Боцман Густав Кнебель оказался довольно придирчивым начальником, и поначалу Касперу это даже понравилось. Прежде всего боцман распорядился, чтобы, обращаясь к юноше, товарищи его отбросили слово «синьор».
      – Ты хочешь простым матросом проходить морскую службу? – заметил Вуек на третий же день плавания. – А кто, скажи на милость, на корабле зовет матроса синьором?
      По приказу боцмана Каспер с быстротой белки карабкался на мачту, крепил паруса на раскачивающейся рее, ежеминутно рискуя свалиться вниз. Эта работа матросу Бернату была знакома, и здесь он мог проявить и сноровку свою и ловкость.
      Однако одно дело по приказу отца своего, капитана корабля, проявлять умение и ловкость на виду у почтительно наблюдающей тебя команды, а совсем другое ежедневно подниматься чуть свет по свистку боцмана, мыть в свое дежурство палубу или кубрик, латать паруса, нырять в воду за отвязавшимся лагом. Уже через неделю ладони молодого матроса покрылись волдырями, а потом стали твердыми, как подошва. Все тело ныло от ушибов, царапин и ссадин. Трудно было, не выспавшись после ночной вахты, снова подниматься и выполнять повседневную работу. Но Каспер все переносил терпеливо: еще отец постоянно толковал ему, что, чем лучше капитан знает службу матроса, тем легче ему будет командовать кораблем.
      Но вот для Каспера, да и для всего экипажа «Санта Лючии» пришли тяжелые дни.
      Началось с того, что скользкая веревка как-то вырвалась из рук Каспера и его чуть не оглушило, когда огромная балка реи задела его по голове. Превозмогая боль, Каспер набрался терпения, справился со всеми неполадками и спустился на палубу.
      Едва успел он расправить плечи и передохнуть, как его босые ноги ожег удар линьком.
      Возмущенный, юноша обернулся и встретился глазами с разгневанным Вуйком.
      – Наверх! – заорал боцман так, что у Каспера заломило в висках. – Матрос Бернат, две вахты вне очереди!
      Только что прикрепленная Каспером рея оторвалась, и парус беспомощно повис, хлопая на ветру. Молодой матрос снова стал взбираться на мачту.
      Вечером, как ни хотелось Касперу спать после трудного рабочего дня, он отгонял сон, дожидаясь возвращения Вуйка. Тот, конечно, постарается поговорить со своим любимцем и начнет объяснять, почему он давеча так строго с ним обошелся.
      Каспер даже заготовил Вуйку отповедь: уж слишком, мол, ретиво боцман разыгрывает свою роль.
      Представляя себе это примирение, Каспер так и заснул одетый.
      Разбудил его грохот. В маленькой каюте все ходило ходуном, на полу перекатывались осколки глиняного кувшина, слетевшего во время качки. Посреди каюты стоял Вуек. Ни о каких извинениях, объяснениях или примирениях не было и речи.
      – Подымайся! – сказал боцман сурово. – Шторм! А тут, на беду, капитан всерьез захворал. Ступай на палубу и смотри, если ты снова будешь работать спустя рукава, посажу на сухари и на воду!
      Бурей сломало фок-мачту. Набежавшей волной оторвало доску от палубной переборки, доска задела котелок компаса и сбила его с постамента. В кормовой части судна открылась течь. Однако на каравелле было вдосталь запасено леса, смолы, пакли, не было здесь недостатка и в опытных плотниках, конопатчиках и парусных мастерах, поэтому раны судна были мало-помалу залечены. Гораздо хуже обстояло дело с капитаном «Санта Лючии».
      Вытянувшийся на своей койке, желтый, как лимон, с провалившимися глазами, то и дело облизывая пересыхающие губы, лежал Зорзио Зитто и отдавал приказания еле слышным голосом.
      Заботливо склонившись над ним, боцман Густав Кнебель старательно по движению губ капитана распознавал его команду и тут же, молнией взлетая на палубу и стараясь перекричать рев бури, передавал команду матросам.
      – Откачивайте не переставая воду! На пробоину наложите пластырь! – еле слышно говорил Зорзио Зитто.
