За окном шумел лес. Где-то очень близко соловей робко пробовал голос, замолкал и снова посвистывал. Когда затихли все дневные шумы, соловей наконец обрушил на лес такую трель, что Збигнев даже прищелкнул пальцами.
      Долго наслаждался Збигнев руладами ночного певца, пока от усталости его не начало клонить ко сну.
      Расслышав вдруг под окошком осторожные шаги, он, нащупав пистолет, вышел на порог дома.
      По тропинке, раздвигая ветки, опираясь на посох, сопя и ворча что-то, пробирался Сташек.
      – Пан Езус! Долговязая жердь превратилась в статного шляхтича! Ай да пан Суходольский! – приветствовал он товарища, разглядывая его при свете зажженного очага. – Ох, во рту пересохло… Нет ли где источника поблизости? – прохрипел он, тяжело опускаясь на скамью.
      – Тебе, думаю, больше по вкусу придется вот это, – и Збигнев налил товарищу полный стакан из отцовской дорожной фляги.
      – Твое здоровье, Збышек! Сейчас сюда прибудет Генрих с людьми. Я послал Франца за ними… – Видя удивленное лицо Збигнева, Сташек пояснил:
      – Завтра после поздней обедни мать Целестина повезет из монастыря ценности и Митту в Балгу!
      – Не понимаю, какая связь между ценностями и Миттой…
      – Я ведь говорил тебе, что среди кашубских хлопцев крепко пахнет «Башмаком». Отряды хлопов вырастают там и тут, как грибы после дождя. Они разгромили уже несколько монастырей, спалили недавно замок одного орденского рыцаря, а владельца вздернули во дворе его же имения… Пришла весна, народ зашевелился… Вот настоятели монастырей и порешили на это смутное время вывезти из обителей ценности и припрятать их подальше. Мать Целестина погрузит на подводу золото и драгоценные камни, да и денег у нее, наверно, немало, и все это отвезет в Балгу… Тем паче, что война Ордена с Польшей на носу!
      – Золото золотом, но не пойму, для чего ей увозить Митту.
      – Я точно сказать не могу… Толковали мы об этом с Генрихом… Верно, боится старая ведьма, как бы не попала обитель в руки мужикам… Митта тогда навряд ли будет молчать!
      – Но Целестина могла бы избавиться от Митты и другим путем, – сказал Збигнев по виду спокойно и почувствовал, как на его спине выступает холодный пот.
      – Мы и об этом с Генрихом толковали… Нет, ничего дурного настоятельница Митте не сделает! У нее давно идет свара с ее достойным братцем – бароном Мандельштаммом. Монастырь ведь отхватил у барона и поля, и луга, и часть леса… Но, пока Митта в руках у Целестины, братец ее и пикнуть не посмеет… Как же – тогда откроется и убийство Ланге, и прочие дела барона… Митту она держит на тот случай, если бы барон вздумал судиться с монастырем…
      – В юриспруденции это называется «живое доказательство», – сказал Збигнев с еле сдерживаемой яростью. – Ну ладно, что же нам следует делать?
      – А это уж спросишь у Щуки… Когда я рассказал ему о Митте, он долго раздумывал, а потом заявил, что готов вам помочь. Во-первых, потому, что он друг Каспера и твой. Во-вторых, потому, что он вообще за справедливость. А главным образом потому, что ему нужны монастырские ценности на покупку оружия для его братства.
      – Какого братства? – изумился Збигнев.
      – Ну, об этом ты лучше расспроси самого Генриха, – ответил Сташек неохотно.
      Когда совсем стемнело, в дом вошли двое. Впереди – среднего роста белокурый худощавый человек с золотистой бородкой и с холодными серыми глазами. Его спутник был пожилой человек могучего телосложения, тоже бородатый, с угрюмым, суровым лицом.
      – Щука! – закричал Збигнев, бросаясь к первому.
      – Э, Жердь, да ты совсем стал на человека похож! Рад за тебя. – Генрих представил друзьям своего угрюмого спутника: – Знакомьтесь, это брат Роберт. Садись, брат Роберт, отдохни, нам предстоит еще много хлопот. Скоро прибудет брат Якоб. Я поручил ему разузнать, что делается в аббатстве. Так вот, друзья: завтра сюда вернется Франц, и ты, Збигнев, отправишься с ним к дому лесника, что как раз на полдороге между обителью святой Екатерины и доминиканским монастырем. Справа от дома лесника – овраг. Там с утра засядут мои люди с конями.
