Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ниффт Проныра (№5) - Гнездо Горной Королевы

ModernLib.Net / Фэнтези / Ши Майкл / Гнездо Горной Королевы - Чтение (стр. 1)
Автор: Ши Майкл
Жанр: Фэнтези
Серия: Ниффт Проныра

 

 


Майкл Ши

Гнездо Горной Королевы

Линде, нежной возлюбленной! Делле и Джейку, столь дорогим нам.

Предисловие Шага Марголда к повести «Гнездо горной королевы»

Мой старый друг Ниффт с искренностью, возможно непреднамеренной, выставил в своем повествовании на всеобщее обозрение один – два порока, присущих его натуре. Несмотря на это, память его все равно остается для меня священной. Доброе начало в нем всегда перевешивало дурное, и то же самое произошло здесь, в этом рассказе, который, невзирая на некоторые моральные несовершенства автора, содержит наиболее полный и яркий отчет о жизненном цикле Пожирателей из всех когда-либо написанных.

Хадаска Бруд, минускулонский историк, посвятил Пожирателям следующие прочувствованные, хотя и вряд ли заслуживающие звания высокой поэзии строки:

Кто жить отваживается там,

Где демонов кишат стада?

Кто пашет там и сеет?

Кто урожай снимать посмеет?

Кто в мир бессолнечный скорбей

С сохой и плугом вторгнуться решился?

Лишь Королеве то под силу!

И роет демонам она могилу

Клыками острыми, как два серпа,

Своей утробы ими заполняет закрома.

О, кто сравниться может с ней,

Пред кем весь демонов народ склонился?

Пристрастность Бруда к Пожирателям вполне понятна в человеке его национальности. Его родным Минускулонским островам, самому малому из всех крупных архипелагов, принадлежит выдающаяся роль в мировой торговле живицей, поскольку они – единственный в Агонском море участок суши между южным Кайрнгемом, где этот продукт добывают, и двумя крупнейшими зарубежными рынками его сбыта: Эфезионскими островами на юге и Великим Мелководьем на востоке. Сухая живица в виде лепешек славится как непревзойденный корм для тягловых и сельскохозяйственных животных по всему миру. На Эфезионском архипелаге, и на моем родном Пардаше в частности, ее используют и в жидком виде; раствором обрызгивают поля для повышения плодородия наших несколько бедноватых почв. Многие народы из числа обитающих на Великом Мелководье, чье существование полностью зависит от моря, подкармливают живичными лепешками плантации полипов, грядки морских прыщей, крабовые пастбища, гроты двуклапанников, многочисленные разновидности плавучих садов. Мореходы Минускулона, процветающие благодаря оживленной торговле живицей, все до одного знают стихотворение Бруда наизусть.

Учитывая, сколько пользы приносит Горная Королева человеку, – я говорю и об опустошениях, которые ее сыны творят среди демонов, и о прибыли от украденной живицы, – нет ничего удивительного в том, что ей посвящают настоящие гимны. Работы кайрнских ученых (еще одна нация, находящаяся в неоплатном долгу у Королевы) также изобилуют панегириками в ее адрес. Обе эти школы ее пламенных поклонников солидарны в главном. На вопрос о происхождении Королевы Гор авторитеты Минускулона и Кайрнгема дают единодушный ответ: Великая Горная Мать сама родилась от какого-то позабытого ныне человеческого колдовства.

Надеюсь, меня простят, если я позволю себе улыбнуться. Ведь если сама Королева-Мать не что иное, как порождение великого магического искусства, которое было подвластно некогда человеку, то насколько проще нам, вампирам, пробирающимся в святая святых ее Гнезд, пока ее дети сражаются в подземных глубинах с нашими общими врагами, избавиться от чувства вины перед нею! Ибо, если Горная Мать возникла в результате усилий некоего филантропически настроенного чародея, кто запретит нам получать от нее двойную пользу? Разве человек не имеет права извлекать выгоду из собственной повозки или тягловых животных?

