Тидеман Гизе, сложив руки на груди, откинулся на кожаные подушки.
– Вот старший брат каноника, мне думается, совсем иной, – добавил Вуек нерешительно и наконец совсем замолчал, полагая, что отец Тидеман уснул, убаюканный мерным покачиванием возка.
Каспер, глянув на плотно зажмуренные веки Гизе, тоже не решился его тревожить. Поэтому, когда, не доезжая до Лидзбарка, каноник обратил на него свой лучистый взгляд, юноша удивился. Еще более удивили его слова отца Гизе:
– Миколай Коперник – человек деятельный, благородный и доброжелательный. Однако доля, выпавшая ему, была достаточно сурова. Завистники говорят, что он прожил жизнь играючи, заслоненный от бед широкой спиной Ваценрода. Но это не так… Не хлебом единым жив человек… Волею небес Миколай – человек светский, философ по натуре, медик, поэт, живописец (да, да, в Лидзбарке напомните мне, и я покажу мой портрет его работы). Да, так вот, он вынужден был принять сан, чтобы наследовать своему дяде, епископу, ибо никто из живущих на земле более него не заслуживает этого… Став каноником и лейб-медиком Вармийского двора, он весь отдался трудам по изучению небесных сфер. А сейчас он снова вынужден оставить секстант и астролябию, чтобы взять в руки меч: вы отправляетесь в Лидзбарк в очень тяжелые дни для Польши, а еще более тяжелые – для Вармии. Наши западные соседи то и дело нарушают границы, то и дело происходят схватки между ратниками Тевтонского ордена и нашим городским ополчением… Поэтому, я думаю, брат Миколай не сможет вам уделить того внимания, которое вы заслуживаете… Да, заслуживаете! – повторил отец Тидеман, встретив удивленный взгляд молодого человека. – И вы и этот славный моряк… Мне доводилось встречаться со многими людьми во многих странах, и первое впечатление меня никогда не обманывает. Чистая душа и верное сердце – вот что украшает человека. Кстати говоря, то обстоятельство, пан Конопка, что вы хорошо можете объясняться с басурманами – алжирцами, тунисцами и турками, – может сослужить вам хорошую службу в Вармии. Упомяните об этом, когда будете говорить с отцом Миколаем… И для вас, дорогой Каспер Бернат, я постараюсь сделать все, что в моих силах.
Уже три месяца, как Каспер находится в Лидзбарке. Он ежедневно встречается с каноником Миколаем, который стал для него всем: учителем жизни, наставником, старшим товарищем, спутником в их чудесных прогулках вдоль берегов быстрой Лыни.
«Сам господь послал мне такого трудолюбивого помощника», – не раз уже говорил отец Миколай, но Каспер до сих пор не знает, подсказаны ли эти слова жалостью к бедному изгнаннику или действительно каноник видит в Каспере усердного помощника.
Со своей стороны, юноша старается по мере сил быть полезным отцу Миколаю: он сбил тяжелые дубовые скамьи для башни, в которой Коперник ведет наблюдения за звездами, вставил слюду в окна, потому что не раз бывал свидетелем того, как его дорогого Учителя прохватывал озноб от ледяного, дующего с Балтики ветра. Он аккуратно ведет «журнал наблюдений» за небом, передвигает с места на место тяжелые приборы, дежурит по ночам в башне, когда Учителя отрывают от наблюдений редкие, но все же необходимые разъезды по диацезу или приемы.
Отец Миколай, отправляясь в соседние деревни, частенько берет с собой тяжелую поклажу, и Каспер недоумевает, для чего она Учителю. Бумага, перо, дорожная чернильница у пояса – что еще нужно для того, чтобы привезти епископу нужные сведения!
И, только отправившись как-то в путь с каноником, юноша понял, что за кульки и мешки, а иногда и бочонки грузит старый Войцех, когда его преподобие отец Миколай отправляется по диацезу.
