К своему глубочайшему прискорбию, я должен признаться, что с прибытием в Испанию господин круто переменил ко мне отношение.
      Но что говорить обо мне, если даже синьор Марио должен был по нескольку часов дожидаться его, чтобы сделать доклад или получить необходимые указания.
      Секретарь сказал мне:
      – Голубок сейчас второй человек в Кастилии после короля Фердинанда. Не можем же мы требовать, чтобы он разрешил себя хлопать по плечу. Его положение вынуждает его отдаляться от своих прежних друзей.
      Я не думал, чтобы синьор Марио говорил это вполне искренне, но, когда мне удалось добиться свидания с адмиралом, я, пробыв пятнадцать минут в его комнате, убедился, сколько времени отнимают у него приготовления к экспедиции.
      Достаточно, если я скажу, что сопутствовать адмиралу выразили желание такие люди, как Алонсо Мендель, Алонсо Перес Ролдан, Хуан Понсе де Леон, Педро де Маргарит, королевский космограф – знаменитый тезка нашего Косы – Хуан де ла Коса, Альварес де Акоста, Берналь Диас, оба Лас-Касысы, Хуан де Люкар и другие.
      Каждый из названных мною людей либо принадлежал к самой родовитой знати, либо располагал огромными средствами, а иные покрыли себя славой во время мавританских войн. Многие из них как милостыни выпрашивали разрешения уехать с адмиралом, беря на себя львиную долю расходов, вооружение своих отрядов и снабжение их во время пути. Еще до того, как господин переехал из Барселоны в Кадис, число желающих отправиться с ним составляло свыше двух тысяч пятисот человек.
      Для этого предприятия в Кадисе подготовлялся уже целый флот из семнадцати судов, причем были специально отстроены небольшие, неглубоко сидящие в воде караки, предназначенные для береговых разведок.
      Герцог Медина-Сидония предоставил заимообразно в распоряжение адмирала пять миллионов мараведи, а королева для этого случая обратила в деньги золото и драгоценности, конфискованные у мавров и евреев. Но даже этих огромных сумм оказалось недостаточно для покрытия всех предварительных расходов. И, по слухам, люди, побывавшие уже на суде святейшей инквизиции и оправданные ею, снова ввергались в тюрьмы и возводились на костры, а их имущество переходило в королевскую шкатулку. Хорошо, что деньги не имеют запаха, иначе все эти миллионы отдавали бы кровью и горелым мясом.
      Для управления делами экспедиции был создан специальный совет по делам Индии под управлением Хуана Родриго де Фонсека.
      Господин наконец разрешил мне отбыть в Геную для свидания с синьором Томазо.
      Я так был утомлен непривычным для меня блеском двора и частыми празднествами, дававшимися в честь адмирала, что с наслаждением взошел на неустойчивую палубу фелуки.
      Я вспомнил слова адмирала, сказанные мне в день нашего знакомства: «Я буду первым, совершившим такое путешествие, и на тебя также упадет отблеск моей славы».
      Так оно и случилось в действительности. Еще в Барселоне ко мне подходили молодые дворянские щеголи, изъявлявшие желание сдружиться со мной, а в Кадисе мне это уже стало даже надоедать.
      Я уверен, что в другие времена они с презрением отнеслись бы к моим огрубевшим рукам и скромному платью, но сейчас на мне действительно лежал отблеск славы адмирала.
      Я жалел, что со мной не было моего милого друга Ор-ниччо, который лучше моего сумел бы отвадить этих бездельников.
      На фелуке, узнав, что я принадлежу к свите адмирала, ко мне тоже неоднократно обращались с расспросами. Но тут это были свои люди – матросы. Я часами рассказывал им о нашем плавании и, вероятно, смутил не одну удалую голову. Тут же, на фелуке, меня стали осаждать самые разнообразные сомнения.
