С неослабевающим интересом приглядывался Каспер и к действиям бурграва, а также просматривал реляции помощника Дрохвича, пана Язвицкого, посланного бургравом в тыл врага – в непроходимые чащобы и болота – задолго до того, как кшижаки появились у стен Ольштына.
      После первых тяжелых неудач атаки орденского войска стали ослабевать. Под огнем замковых пушек таяла их стойкость. Настал седьмой день осады. Солнце уже крепко пригревало землю. Черные пятна там и сям проступали на грязном снежном покрове. После жестоких морозов вдруг пришла оттепель – частый гость в Прибалтике. Ее-то и опасался фон Эльстер.
      Коперник и Каспер стояли на вышке дозорной башни.
      – Сын мой, мальчик мой… – сказал Коперник.
      Каспер вздрогнул. Снова ему почудилось, что не было этих страшных лет разлуки.
      – Я знаю, – продолжал Учитель, – что тебе не терпится о многом рассказать мне, а также и от меня услышать важные новости. Но сейчас то ли я постарел настолько, что не могу делать два дела разом, то ли я уверился в том, что ты достаточно возмужал и будешь спокойно дожидаться нужного часа, но… отложим разговор!.. Каспер, Каспер, а ну-ка, погляди, что это? Твои глаза помоложе моих… Неужто это наши с Язвицким во главе?
      Нет, это не были люди Язвицкого. Вправо от замка, там, где кончается лес, а подлесок постепенно переходит в холмистые поля, у излучины Лыни, в самом узком ее месте, где осаждающие недавно пытались настелить мост, снова собралась толпа орденских солдат.
      – Пан бурграв, пан бурграв! – позвал Коперник, видя, что кшижаки подвозят к излучине реки бревна, хворост, а стоящие на пригорке солдаты катят сверху камни и сбрасывают их в воду.
      – Эге, дело ясное, – отозвался Дрохвич, – собачьи дети думают перекрыть Лыню и отвести ее в старое русло, чтобы мы подохли от жажды… Но что делать? Со стен туда пушками не достанешь!
      – Да, положение скверное, – промолвил Коперник в раздумье. – Для пушек они слишком далеко… Остается одно – вылазка! Распорядись, кликни охотников, пан бурграв! Жаль, что никак не вызвать сейчас подмогу из лесу! – И, строго глянув на Каспера, добавил: – Не рвись, не рвись, никто тебя туда не пошлет! Ты не знаешь здешних мест – заплутаешься или провалишься в подмерзшее болото… А то напорешься на волчью яму… Их тоже для незваных гостей много заготовлено…
      – Тогда позвольте мне принять командование над отрядом, – сказал Каспер. – Вылазки, внезапные нападения – этому я у казаков научился. Я не подведу вас, Учитель! – добавил он тихо.
      Не дождавшись ответа, Каспер повторил с мольбой:
      – Вы доверите мне отряд?
      Коперник молча следил за тем, что делается во дворе замка. Потом, повернув Каспера за плечи в сторону ворот Ольштына, сказал коротко:
      – Ступай! Люди ждут уже. В добрый час!
      Около двух сотен человек в полной боевой готовности выстроилось у ворот. Каспер буквально слетел вниз, но не успел он отдать приказание спустить мост и открыть ворота, как Коперник снова окликнул его сверху:
      – Подожди, Каспер! Присмотрись-ка: кажется, господь бог посылает нам подмогу! Подымись на вышку – это уже наверняка пан Язвицкий!
      Раздосадованный задержкой, Каспер исполнил приказание Учителя. Ему не пришлось даже присматриваться: из самой чащи леса показался конный отряд. Всадники на мужицких лошадях были вооружены кто копьем, кто алебардой, а у иных красовался в руках кистень на длинной палке. Кое-где над конскими головами поблескивали косы.
      С таким нехитрым снаряжением, не придерживаясь воинского строя, отряд с гиканьем и криками несся прямо на закованных в латы орденских наемников. Вот тебе и пан Язвицкий! Не похожи они на регулярную армию!
      – Бей их, псов поганых! Бей кшижаков! – кричали мужики.
