Колесница Джагарнаута

      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Пускай своим путем в далекий
      Хорасан, качаясь и пыля, уходит
      караван. Мне с ним не по пути...
      Пойду своей дорогой, куда зовет
      любовь, которой обуян.
      Б о б о Т а х и р
      Запах чеснока из уст красавицы
      приятнее аромата букета роз в руке
      уродливой.
      С а а д и
      Сизая туча брюхом легла на сизую равнину. Тяжелые набрякшие громады цеплялись за гнилые зубы руин, за рогатые надгробные памятники кладбищ. Твердая, усеянная камнями дорога шипела и визжала под скатами автомашины. Неприветливое, зябкое утро придавило Хорасан.
      Алиев крепко держался за руль, не давая ручонкам маленького Джемшида свернуть автомобиль в кювет. Мальчишка восторженно вопил:
      - Отдай руль!
      Шагаретт все время поправляла выбивавшуюся из-под искабэ копну своих огненных волос. Широко раскрытые дикие глаза ее смотрели вперед, и Мансуров с тревогой проследил за ее взглядом. Он предпочел бы, чтобы любимая смотрела на него, а не на свирепых далеких всадников, захлестываемых космами не то дыма, не то туч. Мир весь из туч и пустынной равнины, разрушенных строений и далеких всадников. И все-таки Алексей Иванович был счастлив. Он не хотел сейчас думать ни о чем. Он обнимал за плечи Шагаретт. С ним рядом сын и любимая. Он нашел их в дни, когда миллионы людей теряли своих близких. После долгих лет тоски и одиночества, скитаний и поисков он обрел любимых и отдавался радости, хотя знал, что радость эта мимолетна, что предстоит расставание, что в Мешхеде в штабе уже лежит назначение на фронт, на Северный Кавказ. Он сам об этом просил. Но он знал, что даже там, в огне, в ужасах войны, сердце его будет согревать мысль: его любимые дома, ждут его. Он обнимал Шагаретт и с восторгом смотрел на нее. Целый хирман кудрей, и в их ореоле чудесный лик.
      Верный Аббас Кули прикорнул в уголке, и Шагаретт решила, что может говорить не стесняясь.
      То, что она сказала, поразило Алексея Ивановича.
      - Зачем тебе, Алеша, все это? Ловца змей в конце концов убьет змея. Ты один. Врагов у тебя много. Всех ты их не истребишь, а тебя они убьют. И я опять останусь одна - рыдать. И малыш останется без отца, сиротой. Разве ты должен всех аллемани поймать или убить? Змея, которая не жалит, пусть живет хоть тысячу лет.
      - Что с тобой, любимая? О чем ты?
      Шагаретт смотрела прямо перед собой в ветровое стекло.
      - Ты уезжаешь на войну, на фронт. Зачем тогда ты увозишь нас отсюда? Что мы с Джемшидом будем там, в Москве, делать? Я не рыба. Сказала бы слово, да воды полон рот. Волшебные чары разрушив, женщина благородного племени джемшидов, высшее существо... спала с тобой, с чужеземцем. Я отдалась тебе... я испытывала чувственное наслаждение... но ни на минуту не теряла голову. Высокомерие и пренебрежение жили во мне. Я пышный павлин в доме пахаря... Я родила тебе сына, но ты не понял ничего...
      - Успокойся. Что ты говоришь? Моя любовь...
      - Сколько дней, месяцев, лет, Алеша, я была одна. Желания сжигали меня. Я - пророчица, я колдунья с железным сердцем, я колдовала. Я тилимгор, волшебница, повелевающая духами пустыни, я колдовала, завораживала... Мой колдовской язык звал тебя. Я готова была на спине верблюда в кеджаве проехать тысячи верст. Я звала в ночи... Сколько лет мое белое тело, жаркое тело было подобно заброшенному селению! И колдовство помогло... Я была черной овцой, ты вернулся и превратил меня в белого лебедя. Безумно обрадовалось мое тело, соскучившееся по ласке. Я повела тебя на ложе. Я забыла свою гордость... Я принесла тебе чашме раушани - подарок новобрачной, всю себя - вернувшемуся издалека. Я опять была твоей невестой, и ты меня снова лишил невинности... Это было колдовство сладострастия. Я была шайдан - безумно влюбленной, добычей страсти! - Резко, грубо сорвала она руку Мансурова со своих плеч. Отстранилась, насколько позволяло тесное сиденье. Она повернула свое лицо и жгла мужа взглядом. - И ты не сумел понять моей гордой жертвы. Ты бесчувственный камень. Чары разрушены. Ты покидаешь меня. Что стою я, что стоят мое тело, моя красота, моя страсть? Ты покидаешь меня. Что я буду делать одна без тебя?