      – Но как же мать Целестина решилась все-таки перевозить свои ценности в такое неспокойное время? – недоумевал Збигнев.
      – Поначалу из попов и панов никто и не думал, что мужики подымаются всерьез, – сказал Генрих. – А сейчас у аббатисы другого выхода нет… Но дело не обошлось без хитрости. – Генрих зло усмехнулся. – Третьего дня в монастыре скончалась богатая вдова, проживавшая там последние годы. Она завещала перевезти ее тело в Балгу и похоронить на родной земле. Вот преподобная мать Целестина и додумалась: старушку потихоньку зарыли на монастырском кладбище, а в гробу вместо усопшей аббатиса увезет в Балгу свои ценности… В знак внимания к богатой покойнице – попечительнице монастыря – Целестина сама с сестрой казначеей и молодой монахиней Урщулой будет сопровождать гроб. Для охраны своей особы она выпросила у настоятеля доминиканского монастыря десятка два ландскнехтов.
      – Ты удачно улепетнул от доминиканцев, Жердь, – повернулся Генрих к Збигневу. – Теперь Орден по всем монастырям рассылает на постой солдат!
      – А Митта? – спросил Збигнев. – Она тоже будет с аббатисой?
      – Да, да, под охраной Уршулы… Кажется, этой Уршуле Целестина доверяет вполне… А вот и брат Якоб, – заметил Генрих, услышав крик филина.
      В дом вошел маленький старичок в плаще с капюшоном, надвинутым на самые брови.
      – Да приидет царствие Христово! – приветствовал он находящихся в охотничьем доме.
      – И да сгорит антихрист, и да расточатся слуги его! – ответил Генрих. – Что нам расскажет брат Якоб?
      – Все сделано. Драгоценные камни, золото и серебро из ризницы монахини уложили в кожаные мешки и спрятали в гроб. Дроги, как ты велел, я приготовил… – Старичок хихикнул. – Заднюю ось… того… подпилил малость и скрепил втулочкой такой… Вынешь – и ось пополам! Меня ведь мать Целестина за кучера берет, а я, будьте покойны, дело свое знаю!
      Рано утром Генрих и Якоб покинули домик в лесу. Весь этот день, дожидаясь Франца, Збигнев провел в беспокойстве, не случится ли с хлопцем что-нибудь, не перехватят ли его люди барона. Но Франц явился точно в условленное время, когда уже начинало смеркаться.
      – Ну, пане Збигнев, готовы? С божьей помощью тронемся!
      По дороге Франц выложил все новости, которые ему удалось узнать.
      Начинается война. По всем дорогам к Вармии движутся отряды орденских наемников. Похоже, что отряды эти вот-вот ворвутся в пределы Вармии. Барон Мандельштамм тоже сколотил отряд якобы для охраны орденской границы вдоль морского побережья, а сам во главе второго отряда должен выступить сегодня на юго-запад.
      – Вот холера тяжкая! – с досадой выбранился Збигнев. – Этак они, пожалуй, отрежут нам дорогу в Гданьск!
      – Ясно, что отрежут, – невозмутимо согласился Франц.
      Солнце уже закатилось, когда оба путника стали спускаться в глубокий, заросший вереском и дроком овраг, о котором говорил Генрих. В самой гуще кустарника оказалась небольшая ярко-зеленая полянка, а на полянке – стреноженные кони и вокруг них расположившиеся на отдых молодцы – рослые, бородатые, в мужицкой одежде. Все они, однако, были в шлемах и хорошо вооружены.
      Генрих встретил Збигнева восклицанием:
      – Вот хорошо, вовремя!
      Оказывается, он получил донесение, что аббатиса уже выехала из монастыря и в скором времени будет здесь.
      – Как увидишь сигнал дозорного, брат Роберт, выводи коней к молодым дубкам! – отдал распоряжение Генрих. – Братья, будьте наготове. Помните мой приказ!
      Выбравшись из оврага, Франц и Генрих скрылись из виду. Збигнев только собрался расспросить брата Роберта, что теперь им надлежит делать, как вдруг из-за кустов выскочил человек и отчаянно замахал руками.
      Роберт бросился к коням. Збигнев проворно вскарабкался по крутому откосу оврага наверх и залег под большим кустом. Отсюда ему была видна как на ладони дорога из монастыря святой Екатерины. Она шла по холмистым полям, а затем постепенно подымалась к лесу. Далее она ныряла в густой кустарник вдоль края оврага. Неподалеку чернела маленькая избушка лесника.