– Вот это мука и крупа для бедных, разоренных тевтонскими наемниками хлопов. А здесь в кульке – сало для них же. А это – медикаменты…
Будучи личным лекарем его преосвященства, отец Миколай за недостатком времени иной раз отказывался пользовать каноников и викариев вармийских: им по средствам было съездить в Гданьск или даже в Краков. А вот, не зная ни отдыха, ни сна, племянник епископа навещает больных Сташков и Мацков и – прав отец Гизе – берется за все, как простой деревенский брадобрей или костоправ! Сколько людей он уже спас, пустив вовремя кровь, вскрыв нарыв или отняв охваченный огневицей палец!
Работать отец Миколай умеет, нет слов. Но умеет он и отдыхать. Доктор церковного права, лейб-медик его преосвященства (кто бы мог подумать!) не отказывается и от участия в играх, которые они с Каспером затевают, чтобы согреться после купания в быстрой ледяной Лыни.
А на прошлой неделе отец Миколай взял с собой на прогулку холст, натянутый на подрамник, краски и кисти.
– Разве придумает кто из людей такое дивное сочетание красок – синей, красной и зеленой! – сказал он весело.
Каспер оглянулся по сторонам. Синее – это небо или река, зеленое – ивовые заросли… А красное?..
Коперник ласково привлек его к себе:
– Это ты, мой славный помощник, ты, твоя огненно-рыжая голова! Ты говорил, что кто-то прозвал тебя подсолнухом. Да какой же ты подсолнух? Не только подсолнух, но, мне думается, и мак тотчас же поблекнет, если его поставить рядом с тобой!
В глубине души Каспер клял свои рыжие волосы, потому что из-за них ему несколько дней подряд пришлось по три-четыре часа простаивать по колена в воде. Два последних раза Учитель посадил к тому же ему на плечи маленького Яся, сына пастуха. Обоим им было велено не двигаться, не разговаривать, смотреть в одну точку. Бедный Ясик! Каково было малышу, если даже у верзилы Каспера затекали руки и ноги!
Зато в награду за терпение отец Миколай подарил Касперу его портрет. Ну, в точности образ святого Кристофора, переносящего через реку младенца Христа! Только у этого Кристофора волосы были огненно-рыжего цвета.
Вернувшись в свою келью, Каспер долго и внимательно рассматривал на портрете синеглазого юношу с тонкими длинными бровями и круглой ямочкой на подбородке. Каспер даже пришел к заключению, что он не так, может быть, красив, как Збигнев Суходольский, но, если отец Миколай ему не польстил, отнюдь не безобразен.
В тот памятный первый день пребывания Каспера в Лидзбарке Войцех, слуга Коперника, не докладывая отцу канонику о вновь прибывших, указал им комнату для гостей. Боцман, умывшись с дороги, тотчас улегся и захрапел. Каспер же долго не мог заснуть. А когда сон наконец смежил его веки, шум, раздавшийся во внутреннем дворе замка, громкий говор, отблеск факелов в окнах заставили юношу выскочить в коридор. По направлению к слабо светящемуся выходу бежали слуги, какая-то старушка, охающая на бегу, мальчишка с луком, дворцовый капеллан и, наконец, сонный, полуодетый, протирающий глаза каноник Гизе. В толпе и суматохе он не разглядел Каспера и поспешил во двор, а Каспер – за ним.
Толпа стояла так густо, что, только пробившись в первые ее ряды, молодой человек разглядел распростертого на снегу старика с запрокинутой головой. Снег подле него порозовел от крови.
Из испуганных возгласов Каспер только и мог понять, что несчастный скакал в замок, что под ним убили лошадь, а самого его ранили в ногу. Разговоры умолкли, как только над раненым склонился человек в легкой суконной рясе. По тому, как ловко разрезал он одежду раненого, как из висящей у него через плечо сумки вытащил медикаменты и умело перетянул жгутом ногу повыше раны, Каспер понял, что перед ним врач. Некоторое время ничего не было слышно, кроме жалобных стонов пострадавшего да отрывистых распоряжений врача:
– Брат Михал, подержи-ка его за плечи!.. Так, а теперь потяните кто-нибудь за ногу, у него еще и вывих к тому же… Ага, здравствуй, брат Тидеман! Как доехал? Ну, и хвала господу, но больше без провожатых я тебя не отпущу! Вот видишь, человек пострадал неповинно… А вас, пан Людек, попрошу еще немного потерпеть…
– Ой, ой, легче, пан доктор! – простонал раненый.