      - Успокойся. Я буду писать тебе. Я вернусь.
      - А я буду ждать?.. О, винограднику нужны не молитвы, а мотыга. А ты... как в басне: сено дают собаке, а мясо - ослу... Боже, что ты делаешь, Алеша, с нами, с нашей любовью!
      - Ты пойми!
      Но Шагаретт не желала понимать. Она выскочила из машины. Она бросилась на землю и царапала ее ногтями. Она плакала и напугала маленького Джемшида.
      Опустив голову, стараясь не смотреть ни на кого, Мансуров осторожно поднял бьющуюся в припадке молодую женщину. Она заливалась слезами...
      - Едем! - резко сказал Алексей Иванович. - Едем! Нас ждут. Там в городе у нас будет время. Все обсудим. Нельзя же так. Степь вцепилась в тебя...
      - Я не поеду!
      Но он отнес ее, отчаянно сопротивляющуюся, в автомобиль.
      - Едем, Алиев! И гони вовсю.
      Искоса смотрел на жену Мансуров. Она уже успокоилась. Глаза снова сияли нежностью. Она прижалась к любимому мужу, она играла и шутила с любимым сыночком. Она мчалась со своими любимыми в страну счастья, о которой мечтала все годы разлуки. От полноты чувств она даже запела своим низким, гортанным голосом:
      Слезает враг с коня счастья,
      когда ты садишься на коня.
      благоденствия.
      Она примирилась со своим счастьем. Она радовалась.
      И вдруг поперек дороги темной ползущей лавиной возникла орда всадников. И всадники эти - не оставалось никаких сомнений - были джемшиды.
      Да, старый Джемшид не желал отдавать внука. Да, старый Джемшид знал, что автомобиль поедет по долгой, петлявшей среди гор и холмов дороге, и повел все племя в погоню напрямик через перевалы по кратчайшему пути. Да, старый упрямец, природный охотник умел травить в степях и горах любую дичь. Он хитроумно расставил ловушку, и ловушка захлопнулась.
      Шагаретт смотрела на всадников. Ее взгляд пожирал беснующихся, перебирающих ногами могучих скакунов. Она высвободилась из объятий мужа и выпрямилась стрункой.
      Мансуров встрепенулся, когда Алиев грубовато оторвал руки маленького Джемшида от рулевого колеса, чтобы из-под сиденья достать автомат.
      - Еще что? - спросил Мансуров недовольно. Мотор тарахтел, ветер свистел в ушах, и ответ Алиева потонул в шуме.
      - Джемшиды! - воскликнула Шагаретт, и Алексей Иванович с трудом удержал ее, чтобы она не выпрыгнула из машины на ходу.
      Автомобиль раскачивало и швыряло. Алиев выжимал всю скорость. Он не собирался останавливаться, хотя и видел, что всадники двумя крыльями охватывают их с обеих сторон, а особо густая кавалькада сгрудилась поперек дороги.
      Посреди высился на коне-великане недвижным монументом сам вождь старый Джемшид. Он выглядел сейчас сильным и могучим в своей красной с золотом чалме, в красном бархатном позолоченном камзоле, с золотым оружием. Полный царской спеси, он смотрел с ненавистью на стремительно приближающуюся машину.
      - Останови! - приказал Мансуров.
      Замер мотор. Вокруг вплотную теснились всадники. Дула ружей угрожающе направлены прямо на путешественников. В лицо пахнуло густыми запахами лошадиного пота, кожи, чеснока, горелого бараньего сала.
      Бок о бок со старым царственным вождем на юрком коне вертелся, выкручивался тот самый бледноликий визирь. Судя по пышному одеянию, он был обласкан старым Джемшидом и едва ли не являлся сейчас полководцем. Держался он надменно, заносчиво и даже не нашел нужным приветствовать пророчицу словами "Салом алейкум", что, правда, сделали хором несколько смущенными голосами всадники-джемшиды.