      – Это помощь нам, – воскликнул Каспер, – но и мы должны их поддержать!
      Ворота распахнулись, и отряд отлично вооруженных бойцов под командованием офицера в красно-желтом наряде, размахивающего шляпой, украшенной беличьим хвостом, ринулся на орденских наемников с юга, пока мужики крошили их с севера. Ведь за эту полную тревог и наблюдений неделю Каспер не нашел времени сменить немецкую одежду на другое платье.
      В рядах противника началась паника. Обороняясь, кшижаки отступали к своему лагерю. Не прошло и часа, как с ними было все покончено. К Касперу на грузном белом жеребце подъехал предводитель мужицкого отряда. На рукаве его расплывалось темное пятно крови.
      – Щука! – закричал Каспер, приглядевшись к нему.
      – Рыжий, друг мой! – воскликнул Генрих, спешиваясь.
      Товарищи крепко обнялись.
      – Сейчас, пожалуй, мне больше кличка «сивый» подошла бы, – сказал Каспер шутливо. – Да что это, Генрих, ты ранен! Немедленно садись на коня – и в замок!
      Генрих поглядел на высокие башни Ольштына, на его литые чугунные ворота и чуть поморщился.
      – Ну, что ты раздумываешь, Щука? – с укором сказал Каспер. – Тебе, видно, претит одно слово «замок», но погляди-ка: отстояли-то его наши бравые хлопы-ополченцы! А потом, тебя необходимо по-настоящему перевязать – это во-первых, а во-вторых, надо же потолковать старым товарищам!.. А ты, Щука, смотри-ка, сразу меня узнал! – добавил он, не скрывая радости.
      И прямолинейный, правдивый и холодный (недаром же его прозвали Щукой) Генрих Адлер покривил душой: о том, что Каспер Бернат пробирается к Ольштыну, он был предупрежден братом Робертом. В этом обезображенном красно-желтом ландскнехте и родная мать не признала бы его однокашника!
      – А чего мне было тебя не узнать? – пробормотал мужицкий вожак, отводя взгляд в сторону.
      Потом он отдал какое-то распоряжение своим, и люди его исчезли так же внезапно, как и появились.
      Ольштынский наместник встретил их у ворот. Он обнял Каспера и тепло приветствовал Генриха.
      – Добро пожаловать, панове, в наш замок!.. Э, да вы ранены? Ну, рукой вашей займусь я сам… В Ольштыне вы найдете приют на любой срок. Вы, я вижу, с Каспером старые знакомые, пан…
      – …Генрих, – подсказал Каспер. – Генрих Адлер…
      – Устрой же пана Генриха как можно лучше и поручи его заботам Войцеха. Я считаю излишним, пан Генрих, говорить о том, как вы с вашими ребятами выручили нас сегодня. Пан сам понимает, что я чувствую…
      Генрих, не говоря ни слова, поклонился.
      Всю ночь напролет проговорили старые товарищи. Несмотря на рану и на большую потерю крови, Генрих не хотел укладываться и не отпускал Каспера от себя.
      – Давай сойдем вниз, к канонику Гизе, он ведет там дневник осады, – говорил Каспер жалобно. – Я уже столько дней в замке и до сих пор не удосужился наведаться к нему! А ведь он сделал для меня так много!
      Однако с Генрихом договориться было трудно. Одно слово «каноник» приводило его в бешенство.
      – Пока все воюют, твой каноник сидит себе внизу и ведет дневник осады. А Войцех тем временем доставляет на подносе прямо к его ложу яства и вина!
      Прямолинейный, правдивый и холодный Генрих умел быть иной раз чудовищно несправедлив: отец Миколай рассказал Касперу, что в начале осады Тидеман Гизе дни и ночи проводил с ним бок о бок на сторожевой вышке или на стенах замка. И, только когда было получено распоряжение его величества о том, что канонику поручается вести дневник осады, отец Тидеман. по горячей просьбе наместника, спустился вниз, в подвал, где можно было спокойно работать, так как туда слабее доносился грохот канонады. Здесь же он принимал и донесения лазутчиков, и те немногие вести из Великой Польши, которые, рискуя жизнью, доставляли гданьские и краковские курьеры.