      Еще в Барселоне синьор Марио так отозвался о господине: «Он, как никто более, достоин славы и почестей. Но он поет, как соловей, и, как соловей, сам упивается своими песнями. Я боюсь этого». Хотя секретарь и не посвятил меня в смысл фразы, я понял его без объяснений.
      Совершив замечательное по смелости путешествие, рискнув пуститься в Море Тьмы и переплыть саргассовы водоросли, открыв новые острова и достигнув, надо думать, берегов таинственного Катая, адмирал уже одним этим сделал свое имя славным в представлении современников и в памяти потомков.
      Но этого ему показалось мало. Он сам своими рассказами о сокровищах вновь открытых стран затуманил умы монархов и обратил в ничто свои действительные заслуги. Блеск и звон золота ослепил и оглушил государей, и они уже не могли думать ни о чем другом.
      Занятый беседой с матросами или погруженный в свои печальные размышления, я так и не заметил, как, миновав все средиземноморские порты, наш корабль стал приближаться к Генуе.
      В помещении для пассажиров было слишком душно, и я, по примеру других путешественников, расположился на палубе. Сдружившийся со мной во время пути матрос указал мне человека в синем плаще.
      – Видишь ты этого высокого? – прошептал он мне на ухо – Это фискал святейшей инквизиции. Он даром не пустился бы в это путешествие: несомненно, он кого-то выслеживает.
      Я с любопытством взглянул на великана в синем плаще.
      – Было бы лучше, если бы он был поменьше ростом, так как он слишком обращает на себя внимание, – сказал я. – Человек, который побывает у него в лапах, потом узнает его в любом наряде.
      – Человеку, который побывает у него в лапах, – отозвался матрос, – уже не придется его узнавать во второй раз.
      Подстелив плащ, я улегся на палубе, разглядывая звезды и вспоминая свое первое путешествие из Генуи.
      Внезапно чей-то тихий разговор привлек мое внимание.
      – Не ошибаешься ли ты, Хуаното? – спросил кто-то шепотом. – Если ты дашь промах, плакала твоя награда. Я тебе даже не верну денег за проезд от Кадиса до Венеции. А там есть чем поживиться: по моим сведениям, он все свое имущество обратил в драгоценности и везет их с собой в сундучке.
      – Я не ошибаюсь, кабальеро, – ответил второй. – Вы видели, как я его ловко выследил вчера?
      Меня заинтересовал этот ночной разговор, и я потихоньку выглянул из-за мачты. Тот, которого называли Хуаното, был низенький, коренастый человек, все время вертевшийся на палубе и надоедавший путешественникам своими разговорами. Второй был великан в синем плаще, которого Хуаното величал кабальеро. Это становилось уже совсем занятным. Осторожно подвинувшись, я устроился поудобнее и приготовился слушать дальше.
      – Ты говоришь об истории с яблоками? – спросил кабальеро с презрением. – Ты занимаешься пустяками.
      – Это не пустяки, – настаивал Хуаното. – Когда я оделял всех яблоками, бросая их из корзины, он машинально развел колени, потому что он мавр и привык к долгополому платью.
      – Глупости! – сказал кабальеро. – Этак ты не заработаешь ни гроша.
      – Это не все, – поспешил ответить Хуаното. – После этого я стал наблюдать за ним дальше. Я заметил, что он постоянно моет руки перед едой, как будто мы находимся не в море, а в пыльной степи. На вечерней и утренней заре ой непременно обращает лицо к востоку и если не шепчет своих колдовских молитв, то только потому, что я постоянно торчу подле него. Но он, конечно, произносит их про себя. А дважды я видел, как он, кланяясь, не касался шляпы, как это сделал бы такой высокородный испанец, за какого он себя выдает, а сначала прикладывал руку ко лбу, а потом к сердцу.