– Всё, всё уже… Вывих крайне болезнен, но не опасен. А рану вашу мы в Лидзбарке залечим! – со вздохом облегчения произнес врач. – Хорошо, что не затронута кость, в таком возрасте кости плохо срастаются… – И подал знак слуге, чтобы тот посветил ему фонарем. – Но-но, спокойнее: я только промою рану… Ну что, полегче вам?
При свете фонаря Каспер разглядел лицо врача: широкоскулое, смуглое, с густыми черными бровями над резко очерченным длинным носом, нежный детский рот и чуть приподнятые к вискам, ярко сверкающие незабываемые глаза. Что-то дрогнуло в груди у юноши, точно на сердце его легла теплая дружеская ладонь. «Он! Он!» – И Каспер нисколько не удивился, услышав ответ пана Людека:
– Ну и легкая же у вас рука, пане Коперник! Боль как колдовством каким сняло!
Откинув со лба мокрые от снега кудри, Коперник зашагал к обитой медью двери замка, а Каспер – за ним на некотором расстоянии. На таком же почтительном расстоянии молодой человек проследовал за каноником по темному коридору замка и вдруг с отчаянием понял, что без посторонней помощи ему не найти комнаты, в которой они с паном Конопкой расположились. Разве что он распознает ее по богатырскому храпу бравого боцмана!
Но вот за поворотом коридора мелькнул свет, круглое пятно затанцевало по потолку, скользнуло по стене и осветило маленькую сухую руку человека, державшего фонарь.
– Брат Тидеман! – обрадовался Коперник. – Как хорошо, что ты еще не лег! Мне нужно сегодня же поговорить с тобой! Вернулся ли брат Барковский из Генуи? Какие вести? Повторяю: больше без провожатых я никуда тебя не отпущу! Они, конечно, решили, что пан Людек везет мне письмо из Италии…
Каспер стоял, прислонившись к стене. Он не знал, что ему делать. Свернуть назад? Но – холера тяжкая! – куда же она делась, эта клятая дверь его комнаты?! Попросить помощи у доброго отца Гизе? А не рассердится ли каноник Коперник, что посторонний человек стал свидетелем их беседы? Однако как бы то ни было, он, Каспер, не имеет права присутствовать здесь незамеченным.
– Отец Тидеман! – окликнул он каноника и сам удивился, как глухо отдался его голос под низкими сводами.
– Кто это? – спросил Коперник встревожено. Каспер заметил, что рука его скользнула за полу рясы. – Как вы сюда попали?
Отец Гизе, отведя Коперника в сторону, очень долго и увлеченно убеждал его в чем-то, после чего хозяин, поздоровавшись с юношей, сказал:
– Не удивляйтесь моему суровому окрику: этот замок, резиденция его святейшества епископа вармийского, с некоторых пор стал пристанищем разных и не всегда приятных для нас гостей… Видали вы бедного пана Людека? А ведь он был ранен подле самого Лидзбарка! Простите, что я встретил вас, может быть, сдержаннее, чем положено хозяину, но верьте мне, я рад буду принять сына капитана Берната… Помимо того, что слово отца Тидемана является для меня достаточной порукой, я и пана Якуба помню отлично. И с вами, юноша, мы, даст господь, проведем немало вечеров, наблюдая звезды и рассуждая о земных делах… Однако что же это я! Уже поздно, вам необходимо отдохнуть с дороги. К тебе, брат Тидеман, я не буду столь милосерден, – со смехом повернулся он к канонику Гизе, – только доведем бедного мальчика до его комнаты, он просто валится с ног от усталости…
Как ни утомлен был Каспер, однако, попав в свою комнату, он и не подумал ложиться. Не затушив фонаря, переданного ему отцом Гизе, он вытащил из своего сундучка дорожную чернильницу и перо. В своем дневнике, который он вел уже около года, юноша записал: «В лето господние 1511, месяц януарий, третья пятница от святого крещения господня…» – и задумался, прикрыв глаза рукой. Мыслей бродило в голове так много, что их трудно было изложить на бумаге… Кроме того… Каспер с опаской оглянулся на спящего Вуйка.