      В беде узнаешь и друзей и врагов. Работая ночь и день, мокрый по пояс, с руками, ободранными в кровь, Каспер часто ловил на себе и насмешливые и сочувственные взгляды. Как жаль все-таки, что капитан не разрешил ему поселиться в кубрике с матросами! Конечно, многие из них считают его белоручкой, но он докажет и им и Вуйку, чего он стоит.
      Прошло, вероятно, дня два или три, а Касперу казалось, что он уже месяц трудится не разгибая спины. И уже то один, то другой из матросов, вытащив из-за пазухи фляжку, показывал на нее, с улыбкой приглашая поляка согреться.
      Когда буря немного поутихла и можно было передохнуть, к Касперу подошел молодой матрос Марио.
      – Гаспаре, – сказал он шепотом, – а что же это Ротта болтал, будто ты из какой-то Сарматии? Говоришь ты в точности, как мой дружок Филиппе. Уж я-то хорошо знаю, как говорят в Сицилии: три года спали мы с Филиппе на одной койке, делились последним сухарем и поверяли друг другу тайны… С тех пор я никак не найду себе товарища по душе. Вот заговорил ты по-сицилийски, а у меня даже сердце ёкнуло… Никакой ты не чужак! Ты даже лицом похож на Филиппе, только тот черный, а ты рыжий…
      – А где же он, твой друг? – спросил Каспер.
      – Такой видный был из себя парень, а вот в три дня скрутила его лихорадка. Зашили мы его в старый парус и опустили за борт где-то около Патмоса. Не успели мы с ним даже крестами обменяться. Ты, может, вернешься в Сицилию, так прошу тебя, разыщи его родных!.. Здесь, на «Лючии», народ все больше в летах, не с кем и словечком перекинуться. Я рад, что повстречался с тобой!
      Значит, не зря кардинал Мадзини и синьорина Беатриче потешались над цоканьем и пришептыванием Каспера, если даже здесь, на корабле, его принимают за уроженца Сицилии.
      С трудом разгибая одеревеневшую спину, Каспер сказал:
      – Я тоже рад, что могу перемолвиться с тобой словечком, а придет хорошее время – мы с тобой еще и споем и станцуем, я научу тебя нашим пляскам и песням, потому что Ротта не солгал – я и вправду чужак в вашей стране. Приехал я из далекой Сарматии, но ты увидишь, что это не помеха, если двое людей хотят между собой поладить. Креста на мне нет, только материнское благословение – образок моего святого… – И, сняв через голову просоленный, истертый, потерявший цвет шнурок, юноша надел образок святого Каспера на шею Марио взамен полученного от него медного крестика.
      От того же Марио Каспер узнал, как страшатся в команде возможной смерти Зорзио Зитто.
      – Ротта толкует, будто он тогда станет капитаном… Ох, и плохо нам всем придется! Не будь он братом доброй синьоры Бианки, мы уже давно набросили бы ночью ему мешок на голову и избили бы так, что он не скоро поднялся бы! – откровенно признался матрос. – Капитана Зорзио у нас все любят и ценят; человек он опытный, справедливый, вышел из таких же простых матросов, как и мы с тобой, но нисколько этим не чванится… А шурин его совсем иное дело! Еще до бури, как только капитан слег, я сам видел, как Ротта открыл свой сундучок и стал примерять на себя богатую одежду. Капитан, мол, помрет, а он останется на корабле за главного, так негоже тогда ему ходить в простой матросской одежде… Ежедневно мы молимся святому Джорджио за нашего капитана: пускай бы господь, нам на радость, сохранил ему жизнь! Сохранил бы нам нашего капитана и избавил бы нас от Ротты! Отец. Лука, судовой священник, тоже понимает, сколько бед может причинить Ротта и команде и судну, и ежедневно возносит молитвы вместе с нами… Вот гляди-ка, этот франт уже на капитанском мостике! – пробормотал Марио со злобой.