      Шагаретт встала в автомобиле во весь рост, и... строй коней, храпя и разбрасывая пену с удил, шарахнулся назад.
      - Нет! - сказала мрачно прекрасная джемшидка. - Битвы не будет! Они помнят нашу соль. Эй, раб! - приказала она. И хоть она не назвала имени, но под ее взглядом бледноликий, кряхтя, слез с лошади и подбежал.
      - Я ваш раб! Приказывайте! - склонился визирь в поклоне.
      - Рохля! - воскликнула Шагаретт. - Или ты думаешь, что пророчица джемшидов сама будет открывать двери. Открой!
      Бледноликий рванулся вперед и, лакейски извиваясь, распахнул дверцу автомобиля.
      Прекрасная джемшидка величественно спустилась с подножки и, раскинув широко руки, пошла прямо на выставленные щетиной винтовки, на изукрашенных аргамаков, на диких, усатых, готовых к убийству и резне воинов, увешанных золочеными персидскими саблями.
      Раскинув руки, прекрасная Шагаретт шла на старого Джемшида. Шла молча, закусив губу.
      Старый вождь смотрел на дочь-пророчицу и старался спрятаться за голову коня.
      - Копье шаха подобно ключу к дверям победы.
      Шагаретт не склонила голову перед растерянным взглядом отца. Она смотрела ему прямо в глаза. И всем казалось, что величественно высится не великий вождь на огромном коне, а маленькая, вся в черном, фигурка женщины-воительницы, с белым открытым лицом, с горящими пламенем черными глазами, с обнаженными белыми прекрасными руками, поднятыми к самому небу, к сизым низким тучам.
      - Отец! - проговорила громко Шагаретт. - Ты - джемшид. Ты известен в мире как убивающий, испытывая радость от убийства. Ты дал слово! Ты подписал кобин - брачный контракт твоей дочери Шагаретт-эт-Дор с великим воином Алексеем-сардаром! Нож не режет свою рукоятку, ты знаешь! Слово джемшида из железа и стали. Ты поклялся отпустить из кочевья и меня, Шагаретт, и твоего внука, и твоего зятя невредимыми. Где твое слово? Или это правда, что когда дракон состарится, то и лягушка сидит на нем верхом? Или ты слушаешь теперь болтунов, на язык которых шайтан плюнул, и они науськивают тебя, великого воина и джемшида, пролить кровь дочерей и внуков? Клянусь, бессловесный скорпион лучше бестолкового сплетника! - Она снова протянула руки к небу и воскликнула: - Уберите ружья, вы, жаждущие кровопролития!
      Воздух огласился бряцанием и звоном. Джемшиды забрасывали винтовки на плечи.
      Старый Джемшид сник на своем коне-гиганте, и никто уже на него не смотрел. И странно, все порознь в старом Джемшиде было выдающееся, броское, величественное - и благородный высокий лоб, и внушительная, пронизанная седыми прядями борода, и диковатые глаза, и орлиный, благородных очертаний нос, - а все вместе смазывалось в маску, безвольную, жалобную. У него слезились глаза, и он прикрыл лицо носовым платочком.
      - Сила барса! А зайчик зарычал, и... царь зверей лопнул, - заговорил вдруг Аббас Кули. - Пшик! Из твоей головы, вождь, один дым. Вот беда, при барсе - шакал!
      - Помолчите! - рассердился Мансуров. Он слушал Шагаретт.
      А она обрушила поток слов на бледноликого визиря:
      - Эй ты, главный блюдолиз! Ты что, вздумал с оружием играть? Зацепился за хвост владыки и мяукаешь кошкой? Эх ты, мужлан! Велик баран, да не верблюд! Нашел любителей петушиных боев и вообразил себя воякой. Брось ружье, а то в себя попадешь. Ты что вообразил? Что здесь занимаются стрельбой, целясь в живот убитого кулана? Нарвешься на отпор, блюдолиз. Не знаю, кто из вас выберется из пучины смерти. Такое побоище учинит великий сардар, что без числа пожрут вас львы - пули. Слышу, уже джинны плачут в горах у развалин мазаров... Убирайтесь!
      Шагаретт утихомиривала страсти легких на взрыв ярости джемшидов. Шагаретт знала, что бледноликого не любят, а ее, пророчицу, боятся и любят. Она выигрывала время своими чисто женскими сварливыми речами. И поразительно, эти искаженные гневом физиономии, не лица, а камни, начали оживать, расплавляться в улыбках восхищения.