Кайрнцы, должно быть, особенно нуждаются в этом бальзаме для больной совести; на северной оконечности их континента (как я уже упоминал в примечаниях к «Рыбалке в море Демонов») обитатели нижнего мира активно охотятся на обитателей мира верхнего, так что из года в год большое количество людей становится их жертвами. Тем временем в южном Кайрнгеме, где Пожиратели гнездятся под Горами Сломанной Оси, пока рати демонов неизменно отступают под натиском могучих легионов Великой Горной Матери, люди энергично крадут живицу из ее Гнезд.

Те же, кто придерживается противоположной точки зрения и утверждает, что Королева Гор – естественное порождение самой земли, ссылаются на форму ее тела, которое во всем, за исключением размеров, в точности повторяет облик многих живых существ, встречающихся почти повсюду в мире. Многие ученые, чья репутация эрудитов воистину безупречна, принимают в споре о происхождении Королевы именно эту сторону. Этиолатус Многодостойный замечает: «Как могут те, чей разум открыт восприятию земных феноменов, кто чувствует биение мощного пульса планеты подошвами ног, сомневаться, что Королева Земля в Мантии Звезд способна произвести из самой себя лекарство от любой немочи, что ей досаждает? Демоны населили ее, и она породила Мать Пожирателей».

Я же, со своей стороны, питая глубочайшее уважение к изобретательности Земли, предпочитаю все-таки считать ответ на вопрос о происхождении Королевы ненайденным и непознаваемым. Что нисколько не уменьшает моей любви и трепета перед гигантами. Я нахожу немалое утешение в том, что открытие всякой новой живичной шахты стоит чрезвычайно больших усилий и денег. Хорьки-камнееды, при помощи которых отыскивали раньше подземные личиночные камеры Гнезд Пожирателей и пробивали ходы в них, существа свирепые и потому чрезвычайно опасные в обращении. Они сродни некоторым типам паразитов, что водятся в гнездах великанов. Прямым следствием угрозы для жизни, которую представляют собой хорьки, стало то, что преимущественное право владения ими отошло к анклаву астригальских ведьм, располагающих средствами направлять в нужное русло устрашающую энергию животных. Нанять у них хорьков чрезвычайно непросто и к тому же дорого, в результате чего процесс развития новых шахт в Горах Сломанной Оси замедлился до такой степени, что практически сошел лишь к восстановлению старых, которые перестали действовать в результате феномена, известного под названием бродяжничества. Возможно, астригальские колдуньи вполне сознательно поддерживают таким образом естественный баланс. Как бы там ни было, ненасытной человеческой жадности поставлен предел, и мы грабим Королеву в гораздо меньшей степени, чем могли бы.

Все, что живет на этой земле, подвержено изменениям, поэтому вопрос, которым задается Ниффт, вызывает сильнейшее беспокойство и у меня: не могут ли демоны расплодиться до такой степени, что даже Пожиратели перестанут справляться с ними? Черная закваска демонической жизнестойкости, не переставая, бродит во внутренностях планеты; ее заразные испарения беспрерывно поднимаются в воздух, невидимые, как тончайшая копоть, и беззвучно обволакивают собою все, к чему прикасаются, неумолимо оскверняя и загрязняя его. Ее терпеливые прозрачные щупальца медленно, но верно находят свою цель… Возможно, читатель, ознакомившись с историей Гелиомфалодона Инкарнадина, а заодно и со страхами Ниффта по этому поводу, разделит мои опасения.

Коснувшись вопроса о человеческой жадности, не могу не сознаться, что публикация отчета Ниффта о так называемом напитке гигантов, производимом Королевой Пожирателей, и его мощи вызывает у меня дурные предчувствия. Два соображения убедили меня в том, что раскрыть секрет этого снадобья вниманию жадных до наживы предпринимателей будет вполне безопасно. Во-первых, рассказ Ниффта сам по себе должен обескуражить желающих воспользоваться снадобьем. А во-вторых, кто еще, кроме Ниффта и Бар-нара, вооруженных небывалым везением, сумеет когда-либо подоить Королеву?