      И действительно, подняв глаза, Каспер у румпеля рулевого разглядел боцмана, а за его спиной – Ротту, который, отчаянно жестикулируя, в чем-то, как видно, убеждал Вуйка. Лица боцмана Каспер видеть не мог, однако и со спины было заметно, как отмахивается он от наставлений матроса. Оказалось, что, рассмотрев поврежденный компас, Ротта кое-как насадил стрелку на стерженек и велел Густаву Кнебелю менять курс каравеллы.
      – Компас не работает, – возразил боцман. – Если плыть по такому курсу, мы попадем не в Константинополь, а собаке под хвост, – очень точно перевел Вуек свою любимую польскую поговорку.
      Однако Ротта уже чувствовал себя на корабле хозяином.
      Оттолкнув боцмана, он взялся за румпель. Пан Конопка только плюнул с досады.
      – Готовьте шлюпки, – громко сказал он подвернувшемуся под руку Марио, – этот упрямец ведет каравеллу на камни!
      Ротта передернул плечами и продолжал держаться принятого курса.
      И, только когда рев воды у подводных скал стал очевиден, он с беспокойством начал оглядываться по сторонам.
      – Где этот ваш студент? – наконец спросил Ротта. – Правда ли, что он может определить местонахождение корабля без компаса?
      Тут команда впервые узнала, что Гаспаре, матрос-новичок, над которым они так часто потешались, – человек ученый.
      Марио, тот даже рот открыл от изумления.
      Однако мало кто верил в то, что Гаспаре сможет вывести корабль на правильный курс.
      Вуек подтащил Каспера к рубке.
      – Можешь исправить? – спросил он, указывая на компас.
      Каспер осмотрел компас и молча кивнул головой. У него еще не прошла обида на Вуйка.
      – А можешь узнать по звездам, где мы находимся?
      – Может быть, не очень точно, – сказал Каспер, подумав, – но примерно могу.
      – Тогда давай! – приказал боцман. Он стоял рядом с Каспером, наблюдая, как тот возится с компасом.
      Ротта отошел в сторону и с непроницаемым видом глядел куда-то в темноту, как будто совершенно не интересуясь ни компасом, ни Каспером.
      Когда компас был наконец водворен на место и стрелка его заиграла на острие, боцман с лукавой улыбкой подтолкнул Ротту в бок.
      – И платье твое тебе не помогло, – сказал он, с презрением оглядев щегольской наряд матроса. – Ты, может, и плавал много и матрос неплохой, но на капитанском мостике тебе не стоять! – И тут же весело скомандовал: – Эй, все наверх! По местам! Ставь паруса!
      По расчетам Каспера, каравеллу штормом отбросило миль на сто к западу от первоначального курса.
      Сделав измерения, Каспер определил, что они находятся поблизости от берегов Кипра.
      – Браво, Каспер Бернат, браво! – весело сказал Вуек и ласково добавил по-польски: – Держись, Касю, покажем им, что значат два гданьщанина!
      Опасность прошла, и боцман уступил свое место рулевому.
      – Ставь паруса! – кричал он в раковину, которая заменяла рупор. – Точно держи по ветру с четвертью! Так держать!
      Боцман отдавал команду за командой. Экипаж дружно и точно выполнял его приказания. При свете утренней зари «Санта Лючия» со вновь поднятыми парусами сделала разворот и двинулась к северо-востоку.
      Каспер несколько раз спускался по поручению Вуйка в капитанскую каюту и прислушивался к дыханию Зорзио Зитто. Ему почудилось, что грудь больного вздымается и опадает гораздо спокойнее, чем раньше, и он рад был оповестить об этом встревоженную команду.
      – Ну, Ротта, переодевайся, – не скрывая злобы, кричали матросы родичу капитана. – Не быть тебе хозяином каравеллы, не командовать тебе нами!
      – Да, кабы не Гаспаре, носиться бы нам по волнам, пока не развалилась бы наша красотка «Лючия»!
      – Смотрите-ка, – заливался хохотом Марио, указывая на Каспера и Ротту. – Оба как будто молодые, но у одного мозги в голове, а у другого в… А что, Ротта, не продашь ли ты поляку свой красивый камзол? Ему больше пристало носить господскую одежду!