      Опозоренный визирь под насмешливые выкрики втиснулся в толпу всадников, таща за поводья упирающуюся лошадь.
      - Жаба! Не квакай, жаба! - зазвенел из автомашины голосок маленького Джемшида. Он испытывал давнишнюю неприязнь к бледноликому визирю. Его обидный возглас подхватили джемшиды:
      - Жаба! Жаба!
      Но всадники не сдвинулись с места. Дорога по-прежнему перегорожена стеной пышущих жаром и потом коней. Джемшиды угрожающей массой давили на крошечную машину с маленьким, петушащимся мальчишкой. Он был в восторге от всадников, от винтовок, от того, как его мама бранила этого противного дядю - визиря, но в еще большем восторге от езды в автомашине и от дяди шофера.
      Толпа всадников не сдвинулась с места. Горячие жеребцы покусывали друг друга, разбрасывая желтую пену с удил и покряхтывая.
      Всадники не двигались. Положение делалось отчаянным. Шагаретт знала души и умы своих джемшидов, диких, темных. Для них пустыня населена призраками. Только что занялось утро. Тучи мешали рассеяться мраку ночи, а он мешал рассеяться мраку ума. А мрак ума толкает человека на необузданные поступки. Шагаретт знала своих соплеменников и знала единственный способ остановить их.
      - Подневольны люди року! - возвестила Шагаретт. - Вы знаете меня святую. Воду от омовения моих рук вы даете пить своим больным, и они исцеляются! Клянусь вам, руки мои поведут вас, о джемшиды, к славным делам! Вы знаете наш закон: "Если можешь ладить - ладь! Если нет - надевай кольчугу". Возвращаемся в Турбети Шейх Джам! Там я прочитаю вам хутбу...
      - О, - пробормотал Аббас Кули, - мюршид гниет в могиле, но все еще лает...
      Вздох восторга вырвался из тысячи грудей.
      Решительным движением Шагаретт сбросила с себя черное искабэ и предстала в одежде красно-черно-желтых тонов, в сиянии тяжелых блестящих ожерелий, сверкающего головного убора, золотых ручных и ножных хальхоль. Такой джемшиды свою пророчицу видели лишь в дни торжественных молений, и холодок ужаса проник в сердца даже самых неустрашимых воинов.
      Решительно шагнула вперед молодая женщина и резким движением вырвала из рук старого Джемшида его серебряное копье - знак власти вождя племени. Подвывая жутким голосом заклинания, она чертила древком копья на песке круги и линии:
      - В безлюдной местности! В неоскверненном месте! В любимой джиннами и духами местности! Я жду вас, маги восьми квадратов, арвохи треугольников. В безлюдной местности. Свершаю я на страх невеждам гадание кеханат гадание средь бела дня по звездам. Спустись же, тьма! Ослепи, тьма, всех неверующих и отступников! Уберите, говорю вам, снимите руки с прикладов ружей, или я напущу на вас "даузабон"! И будете вы, словно язычники, идолопоклонники, после смерти жить в теле собак и гадов. Убирайтесь, иначе тела ваши покроются язвами.
      Она выла, кричала и кидалась на шарахающихся от нее коней и людей.
      Сняв с колен сына, куда он перебрался, чтобы лучше видеть, Алексей Иванович встал, готовясь защитить Шагаретт.
      Пробормотал что-то Аббас Кули. Было только понятно, что он разразился проклятиями и готов на все. Он выскочил по другую сторону автомашины и положил автомат дулом на борт.
      - Ха, - воскликнул контрабандист, - у меня уши на сажень вытянулись от всего этого, клянусь всем, что есть подлого и предательского!
      Он презирал и не замечал тех джемшидов, которые напирали на него со спины. Впрочем, те, вытянув головы, не видели, что творится в автомашине и с благоговением и ужасом следили за каждым движением пророчицы.
      А Аббас Кули, словно нарочно, привлекал внимание к себе. Он выкрикнул:
      - Эй, желудок мюршида, божий котел, желудок бека, упаси боже! Вот я ваши животы начиню пулями!
      Он заметил, что бледноликий жестами подзывает каких-то мрачных головорезов и те стягивают через головы карабины.