      Неизвестно, почему Генрих заговорил о винах и яствах, подносимых к самому ложу Тидемана Гизе. В Ольштыне все, от наместника до последнего ополченца, питались скудно, а иной раз здесь ощущалась и нехватка воды. А что касается отца Тидемана, то он, страдая желудком, даже в хорошие времена ел мало, а вина в неразбавленном виде вообще не употреблял.
      Отец Тидеман уже знал от Коперника и Войцеха, что Каспер Бернат жив, здоров, вернулся в Польшу и вот уже несколько дней находится в Ольштыне. Старик был несколько обижен тем, что «мальчик» не нашел времени спуститься к нему в подвал.
      Надо сказать, что Каспер в глубине души побаивался этой встречи. Ведь это именно Тидеман Гизе когда-то откровенно восхищался внешностью Каспера. «Подлинный, чистейший старопольский тип! – говорил он. – Надо бы только, чтобы волосы были белокурые или русые».
      Касперу казалось, что встреча Тидемана Гизе с обезображенным Каспером Бернатом сулит им обоим много неприятных минут, но, пересилив себя, он решил больше ее не откладывать.
      Спускаясь в подвал, Каспер готовил слова приветствия, но все вылетело из головы, когда он подошел к маленькому старичку, утонувшему в глубоком кресле. Каноник Гизе остался таким же, каким знавал его Каспер: сухоньким, румяным, с ясными голубыми глазами навыкате…
      Глянув на обезображенное лицо статного молодого человека, целующего ему руку, отец Гизе поначалу Каспера не узнал, а потом, догадавшись, кто это, тут же смущенно принялся жаловаться на годы и на свою слабую стариковскую память.
      …Но вот первые трудные минуты встречи уже позади. Отец Тидеман весело ощупывает мускулы Каспера и похлопывает его по широкой спине.
      – Вот это донесения наших из тылов врага, – говорит он вдруг, придвигая к молодому человеку кипу бумаг. – А ну-ка, тряхни стариной, мой мальчик, перепиши-ка все эти реляции. Король распорядился пересылать ему все сведения о славной обороне Ольштына. Мы так и сделаем, но… – Каноник лукаво глянул на Каспера. – Но нужно, чтобы и у нас в замке остались копии…
      Переписывая реляции, Каспер воочию убедился, как распорядительно, разумно и даже хитроумно была предначертана и осуществлена оборона Ольштына.
      Судя по всему, Альбрехт поначалу собирался взять Ольштын в клещи – с востока и запада. Поэтому Ежи Конопацкий, воевода Поморский, гоня свою конницу напрямик через кустарники и болота, из-под Моргана пробился к Ольштыну. Часть конницы он послал к Ливскому Млину под Остругом, чтобы в случае надобности задержать кшижаков, а сам с половиной знамен двинулся к Ольштыну и стал бивуаком под городом.
      В крепости, как уже знал Каспер, держали оборону люди бурграва ольштынского Дрохвича.
      У канониров, по распоряжению Миколая Коперника, день и ночь был наготове деревянный уголь для запалов. Лазутчики из-под Оструга доносили, что кшижаки покинули эти позиции, нападения следовало ожидать только из-за Лыни – с востока.
      Часть пехоты Дрохвича была заранее, еще до прихода врага, расположена в зарослях на левом берегу Лыни. Клещи готовились не ольштынцам, а кшижакам!
      Старательно выполняя распоряжение отца Тидемана, Каспер ловил себя на том, что он еще старательнее прислушивается к грохоту канонады, доносящемуся извне. Каноник Гизе только посмеивался про себя, наблюдая, как «мальчик» то и дело откладывает перо.
      – На сегодня довольно, – наконец смилостивился он. – Но завтра прошу снова в подвал – к секретарским обязанностям. А пока поболтаем немного, по старой памяти.
      Отца Тидемана заинтересовал рассказ о помощи, которую оказал ольштынцам молодой предводитель мужицкого отряда.