      Внизу, в овраге, было тепло, здесь же Збигнев окоченел на пронзительном ветру. Сквозь туманную сетку мелкого дождя он наконец разглядел на дороге движущиеся точки, а спустя несколько минут различил вереницу повозок, медленно ползущих в гору. Позади повозок толпою брели ландскнехты. Збигнев уже мог различить их желто-красные штаны и куртки. Над головами солдат поблескивали алебарды и острия копий. Ветер доносил к нему человеческие голоса, смех, проклятия, окрики форейторов и скрип колес.
      Наконец первый крытый возок поравнялся со Збигневом и прогрохотал дальше. За ним – второй, а за возками – две телеги и наконец большие дроги, а на них – гроб, покрытый траурным покрывалом. Шестерка лошадей с трудом тащила дроги по скользкой, размытой дождями дороге. Дальше Збигнев увидел десятка два ландскнехтов и их начальника, замыкавшего процессию. Начальник ехал на лошади, закутавшись в толстый серый плащ, и, казалось, дремал в седле.
      Первую из запряженной цугом шестерки лошадей вел под уздцы брат Якоб.
      Внезапно он остановился и, словно желая поддать плечом тяжелые дроги, нагнулся к колесам. Раздался треск, и задняя часть повозки осела в грязь.
      Ландскнехты, громко переговариваясь, собрались посреди дороги. Из переднего возка выглянула закутанная в черное покрывало пожилая красивая монахиня. Збигнев сразу узнал мать Целестину: он несколько раз видел ее в замке Мандельштамм.
      – Почему остановились? – закричала монахиня.
      – Беда, преподобная мать Целестина! – чуть не плача, промолвил брат Якоб. – Ось сломалась… И, как на грех, ни топора, ни запасной оси с собой нет… Что делать?
      – Кашубская свинья! Дать тебе сотню палок, и я уверена – ось была бы цела!
      – Клянусь святой Екатериной, ось была новешенькая! Видать, покойница больно тяжела: шестеро лошадей еле тянут!
      – Поговори мне еще! – закричала мать Целестина, выходя из возка и беспомощно оглядываясь по сторонам.
      Начальник рейтаров не проявлял желания чем-нибудь ей помочь, а солдаты его, обрадовавшись неожиданной заминке, гогоча, собирались вокруг дрог. Дождь усиливался.
      К месту происшествия, расплескивая воду из луж, подскакал еще один верховой, и тут Збигнев не мог не улыбнуться.
      – Что у вас случилось, ваше преподобие? – спросил Франц, спешившись и подходя под благословение аббатисы.
      Та, внимательно вглядываясь в бравого хлопа, молчала, точно припоминая что-то. Сердце Збигнева тревожно застучало. Если старая ведьма узнает бывшего слугу Филиппа Тешнера, все пропало. Но нет, хвала господу – беду пронесло!
      – Не видишь, что случилось? – сердито сказала мать Целестина. – Ось сломалась, а у этого кашубского болвана не хватило смекалки взять с собой в дорогу запасную… И топора у него нету!
      – Не волнуйтесь, ваше преподобие, господь и святая Екатерина не оставят вас в беде!.. Вот, к счастью, со мной идет плотник чинить плотину у братьев доминиканцев. Весь инструмент при нем. Он вмиг смастерит ось.
      – В самом деле? – обрадовалась монахиня. – Зови скорее своего плотника, получите шиллинг на двоих!
      Генрих спокойно и флегматично приблизился со своим плотничьим ящиком на плече. Сняв шапку, он низко поклонился матери Целестине, а затем с братом Якобом направился к дрогам. Осмотрев ось, колеса и задок повозки, он так же медленно возвратился к аббатисе.
      – Дело нехитрое, ваше святость, только нужно в лесок сходить, березку получше для этого дела выбрать.
      Монахиня в отчаянии всплеснула руками.
      – Ваше преподобие, – заботливо обратился к ней Франц, – весна нынче больше на осень походит – холод, дождь… Хитрое ли не хитрое дело, но ось нужно обтесать, подогнать. Вот дом лесника рядом – там ваше преподобие сможет отдохнуть и перекусить.
      Монахиня действительно продрогла и промокла.
      – Сестра Бригитта, – позвала она, – выйди из возка да прихвати с собой корзину с припасами.
