- Если человек будет услужлив, - стонал вождь, катаясь на подушках и не выпуская внука из объятий, - и будет угождать, счастье увеличится и дела его будут удачны! Не отбирай внука! Ты хороший зятек! Дочку возьми с собой. Она нарожает тебе еще дюжину мальчишек. А у меня он один мой Рустем, мой Джемшид, мой Ялангтуш!
      От нетерпения и досады на новую задержку Мансуров перешел от уговоров к требованиям. Он понимал, что так нельзя говорить, но уже не мог сдержаться. У косяка дверей черной статуей замерла, завернувшись в траурное искабэ, Шагаретт. Она еще не сказала ни слова. Но мрачный взгляд ее горел потаенными мыслями, опасными решениями. У подножия возвышения, на котором неистовствовал великий вождь, вертелся толстый визирь и давал советы, хотя всячески старался держаться подальше от посоха вождя:
      - Глупец сильнее всех в трудных обстоятельствах. Позвольте мне, глупцу, дать совет. В беде сгибай шею!
      Он отскакивал при малейшем движении вождя и дурашливо хихикал. Всем видом своим он показывал: "Считайте меня визирем, а если хотите, то и маскарабозом, шутом". Никто его не слушал. Мансуров просто оттолкнул его.
      Мансуров держался твердо, решительно. Вопрос об отъезде был наконец решен, и решен по-восточному. Вождь уступил своего внука за весьма приличную сумму. Уступил и дочь свою Шагаретт. Алексей Иванович заплатил за нее жене вождя и родной матери молодой женщины "цену молока". Договор еще на рассвете скрепили подписями и печатями старейшины племени джемшидов.
      - Мирно, тихо, благородно, - сказал Аббас Кули. - Закрывает хлев ослиный даже тот, кто дружит с ворами. Все. Можно ехать.
      Но уехать так просто не удалось. Великий вождь опять впал в истерику. Каменным изваянием застыла у двери безмолвная Шагаретт. Попискивал крутящийся под ногами визирь.
      Вдруг вопли, крик, писк смолкли. Истерика неправдоподобно спокойно стихла. Да вроде и не было ее.
      Обнимая внука за плечи, джемшид поднялся и сделал шаг к Мансурову.
      - Мюршид! Великий, святой мюршид! Глаза и уши джемшидов. Его совет! Нужен его совет! Едем к мюршиду.
      - Он мертв, ваш мюршид, - с отвращением сказал Мансуров.
      - Он даст совет из могилы. Едем в Турбети Шейх Джам.
      Вот оно затаенное, что слышалось в комедийных истерических кривляниях великого вождя, в мерцании мрачного огня глаз Шагаретт, в идиотском лепете визиря-толстяка! Как тут не заподозрить ловушку, какую - неясно, но опасную, скверную ловушку, на какую только способен прожженный интриган вождь племени.
      Но другого выхода не оставалось.
      - Едем. Товарищ Алиев, заводите машину! У вас в Азербайджане говорят: "Запоздаешь - пропадешь".
      Вождь на мгновение остолбенел. Он не ждал такого быстрого согласия.
      А Шагаретт рванулась вперед, но сразу же остановилась, не зная к кому податься - к сыну ли, к мужу. Еще секунду, и она скажет... слова предостережения. Но молодая женщина вдруг прижала ладонь к приоткрытому рту и тихо застонала.
      Значит, поездка задумана раньше. Значит, поездка представляет собой опасность.
      - Едем? - сказал Мансуров. - Едем сейчас же! - И он посмотрел на Шагаретт. - Едем? - спросил он еще раз, но ответа не услышал. - Едем! - Он властно взял за руку сына. - Едем! Нас Алиев-друг прокатит с ветерком.
      Ни минуты не хотел терять Мансуров. За автомобилем конным не угнаться по ровной, твердой, как стол, степи. А у мазара при разговоре, решающем разговоре, вооруженная орава всадников, фанатиков не нужна.
      К удивлению Мансурова, у шатра стоял не только его "фордик". Рядом попыхивала мотором отличная легковая машина итальянской марки.
      "Хитер ты, Джемшид. Ловко ты прячешь свои богатства. Ну, тем лучше. Но что это?"