Хотя я, естественно, стремлюсь по возможности не загромождать рассказ моего дорогого друга (а в том, что данная рукопись принадлежит перу самого Ниффта, у меня нет ни малейших сомнений) избытком собственных комментариев и толкований, некоторые лакуны я все-таки не могу оставить незаполненными. И, поскольку голос, предваряющий повествование, должен неизбежно изгладиться из памяти читателя по мере того, как развертывается история, то лучшим, на мой взгляд, способом прокомментировать ее будет вставить одно-два отступления в процессе развития событий. Таким образом комментарий окажется в непосредственной близости от того предмета, которого он касается.

Первое отступление Шага Марголда

Немногим более десятилетия до начала описываемых здесь событий Ниффту и Барнару довелось пережить совместное путешествие в подземный мир, к морю Демонов, – на него и ссылается Ниффт во время спуска в шахту. В процессе того инфернального погружения наша пара обрела друга на всю жизнь – оборотня Гильдмирта из Сордон-Хеда, которому они помогли освободиться из длительного заточения в гнусной бездне.

Пятью годами позже и примерно за такой же промежуток времени до настоящих событий Ниффт и Бернар стали владельцами небольшого плоскодонного суденышка, выиграв его за карточным столом в одном из стоящих на сваях городов Хидробани, что на Великом Мелководье. На следующее утро, позаимствовав у местных рыбаков несколько гарпунов, они вышли на нем на охоту за скульпами. Ближе к полудню они загарпунили (как им показалось) особенно крупного и симпатичного скульпа. Удар был основательный, острие гарпуна вошла глубоко в тело животного, так что охотники уже поздравляли себя с успешным исходом предприятия. И тут загарпуненный скульп растаял прямо у них на глазах, превратившись в гигантское морское чудовище, которое захватило абсолютно чистый, без капельки крови, гарпун в одну лапу и устроило им долгую увеселительную прогулку по Мелководью, на неправдоподобной скорости перескакивая через роскошные рифы, пламенеющие многокрасочной жизнью. Друзья не могли ни бросить гарпун, ни перерезать удерживавший его линь. Они оставили уже все попытки освободиться, когда гигантская ящерица вдруг разразилась мелодичными трелями на незнакомом языке, ни на миг не замедляя безумной гонки. Задолго до того как Гильдмирт принял свой обычный облик и взобрался на борт, низвергая потоки воды, друзья догадались, кто он такой.

За негаданной встречей старых друзей последовали важные события, которые вполне могут составить тему отдельного повествования, но в данном случае не должны отвлекать наше внимание. Однако именно в тот раз Ниффт услышал от Гильдмирта в высшей степени подробный рассказ о могиле Пелфера Несравненного, а также о Сандалиях, Плаще и Перчатках, похороненных там вместе с хозяином-архивором. Эти Совершенные Средства Вспоможения Преступному Обогащению давно уже стали притчей во языцех для всего света; даже неотесанные разбойники-горцы с островов Ингенской Плеяды клянутся «сапогами, колпаком и перчатками Пелфера».

Но Ниффту и Барнару редкостно повезло: они узнали всю правду об этих предметах от самого Гильдмирта Сордонского, и услышанное воспламенило их воображение. Считается, что Сандалии предоставляют своему обладателю целый спектр возможностей: от умения летать до способности бегать с такой скоростью, за которой не в состоянии уследить человеческий глаз; на самом же деле, как выяснили мои друзья, они призывают на своего владельца Благословение Скачкообразного Передвижения, под которым понимается способность совершать прыжки в одну лигу длиной. Вор, обутый в Сандалии Пелфера, всегда сможет уйти с места преступления.