      – Пришли его ко мне, мальчик! – сказал он Касперу. – Это тоже имеет отношение к «Истории обороны Ольштына». Завтра же мы с твоим другом потолкуем по душам.
      Касперу трудно было бы объяснить доброму старику, что с Генрихом им никак не столковаться. Он решил посоветоваться с отцом Миколаем или придумать какой-нибудь предлог, объясняющий нежелание Генриха спуститься в подвал, но никаких предлогов не понадобилось: на рассвете следующего дня кшижаки снова пошли в наступление.
      Враги двигались полукругом, выдвинув свое левое крыло к реке, где летом был брод.
      – Плохие лазутчики у рыцарей! – сказал отец Миколай Касперу. – Сейчас брода и в помине нету, вода высокая, а лед на ней, по приказанию пана Дрохвича, ежедневно разбивают топорами. Сегодня ночью ударил мороз, вот реку и затянуло корочкой, столь тонкой, что ни пешего, ни тем более конного она не выдержит!
      Кшижаки уже поняли свою ошибку и, сбившись в кучу, пытались перебросить на тот берег мостки, но тут и в лицо и в спину им загремели выстрелы: это действовали люди Дрохвича.
      Река была здесь слишком широка, лед слабый, гораздо лучше было бы форсировать Лыню много ниже, прямо под стенами замка. Туда, переменив направление, и двинул свои силы начальник кшижаков. Этого Коперник только и хотел. Наведя дуло своей пушки, он проверил прицел и с запалом в руке дожидался, пока под стенами замка соберется побольше врагов.
      Каспер видел, как тяжело отъехала назад пушка, как все вокруг заволокло синим дымом. И тотчас же из лесу в ответ на выстрел отозвались пушки пана Язвицкого.
      Начальники кшижаков скакали вдоль рядов своих дрогнувших отрядов, понуждая их снова идти в наступление. Особенно рьяно размахивал мечом человек в белом плаще с нашитым на нем черным крестом. Коперник прицелился еще раз и дал по нему выстрел. Начальник кшижаков тяжело рухнул с коня, а тот помчался прочь, волоча всадника по земле.
      К вечеру бурграв доложил Копернику, что враги покинули лагерь. На месте их стоянки дымились незатушенные костры, валялся мусор, издыхающие лошади. Коперник велел их пристрелить. Люди его в пылу гнева чуть было не пристрелили и раненого ландскнехта, забытого в походном лазарете. Наместник распорядился доставить его на носилках в замок.
      Отцом Миколаем руководило не одно человеколюбие. Солдат, придя немного в себя, перевязанный и накормленный, охотно давал показания.
      – Войско наше ушло обратно в орденские земли, – сообщил он, пересыпая свою речь проклятиями по адресу оставивших его товарищей, начальников, командующего фон Эльстера и даже самого магистра Тевтонского ордена.
      Да, у поляков верные сведения: капитаны отрядов, первыми принявшие огонь, все трое убиты. Из их солдат тоже мало кто остался в живых. Командующий фон Эльстер, говорят, храбрый человек, но ему пришлось отступить, так как Ольштын оказался твердым орешком. Взять крепость и город измором, как думал магистр, не было возможности: у кшижаков кончились запасы продовольствия. А кроме того, наемники отказались без поддержки артиллерии штурмовать замок. Магистр же ни пушек, ни продовольствия не мог доставить из-за бездорожья.
      – Один-единственный наш «единорог» герр Коперник превратил своим выстрелом в груду осколков, а четыре маленькие пушки завязли при переправе через болото.
      Что запасы продовольствия у кшижаков пришли к концу, защитники Ольштына поняли и без признания ландскнехта: в покинутом лагере они то и дело наталкивались на ободранные и освежеванные туши лошадей. Как видно, славные рыцари-крестоносцы, подобно татарам, не брезговали кониной.
      Ни одного кшижака не осталось под замком!
      – Отрадные вести, – удовлетворенно проговорил наместник, выслушав сообщение об отходе врагов.