      Из-за шатра выкатился еще автомобиль, старенький, потрепанный, вызывающий улыбку, и даже не тем, что дверки, капот мотора его были раскрашены в самые ядовитые цвета, а тем, что в нем - четырехместном стареньком - набилось по меньшей мере с десяток пуштунов-аскеров в огромных чалмах и с длинными усами. Из этой "кучи малы" высунулась такая же чалмоносная усатая голова начальника уезда и прокричала:
      - Хабар! Хабар! Новость!
      - Садитесь ко мне в машину и рассказывайте! - Новая задержка никак не устраивала Мансурова. Он сел с пуштуном на заднее сиденье. Впереди устроил молчаливую, сумрачную, полную тревоги Шагаретт с сыном и приказал: - Жмите на все педали, Алиев!
      Он вздохнул с облегчением. Степь дышала осенней прохладой. Позади зашумели моторы автомобилей. На это и рассчитывал Алексей Иванович. Вождь никак не мог упустить его с его драгоценной добычей. Ждать своих конников Джемшид, конечно, не пожелал.
      Алексей Иванович наклонился через спинку сиденья и, слегка обняв Шагаретт за плечи, сжал их, чувствуя нежную, упругую плоть под ладонью, сказал:
      - Ты знаешь дорогу. Подсказывай!
      - Я знаю! Я буду говорить, - весело закричал мальчик. - Вон туда! - И он показал на далекие сиреневые горы.
      - Лучше не ехать! - томно прошептала молодая женщина и не стесняясь притронулась губами к губам Алексея Ивановича. - Лучше не ехать.
      - Ты знаешь что-то?
      - Нет. Но отцу нельзя верить!
      Он поцеловал ее.
      - Он едет за нами. И машина его сильнее нашей. Лучше доедем до мазара. Тогда мы опередим всадников по крайней мере на сутки. Легче будет разговаривать.
      Они поцеловались еще и еще. Он откинулся на сиденье и, с трудом сдерживая волнение, искоса посмотрел на пуштуна. Тот величественно отвернулся, и лишь по вздрагивающему усу видно было, что он не одобряет поведения своих спутников. "Тоже мне, юноша!" - говорил весь его напыщенный вид.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Из-под могильной плиты простонал
      череп: "Не стоит мир и единой
      соломинки".
      Б о б о Т а х и р
      Из костей сложена эта крепость,
      плотью и кровью оштукатурена, старость
      и смерть, обман и лицемерие заложены в
      ней.
      Д ж а м м а п а д а
      Все в мавзолее выглядело приветливо после долгой каменистой дороги по бескрайним пространствам, тоскливым, пустынным, лишь кое-где поросшим тамариском. Даже багровеющие в отсветах заката, похожие на отдельно торчащие ломаные зубы дракона башни-караули примелькались и нагоняли печаль. Темные тучи ползли из-за далекого Копетдага и придавили долину тяжелым одеялом.
      Потому и вызывали радость переливающаяся радужными красками гора, плоский купол над темной купой деревьев, строения караван-сарая. За ним сразу же начиналась аллея столетних кедров, длинная, уходящая в глубокое ущелье, с чисто выметенной песчаной дорожкой и кристально прозрачными ручьями по сторонам. У живительного водопада прислонился к отвесной гранитной стене небольшой гумбез, купол которого они видели за много километров со степной дороги.
      Шагаретт тут же показала вделанный в стену святыни кусок черного сиенита с двумя продолговатыми углублениями, которые при желании можно было принять за следы голых человеческих ступней:
      - Следы имама Резы... Того самого, у которого золотой купол в Мешхеде. За эту чепуху мы брали с паломников, то есть за показ, немало... Ах-ах, не слушай, мой мальчик. - И, посмотрев на Мансурова, добавила: Ах-ах! Непедагогично. Впрочем, у вас ребят отучают от... суеверий. И что там говорить! В этом мазаре за год бывали тысячи. А за вход в пещеру - там есть пещера - брали по туману с головы паломника.
      - А что в пещере?
      - Ничего... Хайоли. Воображение!
      - Паломники платили за воображение! Отлично.
