– Ш-ш! – испуганно прервала его пани Ангелина. – Тебе уж и святые молитвы и святое писание кажется бременем, а Митта только от этого и сможет выздороветь!
      – Не шипи, гусыня! – огрызнулся было пан Вацлав, но тут же, поцеловав руку жене, извинился: – Я ведь не болел никогда, прости мне, если я ничего в таких делах не смыслю!
      – Обед подан, панове, – объявил Юзеф, появляясь в дверях.
      Добрый пан Вацлав обрадовался случаю проявить гостеприимство.
      – Прошу покорно! – сказал он и, обхватив Санатора за талию, повел к столу.
      Сам хозяин, расстроенный чем-то, почти ничего не ел, а только подкладывал куски в тарелки гостей, и без того полные. Из семьи Суходольских к обеду никто не притронулся. Збигнев сидел, подпершись кулаком и уставившись в одну точку. Визит Санатора его не обнадежил. Ванда то и дело смахивала с ресниц слезинки, а встревоженная пани Ангелина ежеминутно сморкалась в мокрый от слез платочек.
      Точно какая-то туча нависла над этим когда-то счастливым домом.
      Наконец пан Вацлав не выдержал.
      – И ведь подумать – столько напастей сразу! – произнес он со вздохом. – Вокруг война… Проклятые тевтоны хозяйничают у нас в имении, не знаю даже, останется ли там что в целости… Покровитель Ордена – новоиспеченный император – тоже двинул на Гданьск свои войска… Не сегодня-завтра обложит город! Пся крев! А в доме больная, да будет милосердие божье над ней…
      За окном раздался топот коней. Пан Вацлав высунулся в окно.
      – А я уж думал, это Адольф! – сказал он со вздохом.
      Трижды или четырежды высовывался в окно пан Суходольский, дожидаясь будущего зятя, а тот только к концу обеда вошел в столовую своей легкой, точно танцующей походкой.
      – Добрый день, панство!
      Лицо пана Вацлава просияло.
      – Адольф! Друг милый! Наконец-то!
      Куглер, поздоровавшись с хозяевами и с доктором, сразу понял, что в доме что-то неладно. Он вопросительно глянул на пана Вацлава.
      – Вот вернулся, – сказал хозяин, показывая глазами на пригорюнившегося Збигнева, – и привез к нам больную паненку – тяжело хворую Митту, о которой я тебе рассказывал. Ну ладно, мы от тебя новостей ждем. Переодевайся, умывайся с дороги и прошу за стол!
      Пока Куглер приводил себя в порядок, доктор, ссылаясь на ожидающих его пациентов, откланялся, скромно опустив в карман заготовленную паном Вацлавом золотую монету.
      Не успел купец сесть за стол, как хозяин тут же набросился на него с расспросами:
      – Новости, новости давай! Что там у нас, в Сухом доле?
      Куглер, отрезав гусиную ножку, аккуратно добавил к ней тушеной капусты и только после этого со вздохом развел руками.
      – Нельзя сказать, чтобы новости были хорошие, но и то слава богу, могли бы быть и похуже! Приехал я в имение как нельзя более вовремя. Всех мужиков успел перевести в лес. Уговорил их оборудовать вместительные землянки и загоны для скота… Словом, панове, что можно спасти – будет спасено!
      – Слава тебе, создатель! Я у тебя, Адольф, буду в долгу до самой смерти!
      – О, пане Адольф, вы уже вторично спасаете нас от разорения! – робко, с глубокой благодарностью прошептала пани Ангелина.
      Налив пану Адольфу кубок вина, пан Вацлав истово чокнулся с ним:
      – Сто лет тебе жизни и каждый день – счастливый!
      – Виват!
      Адольф Куглер поднял глаза на Ванду, но, не дождавшись от нее ни слова, перевел взгляд на Збигнева:
      – Душевно рад вас видеть, пане Збигнев! Ну как, удалось вам ваше предприятие?
      – Да, – сказал Збигнев, – панну Митту мы выручили… Но она тяжело больна… Врач мало верит в успех своего лечения, – добавил он тихо.
      – Будем надеяться на милость провидения, – с чувством произнес Куглер. – Как жаль, однако, что лучший во всей Польше врач вот-вот должен покинуть наш город!
      – Кого вы имеете в виду? – спросил Збигнев.