Плащ делает того, кто его надевает, невидимым в широком смысле этого слова. Точнее говоря, призывает на надевшего его человека Благословение Слияния с Окружением, то есть делает его неразличимым на фоне окружающих предметов, что бы они собой ни представляли. Функцию Плаща прекрасно иллюстрирует рассказ о том, как Пелфер проник в Сокровищницу Произведений Искусства УррГурра Хапуги. Этот мерзкого вида стихийный демон внезапно вошел в Сокровищницу, когда Пелфер был за работой, но не различил его среди картин, ибо вор, облаченный в Плащ, обладал одномоментным неотличимым сходством по крайней мере с тремя живописными шедеврами эпохи: «Битвой в Трубной долине» Гууба. «Улыбающейся Мимостулой» Фазри Педофиластера и «Натюрмортом с Тыкмами и Силвами» Квонсонби – картиной, ознаменовавшей наступление новой эры в живописном искусстве. По одному этому факту можно судить об утонченном могуществе Плаща.

Что до Пелферовых Перчаток, то они призывают Благословение Раскрывающихся Запоров на любые руки, которые в данный момент покрывают. В отношении их популярные представления не столько грешат против действительности, сколько не отражают ее истинных масштабов. Надев эти Перчатки, вор одним прикосновением способен заставить любое препятствие – будь то замок, стена, массивная дверь или земляная насыпь – расступиться, так что никакая преграда в мире не в силах сокрыть от него предмет, на который он нацелился.

Из этого становится понятно, сколь жгучее меркантильное нетерпение охватило Ниффта. Вор, завладевший снаряжением Пелфера, обречен купаться в золоте.

Но и Барнар, со своей стороны, лелеет не просто сентиментальный замысел. Разумеется, преданность семье и романтический интерес к одной красавице из клана Магнас-Дриан являются главными мотивами его действий. Именно они порождают в нем непреклонность, которая делает его способным противостоять Ниффту, алчущему Средств Вспоможения Пелфера. Однако не надо забывать, что лесистая Чилия лежит среди Великого Мелководья, чуть в сторону от Колодрианского континента. И наряду с богатым лесами побережьем материка остров удовлетворяет спрос на строевой лес, существующий в Великом Мелководье, которое больше всего напоминает бульон из разных народов и культур, где процветает торговля и воды пестрят судами и суденышками разнообразных размеров и фасонов. Судовые верфи Мелководья – настоящая бездонная бочка во всем, что касается леса. Когда лесопильни клана, которому принадлежит Барнар, завывают во всю мочь, это значит, что золотой урожай им обеспечен, а чилитские лесорубы, владеющие обширными земельными наделами, пусть и не выпускают топора из мозолистых рук, богатеют не на шутку.

Шаг Марголд

Второе отступление Шага Марголда

Сазмазм, великий демон-воитель третичного мира, был обманут чародеем по имени Ванетка, которого он нанял, чтобы тот перенес его в первичный подземный мир в обход тех замков и запоров, что с незапамятных пор удерживают его титаническую расу в глубинных бастионах. Сазмазм планировал без особого труда завоевать меньший ад и основать там империю, которая должны была послужить базой для будущих грабительских набегов на мир людей. О том, как чародей перехитрил демона, рассказано в повести «Рыбалка в море Демонов».

Стремление Сазмазма подняться из своих сумрачных владений наверх продиктовано, как и в случае с Омфалодоном, жаждой солнечного света. И, хотя обитатели третичного мира, безусловно, чудовищны, отказать их роковой страсти в величии невозможно. Некоторые известные ученые доказывают самоубийственность подобных амбиций, ибо солнечный свет, по их мнению, в одночасье уничтожил бы обитателей глубочайшей бездны мироздания. До сих пор у нас не было возможности – слава богам! – проверить эти предположения на деле.

Лихорадочная одержимость Ниффта идеей проникновения в Дом Мхурдааля также являет собой, по всей видимости, некую разновидность светомании. Среди суровых, насквозь продуваемых ледяными ветрами вершин колодрианского хребта Гхаанак, этой крыши мира, построил Мхурдааль свой Дом на исходе Янтарного Тысячелетия. Внушающая благоговейный трепет цитадель была задумана исключительно с целью размещения в ней его драгоценной библиотеки.