      - Господин мюршид копил золото. Больше всего на свете он любил золото. Вот, Алеша, можешь посмотреть, где я жила все эти годы. И ты ни разу не вспомнил обо мне. Так и не приехал. Любил бы - приехал. - Она нежно взяла его под руку и искательно поглядела ему в глаза.
      Чудовищность ее упреков потрясала. Получалось, что виноват он. Шагаретт отдала шейху мальчика. Шагаретт ушла тогда из Мазар-и-Шерифа.
      - Ты не знаешь, Алеша, что за чудовище был мюршид! - Она распахнула дверцу небольшой худжры. Оттуда хлынули густые, сладковатые запахи. - О, воскликнула она, - мюриды пребывают в раю.
      Они вошли в темное, полное дыма помещение. С трудом, когда глаз привык, они разглядели скорчившихся на кошме людей, лица которых угадывались в синеватой мари. Здесь находилось человек пять или шесть персов и текинцев. На глиняном возвышении на коврике сидела до поясницы нагая женщина. Раскачиваясь, она тянула странную песню, перебирая струны тара. Ни женщина, ни курильщики не обратили ни малейшего внимания на вошедших.
      - Они в бихиште, мухаммедовском раю, - покривив с отвращением губы, сказала Шагаретт. - Пьют вино, наслаждаются обществом гурий и... кашляют. Завтра они будут умирать от головной боли, от ломоты в теле. Но мечты о рае заставят их повиноваться во всем мюршиду... Но что я говорю, мюршида нет. Кого же они теперь будут слушать? Из-под надгробия будут слушать мертвеца.
      Словно в ответ, страшно, надрывно закашлялся один курильщик, ему вторил другой. Песня женщины перешла в жуткий волчий вой...
      Шагаретт выбежала во двор и всей грудью вдохнула свежий осенний воздух.
      - Курят гашиш. Не было более верных слуг... нет, рабов у мюршида. Приказывал убить - убивали. Мюршид хитер. Змею руками другого хватать, убивать умел. Приказывал увезти из семьи девушку, вырывали из объятий матери. Ничего не боялись. Ничего не страшились. Все их боялись. Даже отец боялся. Повиновался мюршиду. Страшный мюршид. Сказал бы мюриды-курильщики и тебя убили бы. Я так испугалась, когда сказали, что ты едешь... В тот раз... У курильщиков вот такие ножи... наточенные. - И она снова приникла к Алексею Ивановичу всем телом и водила по лицу его кончиками пальцев.
      Мюршид Абдул-ар-Раззак сочинил гороскоп, когда Шагаретт была еще девочкой, и провозгласил: "Велением небес она - пророчица!" У мусульман женщине, а тем более девушке, не надлежит ходить в пророчицах. Пророчество дело мужское. Но мюршид повелел, объявил Шагаретт пророчицей. По его словам, дочь вождя открыла на небосводе новую звезду Аль-Кантар. Звезда подчинила пророчице Шагаретт некоего могущественного джинна - духа по имени Абу-аль-Вард, что в переводе с арабского означает Отец Роз. "Абу-аль-Вард подчинил Шагаретт всех джиннов вселенной, - провозглашал мюршид, - она одним своим прикосновением излечивает больных".
      - Он думал держать в руках всех джемшидов, всех бербери, весь Чораймак, все степи Бадхыза и Серахса. С моей помощью. Но ему нужна была глупая, покорная пророчица-девчонка. Я скоро поняла, что он обманщик и что от моего пророчества нет толка. Сколько ни молились я и мюршид, сколько ни произносили заклинаний, больные продолжали болеть. Когда я вернулась из Тегерана, из колледжа, я привезла лекарства, настоящие лекарства. Вон видишь на горе дом. Дом Справедливости - так его назвал мюршид, когда построил. Там я сидела под покрывалом, там изрекала пророческие слова. Туда приходили больные глазами, несчастные с паршой на голове, с язвами на теле. Господи, кого я тогда не повидала - прокаженные, чесоточные, безносые, изрубленные саблями, с гноящимися ранами, присыпанными жженой кошмой, замазанные коровьим навозом!.. И я начала лечить сначала детишек, потом взрослых. Боже, как это было ужасно! Но многие вылечивались. Меня уважать начали, преклоняться предо мной. И страшный мюршид просчитался. Он всегда возвышал меня. Все приказывая через пророчицу. А я, пророчица, оказалась сильнее его. Он без меня был ничто. Я вертела им как хотела. Слушали меня, а не его. Я судила и повелевала. Я учила детей, я устроила школу. Вот тогда мюршид продал меня в рабство... И меня постигла горькая судьба, я стала убийцей... Боже! Вот этой рукой... нож... Я... я... все этот мюршид... Алеша, никогда не рассказывай мальчику. Я не хочу... нельзя... невозможно, чтобы мальчик знал, мальчик думал... Страшно! Мама убила человека... Лучше умереть! Увези мальчика... Сейчас же увези...
