Демоны

Стивену вспомнилась красотка середины прошлого века, которая была нарисована на каком-то бомбардировщике: почти совершенное лицо, ямочка на подбородке, что-то сверкающее в хрустально-голубых глазах. На ней была красная кожаная куртка, открытая спереди так, что были видны чувственные изгибы, туго обтянутые кремовой блузкой от спортивного костюма, и красные туфли-лодочки под цвет куртки. Ее ногти были того же цвета, что и блузка. Обычно он не замечал таких деталей, но при виде этой женщины Стивен не мог не уставиться на нее. Она, возможно, была низковата, немного слишком пышна, но держалась с абсолютной самоуверенностью высокооплачиваемой девушки с обложки.

– Ведь вы действительно мистер Искерот?

– Что? Ох, простите, я вам не ответил. – Он почувствовал, что его лицо пылает. Он глазел на нее, вместо того чтобы слушать, что она говорит. – Я хочу сказать, мысленно я ответил «да».

– Я обычно не читаю мысли. Только каждую третью среду. Он послушно захихикал, пытаясь определить, какие у нее духи. Гардения? Да, но запах очень тонкий, почти неслышный. Лифт дошел до одиннадцатого этажа здания «Западного Ветра», и он вышел вслед за ней.

– Меня зовут Стивен Искерот…

– А я племянница босса. Так что со мной лучше быть повежливей! – Ее лицо было непроницаемым, но глаза смеялись.

– Как я могу быть с вами невежливым! Я ведь… – «Нет, не стоит говорить „я ведь только человек"». – Ну, как бы то ни было, если вы племянница мистера Уиндерсона, то значит, вас зовут Жонкиль? Он как-то упоминал мне о вас.

– Да уж лучше бы упоминал! Ему даны четкие указания упоминать обо мне каждому подающему надежды парню, кого он выдвигает сюда…

– Не знаю, насколько значительные я подаю надежды…

– Я слышала, что у него насчет вас большие планы. Вы собираетесь возродить психономику, так ведь?

– Может быть – как только пойму, что это такое. Она засмеялась.

– Да, я тоже ничего в ней не смыслю.

Но он почему-то подумал, что она просто притворяется на этот счет, что она знаете точности, что это такое. Подумав так, он почувствовал некоторое беспокойство, но быстро забыл об этом, глядя в ее глаза. Как там называлась эта песня, которая нравилась папе? «Хрустально-голубой соблазн»?

– Э-э… я… – Он в смущении огляделся вокруг. Одиннадцатый этаж.

Она поджала губы, на этот раз чтобы скрыть улыбку.

– Не тот этаж?

– Да нет, просто я… – Он обреченно вздохнул. – Ладно. Вы правы. Не тот этаж.

– Приму это как комплимент. Прощайте, мы еще увидимся… двумя этажами выше, насколько я понимаю.

– Конечно. Увидимся…

Но он не видел ее до тех пор, пока ему почти не приспело время посетить Пепельную Долину.

Айра прихлебывал кофе с ароматом розовых лепестков. Сидевший напротив него за маленьким столиком турецкого кафе Йанан смотрел на него и полуулыбался. Пейменц, сидевший справа, сердито смотрел в свою собственную недопитую чашку, лихорадочно жуя клейкий кусок пахлавы [47]. В кафе играл магнитофон с турецкой музыкой, но Айра лишь отдаленно отдавал себе в этом отчет.

– Тебе нравится кофе с розовыми лепестками? – спросил Йанан. – У тебя такой вид, что я подумал – может, он тебе не нравится?

– Да нет, нравится, – сказал Айра. – Интересно. Это что-то вроде… вкус кофе как бы прерывается чем-то чужеродным – все равно что вырастить кофейное дерево в розарии, – обычное ожидание напрягается, раскрывается. Такое приятное напряжение в смеси двух вкусов. И запахи тоже странным образом гармонируют.

Пейменц кисло посмотрел на него.