Бравый боцман может с грехом пополам объясняться чуть ли не на всех языках мира. Но особенно пан Конопка гордится своим умением читать и писать по-польски. Полагая, что у Каспера не должно быть от него тайн, он, пожалуй, не прочь заглянуть и в записи юноши.
Латынь? О нет, латынь надоела еще в академии! Немецкий? Но ведь Вуек, как и Каспер и большинство жителей Гданьска, отлично знает немецкий…
И уже в который раз Каспер поблагодарил в душе покойного отца за то, что тот обучил его когда-то итальянскому языку. А достаточно ли он его помнит?
С трудом подыскивая нужные слова, юноша вывел по-итальянски: «Да будет благословенно имя господние: сегодня я сделал знакомство с одним из величайших умов Польши».
Подумав, он зачеркнул слово «Польши» и написал «Европы».
Глаза Каспера горели. Сердце билось неистово.
«Почему я так уверенно это написал? – тут же спросил юноша самого себя. – Что я знаю о Копернике, о его трудах, если не считать разноречивых и неясных, доходящих до меня со всех сторон слухов? Поверил ли я добрейшему отцу Гизе или собственному сердцу? И не чрезмерно ли поспешно я делаю выводы?»
Много лет спустя, перечитывая эту юношескую запись в дневнике, Каспер понял, что он отнюдь не был ошибочен в своих выводах. И даже больше: зачеркнув слово «Польши», ему надлежало вместо него написать не «Европы», а «мира».
Глава пятая
СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ
Раннее утро только еще заглядывало в слюдяные окна, а Каспер уже сидел за столом. Обхватив голову руками и, по старой студенческой привычке, раскачиваясь из стороны в сторону, он, склонившись над рукописью, бормотал:
– «Аксиома
первая: нет единого центра для всех небесных окружностей или сфер». Ладно, все это понятно… «Аксиома вторая: Земля не есть центр Вселенной, но только центр тяжести и центр лунной орбиты».
– Матка бозка Ченстоховска, как спокойно произносит он сейчас эти кощунственные слова! А ведь в тот – первый день занятий Каспер буквально содрогнулся, услышав их от Учителя…
«Аксиома третья: все сферы обращаются вокруг Солнца, как их общего центра, и, таким образом, Солнце является центром Вселенной». – Вот за эту-то третью аксиому профессор Ланге готов был бы сжечь на костре и творения Учителя, и, пожалуй, самого Коперника… А ведь Учитель сказал, что Аристарх Самосский за двести семьдесят лет до рождения господа нашего доказывал, что Земля бегает вокруг Солнца… Правда, и тогда его даже язычники обвинили в оскорблении веры…
«Аксиома четвертая: соотношение между расстоянием Земли от Солнца и расстоянием до неподвижных звезд настолько меньше, нежели соотношение между земным радиусом и расстоянием от Земли до Солнца, что расстояние от Земли до Солнца совсем ничтожно в сравнении с отдаленностью небесного свода».
Сколько дней бился Учитель, чтобы разъяснить Касперу это свое положение! А теперь все кажется таким неоспоримым: вот, значит, почему, наблюдая небо (и в присутствии Учителя и без него), Каспер никогда не усматривал углового смещения, сиречь параллакса, неподвижных звезд при наблюдении их в любое время года.
– Итак, дальше, – произнес Каспер вслух. – «Аксиома пятая: то, что представляется нам как передвижение Солнца среди звезд, не есть следствие действительного его передвижения, но зависит от движения Земли и ее сферы, с которой мы обращаемся вокруг Солнца, как и всякая другая планета. Таким образом, Земля имеет не только одно движение».
Вспомнив свой вчерашний разговор с Учителем, Каспер выпрямился, потом, выйдя из-за стола, широко развел руки.