Редкие и древние тома, из которых составлена легендарная книжная сокровищница Мхурдааля, – это лишь половина ее прославленных чудес. В особняке хранятся не менее ста Пергаментов Бродячих Текстов, известных также под названием Книг-Кочевников, или Vella Viatica. Эти фолианты нестареющего пергамента, лишенного каких бы то ни было постоянных надписей, посещают призраки великих книг, затерянных в забытых веках. Внутри вечных обложек этих Пергаментов эпохальные труды, стершиеся из человеческой памяти, снова обретают временное пристанище и словесную оболочку. Более того, читатель, раз взглянув на мигрирующий текст, может немедленно его прочесть, на каком бы исчезнувшем языке он ни был написан. А потому, когда о библиотеке Мхурдааля говорят, что она – самый запутанный лабиринт древнего знания, доставшегося в наследство человечеству от прошлых веков, головоломка окон, ведущих в мир более широкий, чем наш и открывающих восхищенному читательскому взгляду ландшафт из историй, давно завершенных и покрытых забвением, как дома – крышами, то всему этому следует безоговорочно верить.

Тем не менее вожделение, которым пылает к библиотеке Мхурдааля Ниффт, почти ничего общего не имеет с жаждой познания. Более того, краска стыда заливает мое лицо, ибо стремления, которые пробуждает в моем друге этот кладезь премудрости, носят преимущественно меркантильный характер.

Но ведь он всего лишь вор, в конце концов, бьющийся к тому же в припадке алчности.

Шаг Марголд

I

Едва у Смерти вырвавшись из пасти,

Мы золотых лугов узрели счастье.

Первые мои шаги по той дороге, что привела меня к обладанию крупнейшим в моей жизни капиталом, раздобыть равный которому в ближайшем будущем нечего и надеяться, были достаточно неприятны. Эта темная и запутанная история началась для нас, Барнара Руки-Молот и меня, с унижения, которое привело прямо к катастрофе.

Унижение заключалось в том, что мы подрядились на тяжелую и грязную работу в живичной шахте. Катастрофа произошла в море, на исходе второй недели нашего путешествия к месту малоувлекательного предприятия. Не сулившая славы цель уже маячила впереди, когда корабль, на котором мы плыли, заглотил глабруаз-самец.

Нередко приходится слышать, как люди, которым невероятно повезло в жизни, предваряют свой рассказ словами «начало не сулило ничего хорошего». Я твердо убежден, что Госпожа Удача, прежде чем обрушить на кого-то свои милости, предварительно отвешивает избраннику пару-тройку хороших оплеух. Тем ярче в сравнении с глотком желчи, опалившим нёбо вкусом злосчастья, кажется сладость фортуны.

Шахта, на которую мы направлялись, принадлежала племяннику Барнара Костарду. Наш скорбный подземный труд представлял собой в некотором роде услугу его семье, ибо молодой Костард написал, что предприятие испытывает трудности. Путь наш лежал к северу, вдоль островов Ангальхеймского архипелага, и северные ветра, которые полосуют его побережье все лето, знай себе похлопывали нашими парусами и подгоняли кораблик вперед. Бот уже повалился за корму Гадрон, и впереди замаячил Дольмен, самый северный остров цепи. За ним приоткрылся краешек Кайрнского континента. Там, в горах Сломанной Оси, и лежала наша цель.

Средством передвижения служил нам на этот раз каррак, принадлежавший торговцу сукном и маслом из Минускулона. Суденышко было крепенькое, хотя и мелковатое, всего каких-то двенадцать саженей от кормы до бушприта. Оно резво перескакивало с гребня на гребень, обгоняя качку, игривое, словно шимфин, когда тот выпрыгивает из воды от чистого избытка жизнерадостности. Скорость, пестрящее солнечными бликами море вокруг и ярко-голубое небо – им почти удалось развеять хандру, которая тем сильнее одолевала нас, чем ближе подходили мы к месту наших бесславных трудов.