– И все это ты вывел из одного глотка кофе? Может быть, ты новый Пруст [48]?

– Ну, я…

Йанан рассмеялся.

– Посмотрите на Пейменца! У него плохое настроение! Почему вы отождествляете себя со своим плохим настроением, Пейменц, э?

– Вы так хорошо знаете мое внутреннее состояние? Что, я постоянно должен резвиться как дитя?

Йанан лишь улыбнулся. Пейменц пожал плечами и взглянул на Аиру; оба они думали об одном и том же: Йанан был вполне способен увидеть внутреннее состояние Пейменца, даже если бы профессор сделал хорошую мину.

Пейменц действительно был в одном из своих худших настроений; это было типично для него – внезапно переходить от кипучего энтузиазма к угрюмости. Это у него было врожденное, он знал это, и все остальные знали это.

Немного помолчав, Йанан сказал:

– Возможно, профессор, что на самом деле вы не отождествляетесь со своим подавленным состоянием. Но мне кажется, что это так. Как и Айра, вы беспокоитесь о Мелиссе и о мальчике. С ними Ньерца – они будут в порядке. Но возможно, это забота более себялюбива, чем мне кажется, хм?

Пейменц кивнул, криво улыбаясь.

– Да, действительно. Это также ощущение, что самая значительная часть моей жизни уже в прошлом. Я принес слишком много вреда своей душе еще до вторжения. А теперь… Я потерял надежду. Я слишком устал, чтобы отыскать то, что когда-то имел. Я даже не знаю, что мне теперь делать в профессиональном смысле. Я зол из-за того, что все, открывшееся миру девять лет назад, теперь… потеряно. Так что даже это усилие кажется потерянным. Я знаю – это самосожаление. Или очень похоже на то.

– Друг мой, ты сейчас путешествуешь через пустыню, которая называется «ужасная истина старости». И до оазиса еще далеко. Но оазис будет. И все же… тем временем… э?

Пейменц кивнул.

– Я знаю. Тем временем.

Айра отхлебнул кофе и посмотрел на часы. Через сорок пять минут он должен был давать урок рисования. Он потянулся было к пахлаве, но передумал: не хотел, чтобы пальцы стали липкими от меда. Его папка с рисунками была с ним, прислоненная к стене, и в ней был рисунок, который он хотел показать Йанану.

– Вы действительно думаете… – Он прервался, поскольку турецкая музыка неожиданно замолкла. Внезапно в маленьком кафе возникла звенящая тишина.

Они были здесь одни, не считая владельца кафе – лысого темного плотного мужчины с белыми усами щеткой, который вопиюще нарушал законы штата, дымя сигаретой, передвигаясь по маленькой кухне. Перерыв в музыке заставил Аиру понизить голос.

– Вы действительно думаете, что люди могли это забыть, профессор?

Пейменц презрительно фыркнул.

– Человечество желает спать. Они хотят верить, что это была атака террористов и горстка сумасшедших в костюмах. Несколько взрывов. Компьютерная анимация в телевизионных новостях. Галлюциногены в воде и в воздухе. Они хотят верить, что террористическая группировка, раскрытая правительством, действительно существовала, что один из этих людей убил президента. Они хотят верить, что виденное их собственными глазами не существовало в действительности. Или по крайней мере они предпочитают говорить так своим детям. Это заговор лицемерия. Нет никаких фотографий, не осталось никаких видеоматериалов о демонах… ничего, что противоречило бы простому объяснению.

– Я слышал сотни теорий относительно того, что произошло со всеми видеозаписями, – сказал Айра, – но ни одна из них не была убедительной. Я имею в виду, некоторые из них действительно были конфискованы – но ведь говорят, что даже они оказались пустыми. И правительство перестроило нефтеперегонные заводы, разрушило помещения Зон – но при этом все делают вид, что ничего сверхъестественного не произошло. Коллективная добровольная амнезия. Даже видеопленки страдают амнезией.