      – Я только что от брата Маврикия Фербера, хранителя Вармийского собора. У него остановился ученый астроном и не менее знаменитый врач, «второй Гиппократ», как его называют, каноник Миколай Коперник.
      – Каноник? – переспросил пан Вацлав с недоверием. – Да он еще почище книжищу навалит бедной девице на голову! Если светский врач…
      Но фразу свою ему не удалось закончить: Збигнев неожиданно для всех, с грохотом опрокинув стул, вскочил с места:
      – Миколай Коперник в Гданьске?!
      Куглер с удивлением взглянул на будущего шурина.
      – Почему вас это так удивляет? Каноник пробыл три дня здесь… Но сейчас, я думаю, он уже в пути…
      – Ах, боже мой! – вырвалось у Збигнева, и он выбежал из столовой.
      – Сумасшедший! Честное слово, сумасшедший! – растерянно пробормотал пан Вацлав и, отодвинув в сторону тарелку, кинулся вслед за сыном.
      Но того было уже не догнать.
      Через минуту все увидели, как он проскакал на коне мимо окна.
      – Ах, сумасброд! Без шапки!.. – покачал головой хозяин дома.
      Прохожие на улицах Гданьска не без удивления взирали на молодого, хорошо одетого простоволосого, растрепанного молодого человека, мчавшегося в галоп.
      Збигнев хорошо знал дом Фербера и, увидев стоящего у ворот привратника, не слезая с коня, крикнул:
      – Скажи, тут еще каноник Коперник?
      – Его преподобие только что отбыл в Эблонг, – степенно ответил привратник. – А что пану угодно?
      Но молодой растрепанный господин ничего ему не ответил. Круто повернув завертевшегося на месте коня, он погнал его к эблонским воротам.
      Впереди он разглядел группу людей и подводы. Дальше на всем протяжении дороги никого и ничего не было видно.
      «Они!» – решил Збигнев. Догнать тяжело груженные подводы не составило для него труда. Прогалопировав перед всадниками, он тщетно старался определить, кто же из этих двух духовных лиц каноник Миколай Коперник.
      – Я вижу перед собой отца Миколая? – робко обратился он к человеку, одетому побогаче.
      Но тот молча кивнул на своего спутника.
      – Пане доктор!.. – только и мог выговорить Збигнев. – Умирает молодая девушка… Никто не спасет ее, кроме вас!
      – Я обычно никому не отказываю в помощи, – произнес с огорчением каноник Коперник, – но сейчас я спешу в Вармию, мне дорога буквально каждая минута… Обратитесь к доктору Санатору.
      – Отец Миколай… отец Миколай… спасите Митту, Санатор ничем ей не поможет!..
      – Митту? – переспросил каноник. – Это очень редкое имя… Я знавал одну девушку, по имени «Митта», но сейчас она в Орденской Пруссии. Митта Ланге ее звали…
      – Господи, да нет же, она здесь! Это невеста Каспера Берната! Она умирает!
      Ученый на минуту задумался. Потом, повернувшись к слуге, сказал решительно:
      – Войцех, возьми сумку с медикаментами. Мы вернемся в Гданьск. А вы, брат Иероним, поезжайте с богом. Я вас нагоню.
      Повозки двинулись дальше. Коперник с Войцехом повернули коней по размытой дождями дороге.
      – Объясните, как Митта очутилась в Гданьске? И не знаете ли вы чего-нибудь о Каспере Бернате? – обратился отец Миколай к Збигневу. – Простите, что я занимаю вас расспросами в такое неподходящее время, но, когда мы прибудем к больной, мне будет уже не до расспросов.
      Збигнев стиснул поводья до того, что они двумя красными шрамами врезались в его ладонь.
      – Ваше преподобие, – сказал он дрожащим голосом, – простите, но сейчас я не могу говорить. Если разрешите, я потом провожу вас до самого Эблонга и сообщу всё, что знаю о Митте, о Каспере, о Мадзини…
      – О Мадзини? Вы знаете Мадзини?.. – встрепенувшись, начал было Коперник, но, взглянув на залитое слезами лицо своего спутника, замолчал.
      – Воздуху побольше! – сказал каноник, распахнув окно комнаты, в которой лежала Митта. – И света! Немедленно снимите эту кладовую пыли, – добавил он, указывая на тяжелые гардины.
      Потоки света хлынули в комнату и заиграли зайчиками на ковре у кровати больной.