Вдруг с дозорной площадки бизань-мачты раздался крик. Мы обернулись и увидели длинную черно-палевую полосу, которая рассекала вспененную зелень у нас в кильватере. От этого зрелища всех, кто был на борту, до последнего человека, бросило в холодный пот. Полоса в длину не уступала нашему кораблю, а между тем все мы отлично знали, что это лишь часть спинного плавника глабруаза, который вспарывает водную поверхность до тех пор, пока тварь, извиваясь, не примерится как следует к нашей корме.

Едва мы успели разглядеть грозящую опасность, как море взорвалось и тварь нависла над нами, вцепившись в корпус корабля своими громадными, кривыми, точно у краба, конечностями, с которых потоками хлестала вода, в то время как его скользкое, как у угря, тело все гнулось, и гнулось, и гнулось, похотливыми толчками отчаянно пытаясь притиснуть свои чресла вплотную к доскам. Необъятный выступ его тупой морды украшали целые пучки подвижных глаз на длинных ножках, и все они извивались и вращались в экстазе. У него явно был гон – худшей встречи с глабруазом и представить себе нельзя: верная смерть. В средней и кормовой частях корабля около дюжины человек уже погибли, раздавленные его лапами. Змеиный хвост животного так и ходил ходуном в предвкушении близкого утоления страсти, и корабль, повинуясь его движениям, продолжал стремительно мчаться вперед. Обрывистый каменный берег Дольмена приближался с невероятной быстротой.

Непроницаемость досок корабельного корпуса скоро привела пылкого гиганта в ярость. Одним движением швырнул он корабль на сушу; от толчка мы с Барнаром кубарем покатились назад с планшира, на который уже вскарабкались в надежде спрыгнуть наземь. Отчаянно скрипя, кораблик пролетел двадцать саженей по воздуху и врезался прямо в береговые скалы Дольмена. Но глабруаз не отставал: раззявив замшелую, источающую запах донной гнили пасть, он рванулся за несчастным суденышком и заглотил его целиком.

Он сделал это в порыве слепой, безрассудной ярости, которой славится вся его порода. Мы с Барнаром отлетели назад, к корме, когда нос судна со всего размаху грянулся оземь, и, подняв головы, успели увидеть, как нёбо чудовища нависло над нами и лязгнули зубы, откусив солнечный свет. Только крепкий бушприт кораблика остался торчать снаружи: ему не хватило места в чудовищной пасти. Он-то и стал для глабруаза роковым.

Уже проглотив нас, морское чудовище неслось на берег; бушприт заклинило между камней, и корпус судна вошел в его глотку на две сажени глубже, чем следовало. Глабруаз поперхнулся.

Челюсти монстра лихорадочно защелкали, взметнувшись к небу, – он пытался вдохнуть, – и в перемежающихся потоках света мы разглядели, что наш корабль стиснут в черном бархатном кулаке конвульсивно сжимающейся глотки так плотно, что при каждом движении обшивка трещит, как хворост в огне, а темно-бордовая кровь ручьями хлещет из разодранного гвоздями и щепками языка, уже подступая к нашим коленям.

Глабруаз, отчаянно карабкаясь навстречу воздуху, который никак ему не давался, выбросился на берег до половины и колотился о крутой каменистый склон, пока движения его не ослабели и наконец не замерли совершенно. Нас так швыряло и мотало, что выпрыгнуть из пасти животного, когда та распахивалась, мы просто не могли. Но вот челюсти его обмякли и захлопнулись окончательно.