      Оповещая о победе, в замке ударили в колокол. Ему отозвались колокола всех костелов города Ольштына. Прятавшиеся в погребах и подземельях люди высыпали на улицу. На ольштынском рынке снова стало черно от народу, но сегодня никто не продавал и не покупал. Люди обнимались, целовались. «Виват! Виват!» – гремело повсюду. Толпясь по обочинам улиц, горожане приветствовали своих избавителей. Тут же, откуда ни возьмись, в толпе засновали повара. Они разводили на улицах огромные костры и на них жарили, варили и пекли угощение для победителей и для местных горожан.
      На улицах, несмотря на мороз, были расставлены столы с угощением, и за столами не пустовало ни одно место.
      А в замке за ужином уже сидели Миколай Коперник, наместник ольштынский, по правую руку от него – Ежи Конопацкий, поморский воевода, по левую – Тидеман Гизе, дальше – бурграв ольштынский Дрохвич, староста Миколай Дзялинский и многие другие храбрые защитники Ольштына.
      На этот ужин Генрих Адлер Каспера не пустил.
      – Там будет слишком много богатых и знатных, – сказал он, – посиди лучше с сыном кладбищенского сторожа!
      Тидеман Гизе решил, что здесь, за торжественным и веселым ужином, он наконец встретится с мужественным предводителем мужицкого отряда, но, не видя за столом ни Каспера, ни его друга, решил сам наведаться на следующий день к выздоравливающему Генриху.
      Однако на следующий день отец Гизе уже был в дороге: король Зыгмунт затребовал его в Краков со всеми его записями.
      Злые языки поговаривали, что король Зыгмунт не то недолюбливал, не то побаивался покойного епископа вармийского.
      Злые языки были неправы: получив донесение об обороне Ольштына, а также обо всех военных действиях, предпринятых против кшижаков в Вармии и Поморье, его величество, поднеся к губам нежную ручку королевы Боны, произнес с укором:
      – Вот вы, ваше величество, и столь любезный вам пан Дантышек постоянно высмеиваете покойного епископа и всех его кровных. Чтобы вам не было очень скучно, назову только несколько имен людей, особо отличившихся при обороне нашего королевства: Миколай Коперник, каноник, со славой оборонял Ольштын. Большую помощь ему оказал двоюродный его брат Лукаш Аллен, староста Тчевский и второй его двоюродный – Ежи Конопацкий, поморский воевода. А ведь в жилах всех этих храбрецов течет славная кровь Ваценродов!
      – Рада за них, – отозвалась королева. – Но уже по одному этому можно судить, что покойный епископ всюду пристраивал свою родню. А этот бедный герцог Альбрехт, которого они разбили наголову и так унизили, разве по матери он не приходится родным племянником вашему величеству?
      Наконец Каспер мог на свободе поговорить со своим милым Учителем!
      Это случилось в тот вечер, когда Каспер поднялся к наместнику, чтобы еще раз поздравить его с победой.
      Поговорив о новостях, отец Миколай насильно усадил своего молодого друга в кресло.
      – Прежде всего скажи мне, как чувствует себя наш гость. Я, к сожалению, два дня был лишен возможности навестить своего больного!
      – Генрих чувствует себя отлично… Сегодня он собирается сам подняться к вам, чтобы поблагодарить за приют и лечение.
      – Каспер, – сказал отец Миколай проникновенно, – придет время, и враги мои, возможно, упрекнут меня за то, что я, каноник, рукоположенный святым престолом, дал приют в Ольштыне врагу католической церкви, стороннику Томаса Мюнцера – поборника дьявола. Но запомни: никакие политические или религиозные соображения не руководили мной. Я дал приют че-ло-ве-ку, прежде всего раненому человеку, который к тому же выручил нас в очень опасный для Польши момент, человеку, который, как и я; не хочет видеть в нашей стране бедных и обездоленных, который желает счастья нищему люду…
      – Из всего, что я слышал о Лютере и о Мюнцере, – возразил Каспер, – я заключаю, что оба они, хоть их и называют еретиками, достойны быть принятыми в любом замке Польши и Вармии.