      Коперник склонился над разметавшейся на подушках девушкой. Губы ее пересохли и казались черной запекшейся раной на багрово-красном лице. Одеяло, покрывавшее больную, простыня ее и сорочка были влажны от пота.
      Коперник положил руку на лоб девушки. Лоб был сухой и горячий. Отец Миколай проверил ее пульс, а затем, усевшись на табуретке, долго и пристально вглядывался в лицо Митты.
      Ванда, Уршула и пани Ангелина старались ни одним движением не нарушить тишины. В комнате слышно было только тяжелое дыхание больной.
      За все время, что Коперник выслушивал Митту, девушка только один раз пришла в себя. Раскрыв туманно-голубые глаза, она пробормотала что-то неразборчиво, а затем снова погрузилась в беспамятство.
      – Позовите Войцеха с медикаментами, – попросил доктор. Потом, подождав несколько минут, велел подать кувшин с водой. – Давайте ей побольше пить. Она потеряла много влаги, а это в ее теперешнем состоянии опасно, – сказал он и вышел из комнаты, жестом пригласив пани Ангелину, Ванду и Уршулу следовать за собой.
      За дверями, взволнованные, дожидались пан Вацлав и Збигнев.
      – Придется вам суток двое-трое неотлучно дежурить около больной. Приготовьте ей кислый напиток из клюквы или брусники… Я думаю, что завтра-послезавтра наступит кризис. Только меньше тревожьте ее и чаще открывайте окно. Надеюсь, что с божьей помощью больная скоро выздоровеет.
      – О пан Езус! – всхлипнула пани Ангелина. – Вы наш спаситель, пане доктор!
      Когда Збигнев проводил Коперника в отведенную тому комнату, каноник устало вытянулся в кресле.
      – Вы утомлены, ваше преподобие… Не заночуете ли у нас?
      Каноник молча покачал головой.
      – Вы, конечно, проголодались… Не отведаете ли…
      – Нет, спасибо, есть я не хочу… Ну, а сейчас вы уже сможете рассказать мне о Каспере, о Митте, о Мадзини?
      Збигнев с опаской глянул на усталое лицо отца Миколая, на темные круги вокруг его глаз.
      – Теперь вы не сможете меня выслушать, – сказал он жалобно.
      Коперник через силу улыбнулся.
      – Смогу, – утешил он молодого хозяина. – Только сначала – о Каспере!
      В молчании выслушал каноник рассказ бывшего воспитанника Краковской академии. О Каспере ничего нового Збигнев не мог рассказать, разве что сообщил печальное известие о том, как пана Якуба Конопку ограбили по пути из Лидзбарка в Гданьск, почему он вынужден был свернуть с Гданьской дороги и направиться в Краков.
      «Печально, печально. Значит, это еще более отодвинуло спасение Каспера!» Чтобы пуще не огорчать молодого Суходольского, Коперник не высказал своих мыслей вслух.
      История с убийством профессора и похищением Митты заставила отца Миколая встрепенуться.
      – Очень ли походит панна Митта на своего отца? – спросил он Збигнева.
      Тот даже немного оторопел.
      – По-о-ходит, – наконец протянул он. – Люди, которые знавали Ланге в молодости, говорят, что Митта вылитый профессор, но я… Простите меня, ваше преподобие, мне трудно судить… Профессор был человек тучный… И выражение глаз у него иное…
      – Теперь о Мадзини, – сказал Коперник. – Простите, что я вас исповедую…
      Каноника очень огорчил рассказ о смерти бывшего однокашника и приятеля, одного из образованнейших кардиналов, знатока античного искусства, друга «отрицателя» Пиетро Помпонацци и великого Леонардо да Винчи.
      – Говорил ли вам Мадзини о наших студенческих годах? – спросил отец Миколай.
      – Мы много толковали о вашем «Малом комментарии», я ведь прочел его по настоянию покойного профессора Ланге и…
      – И?.. – переспросил Коперник.
      Збигнев покраснел под его проницательным взглядом.
      – И… Но ведь я тогда был всецело под влиянием Ланге и отцов доминиканцев, – не отвечая канонику, стал он оправдываться. – Потом я вторично, уже из рук отца Флориана, получил эту рукопись. В ту пору у меня уже был свой король в голове, а перед тем я к тому же проштудировал другое такое же сочинение… Я имею в виду труд сожженного на костре барселонца Диэго Гарсиа… Вы знаете что-нибудь о его жизни и смерти?