      Каспер видел, как злые желваки ходили под скулами Ротты, но ему уже не было страшно за команду и каравеллу: скоро капитан Зитто займет свое место на мостике!
      Как уже было сказано, на каравелле не было недостатка ни в плотниках, ни в конопатчиках, ни в парусных мастерах. Был здесь и священник, был матрос-норвежец Кнут Расмуссен, которого бог наградил таким зрением, что он мог различать самые дальние предметы и в свои шестьдесят с лишком лет ночью видел, как кошка.
      Не было только на каравелле лекаря, а ведь все могло бы пойти иначе, будь капитану Зорзио Зитто своевременно оказана нужная помощь!
      Страшная это была ночь!
      Внезапно поднятый Вуйком с койки, Каспер в волнении бросился в капитанскую каюту. Здесь ему с ужасом пришлось наблюдать, как капитана непрестанно рвет кровью и желчью. Они втроем с Вуйком и Марио переворачивали до жалости легкое тело Зитто, остерегаясь, как бы он не захлебнулся.
      – Священника! – сказал больной между приступами рвоты.
      В каюту вошел отец Лука. Склонив головы, трое моряков поспешили к двери, однако капитан остановил их слабым движением руки.
      – Открытую исповедь, отец Лука! – сказал он умоляюще.
      – Это и исповедь и завещание, – пояснил, повернувшись к бледным от волнения свидетелям, священник. – Мы уже несколько дней назад договорились с синьором капитаном. Кто из вас умеет писать?
      – По-итальянски или по-латыни? – спросил Каспер, выступая вперед. – Я лучше справляюсь с латынью.
      Свидетели присутствовали при том, как умирающий каялся в своих грехах. Ему случалось и лгать, и грабить, и убивать, и преступать другие божьи заповеди, но самым великим своим грехом он считал то, что в свое время покрыл преступление и утаил от правосудия брата жены своей – Паоло Ротту, матроса каравеллы. Какое преступление совершил Ротта, капитан не сказал: он каялся в собственных грехах, придет пора – Ротта покается в своих, а бог все знает сам.
      – Мною руководила любовь к его сестре – моей жене, – говорил умирающий с трудом, – но сейчас, перед лицом всевышнего, со слезами каюсь в этом своем проступке. Я виноват также в том, что по огромной любви к жене своей я не отослал Ротту из Италии, а дал ему приют в своем доме и на своем корабле, хотя и понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Даже больше: три года назад почувствовав приближение смерти, я составил завещание, по которому «Санта Лючия» после моей смерти должна была отойти Ротте. Завещание это хранится в Риме, у его высокопреосвященства кардинала Мадзини… Но сейчас мы составим новое завещание, а прежнее кардинал должен будет уничтожить…
      Утомленный длинной речью, капитан в изнеможении упал на подушки.
      – Пишите! – сказал он погромче.
      И Каспер записал все, что продиктовал ему капитан.
      – «В лето господне 1511 сентября двадцать четвертого дня я, капитан Зорзио Зитто, пребывая в твердом уме и ясной памяти, завещаю моему душеприказчику по возвращении „Санта Лючии“ из плавания выплатить каждому члену моей судовой команды сверх жалованья еще по десять золотых дукатов. Брату своей жены – матросу Паоло Ротте завещаю сверх этих денег еще три сотни дукатов, а также всю свою одежду. Все остальное имущество, движимое и недвижимое, завещаю жене своей, синьоре Бианке Зитто. Каравеллу „Санта Лючия“ завещаю Компании венецианских судовладельцев с тем, чтобы, по их усмотрению, на каравеллу был поставлен капитан, а также боцман, если Густав Кнебель не сможет далее нести службу на каравелле. Господом богом заклинаю упомянутого Густава Кнебеля довести „Санта Лючию“ до Константинополя и обратно в Венецию. Он на это время останется и капитаном судна. Доходы, которые Компания венецианских судовладельцев получит от торговли и перевозок грузов на „Санта Лючии“, завещаю делить поровну между женой моей и компанией до самой смерти синьоры Бианки. Похоронить мою жену завещаю на средства компании. Брата жены моей Паоло Ротту завещаю списать с борта каравеллы тотчас же по возвращении в Венецию. На полученное наследство завещаю ему заняться торговлей или другим честным ремеслом.