      – Как всегда, скор на решения! – промолвил Коперник, с ласковой улыбкой оглядывая своего молодого друга. – Не кажется ли тебе, Каспер, что для нас словно и не было этих восьми лет разлуки? Ты, в точности как восемь лет назад, мало отдаешь времени на размышления и действуешь по первому побуждению сердца. Вот ты и Мюнцера и Лютера готов валить в одну кучу. А ведь первый – прав он или неправ в своих придирках к нашему духовенству – несомненно является подлинным заступником бедных и обездоленных. А Лютер… Что ж, он неглуп, этот августинец! Говорят, он долго странствовал по своей стране, толковал с простым народом о том о сем, о князьях церкви, о Риме… Своими проповедями о пороках, о корыстолюбии, о развращенности нашего духовенства он, что называется, попал не в бровь, а в глаз! Его поначалу и впрямь почитали чуть ли не за святого. А сейчас? От прежнего самоотречения Лютера не осталось и следа. Этот бывший заступник бедных заискивает перед знатью и купечеством, низкопоклонничает перед светскими владыками, которых недавно обзывал служителями Вельзевула и на головы коих призывал громы небесные… Впрочем, мне не следовало бы, может быть, осуждать этого человека, потому что Лютер первым из наших священнослужителей ополчился на меня и на мой «Малый комментарий», который – уж не знаю какими путями – попал этому невежде в руки… – добавил отец Миколай. – Не хочется мне наводить нашего гостя на такие разговоры, а то Генрих Адлер подтвердил бы тебе, что и Лютер и его соратник Мелангтон иначе меня не называют, как «дураком, который пытается перевернуть вверх дном все искусство астрономии». Я, мол, толкую о том, что Земля вертится вокруг Солнца, а это безусловно чушь и ерунда, потому что из святого писания мы знаем, что Иисус Навин приказал остановиться Солнцу, но отнюдь не Земле… Поговорим лучше о другом! – заметив омрачившееся лицо Каспера, сказал отец Миколай.
      И сказал он это так печально, что хорошо знающий своего Учителя Каспер почувствовал легкое беспокойство.
      – Вот круг твоих странствований и замкнулся: ты снова с нами, – продолжал Коперник. – Пришло время рассказать тебе обо всем, что тебя интересует. О судьбе письма магистра, которое ты добывал с таким самоотвержением… И о судьбе некоторых близких тебе людей…
      Тон Учителя растревожил Каспера.
      – Я предчувствую, что мне придется услышать нерадостные вести, – проговорил он чуть слышно.
      – Не только нерадостные, – мягко, с состраданием глядя на Каспера, произнес Коперник. – Прискорбные вести! Один бог знает, как мне трудно открыть тебе всю правду… Войцех, принеси свет! – крикнул он.
      В ожидании слуги Коперник сидел молча, опустив голову на руку. Когда свечи были принесены, он, отпустив Войцеха, начал:
      – Пан Конопка вручил мне письмо магистра накануне того самого дня, когда пришло известие о болезни его преосвященства Лукаша Ваценрода. Спустя недолгое время епископа не стало. Это и решило судьбу письма!
      Коротко изложил Коперник все обстоятельства, касающиеся письма, благородной роли доброго Вуйка, двуличной политики Фабиана Лузянского, а также рассказал о предательстве Филиппа Тешнера, передавшего письмо магистру и совершившего подмен.
      – Проклятие! – невольно вырвалось у Каспера. – Как мог он, подданный польского короля, пойти на это!
      – Он пошел значительно дальше, – с горечью сказал Коперник. – Неделю назад он по королевскому приказу был предан позорной казни за то, что, имея все возможности оборонять свой Бранев от врагов, открыл тевтонам ворота города! Какое счастье, что Лукаш Ваценрод не дожил до такого позора!
      Каспер видел, как тяжелы для Коперника эти воспоминания, но сам он с изумлением ощутил облегчение от сознания того, что мерзкий Тешнер наказан по заслугам.