– А может быть, – сказал Йанан, – это сам Господь очистил их. Ведь это вполне может быть, э? Чтобы у нас была возможность верить в невидимое без всяких доказательств.

– По моему мнению… – Пейменц вопросительно взглянул на Йанана, желая знать, может ли он высказать его. Йанан учил их обоих.

Йанан кивнул. Пейменц продолжил:

– По моему мнению, Йанан частично прав – Бог допустил стирание пленок. Но сделал это Несомненный. Или духи, которыми он повелевает. Они знают, что неверие – их союзник. Если у людей будет доказательство того, что существует темная сторона внематериального мира, они будут знать и то, что должна быть также и другая сторона. Существование демонов предполагает существование ангелов! А Бог не хочет, чтобы люди надеялись на то, что ангелы придут к ним на помощь. Бог хочет, чтобы человечество само помогло человечеству.

Йанан кивнул.

– Бог работает через людей. Добрые дела Господни – это добрые дела людей; добрые дела людей – добрые дела Господа.

– Но я не понимаю, как люди могут не верить тому, что они видели собственными глазами, – настаивал Айра. – То есть, разумеется, не все так поступают. У меня есть друг, у которого большой стаж в приеме психоделических наркотиков. Он говорит, что знает, когда галлюцинирует. И он знает, что тогда это были не галлюцинации. Он говорит, что знает, что он видел, и сам я, черт возьми, тоже знаю, что видел я. Но по телевизору был специальный выпуск, посвященный вторжению, и все до единого, с кем они говорили, утверждали, что это была галлюцинация, дополненная истерией, массовым гипнозом, причудливыми костюмами, чем-нибудь еще… что так люди психологически адаптировались к массовому убийству. В передаче говорилось, что люди не могли справиться с мыслью о настолько гигантской бессмысленной бойне, и поэтому они должны были выдумать демонов вместо людей. – Он хмыкнул. – Но если взять всю историю – кто сказал, что «история – это перечень преступлений»? Человечество скатывается к наихудшему поведению, как только возникает малейшее извинение для этого… – Он осекся: Йанан пристально смотрел на него. – Я опять начал проповедовать.

– Да, но при этом твоя вера слаба. – Йанан наклонился к нему. – Тем не менее, э? Я прав? Это хороший вопрос – как могут люди так легко пасть жертвой неверия, отрицая то, что видели собственными глазами? Вот именно. Есть причина, почему люди так хотят все забыть – так мне кажется. Здесь работает еще одно влияние, мой друг.

Айра поднял на него глаза, слегка поежившись от этой мысли.

– Вы хотите сказать, что та же самая сила, которая стерла пленки, стирает и человеческие умы? Или просто замутняет их память?

– Эх. Умы связаны с душами – а души противостоят такому стиранию. Но влияние присутствует. Оно испытывает их. И многие слабые души уступают. Как говорил профессор Пейменц: люди хотят спать, э? Но не все. – Он откинулся на спинку стула и хлопнул по столу. – Но ты, Айра! Какая помощь от тебя? Эти остальные, кто был на медитации сегодня, они же словно наши дети. А ты, Пейменц и я – мы должны заботиться о них. Они считают, что это суфийская медитация. Так ведь, э? Но мы, ты и я, мы знаем ее более высокое значение – мы знаем, какой мед собирается при такой работе. – Он ухватил кусочек пахлавы, покатал его между указательным и большим пальцами, поднес к губам, попробовал. – Мед! Мед другого типа. Пища, которой кормится Золото в Чаше. Но что ты делаешь? Ты позволяешь себе засыпать, погружаешься в сновидения о своих заботах. Все сновидения – заботы! Когда ты нужен мне, чтобы быть… поддержкой для этой энергии, для этой трансформации, для изготовления этого меда, который я здесь культивирую. Пейменц – он свое дело сделал. Но ты! Ты погружен в самосожаление! Так?

Айра прочистил горло.

– Так.