      Душеприказчиком моим, как и по прежнему моему завещанию, остается его высокопреосвященство кардинал Мадзини. Прежнее мое завещание считать недействительным».
      Бумагу скрепили своими подписями сам капитан Зитто, отец Лука, матрос Каспер Бернат и матрос Марио Скампиони из Генуи. Когда очередь дошла до боцмана, он вопросительно глянул на Каспера, а тот едва заметно кивнул головой. И Вуек написал крупными буквами: «Боцман Густав Кнебель из Кенигсберга».
      Когда с оформлением документа все было закончено, мертвенно бледный капитан Зитто вдруг рывком приподнялся с подушек.
      – Приписку! – сказал он. – Я хочу сделать к завещанию приписку!
      Каспер снова взял перо и приготовился выполнить просьбу капитана. Но тот молчал, а священник, склонившись над ним, только ежеминутно отирал выступающий на его лбу пот.
      – Если почему-либо завещание это не будет доставлено кардиналу Мадзини, – тихо-тихо начал кающийся, – и если кто из четырех присутствующих свидетелей останется в живых, то… – Капитан Зитто замолчал.
      Каспер застыл в ожидании с пером в руке, но в эту ночь Зорзио Зитто больше не заговорил.
      – Я понял его, – сказал наконец Каспер. – Дописать? – И юноша обвел глазами присутствующих.
      Все молча склонили головы, и Каспер дописал завещание: «…он должен поклясться, что явится к кардиналу и под присягой засвидетельствует мою последнюю волю».
      Каспер вслух прочитал приписку. В холодеющую руку капитана вложили перо, он поставил свою подпись, а за ним расписались все остальные.
      К утру капитан Зорзио Зитто скончался. Похороны были такие, как обычно бывают в море. Отец Лука произнес надгробное слово, хотя и гроба никакого не было. Потом отслужили заупокойную службу. Тело капитана, облаченное в лучшую его одежду, зашили в парусину, к ногам подвесили груз и медленно опустили за борт. Мало оказалось среди присутствующих таких, которые не утерли бы в эту минуту слезу.
      Спустя еще одиннадцать дней «Лючия» после многих невзгод вошла наконец в бухту Золотого Рога, и перед глазами ее экипажа раскинулся подымающийся по холмам роскошный многолюдный, шумный Константинополь.
      Каспера очень удивляло, что Паоло Ротта на другой же день после похорон капитана действительно снял с себя свою праздничную одежду. Работал он теперь наравне со всеми и беспрекословно выполнял приказания Густава Кнебеля. О том, что покойным капитаном поручено боцману командование кораблем, оповестил всех отец Лука.
      Догадывался ли Ротта о готовящемся изменении в своей судьбе или смерть деверя так повлияла на него в хорошую сторону, Каспер не мог решить, да, по правде говоря, мало об этом думал.
      Трое суток ушло на разгрузку судна. Но Каспер уже в первый день отправился по указанному ему кардиналом Мадзини адресу и разыскал дом, в котором жил вероотступник-калабриец.
      Имя его не было Касперу известно, расспрашивать о нем кардинал запретил, но приметы дома были перечислены молодому человеку с такими подробностями, что он тотчас же узнал и витые колонки у входа, и золоченую кровлю, и свисающие с террасы гроздья лиловых глициний.
      Собираясь в первый раз в Галату на разведку, Каспер не взял с собой никаких бумаг, но на следующий день, дождавшись сумерек, они, уже вдвоем с Вуйком, снабженные письмами и доверенностями, а также прихватив врученный им Мадзини вексель, отправились выполнять поручение вармийского епископа. Как и было велено кардиналом, они были переодеты в турецкое платье.
      Дойдя до высокой стены, окружавшей дом, Каспер, как было условленно, стукнул в узенькую калитку два раза коротко и отрывисто, а затем еще три раза с большими паузами. Послышался шорох. Кто-то подошел к калитке.
