- Подождите! Вот посмотрите туда. Или у меня в глазах мельтешит, или...
      - Э, горбан Алеша, вы правы! Степь зашевелилась. Клянусь, что-то будет. Как бы нашему почтеннейшему помещику Давлят-ас-Солтане господину Али Алескеру не пришлось бы оплакивать дорогих гостей из Берлина. Клянусь, там в степи прячутся люди, много людей, уж не джемшиды ли?
      - Джемшиды?
      - А что тут такого! Вы поехали к джемшидам. И вдруг вернулись. Теперь джемшидам надо узнать, почему великий воин горбан Алеша побрезговал их гостеприимством. А некая пророчица, прекрасная джемшидка? Она женщина! Не захотела ли она узнать, почему супруг ее остановился на полпути и не пожелал ее видеть? О, побегу-ка узнаю.
      Он сбежал вниз. Мансуров остался стоять у окна. В ушах его зазвучал повелительный грудной голос, он разобрал даже слова проклятий, взбалмошных, ненавистных, глупейших, которыми разразилась она тогда в Мазар-и-Шерифе...
      - Ты? - сказал он вслух. - Ты здесь? Неужели ты здесь?
      Не верил Алексей Иванович ни в какую мистику. Но он точно знал, что она, его Шагаретт, здесь, рядом с Баге Багу. Очаровательная, необузданная, неистовая, гордая, желанная!
      И он напряженно, до боли в глазах, всматривался в желтые полосы степи, залитой слепящим полуденным солнцем.
      Он принимал решение.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Пестрота зверя снаружи, коварство
      людское - внутри.
      Т е н г и з Г у р
      Где муха посидит, там червь
      заводится. Где монах побывает, там
      грехи отыщутся.
      Д ж а л а л е д д и н Р у м и
      Странная это была встреча. Они почти столкнулись на узенькой дорожке, посыпанной красным песочком.
      Фон Клюгге, напыщенный, важный коротышка с толстыми икрами, обтянутыми гетрами, в тирольских штанишках, в меховой кожаной жилетке, в зеленой шляпе с фазаньим перышком, пробежал мимо Алексея Ивановича рысцой. Видимо, фон Клюгге вновь надумал натянуть на себя маску добропорядочного промышленника-швейцарца, больше всего в жизни пекущегося о выгодах своего предприятия в родном Цюрихе, о прибылях. Он понимал, конечно, что в его маскарад никто не верит, и все же нарядился во все штатское. Или он надеялся притупить бдительность этого торчавшего в Баге Багу большевика-комиссара, запутать его. Мансуров был первым из русских большевиков, с кем фон Клюгге встретился в своей жизни лицом к лицу...
      И сейчас на дорожке, взглянув на испещренное шрамами, выдубленное ветрами пустынь суровое лицо Алексея Ивановича, фон Клюгге тревожно, почти испуганно подумал: "Живой большевик!.. Комиссар! Этого не проведешь. Этого надо устранить!"
      И мысли, копошившиеся в лысоватой круглой голове, если кто-либо мог бы заглянуть в них, могли напугать даже самого мужественного человека.
      Никаких иллюзий на сей счет не питал и Мансуров. Яснее ясного было, что после событий на сегодняшнем банкете ему нельзя оставаться в Баге Багу. Сахиб Джелял успел ему рассказать о церемонии вручения наград. Мансуров уже принял решение и во время сиесты отправился на хозяйственный двор узнать, не приехал ли его "фордик". Если же машина не пришла, тогда следовало достать, найти, выкопать другую машину.
      "Фордика" в гараже не оказалось. Зато у ворот Мансуров увидел мистера Хамбера.
      Появление консула, мимолетная встреча с фон Клюгге сразу же заставили Мансурова решительно отбросить мысль о том, как бы поскорее выбраться из западни, в которую для него превратился райский сад Баге Багу. Он напряженно думал теперь, что сделать с фон Клюгге и со всей его фашистской шайкой.
      Конечно, мистер Хамбер отлично знал, с кем он встретился в Баге Багу. Сахиб Джелял как-то между прочим, во время поездки на Кешефруд, упомянул, что англичанин довольно часто наведывается в Баге Багу. Уж не приехал ли консул Хамбер, в связи с тем, что здесь околачиваются Фриеш - фон Клюгге, Намура, фашистские резиденты.