– Хорошо. В следующий раз попробуй снова. А теперь – ты говорил, что у тебя есть для меня какие-то рисунки?

Айра заколебался. Ему хотелось спросить про Мелиссу, но скорее всего если бы Йанану было известно что-нибудь новое, что могло бы успокоить его, он бы уже сказал. Айра кивнул и принялся развязывать папку.

– Вы просили меня сделать это… эти медитации, которые вы мне показывали. Чтобы я потом нарисовал, что ко мне пришло. Ничего особенного. Только вот это.

Он протянул Йанану большой рисунок пером, слегка раскрашенный фломастерами. На первый взгляд он выглядел как абстрактный рисунок: сияющая округлость, выдавливающаяся из центра в радужное сплетение линий; лишь вглядевшись, в округлой форме можно было рассмотреть нечто похожее на лицо, искривленное и призрачное. Пейменц посмотрел и покачал головой. Йанан начал пристально вглядываться.

– Здесь нет ничего особенного… – начал Айра.

Йанан поднял руку, требуя тишины, и откинулся на спинку стула, закрыв глаза. Казалось, он совершенно ушел в себя. Его губы двигались. Слышалось лишь тихое бормотание время от времени – Аире показалось, что слова были на греческом, хотя Йанан не был греком.

Айра обменялся взглядом с Пейменцем. Йанан вышел в контакт с остальными членами Круга Осознающих.

Еще мгновение – и он открыл глаза, встряхиваясь всем телом.

– Это Черная Жемчужина, – устало пробормотал он. – Подводное течение всех нас держит за глотку – и есть лишь один человек, кто может повернуть течение по другому пути, кто оставляет нам возможность выплыть на свободу.

– Кто? – спросил Айра, думая, что это Мелисса.

– Его имя Стивен… дальше что-то вроде Искьеро, кажется. Или что-то очень похожее. Если нам удастся создать достаточно сильный круг, Чаша найдет способ коснуться его. Но возможно, что для Стивена уже ничего не сделать. И соответственно для всех нас тоже.

ДНЕВНИК СТИВЕНА ИСКЕРОТА

Пишу это в своем ноутбуке в ожидании завтрака. Я сижу в маленьком ресторанчике – даже не заметил, как он называется, где-то на полпути к Лысому Пику, цели моей первой командировки от «Западного Ветра». Только сегодня утром получил ключи от машины, которую ссудила мне компания, их передала мне Жонкиль Уиндерсон. Когда она давала их мне, наши руки соприкоснулись. Я тешу себя мыслью, что ее рука как будто немного задержалась в моей. Впрочем, здесь без вариантов. Сегодня ногти у нее были персикового цвета, и персикового же цвета платье. Очень облегающее. Она, должно быть, просто жалеет таких парней, как я – кто никогда не спал с женщинами

Люди за столиком позади меня говорят о Демонических Галлюцинациях так, словно это все было на самом деле Мне хотелось бы, чтобы они держали свои бредовые идеи при себе. Я получил повышение, меня продвигают, и я должен чувствовать радость по этому поводу, но мне что-то не по себе.

Что это у меня за чувство… то ли я собираюсь передумать, то ли просто нервничаю? Или это что-то вроде страха перед сценой – из-за того, что я собираюсь делать серьезную работу перед лицом своих боссов, а они, как критики, будут судить, насколько хорошо я пляшу под их дудку? Но вот и опять оно появилось – это чувство сомнения, или скептицизм, или что-то вроде того. Наверное, я просто стесняюсь.

С тех самых пор как у меня на глазах умер отец – причем я знал, что если бы у него была лучшая страховка, больше денег, он, возможно, победил бы рак, – с тех самых пор я хотел только одного: иметь много денег и быть одним из тех людей, о ком заботятся, когда они заболеют. Одним из тех людей, к кому прислушиваются. Никто не станет прислушиваться к школьным учителям, таким как мой папа Да это больше никому и не нужно. Теперь они сажают ребенка на полдня перед компьютером, за какую-нибудь интернетовскую обучалку, и он играет в игры, которые считаются обучающими. В этом мире нет места для таких людей, как мой отец.