      - Мы уедем... вместе... Дождемся твоего отца. Непонятно, где его машина. Придется послать Алиева.
      Он пытался успокоить Шагаретт. Почему она вспомнила? Ведь она не виновата... Они уедут отсюда, и мальчик ничего не будет знать. В кочевье первобытная дикость. Сколько жестокости увидит малыш! В кочевье убивают. Малыш молчит, малыш спокоен. А ведь дед его на глазах у него зарубил мюршида. Пусть Абдул-ар-Раззак - злой дух, отвратительный тип, враг, но вождь не смел так поступить в присутствии внука. Малыш молчит, но что творится в его маленькой, пытливой головке, кто знает? Кочевники-джемшиды просты, по-своему добродушны, но они поставлены в условия, когда лишь жестокость, кровь могут оградить их от гибели. Нет, малыш должен уехать! И что бы ни придумал еще вождь, старый Джемшид, мальчик не останется в кочевье.
      Молодая женщина была безутешна. Воспоминания завладели ею. Она даже поплакала.
      Ни ковры, ни настенные дорогие гобелены, ни великолепные шелковые одеяла и подушки, разложенные в комнате, ни яркие электрические лампы - а у шейха был свой движок - не могли придать уюта всему этому громадному мрачному зданию, построенному прочно, но грубо, с поистине прусским архитектурным тяжелым, топорным вкусом.
      В Доме Справедливости красота и удобства были принесены в жертву страху. Да, видимо, мюршид - европеец, проникший под маской мусульманского проповедника в недра Азии, - всего и всегда боялся. Повелевая духовно целыми племенами и народностями, он не доверял никому. Неимоверная толщина стен, узкие, с вставленными в них резными массивными решетками окна, рвы, окружающие здание, словно бросали вызов всем, кто попытался бы сюда проникнуть. Мрачные, искривленные преднамеренно коридоры не позволили бы врагам открыть стрельбу прямой наводкой. А из-за углов и неожиданных поворотов, казалось, вот-вот появятся призраки убитых и замученных.
      Обширный патио, окруженный зубчатыми стенами и башнями для часовых, несмотря на изящные алебастровые беседки и цветочные клумбы, чем-то неуловимо напоминал тюремный двор. Даже если бы враг ворвался сюда, пробив несокрушимые карагачевые доски тараном, он не мог бы торжествовать победу. Он скорее всего попал бы под губительный огонь винтовок из внутренних помещений. А если бы осаждающим удалось укрепиться во дворе, им предстояло бы еще штурмовать основное жилое помещение - башню, в которой сейчас расположился Мансуров со своим семейством. Это была прекрасная, благоустроенная михманхана, правда сыроватая и мрачная. Главным ее достоинством, с точки зрения Алексея Ивановича, человека военного, была ее неприступность. Даже если бы неприятель ворвался внутрь башни, его здесь на каждом шагу ожидали ловушки - крутые, упиравшиеся в глухие стены каменные лестницы, тупики, хорошо простреливаемые площадки.
      - Целую роту фрицев, вздумавших штурмовать наши с тобой апартаменты, - сказал, осмотрев башню, Мансуров, - перестрелял бы хладнокровно наш маленький Джемшид. Стреляет он отлично!
      В помещении оказалось много огнестрельного оружия самых современных марок с боевым припасом. Мюршид все предусмотрел - даже телефон и рация имелись в нише за потайной дверкой.
      В отдельной маленькой худжре стоял громадный бронированный сейф. Он, как оказалось, хранил еще одну тайну господина святого Абдул-ар-Раззака.