      – Нет, – сухо сказал Коперник.
      – Но труды Гарсиа вам известны? – задал вопрос неугомонный Збигнев.
      – Да, – так же сухо ответил каноник.
      – Простите меня, ваше преподобие, но то, что я услыхал во время исповеди бывшего кардинала Мадзини, навеки отвратило меня от всех духовных… Говорю это свободно, так как слышал, что вы, имея звание каноника, не приняли сан…
      Несколько минут длилось молчание.
      – Я духовное лицо, – еще суше выговорил наконец Коперник. – Что вы хотели мне сказать, сын мой?
      Збигнев Суходольский смущенно молчал.
      – Я не уверен в том, что мне еще раз доведется навестить панну Митту, – сказал каноник Збигневу на прощанье. – Так вот, прошу вас и ваших домашних: в точности выполняйте мои назначения, не давайте больной задумываться, развлекайте ее музыкой, пением, веселыми историями… И вообще побольше света и воздуха!
      «Бедный мальчик! – размышлял, покачиваясь на своем смирном коне, Коперник. – Но как я мог поступить иначе? Дать ему выговориться? Да он же, по простоте душевной, готов приравнять меня к богоотступникам только потому, что выводы, подсказанные мне наблюдениями над светилами, расходятся с учением отцов церкви. А полвека назад, когда ученые решались толковать о шаровидности Земли, разве не подымали те же отцы церкви на них крест, как на одержимых бесами? Да и сейчас святых отцов беспокоит соперничество церковной и светской науки… Следовательно, надо стараться, чтобы и моя гелиоцентрическая система проникала в умы наших ученых – равно светских и духовных – постепенно. Брат Тидеман неправ, уговаривая меня отдать в печать мои еще недоконченные труды „Sapienti sat“. Мудрость могут уразуметь только мудрые. И грех мне будет великий, если я соблазню единого от малых сих».
      Мерное покачивание в седле убаюкивало. Коперник то погружался в дрёму, то снова просыпался от неожиданного толчка. И этих немногих минут отдыха было достаточно для его железного организма.
      «Проверим-ка, не ошибся ли я», – решил он, окончательно отгоняя дрёму.
      – Войцех! – окликнул он старого слугу. – Как следует ли ты рассмотрел эту больную паненку Митту? Скажи, не напомнило ли тебе ее лицо… кого-нибудь из наших пациентов?
      Войцех замялся в некотором смущении.
      – Да как вам сказать… – пробормотал он, неловко улыбаясь.
      – Ну, ну, говори! – настаивал Коперник.
      – Прошу у пана доктора прощения, если скажу глупость… Только лицо этой хворой паненки ну точь-в-точь схоже с лицом того юродивого, что привезли мужики из Ольштына!
      – Значит, я был прав! – сказал сам себе Коперник, закрывая глаза.
      Отец Миколай ошибался, полагая, что ему не доведется еще раз навестить свою больную. Через три недели ему снова пришлось отправиться по делам диацеза в Гданьск, и как обрадовались все Суходольские, когда Юзеф доложил о его преподобии канонике Миколае Копернике!
      Встречать высокого гостя вышла в прихожую вся семья.
      Ванда первая бросилась к канонику, крича:
      – Пан доктор, Митта сегодня уже улыбнулась!
      Збигнев и Адольф Куглер помогли канонику разоблачиться, пани Ангелина приложилась к его руке, а хорошенькая Уршула, не зная, что делать, бережно сняла с его рясы пушинку.
      Через минуту все собрались было в комнате больной, но каноник безжалостно велел им дожидаться в столовой.
      – Слабость большая, – сказал он, выслушав девушку. – Ну как, забыли вы уже о монастыре, дитя мое? – спросил он ласково.
      К удивлению его, Митта, зарывшись лицом в подушку, ответила:
      – Только в монастырь!.. Больше выхода у меня нет!
      – Да что вы! С такими трудностями Збигнев…
      Но Митта не дала ему закончить.
      – Збышек, родненький, – пробормотала она сквозь слезы. – Збышек, солнышко мое! – И, подняв на каноника голубые, ставшие сейчас огромными глаза, спросила: – Вы знаете, что я дала слово Касперу Бернату быть его женой?