Не знаю, почему это меня так преследует. Ведь не то чтобы у меня были только две опции: «Быть Как Папа» и «Быть Мистером МВА». Я могу делать кучу других вещей. Этот мир спятил – люди видели в галлюцинациях демонов и выдавали себя за демонов. В подобном мире если человек сохраняет здравый смысл, сохраняет бдительность, он может сорвать большой куш. Пока все остальные ловят глюки, он ищет удобного случая.

И вот сейчас мне предоставляется такой случай. Я попрогибаюсь перед Уиндерсоном, поиграю какое-то время в его психономические игры. Если уж я обладаю способностью покидать свое тело и имею возможность обстряпать какое-нибудь дельце, шпионя для него, так какого черта! Я закончу с этим делом, потом получу некоторые навыки полевых работ, а потом меня поднимут до вице-президента и – кто знает? – может быть, даже до директора по маркетингу. Так что мне стоит отставить в сторону все эти дурацкие сомнения.

Я все вспоминаю, как видел сон про старуху, а потом увидел ее наяву. Так и вижу мистера Дина на койке и его старческий гнев, проявляющийся в нем, даже несмотря на то что он вроде бы парализован. И я снова начинаю нервничать. Кажется, у меня в голове звучит папин голос, как сказали бы приверженцы трансакционной терапии. «Сынок, ты должен сделать что-то полезное, полезное для мира, для всех людей – не только для себя. Что-то, что будет ощущаться в твоем сердце как правильное». И этот папа во мне пытается заставить меня бросить «Западный Ветер».

Только ведь это бессмысленно, потому что он сам прежде всего и устроил мое назначение в «Западный Ветер». Но мне почему-то кажется, что он сделал это с досады. Ибо надеялся: я увижу, что это такое, и сам захочу уйти в другое место.

Это показывает только, как плохо он меня знал. Он никогда не понимал, на какую высоту я поднялся в онлайновой торговле. И однако меня грызут сомнения: если со всеми деньгами, которыми распоряжается «Западный Ветер», они не могут помочь Джорджу Дину, не могут вылечить его – насколько же можно ждать реальной помощи от денег? Может быть, когда что-то хочет достать тебя, оно все равно тебя достанет? Что бы это ни было.

До сих пор не могу привыкнуть к мысли, что мои СВТ были настоящими, и я могу использовать их практическим путем.

И еще кое-что пришло мне в голову. Если эти состояния были настоящими, значит, действительно существует душа, которая может выходить из тела! Неужели это значит, что есть и жизнь после смерти? Иначе зачем нужна душа, которая может существовать отдельно от тела? А если есть жизнь после смерти, тогда, может быть, папа в действительности не мертв Его душа где-то там – не знаю где. Может быть, я смогу снова увидеть его? И маму тоже. Может быть, еще кучу всего. Когда я думаю об этом, у меня такое чувство, словно я могу раствориться в этом кресле. Почему я написал это – насчет того, чтобы раствориться в кресле? В этом же нет смысла!

И еще одно. Если есть жизнь после смерти, тогда, может быть, то, о чем говорят религии, верно и в других отношениях.

Ну ладно, вон мне уже несут яичницу с беконом Не знаю, смогу ли я ее съесть. Подташнивает.

Нужно стряхнуть с себя всю эту ерунду, все эти нервы. Нужно сосредоточиться на работе.

Туркменистан: между Узбекистаном, Ираном и Афганистаном

Мелисса зажмурилась, защищая глаза от въедливой пыли, и подула, чтобы закрывавшая ее лицо вуаль не забивалась тонким коричневым порошком пустыни.