      Просматривая письма, донесения, разведывательные сводки, оказавшиеся на полках и в ящиках сейфа, Алексей Иванович установил, что все записи велись на немецком языке. Выяснилось, что одним из высших духовных лиц провинции Хорасан был ференг - немец...
      В башне, наряду со многими ультрасовременными приспособлениями, имелось многое, от чего пахнуло затхлостью глубокой древности. На зубчатых стенах лежали гигантские бревна, которые легко было столкнуть и которые, скатываясь, могли сбить приставные лестницы или раздавить целую ватагу воинов. Бросились в глаза и котлы с застывшей смолой, чтобы лить ее, растопленную, на головы штурмующих, и многое в том же духе.
      - Да, святыня подкреплена крепостью! - сказал Мансуров, обегав с малышом Джемшидом все "стратегические точки". - Запомни, сынок, как деспоты оберегали свою шкуру.
      - Дедушка тоже здесь хотел воевать, - важно сказал мальчик. У него глазенки горели от любопытства и восхищения. - И я бы отсюда стрелял в черных людей!
      Мансуров и Шагаретт только переглянулись.
      - Ох уж эти мне воины! - грустно заметила молодая женщина, привлекая к себе мальчика.
      - Воевать! - вырываясь из ее рук, кричал малыш. - Когда будем воевать? Я возьму вон ту винтовку!
      - Повоюем завтра, если придется. А сейчас воины отправляются спать. Шагом марш!
      Малыша с трудом увела Шагаретт в соседнюю михманхану. Мансуров задумался. Постучались.
      - Заходите! - сказал Мансуров и настороженно посмотрел на дверь. Вроде вождь еще не приехал. С башни открывался отличный обзор всей степи это Мансуров заметил еще с вечера. Света автомобильных фар на горизонте не было видно. Где-то вождь, старый Джемшид, со своими провожатыми застряли основательно.
      В михманхану вошли пуштун - начальник уезда и... вездесущий Аббас Кули.
      - Крепость! - поздоровавшись, воскликнул Аббас Кули. - Господин мюршид построил настоящую кала - крепость. Здесь я первый раз. Мюршид никого не пускал сюда.
      - А аллемани? Ведь теперь ясно, кто был главным начальником всех хорасанских и гератских немцев. Абдул-ар-Раззак...
      - Немцев тоже сюда не пускал. Дурак он был бы, если бы пустил. Может быть, был сам аллемани, но не пускал. Управлял, повелевал, распоряжался, но не пускал. Разрешите, я налью себе и нашему другу чаю. Проголодались.
      - Давайте! Шагаретт укладывает сына. Сейчас придет и распорядится.
      - Вы сына возьмете с собой?
      - Да.
      - Джемшид не отдаст внука.
      - Вопрос решен.
      - Джемшид не отдаст внука.
      Заговорил с полным ртом пуштун:
      - Мальчика отберете только оружием.
      - В чем дело? Я же договорился.
      - Мехр заплатили - заплатили. Клятву выпили - выпили. Старейшины слово завязали - завязали. А мальчика не отдаст. Вот скоро приедут увидите. Старик нарочно сюда вас заманил.
      - Ловушка! - мрачно сказал Аббас Кули, уплетая с аппетитом все, что попадало ему на суфре под руку.
      - Ловушка? Ну, мы еще посмотрим! - с возмущением воскликнул Мансуров. - Еще неизвестно, кто попал в ловушку.
      Но он сразу же остыл.
      - Жаль, что вы, Алеша-ага, послали своего аскера-шофера помогать этому змею хитрости и коварства.
      - Вождь, старый Джемшид, - заметил пуштун, - торговец интригами и заговорами. Я знаю. - Он был немногословен. Угощения на суфре сделали его сдержанным в разговорах. - Была бы у вас ваша пыхтелка, сели бы в нее, взяли бы мальчика, его мать и уехали бы. А мы тут вместе с моими кочакчами и с его аскерами объяснили бы джемшидам положение звезд и прочих светил. Вон тут какие стены! Ай-ай! Какие стены! - воскликнул пуштун, чуть не подавившись холодной бараниной.