      – Во имя аллаха! Кто стучит? – спросили по-турецки.
      Вперед выступил пан Конопка.
      – Дружба и скромность, – тоже по-турецки ответил он.
      Калитка без шума распахнулась. Они вошли в большой тенистый сад. Почти в полной темноте следовали Каспер с Вуйком за еле маячившим силуэтом своего проводника. В молчании подошли они к богатому мраморному портику и, поднявшись вверх по лестнице, оказались в огромной, устланной коврами комнате. В полумраке они поначалу и не разглядели человека, сидящего на широкой тахте. И, только когда глаза привыкли к слабому освещению, Каспер разглядел, что лицо сидящего закрыто черным покрывалом с прорезями для глаз. Он поднялся и в ответ на приветствие поляков отвесил им низкий поклон.
      – Рад вас видеть, синьоры, – сказал он по-итальянски. – Надеюсь, вы извините мне этот маскарад? Садитесь, прошу вас, – добавил незнакомец. – Вот письмо, которое интересует известных вам лиц. Подойдите к светильнику и убедитесь, что это то, которое вам нужно.
      Сердце Каспера сильно стучало. Наступал момент, которого он так долго дожидался.
      Быстро развернув свиток, юноша внимательно прочел его при свете маленькой масляной лампы. Ему тотчас же бросился в глаза огромный герб Тевтонского ордена в начале письма. А внизу – характерная подпись магистра ордена Альбрехта, скрепленная печатью с тем же гербом. Касперу, в бытность его при дворе Лукаша Ваценрода, не раз случалось видеть и печать, и подпись магистра. Текст письма был латинский – Альбрехт по своему времени был образованным человеком. Письмо магистра было адресовано турецкому султану.
      – Известны ли вам условия? – спросил незнакомец.
      Каспер, поспешно передав Вуйку письмо, вытащил из-за пазухи вексель, выданный генуэзским банком святого Георгия своему представителю в Константинополе на три тысячи дукатов.
      Незнакомец, бегло пробежав банковское обязательство, спрятал его на груди.
      – Я рад был бы ближе познакомиться с вами, – сказал он учтиво, – но, к большому моему сожалению, весьма серьезные причины вынуждают меня закончить нашу беседу. Желаю вам удачи, синьоры, и благополучного возвращения на родину.
      Каспер поднялся. Оба они с Вуйком откланялись, делая вид, что не замечают протянутой им руки. Сопутствуемые тем же безмолвным провожатым, они направились к выходу. У калитки привратник вручил им два зажженных факела: на город спустилась черная бархатная ночь, а по местным обычаям с наступлением темноты каждый пешеход должен был иметь при себе факел либо фонарь или громко петь во избежание столкновений со встречными.
      Факелы догорели, пока путники наши добрались до порта. С удивлением разглядывая в темноте около «Лючии» огромную махину, очевидно, только что прибывшего корабля, Вуек с удовольствием поцркал языком:
      – Никак, это твой «Святой Бенедикт», а, Касю? Отшвартовались раньше нас на сутки, а прибыли, видишь, на сутки позже… Видно, их тоже потрепало бурей… Вот, может, действительно ты, даст бог, свидишься со своим заступником фон Эльстером. Да что ты кривишься, я тебя не принуждаю… Ну, да ладно, свидишься, не свидишься – твое дело. А мы, как закончим погрузку и ремонт, тут же в обратный путь двинем!.. Эх, я и забыл! – хлопнул вдруг себя по лбу боцман. – Синьорина Беатриче, племянница кардинала, просила привезти ей из Стамбула хоть маленький кувшинчик розового масла, а тут, оказывается, султан отдал строжайшее распоряжение, запрещающее вывоз благовоний из Турции и даже провоз их через его столицу!
      На «Святой Лючии», несмотря на поздний час, они застали команду в страшном возбуждении. Только что старики еле-еле растащили кинувшихся друг на друга Паоло Ротту и Марио Скампиони. Отчего началась ссора, никто толком не мог объяснить, но плохо то, что Марио со зла выболтал Ротте о завещании покойного капитана.