      Теперь и я понял, о ком шла у них речь. Это был высокий господин в красном плаще, который ехал на нашем корабле до Венеции. Я не знаю, мавр ли он был или испа-нец, но лицо его поражало своей красотой, а осанка – благородством. Я тоже обратил внимание на то, что, благодаря меня за какую-то мелкую оказанную ему услугу, он приложил руку ко лбу и к сердцу. Однако я думаю, что, в течение стольких лет общаясь с маврами, испанцы могли перенять от них эту манеру.
      – Вы со спокойным сердцем можете его задержать в Генуе, – сказал Хуаното.
      – Генуя кишит купцами всех национальностей, – с досадой возразил фискал. – И там не очень считаются с нашей святейшей инквизицией. То же самое можно сказать о Венеции. Эти две республики думают только о своем обогащении. Но по дороге мы зайдем в Сицилию, где всем распоряжаются наши святые отцы. И он будет задержан без всякой волокиты.
      Ранним утром мы должны были прибыть в генуэзский порт. Корабль, сгрузив товары, без промедления отправлялся дальше, и я с ужасом представлял себе, что ожидает несчастного в Сицилии. Но как мне предупредить его, да и захочет ли он меня слушать?
      Еще издали я увидел высокую башню и зубцы Генуэзской крепости. Пройдет еще несколько минут, и я уже буду дома. С беспокойством оглядывал я толпу на палубе – нигде не было видно человека в красном плаще.
      Десятки лодочников облепили корабль, предлагая свои услуги. Сходни были запружены народом. Я в толпе старался отыскать знакомое лицо, но какой-то старичок попросту вырвал у меня вещи из рук, и я вынужден был последовать за ним в лодку. В последний раз на набережной я оглянулся на корабль и помахал шляпой матросам.
      Вдруг я заметил мавра. Сойдя с корабля, он стоял у сходней и с любопытством приглядывался к крикливой генуэзской толпе.
      С корабля подали сигнал к отплытию. Сундучок мой был очень тяжел и оттягивал мне руку. Порт кишит воришками, но долго задумываться я не мог. Поставив сундучок подле маленькой тележки с зеленью, я бегом бросился к пристани. Мавр удивленно поднял на меня глаза, когда я его окликнул.
      – Немедленно следуйте за мной, если вам дорога жизнь! – сказал я.
      Он подозрительно посмотрел на меня и с беспокойством оглянулся на корабль.
      – Спешите! – сказал я.
      В это время на палубе появился фискал с Хуаното. Нас отделяла от корабля небольшая полоска воды, ослепительно сверкавшая на солнце. По сходням ежеминутно сновали матросы с кладью, но два человека так пристально следили за моим собеседником, что мне казалось, будто они стоят подле нас.
      – Я не понимаю, о чем ты говоришь, юноша, – произнес мавр.
      – Вы поймете, если я вам скажу, что этот человек в синем плаще – фискал святейшей инквизиции, а этот кривоногий – его ищейка, – прошептал я ему на ухо.
      – На корабле остался мой сундучок с драгоценностями, – сказал мавр в беспокойстве. – Там все мое достояние.
      Я невольно оглянулся на свой сундучок – он мирно стоял подле тележки.
      – Что для вас дороже – драгоценности или жизнь? – спросил я в нетерпении.
      Фискал и Хуаното неотступно следили за нами. Наклонившись, они как будто прислушивались к нашей беседе.
      На наше счастье, в это мгновение к готовящемуся котплытию кораблю нахлынула целая толпа с сундуками и узлами. Я потянул мавра за руку, и мы смешались с толпой.
      Свернуть в первый же переулок было делом одной минуты.
      – У меня не осталось даже денег, чтобы заплатить за ночлег, – сказал мавр.
      – Не беспокойтесь о деньгах, – возразил я. – В доме, куда я вас веду, расплачиваются иной монетой.

      Я вдохнул в себя дым жаровен, на которых жарили рыбу, и остановился с бьющимся сердцем. Вокруг кричала и жестикулировала пестрая генуэзская толпа. Генуэзский залив сверкал под солнцем, башня вырисовывалась на ярком небе. Я ощутил чувство полного покоя – я был наконец дома!