      Но и Шагаретт тоже отлично видела все. Она, не поворачиваясь, отмахнулась рукой.
      - Алеша, не двигайся! Ради нашего мальчика, не двигайся! - прокричала она и бросилась к телохранителям сына.
      Она повелевала. Миг... И бледноликого, и его единомышленников свирепые руки уже вытащили из седел и швырнули прямо под конские копыта. Неуклюже барахтаясь, они так и валялись в пыли дороги, боясь подняться.
      Только теперь Шагаретт повернула горящее лицо к Алексею Ивановичу и крикнула:
      - Я уведу их!.. - Она подняла руку. Стало тихо. - Где мой конь? сказала она спокойно.
      Вся масса всадников выдохнула:
      - Коня пророчице!
      И десятки джемшидов, толкаясь и обжигая друг друга злыми, ревнивыми взглядами, уже вели под уздцы своих коней.
      - Приказание выполнено!
      Мгновение, и Шагаретт в седле. Конь взвился на дыбы. Движением узды Шагаретт усмирила его и, наклонившись, воскликнула:
      - Счастья тебе, сынок! Счастья тебе, мой муж! Оба воинами будьте!
      Конь отскочил от машины, яркое красно-желто-черное пятно растворилось в оргии красок. И вся масса всадников повернула и помчалась тучей по степи.
      - Кабоб не изжарится без переворачивания, - прохрипел Аббас Кули, обходя автомашину. Он всячески старался изобразить на своей физиономии спокойствие и уверенность, но голос выдавал его.
      - Товарищ генерал, прикажете ехать? - спросил Алиев, усаживая рядом таращившего глаза на степь маленького Джемшида. - Ну, джигит, не плачешь? Молодец!
      Алексей Иванович все стоял на дороге и смотрел с мертвенной улыбкой на сизую степь, сизые тучи, на сизое гигантское облако пыли.
      Повертевшись около Мансурова и видя, что тот не обращает на него внимания, Аббас Кули вернулся к машине.
      - Что ж, закурим? - обратился он к Алиеву.
      - Давай! Одно скажу: бог создал Еву из кости мужчины, а Шагаретт из золота, - восторгался Алиев. - Вот это женщина! Если б она, слабая женщина, не уломала тысячу могучих пахлаванов, был бы в степи корм для грифов, а над головой ее отца повисло бы знамя недоброй славы. Все знают: от старого Джемшида не жди пощады!
      Красота лица лучше шелкового платья.
      Красота ума лучше золота.
      - Да стану я жертвой за тебя. Да будут кони в твоих загонах! Да такие, что уздечки рвут! - восклицал Аббас Кули. - Говорят же у нас в Нурате: все, что осталось от грабителей, все пусть достанется волшебнику. Ты настоящая волшебница, ханум Шагаретт! - По обыкновению, Аббас Кули шутил, но бледность лица выдавала его волнение. - Сидел ты, храбрый Аббас, да два твоих уха, сидел, расстраивался, и мысли тебя терзали когтями. Сидел и думал: "Проклятые джемшиды любят посылать пули, вроде исфаганок, не скупящихся на кокетливые взгляды. Что же, думаю, получится? А получилось: изрекли хулу, а сами скисли, оглохли, онемели, языки откусили и... уехали. А вождь - ха! Вождь-то собственной рукой поджег себе бороду. И все из-за слов женщины!"
      А Мансуров все смотрел.
      Предстояли мучительные часы и дни ожидания среди безмолвия ночи, среди шума жизни, среди воя и грохота войны. Предстояло прислушиваться к шагам за дверью, к стуку копыт на перевалах, вдруг донесшемуся голосу, от которого бурными толчками заколотится сердце, от которого вдруг вспыхнет надежда, к чуть слышным шагам бархатных лап тигрицы, своими движениями вызывающей соблазн...
      Вчерашние цветы
      лишь мечты сегодня.
      Резкий звук пробудил его от мыслей. Сигналил маленький Джемшид. Он ликовал. Дядя Алиев кинулся к нему:
      - Не надо, дорогой! Они вернутся. Беда будет!
      Мансуров сказал сыну:
      - Сигналь! Зови!
      Пусть зов летит по степи! Пусть воинственные джемшиды вернутся, пусть в ярости обрушатся на них! Но среди джемшидов будет Она...
      Лишь бы увидеть ее глаза. Еще раз. Один раз.