Она сидела на переднем пассажирском сиденье джипа, остановившегося посреди грунтовой дороги рядом со старым пикапом. Она ощупала Маркуса, привалившегося к ее боку, проверяя, достаточно ли плотно он завернут в кокон одеяла. Ей очень хотелось, чтобы Ньерца поскорее вернулся из маленького оштукатуренного здания, стоявшего рядом с дорогой, или чтобы они могли пойти туда вместе с ним. Она едва могла рассмотреть очертания грузовика, припаркованного рядом с джипом, когда облака расступались достаточно, чтобы пропустить какую-то толику лунного света. На двух проводников-туркменов в выскобленном ветром фордовском пикапе можно было положиться, но эта темнота, и эта пыль, и ветер казались ей частями какой-то одной зловещей сущности, стремящейся деморализовать ее. Она знала, что это не так – она достаточно знала о лишенных тела злобных сущностях и о самой себе, так что могла отличить действительное демоническое влияние от порождений ее собственного обеспокоенного воображения.

Пыль улеглась, и она почувствовала, как Маркус пошевелился у нее под рукой.

– Мама? – послышался его сонный голос.

– Ш-Ш-Ш… СПИ.

– Мама, можно мы выйдем из джипа?

– Пока еще нет. Еще немного.

Мальчик закашлялся под одеялом. Может быть, они все же должны были зайти внутрь, невзирая на предостережения проводников. Ньерца был в маленьком здании, стоявшем в каких-то ста пятидесяти футах от развилки дороги. Но проводники предупредили их насчет племен текке, которые иногда находили укрытие в этих старых советских сторожевых постах. Было известно, что некоторые из них захватывали иностранцев и продавали их находящимся вне закона исламским боевикам, которые держали их при себе ради выкупа. В постсоветскую эпоху туркменское правительство, хотя и независимое от России, было все еще наполовину социалистическим, основываясь на советском принципе «железной руки», но при этом больше заботясь о своих нефте– и газопроводах, чем об усмирении текке. А некоторые туркмены вернулись к разбою, которым занимались в девятнадцатом веке.

Холодный ветер прокатился по равнине, как приливной вал, неся с собой царственное дыхание России, бросая им в лицо пыль, принесенную из пустыни Каракум. Она взглянула на грузовик проводников. Угол одного из темных окон освещался вспыхивающим красным огоньком – туркмен посасывал крепкую русскую сигарету. Какая польза от этих проводников, если они даже не знают дороги к Старому Храму? Она закашлялась и уже решила идти с Маркусом внутрь строения, когда свет пламени обрисовал открывшуюся дверь и она увидела Ньерцу, нагибающего голову, чтобы выйти. Он повернулся и помахал кому-то внутри здания. На мгновение перед ней промелькнул приземистый бородатый человек в телпеке – косматой шапке без полей, какие носят туркмены пустыни. Ньерца сделал прощальный жест, какой она видела у мусульман – он мог выглядеть совершенным мусульманином, когда хотел, – и зашагал к джипу, борясь с ветром и спотыкаясь на неровной почве: нелепо вытянутая, колышущаяся фигура в струях пыли, поблескивающей в рассветном свете.

Она обнаружила, что думает о совершенно другом человеке, глядя на приближающегося Ньерцу: перед ней вставал Айра, там, у них дома, в другом, более знакомом мире, дающий уроки рисования, обучающийся у Йанана, работающий над рисунками, беспокоящийся. С внезапным приливом теплоты она вспомнила, какая в нем поднялась буря – она так осязаемо ощущала ее, – когда он соглашался, что она поедет без него, что она возьмет с собой Маркуса, что она поедет с Ньерцей. Бешено ревнуя ее к Ньерце – все же позволил ехать с ним.

В сотый раз она спросила себя, зачем едет. Вопрос был обращен внутрь нее, но ее связь с Чашей уже некоторое время не давала о себе знать. Они были слишком заняты или просто предпочитали не отвечать. Ответа не было. Может быть, они вообще ушли из нее.

Может быть, она была недостойна.