В кромешной тьме мы слышали, что кровотечение из множества мелких и крупных ссадин в пасти чудовища продолжается. Сзади, со стороны измочаленной в щепы кормы, донесся было полузадушенный предсмертный стон человека, но тут же стих. А горячая густая кровь все прибывала, дюйм за дюймом поднимаясь по нашим ногам вверх, и в обступившей нас абсолютной черноте слышно было, как журчат ее струйки. Впрочем, не совсем абсолютной. Вскоре впереди показалась крохотная звездочка света. На ощупь побрели мы вверх по липкой от крови палубе. Мертвый воздух уже накалился, дышать было тяжело. Держась за бушприт, противный и скользкий, мы вслепую пробрались через пасть. Наконец наши пальцы коснулись громадных, покрытых мшистым налетом зубов глабруаза. Застрявший между ними обломок бушприта не давал им захлопнуться до конца.

– Думаю, мы как раз пролезем, – сказал я. – А потом придется прорубаться сквозь губу.

Клыки на ощупь напоминали щедро смазанные маслом валуны, от которых несло мертвечиной. Обдирая бока, мы все же протиснулись меж ними. Скользни обломок бушприта чуть дальше, и челюсти одной своей тяжестью раздавили бы нас в лепешку.

Пробравшись сквозь зубы, мы кубарем полетели прямо в лужу крови, скопившуюся под губами. Потом поднялись на ноги, по самые икры в крови, и ощутили, что стоим на подкладке из плотного пружинящего мяса. Для того чтобы раздвинуть эти губы, требовался титаноплод и лебедка, не меньше. Кончик бушприта, зажатый между ними, образовывал крохотную щелочку, сквозь которую внутрь проникал лучик света.

– По крайней мере, можно хоть прицелиться, – проворчал Барнар. – Я начну. Отойди подальше.

И я услышал, как Старый Кусач, его топор, впился в мясную преграду.

– Тьфу! – фыркнул Барнар, не переставая рубить. – Гадость какая! Слюнявая! Вот и посвободнее чуток стало. Хак!.. Хак! – кровищи-то сколько! Мне уже выше колена! Ладно, давай поменяемся, ты уже запыхался. Возьми мою руку и положи ее на раскол… так! А теперь на рукоятку Кусача… есть! Отойди. Хак!.. Хак!

В темноте ровно класть удар за ударом не удавалось. Приходилось рубить вслепую, а потом вырывать те куски кровоточащего мяса, которые поддавались моим усилиям. Пока я работал, Барнар размышлял вслух:

– Знаешь, Ниффт, смерть сама по себе штука неприятная. Но, клянусь Трещиной, после всего, что мы с тобой повидали, умереть на этой… пешеходной прогулке! Нет уж, благодарю покорно.

– Вынужден… согласиться… Подумай только… что будут говорить… в «Кружке и Крошке»…

– Или в «Голодном Мошеннике» за порцией пирога с пряностями. «Так ты, значит, не слыхал про этих бедолаг, Ниффта и Барнара? Похоже, им таки крышка. Как это произошло? По-моему, два недоумка направлялись на север, работать в кайрнских живичных шахтах». – «Что? Работать в шахтах, ты сказал? Стало быть, лучшие их годы уже миновали!»

– Тише, Барнар… ты расходуешь… воздух.

– Дай-ка мне Кусач, моя очередь.

Горячая кровь доходила нам до пояса, а удушливая тьма быстро свела на нет всякие разговоры. Мы рубили невидимое мясо, выцарапывали липкие лохмотья из раны. Под конец мы уже дышали с присвистом, и нам казалось, будто мы вырыли себе глубокую могилу из плоти. И тогда я наконец нанес тот благословенный удар, который впустил узкий клинышек света, а с ним и струйку соленого морского воздуха в наш смрадный склеп.

Со светом и воздухом дело пошло значительно веселее, и вскоре в стене плоти образовался туннель, через который мы оба смогли протиснуться на волю. Точно заново рожденные, мы повалились на песок под открытым небом и лежали, надрываясь от смеха, вызванного отчасти возвращением к жизни, а отчасти собственным видом, ибо нас с ног до головы покрывали слизь и кровь.