– Раз-два, раз-два, – отсчитывал он, описывая обеими руками круги, то выбрасывая правую вперед, точно боец на рапирах, то наклоняя туловище вперед, назад, вправо и влево.
Учитель попенял ему: «До чего же ты горбишься, Каспер Бернат, когда сидишь за столом! Станешь ли ты капитаном, как твой отец, или астрономом, или купцом, помни, что господь бог дал нам не только бессмертную душу, но и это наше бренное тело, и мы должны заботиться равно как о душе, так и о теле. Mens sana incorpore sana».
Усевшись снова за стол, Каспер уже старался дышать полной грудью.
«Аксиома шестая: то, что представляется нам как движение на небесном своде, не есть следствие движения на небесном своде, но результат движения Земли. Земля вместе с окружающими ее стихиями оборачивается раз в сутки вокруг самой себя. При этом оба ее полюса сохраняют неизменное положение, а небесный свод и внешние пределы неба остаются неподвижны».
Сейчас Касперу казалось, что любой здравомыслящий человек, имевший возможность наблюдать смену ночи и дня, а также небесный свод и первые лучи солнца, достигшие земной поверхности, иначе не мог бы и думать. Но так ему кажется потому, что найден ответ на первый, самый трудный вопрос, и все остальное поэтому сейчас не представляется уже таким поражающим.
Каспер со стоном откинулся назад. Понятно? Да, теперь понятно!
– Ну, на сегодня достаточно, – произнес он вслух и решительно захлопнул тетрадку.
На обложке ее было выведено по-латыни: «Николауса Коперникуса Малый Комментарий о Гипотезах, относящихся к Небесной Механике». Это была именно та рукопись, на которую с таким жаром ополчился профессор Ланге.
Вытянувшись во весь рост, Каспер Бернат улегся на постели и снова вступил в спор с Каспером Бернатом. Этому занятию он предавался постоянно, как только ему представлялась возможность.
«Увы, студент Бернат, нечего тебе и думать об астрономии, о Риме, о Падуе… Ведь даже эта скромная лидзбаркская башня могла бы стать для тебя храмом науки, именно так и располагал Учитель. Ты усердно перетаскивал с места на место приборы, аккуратно высчитывал углы звезд, покорно по знаку Учителя нацеливал верхнюю планку трикетрума на небесные тела, безошибочно заносил в тетрадь величины, соответственно отмеченные на нижней планке прибора, ты, Каспер Бернат, даже сносно, на основании этих данных, вычислял высоту того или иного светила… но… – юноша, вскочив с кровати, принимался шагать по комнате, – но… в то время как ты видел только углы, пересечения плоскостей, незатейливый, собственноручно сколоченный Учителем из сосновых досок трикетрум, Миколай Коперник, глядя в это туманное небо Вармии, видел за ним Вселенную!»
Не узнай Каспер Бернат каноника вармийского, он, пожалуй, до сих пор полагал бы, что после окончания академии станет ученым-астрономом, а еще лучше – астрологом: за его широким и высоким лбом к тому времени под руководством профессора Ланге прикопится достаточно знаний.
Однако сейчас, о, только сейчас он понял, что такое настоящий ученый!
Сегодня должен приехать Вуек. Отец Миколай поручил ему наблюдение за строящейся в Гданьске каравеллой. Оснащения второго корабля, по слухам, заканчиваются в Генуе, и Вуек будет послан принимать его в Италию. Счастливец! Вуек по-прежнему добр, внимателен и заботлив, дни его посещений для Каспера подлинный праздник. Какая жалость, что сейчас, когда боцман так часто наезжает из Гданьска в Лидзбарк и мог бы привозить Касперу весточки от матери, отчим увез ее в Крулевец, а затем в Киль!
Милый, добрый Вуек! Сам того не желая, он в прошлый свой приезд точно определил место Каспера в жизни.
– Трудно тебе, Касю? – с участием спросил он, видя, как молодой студент бьется над уроком, заданным ему отцом Миколаем. – А ты, мальчик, как уточка… как уточка…
Каспер в недоумении поднял на него глаза, а боцман пояснил:
– Видел ты, как утка глотает все подряд – и корм, и червей, и камешки, и песок? Все это еще в зобу у нее перетрется, а затем и переварится. Так и у тебя все впоследствии переварится, а пока глотай все без разбора… Главное – не робей, и ты с честью наденешь шапочку бакалавра!