      Дорога до улицы Менял отняла у меня всего несколько минут. Дойдя до углового дома, у которого мы с Орниччо так часто дожидались возвращения синьора Томазо, я в изнеможении прислонился к стене. Уже свыше года я не имел известий о своем хозяине: здесь ли еще он проживает, жив ли, здоров ли?
      Оставив мавра на улице, я бегом пустился к лесенке.
      Осел торговца зеленью оглушительно ревел, дети кричали, шлепая босыми ногами по лужам, торговка зазывала покупателей, и поэтому синьор Томазо даже не услышал, пак я распахнул дверь. Я бросился к доброму человеку и, не дав ему опомниться, заключил его в свои объятия.
      – Ческо, дитя мое! – крикнул синьор Томазо. – Как ты вырос! Ты уже совсем мужчина!
      В мастерской все было по-старому. Легкий ветер раскаливал игрушечный кораблик и поднимал листы книги на столе. Карта, еще моей работы, была прибита к стене. На подрамник был натянут холст, а на нем углем были слабо нанесены очертания человеческой фигуры.
      Синьор Томазо засыпал меня вопросами и восклицаниями. Если бы записать их подряд, получилось бы следующее:
      – Ты уже навсегда ко мне? Ты никуда не уедешь? Где же Орниччо? Господи, у тебя уже пробиваются усы! Где мессир Колон? Что за смешные пуговицы у тебя на куртке! Вел ли ты путевые записки?.
      – Мой дорогой хозяин, – прервал я его, – здесь на улице дожидается человек, нуждающийся в вашем покровительстве. Его преследует святейшая инквизиция. И я думаю, что не ошибся, обещав ему пристанище в вашем доме.
      Синьор Томазо тотчас же вышел пригласить мавра.
      – Войдите с миром, – сказал он. – Это бедный и тесный домик, но здесь вы можете не опасаться за свою жизнь. Сам я человек слабый и незначительный, но окружен храбрыми и решительными друзьями, которые смогут вас доставить куда угодно, не боясь инквизиции. Но вас ведь нужно покормить. Вы, конечно, проголодались с дороги! – спохватившись, воскликнул вдруг синьор Томазо и тотчас же захотел заняться хлопотами по хозяйству.
      Я немедленно остановил его.
      На гвозде в каморке над мастерской я нашел свой фартук и, нарядившись в него, немедленно принялся за приготовление пищи, а хозяин в это время слушал рассказ мавра о его злоключениях.
      Мизерные запасы моего хозяина тотчас же подсказали мне, что дела его находятся не в блестящем состоянии. Но у меня денег было достаточно. И находился я в Генуе, где, не сходя с места, можно купить все, начиная с головки чеснока и кончая трехмачтовым судном.
      Через полчаса был готов обед. Синьор Томазо с удовольствием отведал моей стряпни. И за столом мы продолжали свою беседу. Я рассказал хозяину, где и почему мы оставили Орниччо, описал ему прекрасный остров Гуанахани и нашего милого Аотака. Надо сказать, что в последние дни я мало виделся с моим краснокожим другом, так как наследный принц Хуан, пораженный его сообразительностью, временно взял его к себе в телохранители.
      Оказывается, что известие о нашем возвращении дошло до Генуи значительно раньше, чем я прибыл туда.
      Флорентинец Аннибал Януарий, присутствовавший в Барселоне при нашем прибытии, известил обо всех наших открытиях своего брата во Флоренции, и это письмо обошло всю Италию. Еще лучше поступил Габриель Санчес, которому адмирал сообщил обо всем, с ним происшедшем: он послал это письмо отпечатать и распространил в нескольких сотнях экземпляров в Италии, Франции и Англии.
      Необходимо заметить, что в самой Испании известия об открытиях распространялись далеко не с такой легкостью – Фердинанд боялся соперничества Португалии и скрывал новости о путешествиях в западные моря.