Плотнее закутываясь в одежду, высокий африканец нырнул под защиту ветрового стекла, уселся на свое место. Наклонившись и приставив сложенную рупором руку к ее уху, чтобы быть услышанным за воем ветра, он сказал:

– Они дали мне карту. Может быть, она верна. Ветер утихнет с рассветом. Нам нужно добраться до подножия горы Ризе, прежде чем мы устроимся на отдых.

Ей хотелось бы поставить палатки в каком-нибудь защищенном месте. Она смертельно устала; глаза саднило; она была голодна. Но Ньерца сказал, что они должны двигаться как можно быстрее.

Он взглянул на нее; казалось, подыскивая, на что бы перевести разговор, дабы отвлечь ее. Он вновь нагнулся к ней.

– Вы знаете, сколько их там, в этом здании?

– Там места человек на двадцать, не больше.

– Я насчитал шестьдесят три – это в основном мужчины, еще пара старух, одна молодая женщина и горстка ребятишек.

– Шестьдесят три человека! В этой крошечной халупке!

– И это еще не все – там с ними две лошади. Менее ценных лошадей они держат сзади, в импровизированных стойлах. Там все переполнено, но это здание дает им больше защиты, чем юрты. Они кочуют большими семьями – и ни один не должен быть оставлен вне убежища. Скажем, как я оставил вас! Я прошу прощения, что бросил вас здесь. Эти бездельники в грузовике должны были поменяться с вами местами, пока мы ждали.

– Ничего. Кажется, Маркус все равно уснул.

Когда он включил зажигание, стекло грузовика опустилось, осыпая струйки пыли, и наружу высунулось бородатое лицо, окруженное клубами дыма. Ньерца показал им поднятые большие пальцы и сказал что-то по-русски. Туркмены говорили на смеси туркменского, русского и азербайджанского и по-русски понимали вполне сносно. Борода отвечала кивком, и грузовик, взревев, пробудился к жизни. Джип ехал впереди, подскакивая в колеях гравийной дороги.

Дорога прямой линией пересекала равнину на протяжении еще восьми миль, а затем начинала извивами подниматься по склону хребта. Огромное море пыли расступалось перед ними, как Красное море перед Моисеем, оседая лишь когда утихал ветер. То здесь, то там, следуя за дорогой, – или это дорога следовала за ними? – вдоль обочины попадались стоячие камни. Когда-то, должно быть, на них были высечены изображения, но ветер и песок стерли все черты человеческого воздействия, не считая упрямой, ненадежно сбалансированной устремленности вверх.

Две машины, подпрыгивая, взбирались по склону хребта, направляясь к предгорьям Ризе. В отдалении, там, где первые лучи солнца перекрашивали индиговые равнины в пространства безжизненной блеклой голубизны с выходами серо-коричневого камня, виднелись многочисленные точки мерцающего, колышущегося света.

– Что это, огни города? – спросила Мелисса.

– Что вы! Разве вы не видите, как оно движется? Это языки пламени. Там свежеоткрытые месторождения природного газа – сжигают излишки. Когда здесь были обнаружены запасы газа, русские пожалели, что позволили Туркменистану отделиться. А сейчас открыли еще и нефть к югу отсюда.

– Нефть! Неужели еще не достаточно! У нас же есть теперь машины, работающие на водороде и электричестве!

– Они распространены только в Америке и в Европе; ну, может быть, еще в Японии. Большая часть мира по-прежнему жжет бензин и постепенно растапливает полярные шапки. У нас еще осталась вода в бутылке?

– Да, кажется, она у Маркуса. Сколько еще до храма?

– Около ста пятидесяти миль, но какую-то часть пути нам придется проделать верхом.

Она пошарила под одеялом в поисках пластиковой бутылки с водой, которую Маркус, засыпая, держал в руках, – и вдруг ощутила ужасную липкость запястья мальчика, пульсирующий жар, исходящий от его лба.

– О нет! Маркус? Ты в порядке? Как ты себя чувствуешь? Маркус!

Мальчик не отвечал.

– Маркус?