      Сделав несколько шагов по направлению к домику, аббатиса остановилась и крикнула:
      – Уршула! Ни на минуту не отходи от нее, слышишь! – И, повернувшись к начальнику рейтаров, пояснила: – Мы везем больную монахиню, одержимую нечистой силой. Надеемся, что настоятель доминиканцев поможет ей. – И, так как рейтары с любопытством столпились вокруг второго возка, монахиня, точно снимая с себя всякую ответственность, предупредила: – Ну, я сказала, а там дело ваше. Если с вами что случится – я не в ответе! Она недавно на одного ксендза набросилась и чуть не загрызла его насмерть.
      Солдаты тотчас отхлынули от возка. Их перепуганный начальник старался держаться молодцом.
      – А как же эта девушка? – все-таки кивнул он на высунувшуюся в окошко Уршулу.
      – Безумная привыкла к ней, пока они ладят… До поры до времени, конечно, – добавила мать Целестина, печально покачав головой.
      Проводив аббатису и мать казначею в домик, Франц подошел к сгорбившемуся в седле начальнику рейтаров.
      – Сырость-то какая, господин ротмистр! А ветер! Так и пронизывает всего насквозь. Неплохо бы сейчас чарочку-другую шнапсу, а, господин ротмистр?
      – Не дразни, бездельник! – пробормотал всадник себе под нос. – Где здесь, в лесу, достать водки?.. Послушай, – добавил он опасливо, – а нельзя ли к дверце возка засовы приделать, а? Плотник твой не сможет чего-нибудь такого смастерить? А то мои солдаты волнуются… На войне погибнуть – другое дело, а если тебе горло перегрызут…
      – Покончит он с осью, мы придумаем что-нибудь, господин ротмистр. Гвоздями дверцы забьем, и то будет ладно. Окошечко маленькое, оттуда им не выпрыгнуть! А как насчет шнапсу, господин ротмистр?
      – Да где же, говорю, тут его достать?
      Франц лихо подкрутил усы и подмигнул:
      – Были бы денежки. Достать можно хоть целый бочонок. Гданьской!
      – Гданьской?! Врешь!
      – Лопни мои глаза, если вру! И ходить далеко не надо. Вот у него, – Франц показал на плотника, – не водка, а огонь!
      В один миг начальник спешился и окликнул Генриха:
      – Эй, любезный! У тебя, говорят, водка есть?
      – Есть, ваша милость… Получил от купца за работу. Коли хотите, продам, мне тащить бочонок на плечах тяжело.
      – Давай его сюда! – обрадовался начальник рейтаров. – Покупаю!
      Генрих недоверчиво посмотрел сначала на него, потом на ландскнехтов.
      – Сначала деньги, ваша милость, а потом товар!
      – Ладно, ладно, неси… За деньгами дело не станет.
      Франц наклонился к уху плотника и шепотом, но так, что слышно было всем, посоветовал:
      – Тащи бочонок, дурень, а то ведь и водку отберут да еще ребра пересчитают.
      Генрих покорно направился к домику и тотчас же вернулся с небольшим бочонком на плече. Ландскнехты обступили его стеной. К ним понемногу присоединились и форейторы.
      – Господин ротмистр, – озабоченно сказал Франц, – здесь как-то неловко выпивать: покойница все-таки… А если, не дай бог, мать Целестина увидит, пойдут для вас такие неприятности, что и водке не будете рады. Идемте-ка вон туда, за кустики. Там, под деревьями, и дождем вас не так промочит…
      Доводы Франца показались начальнику ландскнехтов резонными, и вся толпа ландскнехтов и форейторов скрылась за кустами.
      Франц вернулся к повозкам. На ходу он вытирал рот рукавом.
      – Ну и водка! Настоящий гольдвассер! Через полчаса все будут готовы, лопни мои глаза, если вру!
      Генрих поднялся с камня.
      – Роберт, сюда! Давай мешки, камни, живее!
      Прислушиваясь из своего укрытия, как Франц разговаривает с рейтарами, как ловко гнет он свою линию, Збигнев только диву давался.
      По правде говоря, молодой человек не был уверен в том, что, поручи Генрих такую задачу ему, Збигневу Суходольскому, он, шляхтич, бакалавр, потомок рыцарей, разбивших тевтонов под Грюнвальдом, сумел бы проявить столько сметки и находчивости!
      А ведь только месяц назад этот Франц в лесу, грязный и оборванный, показался ему дикарем, мало чем отличающимся от зверя.
      К дрогам подошло несколько человек из отряда Генриха.
      Быстро откинув траурное покрывало, они вмиг отогнули гвозди, которыми была приколочена крышка гроба.