      Выслушав рассказ мавра, синьор Томазо за обедом обратился ко мне:
      – Синьор Альбухаро испытал много бед. Он переменил веру и принял христианство, вынужденный к этому жадностью испанских монархов и жестокостью инквизиции. Это прекратило на время гонения и дало ему возможность спокойно заняться своими делами. Но жадные испанские монархи, испытывая нужду в деньгах, вновь хотят ввергнуть его в темницу святейшей инквизиции, обвиняя его в том, что он якобы втайне продолжает исполнять обряды своей религии. Синьор Альбухаро мог бы давно покинуть Испанию, но там находится его невеста, дочь такого же несчастного, как и он сам. Поэтому он отправляется в Венецию, где дож Дандоло обещает ему покровительство и охранную грамоту от папы, с которой он уже спокойно сможет возвратиться в Испанию. Начав дело, ты должен довести его до конца. Сегодня же необходимо подыскать парусник, который доставит его в Венецию, не заходя ни на Сицилию, ни в Неаполь, где инквизиция может захватить свою жертву.
      Пробыв два дня в Генуе, я очень мало мог уделить времени моему доброму хозяину, так как половину первого дня я провел в хлопотах по делам Альбухаро, а потом выполнял поручения адмирала в Генуэзском банке.
      Прощаясь с нами, синьор Альбухаро со слезами на глазах благодарил нас за оказанную услугу.
      – Я еще вернусь в Кадис, – сказал он мне. – И на твоей обязанности лежит разыскать меня, так как расспрашивать о тебе я не смогу по вполне понятным соображениям.
      Когда уже далеко за полночь мы расстались с синьором Томазо, оказалось, что мы с ним не рассказали друг другу и половины новостей.
      По старой памяти я отправился спать в каморку над мастерской. Две постели стояли, как бы ожидая нашего возвращения.
      Я не мог удержаться от слез, вспоминая, как жестоко я был разлучен с моим другом. «Орниччо, думаешь ли ты обо мне? Как живется тебе там, на твоем острове?»
      Я с трудом распахнул ветхое окошечко. Замазка отлетела, стекла не держались в источенных червями рамах.
      Огромные звезды дрожали в заливе. Я вдыхал родной воздух. Мне хотелось обнять руками весь этот богатый и прекрасный город с его портом, кишащим судами, с его базарами, тупиками и кошками.
      Следующий день мы, не расставаясь, провели с синьором Томазо вместе. Деньги, оставленные ему Орниччо, я еще накануне положил на имя синьора Томазо в Генуэзский банк. Они должны были ему послужить на черный день.
      В лавке у набережной я накупил сукна и бархату и отдал Орландо Баччоли, самому лучшему портному в Генуе, сшить хозяину приличное платье. Он уже так обносился, что им стали пренебрегать, и он лишился многих заказов. Кроме этого, я купил ему будничной и праздничной обуви.
      Я заново вставил стекла в окнах и в двери, починил рамы и к лестнице, ведущей наверх, приделал новые перила. Этому искусству я научился у корабельных плотников.
      Я закупил круп, муки, сала, солонины и вина в количестве, достаточном для пропитания команды небольшого парусника. Все эти продукты я установил в кладовой и в погребе в таком порядке, чтобы для синьора Томазо не составило труда ими пользоваться. И все-таки, расставаясь с хозяином, я чувствовал за него беспокойство, ибо этот человек беспомощен, как дитя. А как он похудел за время нашей разлуки!
      Он проводил меня до самого порта и даже спустился по сходням на палубу судна.

      Господин напрасно торопил меня с приездом. Правда, всадникам и ремесленникам, так же как и мне, было велено явиться в Севилью к 20 июня и быть готовыми к отправке в Кадис, но флотилия наша в действительности вышла в море значительно позже. Очень много времени ушло на оформление прав адмирала, дарованных ему монархами. Он заказал свой герб лучшему серебрянику и велел выбить на щите придуманный Орниччо и утвержденный монархами девиз:

      Por Castilla e por Leon Nuevo Mundo hallo Colon.