Нет, нет, уж если допустить сравнение с обитателями птичьего двора, то Каспер не утка, а просто самая обыкновенная курица. Он глотает не камешки и песок, а просто из кормушки по зернышку выклевывает только то, что ему нужно.
«Итак, Каспер Бернат, – закончил студент свою странную беседу, – постарайся, чтобы Учитель походатайствовал перед его преосвященством об устройстве твоем на этот корабль, который в скором времени будет спущен на воду. Там именно и смогут пригодиться и твоя способность к вычислениям, и умение обращаться с компасом, астролябией, секстантом, и даже то новое, что ты узнал в Лидзбарке о небесных телах. Те мелкие зернышки проса, которые ты выклюнул из богатой и обширной кормушки науки…»
Отложив труд Учителя, Каспер вытащил лист чистой бумаги и тщательно очинил перо. Жаль, что профессор Ланге не счел нужным научить свою дочь итальянскому языку или хотя бы латыни. А по-польски писать… Вздохнув, юноша покосился на дверь… Приезды Вуйка – это подлинные праздники для Каспера, но, к сожалению, бравый боцман считает себя вправе просматривать не только дневник, но и все бумаги в ящике своего подопечного.
«Дорогая и любимая Митта!» – старательно вывел Каспер по-польски крупными разборчивыми буквами.
Скрипнула дверь.
– О, легок на помине! – закричал юноша и бросился боцману в объятия.
Красное, обветренное лицо пана Конопки сияло. Очевидно, там, в Гданьске, дело идет на лад. Сейчас пойдут рассказы о «прекраснейшей жемчужине в золотой короне Польши», о сердце Гданьска – великолепном порте на Мотлаве, о набережной, что, как муравейник, кишит матросами, грузчиками, маклерами, купцами и капитанами – сезон навигации уже начался!
– Эге, молодец, в такую рань – и уже за работой! – сказал боцман, пряча руки за спину. – А ну-ка, Каспер Бернат, угадай, что я тебе несу!
Сердце молодого человека стукнуло, как будто остановилось, а потом снова сильно забилось.
– Письмо? – спросил он робко.
Отец Тидеман обещал, что, отправляя гонцов в Краков, он обяжет их заходить в бурсу к педелю Кристофору и каждый раз захватывать письма, буде они случатся для бывшего студента.
– Письмо, – кивнул боцман и выложил на стол объемистый пакет. – Еду я, а на развилке дороги окликает меня какой-то хлоп: «Не в Лидзбарк ли?» – «В Лидзбарк», – отвечаю. «Вот, примите почту!» – сунул мне целый ворох писем, а сам давай обратно! Ну что за люди: а может, я вор какой или разбойник! И пока я сбегал на Лыню помыться, почту успели разобрать, и вот вручили для тебя письмо… Из Кракова, надо думать… Ну и холодная же вода! – добавил пан Конопка, поеживаясь. – Неужто вы с отцом каноником уже купаетесь?!
– Ежедневно. Это распоряжение отца Миколая. Для здоровья… – отвечал Каспер, сам не понимая, что говорит.
«Письмо от Митты, от Митты, недаром Вуек так сияет!» – подсказывало юноше его громко стучащее сердце. Почерка Митты Каспер никогда не видел, да, по правде говоря, не был уверен в том, что девушка умеет писать. Читать-то она читает и по-польски и по-немецки… Но нет, не похоже, чтобы Митта отважилась на такое длинное послание.
Распечатав пакет, он не мог скрыть свое огорчение.
– От Збигнева, – сообщил он, повернувшись к пану Якубу. «Какой же я неблагодарный и тупой осел! – тут же хлопнул он себя по лбу. – Збышек, конечно, хоть одно словечко о Митте да напишет!»