      Вынимая тяжелые кожаные мешки, они ловко передавали их из рук в руки, а затем грузили на лошадей, которых держал в поводу совсем молодой парнишка. Работали молча, быстро и бесшумно.
      Когда последняя лошадь была порядком навьючена, Генрих тихо скомандовал:
      – Ось! Камни!..
      Валунов мелких и крупных здесь было достаточно. Гроб стал, пожалуй, еще тяжелее, чем был раньше. Не в силах дольше оставаться в укрытии, Збигнев кинулся помогать товарищам. Вместе с Робертом, Якобом и Францем они, приподняв задник дрог, заменили негодную ось целой, надели колеса, вставили чеки.
      Генрих внимательно наблюдал за ними, то и дело поглядывая на кусты, за которыми пировали ландскнехты.
      – Ну, готово! – сказал он. – Забивайте!
      Гроб с наново приколоченной крышкой еле-еле взвалили на дроги и покрыли траурным покрывалом.
      – Два кляпа! Веревки! – распорядился Генрих. – Становись у дверей, Збигнев. Прежде сунь им кляпы в рот, а потом вяжи! А я пойду в домик доложить, что все готово…
      В эту минуту произошло нечто непредвиденное. Подвыпившие ландскнехты кто в лес, кто по дрова затянули песню.
      – Ну и ну! – усмехнулся старый брат Роберт. – Гольдвассер, видно, и впрямь крепковат… Как бы та старая ведьма не услышала!
      Генрих повернулся было бежать успокоить солдат, но запоздал: аббатиса, разгневанная, красная от злости, появилась в дверях.
      – Эй вы, бездельники! – закричала она. – Заткните свои глотки. Я наложу на вас епитимью за кощунство!
      Медлить нельзя было. Солдаты могли ее услышать, а тогда все пропало!
      – Хватайте ее, Збигнев и Якоб, – тихо сказал Генрих, – а с той я сам справлюсь! Кляп, кляп первым делом!
      Через минуту мать настоятельница, связанная и с кляпом во рту, красная от натуги, пыталась освободиться от пут. Скоро рядом с ней оказалась мать казначея.
      – Ну, барон Мандельштамм поблагодарит нас, ребята! – во всеуслышание объявил Генрих. А тихо добавил: – Франц, Збышек, живо за Миттой и Уршулой! Усадите их на коней – и рысью к охотничьему домику! А этих сажайте во второй возок да дверцу его забейте гвоздями! Ты, Якоб, – браво скомандовал Генрих, – скачи навстречу господину барону, предупреди, что мать аббатиса везет золото и Митту! А пока барон встретит этот караван да во всем разберется, – добавил он старику на ухо, – ты давай тягу к нам! К тому времени мы будем уже далеко. Лошадь привязана у большой ели.
      Збигнев, Роберт и Франц подбежали ко второму возку.
      – Уршула! – гаркнул Франц и подхватил на руки выскочившую из возка девушку.
      Збигнев с бьющимся сердцем заглянул внутрь. В темноте он различил неподвижную темную фигуру. Тихий, очень тихий голос произнес:
      – Это вы, пан Збигнев?
      Самообладание вернулось к юноше. Осторожно вынеся девушку из возка, он направился к переминающимся с ноги на ногу лошадям. Усадив Митту на луку седла, он быстро вскочил на коня. Франц передал Уршулу Роберту и, вскакивая на своего серого, успел только сказать:
      – До свиданья, Уршула! Сегодня же свидимся! А мне еще нужно подсобить пану Генриху…
      Генрих с Францем еле втиснули упирающихся монахинь во второй возок и накрепко забили его дверцу гвоздями. Задернув на первом возке занавески, Генрих дождался, пока Збигнев и Роберт с девушками отъедут подальше, а затем пошел к ландскнехтам.
      – Господин ротмистр! – закричал он. – Пора в путь! Мать аббатиса с казначеей уже откушали и уселись в возок. Что-то тихо там, сон их сморил, что ли? А то очень гневались, что вас нету! Второй возок мы на совесть забили гвоздями, как вы велели…
      Не прошло и получаса, как бородачи форейторы уселись на лошадей, а ландскнехты построились рядами.
      С диким гиканьем, шумом и треском понеслись повозки и дроги вслед за пьяным командиром, пустившим лошадь в галоп.
      Генрих усмехнулся, вскочил на коня и помчался с Францем во весь опор догонять Збигнева и Роберта.