      - Балаган какой-то! - возмутился Мансуров.
      Аббас Кули и пуштун самозабвенно чавкали. Они действительно проголодались.
      - В кочевьях чтут свои договора и слово! - после паузы проговорил Алексей Иванович. - А старый Джемшид все же дед мальчика и отец его матери. Джемшид хозяин своего слова. Он не захочет вредить своей семье. Он не пойдет против воли небес, наконец. Он едет сюда, чтобы освятить договор в этой святыне, где... - Он запнулся. Ему не хотелось упоминать, что прекрасная джемшидка считается пророчицей и что слово пророчицы веско и уважаемо.
      Аббас Кули почтительно встал:
      - Госпожа - ваша супруга. Но она пророчица. А что скажет и сделает пророчица, знает... - он поднял глаза к небу, и все его лицо сморщилось в таинственную гримасу.
      Пуштун тоже встал и помотал головой:
      - Темны и неясны мысли пророков.
      - Я уверен! - воскликнул Мансуров. И тут сердце его кольнуло едва заметное сомнение. Что-то неуловимое в поведении Шагаретт породило это сомнение.
      Она молчала при последнем разговоре со старым Джемшидом. Черным видением, закутанная в черное искабэ, она стояла у притолоки двери в шатре и не сказала ни слова. Она молчала, когда Мансуров почти насильно усадил ее в автомобиль вместе с сыном. Она ни слова не сказала о дальнейших планах, пока они ехали целый день по степи. Она много, излишне много говорила вечером о мавзолее, о мюршиде и его изощренных хитростях и интригах, о его подлости, но о главном она молчала. Да, Шагаретт делалась молчаливой, едва он заговаривал о том, как они поедут в Мешхед и оттуда он проводит ее и мальчика через Кучан и границу в Ашхабад. Почему она молчала?
      Он посмотрел в узкое окно. Сквозь узор кованой изящной решетки он увидел не темный бархат неба, а яркий сноп света.
      - Едет! - прозвучал из-за плеча голос Аббаса Кули. - Алеша-ага, когда чужаки приезжают в дом, им предлагают в прихожей снять с себя и положить на сундук все оружие: ружья, мечи, револьверы, даже ханджары, то есть кинжалы...
      - Пойду распоряжусь, - сказал пуштун, поспешив к двери и с сожалением поглядывая на суфру, где оставалось немало вкусных вещей.
      - Стойте, я не могу допустить, чтобы так обращались с моим тестем, с почтенным вождем племени!
      Но пуштун уже шлепал своими туфлями по ступеням лестницы.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Поводья терпения упустил я из рук.
      С а л и х
      Души мучеников, подобие священным
      голубям, улетают в рай. Нежные тела
      мучеников избирают своим
      местонахождением сырость земли.
      А л и и б н И с а
      Сладкоязычный и змею из недр земли
      вытащит.
      Р у д а к и
      Стоимость некоторых вещей удваивается со временем, как это бывает с выдержанным французским вином. Под вещами Аббас Кули подразумевал дружбу.
      Почему дружба сравнивалась с вином? Почему мусульманин Аббас Кули восхвалял вино? По Корану вино запретно. Винопитие при многих халифах каралось смертью.
      "Кубок в руке лучше десяти тысяч дел". Он забывал, что "Название вину - ссора и скандал".
      В душе Аббас Кули был скорее вольнодумцем и эпикурейцем, Омаром Хайямом, нежели жестоким, каменным фанатиком халифом Мамнуном, отрубившим голову своему родному дяде только за то, что тот на пиршестве потребовал вина. У Аббаса Кули была жестокая профессия. Контрабандистам приходится криво стрелять, но прямо попадать. Но характер у него был мягкий, добрый. И тот, с кем он заводил дружбу, становился другом его навсегда. Мансуров хотел он или не хотел - завоевал верную, бескорыстную дружбу Аббаса Кули, дружбу, которая крепла с каждым годом. Мансуров когда-то доказал Аббасу Кули, что обращается с ним, с "туземцем", как с человеком, и сразу же стал его другом, вечным другом. Едва Алексей Иванович появился в поле зрения Аббаса Кули, Аббас сделался его верным телохранителем. Мансуров гнал его, отказывался от его помощи, но Аббас в трудные минуты всегда был рядом. Нельзя тень оторвать от человека.
