольшим отрядом немедленно съехать на берег на разведку, но господин предпочел дожидаться утра.
ГЛАВА XIV
Самая длинная ночь в жизни
Постепенно на нашем корабле воцарилась тишина. Сон бежал от моих глаз, и я вышел на палубу. До боли в висках я всматривался в темноту, но еле-еле мог различить реи на нашей мачте.
Вдруг я услышал тихий плеск весел. Мне пришло в голову, что, быть может, это Орниччо потихоньку от других решился навестить нас. Наклонившись к воде, я старательно вглядывался в темноту.
Часовой тоже расслышал слабый шум и крикнул:
– Эй, кто там на лодке?
Совершенно неожиданно подле меня из мглы появилась темная фигура, и индейское каноэ стукнулось о борт корабля. При свете зажженных факелов мы разглядели четырех индейцев. Они приветствовали нас на ломаном кастильском диалекте.
Индейцы передали, что касик Гуаканагари рад видеть своих белых друзей и передает подарки, которые им велено вручить адмиралу в собственные руки.
– Адмирал спит, – сказал я. – Дайте это все мне. Не бойтесь: вещи не пропадут.
Индеец заслонил рукой подарки и уклончиво ответил:
– Белые люди любят много золота. Разбуди адмирала, я отдам ему.
Я покраснел от стыда и досады. В прошлое наше посещение индейцу достаточно было положить стебелек травы у входа, и, повинуясь приказанию адмирала, никто из нас не решался переступать порог. Очевидно, за десять месяцев индейцы ознакомились с другими чертами характера белых.
Только когда адмирал показался на шкафуте и фонарь осветил его лицо, дикари решились подняться на палубу. Они принесли в дань от Гуаканагари две золотые маски и несколько кувшинов из кованого золота. Это был воистину царский подарок, и он очень порадовал адмирала. Из этого явствовало, что дружба между фортом Рождества и индейцами не нарушалась до сих пор.
Мы все горели желанием узнать поскорее о жителях Навидада, но адмирал, зная, что, по обычаю индейцев, нельзя начинать речь с вопросов, выслушал их приветствия и, в свою очередь, передал свою благодарность и пожелания касику.
Только после этого господин приступил к расспросам.
Посланец Гуаканагари стоял в красивой и гордой позе; опираясь на плечо второго индейца, очевидно своего слуги, он выслушал речь адмирала, и лицо его не выразило ничего, кроме старания как можно точнее подобрать испанские слова для ответа.
Протянув руку по направлению к берегу, он сказал:
– Ночь скрыла от тебя правду: форта нет на том месте, где ты его ищешь.
Если бы с ясного неба грянул гром, это не потрясло бы нас сильнее, чем эта неожиданная новость.
Так как на индейца посыпался град вопросов, он выждал, пока прекратится шум, и только тогда продолжал свою речь.
Он сказал следующее:
– Белые люди много болели. Их обуяла тоска по родине, и они начали убивать друг друга. Иногда они ходили по лесам и убивали индейцев. Наиболее неразумные в поисках золота покинули форт и ушли в горы Сибао. Там они тоже грубо обращались с индейцами. Они отнимали у них золото, пищу и жен. Возмущенный их поступками, на них напал касик той страны, Каонабо, и перебил их всех. После этого он спустился в долину, напал на форт и сжег его, а когда Гуаканагари заступился за белых, сжег и его деревню. Гуаканагари лежит раненый и поэтому не явился приветствовать адмирала.
Господин с такой силой сцепил руки, что они окостенели, и доктор Чанка только через несколько часов с большим трудом разжал его пальцы.
Никто на корабле не смыкал глаз уже до самого рассвета. Еще не взошло солнце, когда мы на четырех лодках съехали на берег. Залив, который год назад кишел каноэ, сейчас был уныл и безлюден. На холме чернели обгорелые развалины Навидада. При гробовом молчании мы высадились на берег.
Я думал о благородном Диего де Аррана, которому так и не удалось сохранить в форте дисциплину и который сложил здесь свою гордую голову; я думал о Бернале Бернальдесе и Хайме Ронесе, бежавших сюда от костров инквизиции; с глубокой грустью я перечислял в уме имена всех наших товарищей, бесславно погибших вдали от родины.
«Дом Орниччо расположен вдали от форта, – говорил я себе, – он отлично укрыт в зарослях бамбука. И кровожадный Каонабо мог даже не знать о его существовании».
Адмирал как будто прочел мои мысли.
– Франческо, – сказал он в волнении, – Орниччо несомненно жив! Следует немедленно отрядить людей на его поиски. Но предварительно необходимо исследовать развалины форта.
Тщетно бродили мы, шагая через обгорелые балки по битой посуде и обломкам мебели, ни одно живое существо не встретилось нам в запустении форта.
Покидая в первое наше плавание Навидад, господин распорядился, чтобы в случае какой-нибудь беды все золото и ценности были спрятаны в колодцы, и по тому, что мы ничего не нашли там, можно было судить о внезапности нападения.
Не дожидаясь других, я, взяв легкую лодочку, отправился в залив Покоя. Я греб изо всех сил, и все-таки мне казалось, что лодка недостаточно быстро рассекает воду. Встав во весь рост, я приложил руку ко рту и крикнул:
– Орниччо! Орниччо!
Но только эхо прокатилось по берегам, спугнув целую стаю разноцветных попугаев.
У причала я с такой силой взмахнул веслами, что лодка, завизжав, проехалась по прибрежной гальке. Наскоро привязав ее, я взбежал на холм.
Хижина Орниччо стояла нетронутой, но какое-то особое, щемящее молчание царило вокруг.
Белый голубок важно прогуливался мимо порога, крепко ставя коралловые ножки. Я коснулся двери, и она без шума распахнулась передо мной.
– Франческо! – крикнул сдавленный голос откуда-то с пола.
И я, вообразив, что это друг мои, быть может больной или раненый, лежит в углу, опрометью бросился к нему.
Полумрак, царивший в хижине, заставил меня долго шарить по полу, пока наконец я не нащупал мягкий козий мех, заменявший Орниччо ложе.
На нем никого не было.
Глаза мои, привыкнув к темноте, стали постепенно различать предметы. Вот грубый деревянный стол, покрытый толстым слоем пыли. Вот на полке лежит черствый хлеб и сыр, скорее напоминающий камень. Не доверяя глазам, я руками обшарил каждый уголок. Запустение, царившее в хижине, говорило о том, что она была необитаема уже продолжительное время. Какая-то птица, может быть тот же голубь, впорхнула в отверстие под крышей, задев меня крыльями по лицу.
Но кто же назвал меня по имени? Неужели я от горя начинаю сходить с ума и мне чудятся различные голоса?
Я вышел из хижины.
В зарослях паслась белая козочка, настолько ручная, что она не испугалась моего появления. Под пригорком был вырыт колодец, а над ним качалась бадья. За домом в бочке с соляным раствором мокла очищенная от шерсти шкура какого-то животного. Я узнал хозяйственную распорядительность моего друга.
Но самого его нигде не было видно.
Свыше четырех часов я пробродил по берегам залива Покоя, зовя своего друга. Отправляясь сюда, я в поспешности забыл шляпу, и солнце так сильно прижгло мне голову, что я почувствовал тошноту, а в глазах у меня появлялись красные и зеленые пятна.