Но когда мы искупались, прополоскали свою одежду и снова облачились в нее, в головах у нас прояснилось и настроение резко упало. Кроме тощих кошельков да голых рук, которыми мы проложили себе дорогу из чудовищной усыпальницы, у нас не было ровным счетом ничего. Радость спасения скоро уступила место ощущению неудачи и неприятной уверенности в том, что для людей нашего возраста и жизненного опыта этого маловато. Больше десяти человек расстались с жизнью в глотке глабруаза, и все же потеря собственности представлялась нам в тот момент куда более важным обстоятельством, чем чудесное спасение из братской могилы. Человеческий дух, как море, тоже переживает свои приливы и отливы, а мы, судя по всему, вошли в самую низкую фазу еще до того, как нехотя согласились помочь племяннику Костарду с его шахтой.

Угрюмо потопали мы по берегу и к полудню достигли дольменской гавани. Она, как и большинство ангальхеймских портов, представляла собой не настоящую бухту, а небольшой раскол скалистой береговой линии острова. Большинство наблюдателей сходятся во мнении, что весь Ангальхеймский архипелаг есть не что иное, как горный хребет, медленно уходящий под воду, и, стало быть, все тамошние порты – это просто глубокие вертикальные складки его вершин. Сразу над доками в гору карабкались служебные постройки порта и жилые дома на сваях.

Найдя питейное заведение, где подавали мед, мы заказали порядочный кувшин этого жгуче-сладкого напитка, прославившего Ангальхейм на полмира. Мы пили, а уныние продолжало теснить наши сердца. Атмосфера таверны была подстать нашему настроению: это плохо освещенное помещение в былые времена, когда островитяне еще промышляли морским разбоем, служило залом собраний клана. Нынешние хозяева давно уже использовали его исключительно в коммерческих целях, но, гордясь буйным прошлым своего рода, сохранили закопченные потолочные балки и развешанное по стенам примитивное старинное оружие – выщербленные от долгого употребления круглые щиты и неподъемные мечи пиратской эпохи. На прочих островах архипелага жители испытывали не меньшее почтение к своим неугомонным предкам-авантюристам.

Торговля медом давно уже вытеснила пиратские набеги как основной способ добычи средств к существованию на этих островах, – глядя в окно, мы примечали многоцветное кипение хозяйственной деятельности. Нескончаемый поток людей с коробами ярких морских водорослей в руках и караванов запряженных титаноплодами телег с тем же соленым грузом беспрестанно тек в гору. Водоросли эти служили удобрением Для высокогорных цветочных пастбищ, над которыми висели Целые тучи дремотно жужжащих пчел, приносящих островам золотой урожай. Гавань внизу кишела торговыми судами; пока кайрнские корабли, груженные шкурами, солониной и живицей, стоя на якоре, дожидались, когда в порту освободится место для причала, ангальхеймские шхуны, низко сидящие в воде из-за тяжелых бочонков с медом, протискивались мимо них к выходу. В узком проливе, ведущем к гавани, ветер ерошил венчики белой пены на нефритово-зеленых волнах. Там, где на глубине ходили большие серебристые косяки, покачивались на якорях рыбацкие лодки, и нам были хорошо видны люди, которые втаскивали на борт сети, раздутые сверкающим уловом.

Но даже чарующее оживление моря и небес не в силах было вселить бодрость в наши сердца. Мы ощущали уныние, свойственное занятым не своим делом людям, получающим посредственную плату за скучную работу. Вообще-то с обязанностями откачника на живичной шахте мы были знакомы весьма поверхностно. Но уже того, что это была работа за плату, поденщина, хватило, чтобы поселить осень в наших душах и навести на грустные воспоминания о минувших годах да размышления о том, куда катится наша жизнь.

Барнар опорожнил третью кварту меду и тяжело вздохнул. Его мелодичный баритон нарушил долгое молчание.

– Дело не столько в самой работе, – произнес он раздумчиво, – сколько… в ее неблагородстве.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16