      – И подумать только, – продолжал отец Миколай, – что юноша, почти мальчик, не рассчитывая на похвалы и благодарность, жертвует собой во имя родины, а человек, облеченный властью, наделенный богатством, принятый при королевском дворе…
      – Забудем прошлое, – спокойно остановил его Каспер. – Вот я здесь, с вами, и, клянусь, все испытания вспоминаю, как дурной сон.
      Коперник с нежностью поднял на него глаза, стараясь не задерживать взгляда на обезображенном лице Каспера.
      – У меня-то есть прибежище от всех житейских бурь, от наветов и несправедливости, – сказал он, указывая глазами на кипу тетрадей и скромно примостившийся в углу трикетрум. – Но для этого нужно быть всецело преданным науке. А о твоем будущем нам придется подумать всерьез.
      Каспер тем временем перебирал кипу рукописей и тетрадей.
      – «Начата в 1506 году», – прочитал он, открыв тетрадку. – Господи, да это же целая жизнь!
      – Да ты прав, мой мальчик, это вся моя жизнь. Иногда мне думается, что, когда будет закончена моя книга, с ней вместе закончится и мое бренное существование… Но увидит ли свет мое творение и когда именно, кто знает… – Коперник потянул рукописи к себе и отложил их в сторону. – Хочу спросить тебя совсем об ином… Какое впечатление произвел на тебя кардинал Мадзини?
      – О, это замечательный человек! Столь просвещенный и ученый муж, а как доступен!.. Принял меня, как родного… конечно, из внимания к вам, но я тут же почувствовал его расположение и доброту… Надо думать, он далеко пошел при папском дворе?
      Коперник с горечью покачал головой.
      – Ты ведь и не знаешь даже, что кардинал Мадзини был сослан в монастырь близ Балги и недавно умер. Весть о его смерти мне принес не кто иной, как твой друг Збигнев Суходольский.
      – Вы и Збышка знаете! – не мог удержаться Каспер от восклицания. – А что же это произошло с кардиналом? После такой блестящей жизни! Вот уж именно пути господни неисповедимы!
      Коперник молчал, задумавшись о тех, чьей злой волей была предопределена судьба Мадзини.
      – Отец Миколай, – осторожно окликнул его Каспер, – а каким образом вы повстречались со Збигневом? До меня дошли странные слухи о… разных его… приключениях.
      Точно вспомнив о какой-то тяжелой, но неизбежной обязанности, ученый с печальной решимостью попросил:
      – Каспер, будь добр, позови Войцеха!
      И, когда старый слуга появился в комнате, Коперник отдал ему удивившее Каспера приказание:
      – Приведи старика!
      – Слушаюсь, пан доктор, – тихо и понимающе отозвался Войцех.
      Каспер молчал, не решаясь ни о чем расспрашивать и чувствуя, что сейчас должно произойти нечто значительное.
      Войцех вернулся в кабинет в сопровождении лысого, сгорбленного старичка. Коперник высоко поднял свечу.
      – Приглядись, Каспер! Не знакомо ли тебе это лицо?
      Каспер пристально глянул на старика. Тот хихикнул, переминаясь с ноги на ногу и прижимая к груди шляпу.
      – Матка бозка! – пробормотал молодой человек с испугом. – Я ничего не понимаю, но, клянусь спасением души, это сам доктор Ланге! Или я сошел с ума…
      – Нет, ты в своем уме… И перед тобой действительно стоит тот, кого раньше величали доктором астрологии Георгом Ланге… Уведи его, Войцех…
      Коперник рассказал ошеломленному Касперу все, что он узнал от Збигнева. Заметив, как разволновался его молодой друг, он добавил:
      – А теперь соберись с силами, мой мальчик, иначе тебе не перенести того, что ты услышишь…
      – Но Митта, Митта, что с нею? Известно ли что-нибудь о ее судьбе, Учитель?!
      Без утайки поведал Коперник бедному Касперу все, что узнал о похищении Митты.