Не «одно словечко» о Митте было в письме – все послание Збигнева почти целиком было посвящено дочери профессора Ланге. Пан Конопка стоял и следил за тем, как проворно бегают глаза Каспера по строкам, как он, беззвучно шевеля губами, то хмурится, то улыбается, то снова хмурится. Когда же юноша дошел до конца письма и прочел приписку, выведенную вкривь и вкось детскими каракулями: «Да хранит тебя святая дева, мой любимый нареченный, это пищу я, Митта», он, не вытерпев, бросился в объятия к боцману.
– Ну, что слышно в Кракове? – спросил пан Конопка. – Устоял ли город на месте без Каспера Берната?
– А письмо и не из Кракова вовсе, – ответил Каспер, счастливо улыбаясь. – Вуек, Вуек, они тут поблизости, в замке Мандельштамм. Збигнев пишет, что это на Орденской земле, у самой вармийской границы… Профессор с Миттой и со Збышком приехали по приглашению барона Мандельштамма. Рыцарь дожидался рождения дочки или сына и зазвал Ланге составлять гороскоп новорожденного. И Митта поехала с ними… Профессор ведь страдает приливами крови и без дочки не может долго обходиться: ни лекарь, ни цирюльник не в силах ему угодить… А Митта приловчилась ставить ему пиявки к затылку и грелки – к ногам!
Все это Каспер говорил с такой радостной улыбкой, точно речь шла не о болезнях Ланге, а об очень веселых вещах. Боцман Конопка хотел было ввернуть словечко, но, поглядев в искрящиеся радостью глаза своего любимца, воздержался. А хотел он сказать примерно вот что: «Не будь этот Мандельштамм в такой близости от Вармии, то есть от тебя, Каспер, пришлось бы твоему профессору обходиться без попечения дочки, не вызвалась бы девица пускаться в такое далекое путешествие!»
Как ни странно, но Каспер думал о том же. Он хорошо помнил, как испугалась Митта, когда в прошлом году отец решил было взять ее с собою во Влоцлавек. А ведь Влоцлавек все-таки ближе от Кракова, чем вармийская граница!
– А как интересно Збигнев пишет, – говорил Каспер сияя. – И на каждом шагу у него «Митта, Митта». Они приехали в Мандельштамм уже четыре дня тому… Вчера появился на свет наследник рода Мандельштаммов. Рыцарь на радостях в награду за хороший гороскоп богато одарил и профессора, и его помощника, и его дочку. Послушай-ка, Вуек, что пишет Збигнев: «А панне Митте рыцарь подарил янтарное ожерелье. В замок съехалось много народу, здесь я вижу знатных дам, богато одетых и красивых, но панна Митта в своем беленьком платье с ниткой дареного янтаря на шее лучше всех». Вуек, они задержатся в замке… Збигнев пишет: «Профессор располагает здесь задержаться, барон ждет к себе много гостей на крестины, вот он я пообещал Ланге, что тому закажут еще три-четыре гороскопа… Ждем гостей, а также ясного неба, иначе немецким господам придется уехать без гороскопов. Мы с Миттой ждем и тебя в замок!»
– А кроме Митты и гороскопов, твой Збышек больше ни о чем не пишет? – спросил боцман.
– Пишет, пишет, как же! – оживился Каспер. – Он ведь у нас умница и умеет пристойно вести себя в самом высоком обществе. В замке собрался сейчас цвет тевтонского рыцарства. И какой-то высокопоставленный патер отец Арнольд там, и еще, пишет Збышек, он свел знакомство с рыцарем фон Эльстером. Тот немец родом, но по виду совсем итальянец… Тоже, как и Збигнев, получил воспитание у отцов доминиканцев, у них нашлось много общего… Фон Эльстер даже пригласил Збышка к себе в Эльстерштейн, но тот отговорился недосугом… Ему ведь и вправду некогда разъезжать по замкам – на той неделе он должен вернуться в Краков: отец ректор вызывает профессора, а Збигнев поедет вместо него… Чего ты там ворчишь, Вуек?