      По дороге Збигнев пытался заговорить с Миттой, но та только куталась в покрывало и отмалчивалась. В охотничьем домике он поручил бедняжку попечению Уршулы.
      – Она уже с неделю не в себе, – пояснила огорченная девушка. – Не ест, только пить просит и вся горит, как в огне… Огневица у нее, видать…
      Голова Збигнева горела, руки дрожали…
      «Огневица никак тоже?» – подумал он невесело и, чтобы успокоиться, вышел немного подышать лесным сладким воздухом.
      Когда он вернулся, Митта уже лежала на скамье, переодетая в мирскую одежду и укутанная шалью, а Уршула дремала на скамейке у ее изголовья. Збигнев тоже прилег на скамью у окна. Роберт пошел собрать для очага хворосту. Вернулся он вместе с запыхавшимися, но веселыми Генрихом и Францем.
      Очнувшись от дрёмы, Уршула, кинувшись Францу на шею, прошептала:
      – Франек мой, теперь мы уже никогда с тобой не расстанемся! Только вот беда: панна Митта совсем расхворалась, горит вся, говорит что-то, а что, и сам пан ксендз не разберет.
      – Печально, – суховато и сдержанно произнес Генрих. – Мы не позже как через час должны выехать отсюда. Барон с отрядом может здесь быть поутру, и к утру нам надо добраться уже до вармийской границы. Збышек, оттуда вы двинетесь на Гданьск… Брат Роберт, – обратился он к вошедшему, – золото надежно спрятано?
      – Надежно, брат Генрих, как ты приказал!
      – Подбери с десяток парней на добрых конях и хорошо вооруженных. Пусть прибудут не позднее как через час. По дорогам рыщут ландскнехты – может, придется пустить в ход оружие.
      При неверном свете очага Збигнев внимательно пригляделся к Митте.
      «Пан Езус, что они с ней сделали!»
      В комнате стало точно темнее от горящего очага. В углу о чем-то шептались счастливые Франц и Уршула. Збигнев сидел у ног Митты и не мог отвести от нее глаз.
      За окнами начинало сереть. Рассвет был холодный и туманный. Роберт привел людей с конями. Копыта лошадей были обернуты рогожей.
      Первым на дорогу выехал Генрих, за ним – Збигнев, обхвативший правой рукой безжизненную Митту, за ними – Франц с Уршулой, далее скакал Роберт с десятью вооруженными братьями.
      Дорога казалась пустынной. До самого восхода солнца ни одна душа не попалась им на пути. Наконец повеяло свежей, такой знакомой Збигневу прохладой, лицо обдуло соленым ветерком.
      Лес поредел, перешел в мелкий низкорослый кустарник, а за ним открылась песчаная гладь с волнистыми грядами дюн. Лошади с трудом переступали по песку.
      До побережья оставалась всего какая-нибудь миля, когда из-за песчаного холма показался небольшой разъезд латников.
      – Орденская застава! – сказал Роберт. – Скачите вперед! Там уже вармийские владения. Франц, вперед! Мы с братом Генрихом постараемся их задержать…
      Не будь с молодым шляхтичем Митты, он никогда не оставил бы в такую минуту товарищей… За голову Генриха Орден назначил большую плату… Выехав вперед, Збигнев нерешительно оглянулся.
      – Жердь, не мешкай! Давай шпоры коню! – что было сил закричал Генрих.
      Повернув назад, он крикнул своим вооруженным хлопцам:
      – За мной, братья! Руби антихристов!
      – Бей их! Бей! – раздалось со всех сторон.
      Зазвенело оружие.
      Збигнев еще раз оглянулся. Митта на руках его застонала, и он пришпорил коня.
      Пригнувшись к луке и прижимая к себе беспомощную девушку, он летел так, что ветер свистел у него в ушах.
      Вот все слабее и слабее доносился до Збигнева лязг сабель, крики, ржание лошадей. Он еще раз оглянулся, но ничего уже не было видно – ни Генриха, ни его братьев, ни орденских латников.
      Рядом скакал Франц с Уршулой. Рука Франца была в крови. Збигнев поднял голову и прислушался. Мерный внятный шум донес до него ветер.
      Впереди было море. У берегов белели паруса рыбачьих лодок.
      – Спасены! – сказал Франц.
      Заботливо подстелив теплый плащ, Збигнев молча и осторожно опустил Митту на влажный песок.

Глава шестая
ВРАЧЕВАТЕЛЬ ТЕЛА И ДУШИ