      – Генрих рассказал мне об этом, однако ни словом не обмолвился о том, что выкраденная ими монахиня и была Митта! – воскликнул Каспер. – Ну и молодцы! Значит, Митта жива и здорова? Теперь я понимаю, о чем толковал мне в Эблонге Ясь-Сорока! И Митта сейчас в доме Суходольских? Боже мой, боже мой, как смогу я отблагодарить этих прекрасных людей за все! – бормотал Каспер, забыв о своем решении никогда не разыскивать Митту и не показываться ей на глаза.
      Заслонившись рукой от света, Коперник молчал.
      – Каспер, – наконец начал он, – теперь я должен сообщить тебе самое, может быть, для тебя горестное… Уезжая из Кракова, ты оставил там свою нареченную. А сейчас ты встретишь… чужую невесту…
      – Я не понимаю вас, отец Миколай…
      – Только из уважения к памяти товарища Збигнев не решается просить у девушки ее руки… Скажу тебе прямо: Митта и Збигнев любят друг друга. Збигнев давно питает к ней нечто большее, чем дружеское расположение…
      – Я догадывался… – с трудом выговорил Каспер.
      – Не осуждай их. Тебя все считают погибшим: тебя ждали долгие годы и уже перестали ждать… Все это время Митта протомилась в монастыре. Она одна на целом свете, если не считать этого несчастного старика… Если бы даже Збигнев не был так красив, так умен и благороден, одна благодарность за спасение могла бы толкнуть девушку в его объятия. Но они оба помнят о тебе. Збигнев, повторяю, не решился просить ее руки только потому, что он твой друг. Я сделал это за него.
      – Вы? – сказал Каспер с ужасом. – Вы?!
      – Да! Митта несомненно его любит, но данное тебе слово мешает ей признаться в этой любви. Поэтому она решила пойти в монастырь. И вот, мой дорогой мальчик, я рассказал ей о любви Збигнева и… о ее любви… И если бы ты видел, как ожила она, как засветились ее глаза!.. Правда, тогда все мы думали, что тебя нет на свете… но если хочешь, я немедленно пошлю в Гданьск нарочного с известием о тебе.
      Каспер молчал. Все его пересеченное шрамами лицо передергивалось. Он смотрел мимо отца Миколая в окно, хотя навряд ли мог что-нибудь разглядеть – за стеклами виднелось черное небо, без звезд.
      – Не надо, отец Миколай, – отозвался он через некоторое время, – не посылайте никого. И заклинаю вас, никому ничего не говорите обо мне… Пускай Митта ничего не знает, пока не повидается со мной. Я ведь сам скоро буду в Гданьске!
      – Проехать в Гданьск сейчас не так просто… Я тоже собираюсь туда, выеду, как только прибудет новый наместник… Может быть, отправимся вместе?
      – Я очень рад буду побыть с вами, – ответил Каспер. – В дороге так хорошо говорится!.. Хотя… – Он с какой-то безнадежностью махнул рукой.
      Коперник сделал вид, что не заметил его жеста.
      – А пока, – сказал он, – прошу тебя и пана Генриха поездить со мной по деревням и помочь мне в устройстве наших несчастных хлопов. Твой друг отлично знает их нужды и сможет оказать существенную помощь и нам и этим обездоленным. Поездка отнимет у нас не больше трех-четырех дней…
      – Я рад хоть чем-нибудь быть вам полезным, Учитель, – сказал Каспер печально, – но уверен, что, беря меня с собой, вы не думаете о моей помощи… Наоборот, вы полагаете, что этим поможете мне… – и, наклонившись, почтительно поцеловал руку каноника.
      Он давно уже вышел из комнаты, а Миколай Коперник все еще сидел, съежившись в своем кресле.
      – Я убил его этим известием! Но иначе поступить я не мог… Господи боже мой, как легка иногда бывает ложь, и какой трудной может быть правда!
      Поездка по деревням заняла не три-четыре дня, а несколько недель.
      Коперник и Генрих, точно по уговору, не поднимали в беседах религиозных вопросов. У них и без этого было много дела: надо было помочь разоренным, обнищавшим хлопам. Тем более, что, привлеченный вестями о «милостивом наместнике», сюда стекался бедный люд со всей Польши. Надо было снабдить раздетых одеждой, больным раздать лекарства, перевязать и обмыть раненых.