      Права же адмирала, дарованные ему еще перед путешествием, сейчас были закреплены королевским указом.
      Господин велел синьору Марио и мне переписать для него этот указ в четырех экземплярах, что мы и сделали. Благодаря этому я имел возможность прочитать это свидетельство о «Пожаловании титула Кристовалю Колону», подписанное королем и королевой. Синьор Марио, который давно знает, что я веду дневник нашего плавания, посоветовал мне переписать в свой дневник и это свидетельство. Это большой труд, но секретарь привел мне свои соображения на этот счет:
      – Может быть, когда-нибудь потомки поблагодарят тебя за такие важные сведения из биографии адмирала.
      Я не надеюсь на благодарность потомков, но королевскую бумагу я все же в дневник свой хоть и не полностью, но переписал:
      «Дон Фернандо и донья Изабелла, божьей милостью король и королева Кастилии, Леона, Арагона, Сицилии, Гранады, Толедо, Валенсии, Галисии, Мальорки, Севильи, Сардинии, Кордовы, Корсики, Мурсии, Хаена, Алгарве, Алхесираса, Гибралтара и Канарских островов, графы Барселоны, синьоры Бискайи и Молины, герцоги Афин и Неопатрии, графы Руссильона и Серданьи, маркизы Ористана и Гасиана, – поскольку вы, Кристоваль Колон, отправляетесь по нашему повелению для открытия и приобретения некоторых островов и материка в Море-Океане на наших кораблях и с нашими людьми и поскольку мы надеемся, что с помощью божьей лично вами и благодаря вашей предприимчивости будут открыты и приобретены некоторые из этих островов и материк в упомянутом Море-Океане, мы считаем справедливым и разумным вознаградить вас за труды, которые вы несете на нашей службе. И, желая оказать вам надлежащие почести и милость за все вышеупомянутое, изъявляем мы свою волю и милость следующим образом».
      Здесь я несколько отвлекусь от текста королевской грамоты, чтобы пересказать наш разговор с синьором Марио, случившийся после того, как мы ознакомились с указом.
      – Как хорошо! – воскликнул я. – Если бы не эта бумага, я так и не узнал бы, что королям Кастилии и Леона принадлежит еще такое множество земель и даже Афины, которые я полагал находящимися совсем в ином государстве!
      Синьор Марио внимательно посмотрел на меня.
      – Ческо, – заметил он, – по твоему задорному замечанию я чуть было не вообразил, что со мной беседует наш милый Орниччо, а не скромный и послушный Франческо Руппи.
      Больше ни одним словом синьор Марио на мое замечание не отозвался.
      Итак, привожу дальше текст грамоты:
      «После того как вы, упомянутый Кристоваль Колон, откроете и обретете указанные острова и материк в Море-Океане или любую иную землю из их числа, да будете вы нашим адмиралом островов и материка, которые будут открыты и приобретены вами. И да будете вы нашим адмиралом, и вице-королем, и губернатором в этих землях, которые вы таким образом приобретете и откроете. И отныне и впредь можете вы именовать и титуловать себя дон Кристоваль Колон, а ваши сыновья и потомки, исполняя эти должности и службы, могут также носить имя, титул и звание дона, и адмирала, и вице-короля, и губернатора этих земель. И вы можете отправлять и исполнять указанные должности адмирала, вице-короля и губернатора упомянутых островов и материка, открытых и приобретенных вами и вашими заместителями, и вести, и разрешать тяжбы и дела – уголовные и гражданские, имеющие касательство к вышеупомянутой адмиральской должности и должности вице-короля и губернатора, согласно тому, как вы сочтете сие законным, и согласно тому, как то обычно принято и исполнялось адмиралами наших королевств.