Тело мальчика оставалось вялым, безответным. Трясущимися руками она нашарила аптечку в сумке на полу машины, отыскала сканер общих показаний и приложила его к виску мальчика.

– Остановите джип, я не могу ничего прочесть из-за этой тряски!

Ньерца дал сигнал грузовику, и две машины, кренясь, остановились в султанах пыли. Она прижала сканер к покрытому каплями пота лбу мальчика и прищурилась, всматриваясь в миниатюрный сияющий зеленым светом экранчик.

– Что там? – спросил Ньерца. Она длинно, хрипло вздохнула.

– Я не могу разбудить Маркуса. У него давление опустилось до критического уровня. И у него температура сто пять градусов [49].

3

Лысый Пик, Северная Калифорния

Стивен парил на краю райского сада – по крайней мере так ему казалось.

Он стоял над крутым обрывом на поросшей травой территории старой обсерватории «Лысый Пик», глядя вниз на Пепельную Долину. Он стоял, обдуваемый легким ветерком, засунув руки в карманы плотного черного пальто и нагнув голову, чтобы мелкий моросящий дождь не задувало ему в лицо, под поля непромокаемой шляпы.

Три параллельных наклонных снопа света пронзали огромную зеленую с золотом чашу Пепельной Долины; солнечный свет прорывался сквозь разрывы в неплотном одеяле серо-сизых облаков. Солнечные лучи перемещались, как прожектора, по поросшим сосной рядам холмов, извивам оливково-бурой реки, кучкам домиков в объятиях растительности и щетинистым нивам, ограниченным Северокалифорнийским нагорьем. К северному концу долины ее поверхность понижалась к серебристым, как след улитки, каналам рисовых полей.

– Это эксперимент, – произнес женский голос за самой его спиной. Он обернулся и увидел низенькую, слегка полноватую женщину в ветровке цвета ржавчины с поднятым капюшоном. Стивен даже вздрогнул при виде ее живых золотисто-карих глаз, глянцевитых каштановых волос, выбившихся из-под капюшона и вскипавших локонами, обрамляя ее лицо. Она улыбнулась, ее щеки с ямочками были розовыми от ветра. Он подумал о племяннице Уиндерсона, Жонкиль – насколько она отличалась от этой женщины! Но это отличие только взбодрило его.

– Какой эксперимент? – спросил Стивен. Он пока что не хотел спрашивать, как ее зовут: ему хотелось еще ненадолго остаться подвешенным в восхитительной неопределенности этого момента, здесь, на краю бездны со смягченными дождем очертаниями.

– Рисовые поля. Мне показалось, вы так на них смотрели, словно вам хотелось спросить: «А это еще что за чертовщина?» Это болота – там, в северном конце долины. Там разводят болотных птиц, которые поедают насекомых и личинки, но не рис. Получается, что птицы охраняют рис, а рисовые поля обеспечивают для них болота. И, разумеется, болота предохраняют остальную часть долины от затопления. Но сейчас, когда «Западный Ветер» купил почти всю долину, я не знаю, что они станут делать с этой землей.

Он был уверен, что в ее голосе прозвучало скрытое огорчение.

– Вы живете там, внизу? – спросил он.

– Я? Нет, что вы! Я теперь живу при обсерватории – хотя, конечно, ее почти не используют как обсерваторию. Я работаю на «Западный Ветер», как и вы. Меня зовут Глинет Соломон. А вы ведь Стивен Искерот, правда?

– Спасибо вам за то, что произнесли мое имя правильно. Это освежает. А то я слишком часто слышу это «Искэррот». Но я ведь еще не отметился! Что, «Западный Ветер» уже в курсе, что я здесь?

– Похоже, что так. Во всяком случае, меня послали спросить вас, не нужно ли показать, как пройти к зданию. Подозреваю, – ее улыбка вспыхнула и вновь погасла, – они просто не могут понять, зачем вам понадобилось стоять здесь, разглядывая долину.