      Когда-то Аббас Кули влюбился в Шагаретт безумно, страстно. Но невеста, жена, женщина друга священна и неприкосновенна на Востоке. Ревность здесь переходит в преданность.
      Когда Шагаретт и Алексей Иванович поженились, он попрощался с ними и похоронил свое любовное томление в глубине души. Ради друга!
      Но теперь он видел, что счастье Алексея Ивановича висит на волоске. С тревогой он обнаружил, что виноваты не только злые силы вроде мюршида или вождя джемшидов. В поведении прекрасной джемшидки что-то ему не нравилось. Любовь к бывшей рабыне, которую он когда-то спас от неволи и которую он по-прежнему любил, ибо он не знал другой такой красавицы, не прошла, а, наоборот, "разгоралась пламенем в костре из колючки". Но она была женой друга, и... Словом, Шагаретт и не подозревала, какие страсти бушуют в сердце Аббаса: мечта его любви - святая пророчица, жена лучшего друга!
      Всячески предостерегал Аббас Кули Мансурова:
      - Старый Джемшид притворяется. Джемшид притворно согласился на договор. Вождь подносит дары дружбы, достойные царей, призывает в заступники священный Коран, а на самом деле залатал заплатами хитроумную хирку заговора. Алеша-ага, у тебя глаза видят далекий Памир и не видят собственных ресниц. Не верю, что старый Джемшид не знал, кто такой на самом деле Абдул-ар-Раззак. Мюршид купил его. Вождь знал про немцев, мюршид тянул его на войну против русских. Вождь готов был бросить своих всадников на советские аулы и кишлаки. Ждал только команды мюршида. Не поверю, чтобы вождь не видел. Полный коварства старый Джемшид знал, что у здешних аллемани мюршид главный баламут, и слушался его. А потом приехали вы, Алеша-ага. Мир повернулся на оси. Вождь услышал, что ось заскрипела, как на старой арбе, и поспешил всех немцев прикончить. Старый Джемшид знал, что мюршид, который продал его дочь в рабство, сам аллемани, рыжая собака, и закрыл глаза ладонью. А когда дело немцев протухло, зарубил мюршида. А теперь Джемшид опять хитрит, хочет замести следы. Госпожа Шагаретт - приманка. Берегитесь, Алексей-ага.
      С шумом, возгласами ввалился старый Джемшид в башню. С любопытством на него глядел комбриг. Никаких признаков неудовольствия или раздражения он не заметил. Если пуштун, начальник уезда, и выполнил свое намерение отобрать оружие у кочевников при входе, то, видимо, проделал все с достаточным тактом и любезностью. Ни великолепной старинной сабли, ни маузеров на вожде не было. Бледноликий визирь - тот всегда ходил без оружия. Остальные джемшиды - шофер и усатые телохранители, очевидно, остались внизу, около автомобиля.
      Великий вождь не спешил. Он ждал своих всадников не раньше вечера следующего дня.
      Старый Джемшид ликовал:
      - Больше нет аллемани в степи. Все сделано, как ты хотел, дорогой зятек. Ты знаешь, почему мы опоздали? О! Ты и на самом деле не знаешь? Мы охотились.
      - Охотились? На кого? - встрепенулся Мансуров. Он думал совсем о другом, и его мало интересовали развлечения вождя.
      - Двуногая дичь! - басисто хохотнул старый Джемшид. - В куланьем логе - мы заблудились и дали крюку - вспугнули двоих. Они ехали, таясь от людей, на заход солнца. Мой шофер погудел им, а они стегнули коней и поскакали. Дураки! Разве можно ускакать от пули великого вождя джемшидов! Мы долго гонялись за ними - им помогали холмы и рытвины, но глаз мой остер, а сердце верблюда не бьется, не трясется.
      - Пули великого охотника настигли жалких трусов, - пискнул с торжеством бледноликий визирь. - Оба лежат там...
      - Жаль коней. Кони у них были хорошие.
      - Кто они такие? - спросил Мансуров. - Почему надо было в них стрелять?