– Уж больно он смазливый, твой Збышек, – вздохнул пан Конопка, покосившись на Каспера. Видя, однако, что тот пропустил его слова мимо ушей, боцман тут же добавил: – А ты как же думал? Поляк, да еще из Кракова, уступит кому-нибудь?! Да куда там немцам – он любого итальянца за пояс заткнет! Уж на что испанцы гордый народ, а посмотрел бы ты, как пошли они кланяться (это в королевском дворце было), испанец – себе, а наш гданьщанин – себе, тот всякие кренделя шляпой выделывает, а наш – еще пуще…
День, начавшийся для Каспера такою радостью, готовил юноше еще много приятных неожиданностей. Заметив отложенную в сторону тетрадь с рукописью Коперника, которую Вуек не раз видел в руках у Каспера, боцман осведомился:
– Ну как, Касю, идут дела? Скоро ли шапочку бакалавра наденешь? Поедем в Италию?
В другой раз Каспер только отмахнулся бы от надоедливых расспросов, но сегодня он был полон добрых чувств. Ему захотелось поделиться со славным боцманом своими сомнениями.
– Не хочу огорчать тебя, Вуек, но боюсь, что в Италию я не поеду. Бакалавром я могу, конечно, со временем сделаться, но нужно ли это?
Каспер, задумавшись, запустил пальцы в свою рыжую гриву. Как ему растолковать, доброму Вуйку, что, не попади он к профессору Ланге, не усвой он эту проклятую способность зазубривать все наизусть, возможно, из него и вышел бы настоящий ученый. А тут за постоянной зубрежкой, за этими таблицами, за составлением гороскопов прошли его лучшие студенческие годы (как каждый восемнадцатилетний юноша, Каспер считал себя многоопытным мужем).
– Вот, Вуек, ты заговорил о том, о чем я сам думаю последние дни… Пребывание в Лидзбарке несомненно очень многому меня научило. Мне стало яснее, как могут прийти на помощь моряку и астролябия и секстант. А трикетрум, этот несложный и мудрый инструмент, которым меня научил пользоваться отец Миколай, произведет переворот в мореплавании… Не знаю, употреблял ли его прославленный генуэзец, пускаясь за Море Тьмы…
Да, каноник Коперник – это Учитель, каждому слову которого я внимаю с жадностью, но, как я успел понять, Каспер Бернат не такой ученик, какой ему нужен.
– Да что ты, Касю, какой же ученик еще ему нужен! – сказал боцман с обидой в голосе.
– Не знаю какой, но в точности знаю, что не я. – Каспер еще не закончил фразы, а уже почувствовал необычайное облегчение. Вот-вот, именно это его и гнетет все последние дни: Учитель тратит на него свое драгоценное время и свои драгоценные мысли, а он, Каспер, отнюдь не такой ученик, какой ему нужен. Будь на месте его Збышек, так воинственно настроенный против всяких новшеств в науке, даже это принесло бы больше пользы. Несомненно, Збышек либо проникся бы идеями учителя, либо, по присущему ему философскому складу ума, сумел бы примирить их с учением церкви, а это принесло бы пользу и астрономии, и учению святых отцов… Да господи, любой из друзей Каспера – и Збигнев, и Сташек, и Генрих, даже Ясь-Сорока – был бы лучшим учеником Коперника, и зерна, брошенные им, не пропали бы втуне!
В двенадцать часов отец Миколай прислал Войцеха сообщить Касперу, что он, каноник, испросил у его преосвященства разрешения представить ему молодого бунтаря. Войцех в точности передал слова своего господина.
– Он так и сказал «бунтаря», – повторил старик, улыбаясь. – Наденьте свое лучшее платье, – посоветовал он молодому человеку.
Каспер смущенно оглянулся на свой легонький сундучок, но Вуек тут же пришел ему на помощь.
– Не пристало тебе, безвестному студенту, одеваться в шелка да бархаты, – сказал он решительно, – когда ученейший и влиятельнейший племянник вармийского владыки никогда не снимает монашеской рясы! – И тут же, прикинув в уме, как хорош был бы его любимец в дворянском платье, при шпаге и в сапогах со шпорами, добрый боцман добавил: – Ничего, Каспрук, твое время еще придет. Да ты и в студенческой рясе видный и бравый из себя парень.