      – Сколько лет, дочь моя, было вам, когда вы дали это слово? – ласково спросил Коперник. – Двенадцать? Тринадцать?
      – Тринадцать, – еле слышно прошептала Митта. – Но я должна это слово сдержать… Так ведь?
      Коперника обрадовало уже то, что девушка сказала это совсем другим тоном. Она как будто размышляла, должна ли взрослая девица выполнять обещание, данное несмышленой девочкой.
      – Поверьте, дочь моя, – сказал он как можно тверже, – Каспер мне как родной сын… Много я отдал бы за то, чтобы он остался в живых! Но… прошло столько лет… Я хорошо знаю Каспера и знаю, что, останься он в живых, он не потребовал бы от своей бывшей невесты верности, зная…
      Митта испуганно подняла на него глаза.
      – Каспер настолько честен и благороден, что никогда бы не требовал от вас исполнения клятвы, зная, что вы любите другого.
      – Что-о-о?! – вскрикнула девушка.
      – Вы любите Збигнева? – спросил Коперник, заглядывая в полные слез голубые глаза.
      – Да, пан доктор, – ответила она так тихо, что он скорее угадал, чем расслышал ее слова. – Поэтому-то я и хочу пойти в монастырь, – добавила Митта громче. – Там замолю свой грех…
      – Грех был бы, если бы вы, любя Збигнева, соединили свою судьбу с Каспером, – возразил Коперник. – И грех делать несчастным человека, которого вы любите, который вас любит и который спас вас от напасти. И еще должен вам сказать, что грех вам будет пойти в монастырь… Кто же будет ухаживать за вашим старым, больным отцом?
      – Отцом? – переспросила Митта. – А разве вам не рассказали, как расправился с ним проклятый богом рыцарь Мандельштамм? Уже восемь лет, как отца моего нет на свете!
      – Пока я ничего не могу утверждать достоверно, но у меня есть надежда, что отец ваш жив, хотя и тяжело болен…
      Девушка схватилась за сердце, но доктор Коперник знал, что от радостных вестей не умирают. Он следил, как румянец слабыми пятнышками проступает на щеках Митты.
      – Можно мне подумать немного? – спросила она жалобно. И потом долго лежала с закрытыми глазами.
      Коперник погладил ее по пушистым волосам.
      – Сказать обо всем Збигневу, чтобы бедняга больше не терзался? – спросил он ласково.
      – Я еще немного подумаю… Я уже почти знаю, как решу… Только позвольте мне еще немного подумать!
      Каноник стоял, опираясь рукою на спинку кровати. Прижавшись губами к этой сильной и доброй руке, Митта, смеясь и плача, сказала:
      – Так, значит, это не грешно и не стыдно – быть счастливой?
      В первый раз за время болезни Митты Збигнев остался с ней наедине.
      Оба молчали, и кто-нибудь, заглянув в комнату, решил бы, что больная уснула, а Збигнев бережет ее сон.
      Однако Ванда, открыв дверь, тотчас же ее прикрыла и в гостиной появилась с таким сияющим лицом, что и мать и отец обратили на это внимание.
      – Вы объяснились с паном Адольфом? – спросила пани Ангелина. – Ты счастлива, моя доченька?
      – Я счастлива счастьем нашего Збышка… И он вполне его заслужил… А пан Адольф еще не приходил сегодня…
      Поздно вечером в Эблонге, закончив подсчет оружия и распорядившись выставить сторожевые заставы, отец Миколай заглянул в каморку, где поместили несчастного помешанного старика, которого привезли из Ольштына.
      «Глаза сейчас закрыты, но я отлично помню их небесно-голубой цвет, – думал Коперник. – И нос такой же, как у Митты, прямой, с маленькой горбинкой… И рот… Даже уши такие же маленькие и плотно прижатые к голове… Говорят, это признак хитрости и дурного нрава, но, судя по Митте, это неверно…»
      Старик, застонав во сне, повернулся на другой бок и сладко захрапел.
      «Шрам от уха до уха… Барон палкой раскроил ему череп… И сотрясение, очевидно, было сильное…»
      Как доброжелатель влюбленных, отец Миколай старался уверить себя, что слабоумие старика можно излечить. Как опытный хирург, он понимал, что это задача трудная и навряд ли выполнимая.

Глава седьмая
ПО ДОРОГАМ ВОЙНЫ