      Его возмутило не то, что старый Джемшид стрелял и застрелил кого-то. Его поражала полная бесчувственность, равнодушие тона, каким говорил вождь об убитых.
      - Они - аллемани, немцы. Они прятались в норах. Они спасали свои души, когда узнали про приказ хватать всех немцев.
      - Все немцы в высоком государстве задержаны и... - заговорил начальник уезда, но поперхнулся. - И те, кто не сопротивлялся, отправлены в тюрьму. А те, кто не хотел сдаться... - он сидя поклонился и развел руками.
      Напыжившийся, самодовольный восседал вождь. Он словно говорил: "Вот сделал приятное тебе, комбриг, и твоим русским".
      Вбежал крайне возбужденный Аббас Кули.
      - Ля фэта идя Али! Нет юноши, подобного Али! Ля сейфа иля Зульфикар! Нет меча, подобного Зульфикару! Господин Алеша-ага, одного привезли! Раненый, окровавленный.
      - Кого привезли? - важно спросил старый Джемшид.
      - Привезли пастухи того, в кого вы, господин вождь, изволили стрелять.
      - Аллемани?
      - Да, он еще живой, хоть и тяжелый.
      По узким, тесным лестницам и переходам Мансуров и все остальные спустились во двор. На каменных плитах лежал ворох грязных лохмотьев в темных пятнах запекшейся крови.
      - Дайте свету! - приказал Мансуров. - Сбегайте спросите госпожу Шагаретт, в какой комнате поместить раненого. И пусть Алиев принесет из машины аптечку.
      Раненый тихо стонал, пока его на чапане осторожно переносили в помещение в нижнем этаже башни. Мансуров сам занялся перевязкой. Рана была тяжелая - пуля вошла в спину и, очевидно, пробила легкое.
      - Крейзе? - пробормотал Мансуров. - Вездесущий Гельмут фон Крейзе.
      - Мы с вами... дороги перекрещиваются... Опять вы.
      - Вам надо лежать... Разговаривать будете потом.
      - Теперь уж все одно. Проклятый, стреляет хорошо... На таком расстоянии... убил... Капитан убит?
      - Какой капитан?
      - Капитан Вольф. Подложите мне подушку... Трудно говорить. Ого, электричество! Каа'ла шейха. Где мюршид Абдул-ар-Раззак? Убит. О, все убиты. В Меймене пуштуны выставляли наших шеренгой... Отрубали головы в порядке очереди... без всякой пощады. Рубили, как кочаны. Время. Время перемен... Узнали о наших неудачах на Волге. Не понимают, что временно, и давай рубить. Подлецы! - Слова вырывались у него с хрипом. Глаза мутнели, отсветы факела в них окончательно померкли. Он снова захрипел: - Стоял на пороге... Помните? Великая Германия... говорил я вам. Не верили... До Китая! Не верили. Я вас должен был убить. Пожалел. Поддался чувствам. Рассказал обо всем. Вы меня выручили, спасли. Поддался я тогда. Предки меченосцы заговорили во мне. Честь! Благородство! Все чепуха. А теперь пуля в легком. Все пошло прахом... - Он раскрыл вдруг глаза. Интерес зажегся во взгляде. - Прекрасная кочевница... Проявляете милосердие, прекрасная дама... За зло дарите добро! Как это похоже на женщин! Меня продырявил ее папаша, а она мне чинит ребра... Сколько зла я тебе причинил, тебе и твоему сыну, прекрасная дама, а ты...
      Он кривил губы. На них выступала окрашенная кровью пена. И Шагаретт брезгливо вытирала ее платком. Она наклонилась к Крейзе:
      - Ты бредишь, немец. Ты болтаешь. Засни! - Слово "засни" она произнесла с яростью, вскочила и, схватив за руки Мансурова, зашептала: Умирать змея выползает на дорогу... Змею нельзя лечить, змее отрубают голову. Отомсти ему за меня, за сына. Он прав - больше всех он причинил мне горя... И... тебе.
      Крейзе услышал. Он приподнялся на локтях, выкрикнул:
      - Эриния! Ты права. Таких, как Крейзе, не щадят... - Он упал на одеяло и пробормотал: - Поход Бонапарта... Наполеон... Разве все кончено?