      Алексей Иванович поспешил во дворец. Поднимаясь по мраморной парадной лестнице, он сразу же увидел через широко распахнутое окно, выходившее на мраморную террасу, что в большой гостиной друг против друга восседают эдакими милыми собеседниками... консул Хамбер и фон Клюгге.
      И раньше Алексей Иванович не сомневался, что круглоголовый, пунцовощекий, глуповатый на вид гитлеровский генерал на самом деле совсем не глуп. Нет, он хитер, коварен. Возможно, он в душе решил участь русского, проникшего столь не ко времени в штаб фашистов в Юго-Восточном Иране... Алексей Иванович понимал, что ничего хорошего для него эта встреча Фриеша - фон Клюгге с англичанином не сулит, но почему-то не почувствовал даже и признаков холодка в сердце, который всегда заползает, когда возникает серьезная опасность.
      Нет, в груди Алексея Ивановича все горело. Так горит в груди охотника сердце, когда он завидит вблизи дичь. Эта дичь находилась в двух шагах в изысканно, даже роскошно обставленной гостиной алиалескеровской виллы. Эту дичь во что бы то ни стало следовало заполевать, и, вместо того чтобы сейчас же уйти, уехать из Баге Багу принимать меры в Мешхеде, Мансуров остался на мраморной террасе.
      "Дичью" Алексей Иванович считал даже не генерала или консула. Его интересовала суть тех бесед, которые, очевидно, велись здесь, "под сенью струй".
      Нельзя считать случайностью, что Хамбер систематически наведывается в поместье Али Алескера по два-три раза в неделю под предлогом охоты на антилоп. Охота охотой, но не слишком ли много развлечений. Когда где-то на Западе и на Востоке решаются судьбы мира, в частности судьба британского колониального могущества на всем Среднем Востоке. В базарных кахвехонах по краям пустыни все чаще муссируется ехидный слушок: господа ингризы "Падар сухте!" - "Да сгорит их отец!" - не прочь помириться с фашистами-аллемани. Но ингризы многоопытные, закоренелые туджоры торгаши. За мир они требуют с пророка Гейдара, чтобы нефтяные промыслы казна богатств и сокровищ Азии - как были, так и остались бы в собственности британской "Англо-Персидской компании". Чтобы ни одна нефтяная вышка не перешла в руки к немцам. Твердое и обязательное условие!
      И не связаны ли охотничьи экспедиции британского консула по степям и соленым пустыням с намечаемой сделкой...
      Будучи еще молодым, совсем безусым командиром Красной Армии, Алексей Иванович Мансуров, тогда "Алешка-комвзвода", не раз сталкивавшийся в бою с пехотой Хемпширского и Йоркширского полков под Каахка и Байрам-Али, на себе испытал все "холодное и горячее", что несла советским людям британская интервенция в Закаспийской области. Мансуров тогда отлично узнал "на собственном горбу", что такое английский империалист-колонизатор на Востоке. Имя "англичанин" твердо и решительно отождествлялось тогда в представлении красного конника с одним из инициаторов похода на Туркестанскую Советскую Республику британским генералом Мелесоном, ярым идеологом британского империализма Денстервилем, который в двадцатых годах писал в изданных им "Мемуарах" с достаточно циничной откровенностью:
      "Я являюсь представителем единственной демократической страны в мире.
      Я полагаю, мы не должны дать почувствовать персам, что мы, будучи страной демократической, поддерживаем крупных помещиков Персии против демократического движения.
      Я отпарирую попытку получить такие сведения отважной ложью.
      В дни войны всякие художества должны уступить место голой утилитарности... Наименьшая затрата сил и достижение наибольших результатов - мой девиз.
      Я надул их цитатами из Хафиза...
      Нефть стоит того, чтобы пуститься на авантюру.
      Цель англичан - утвердить свое господство в Закавказье, на Северном Кавказе и в Туркестане.
      Каспийское море! Бакинская нефть! Туркестанский хлопок!
      Все народы и народности - военный материал!"
      Чтобы скрыть свое возбуждение, Алексей Иванович положил руки на полированную крышку стола, стоявшего в дальнем конце мраморной террасы, и постарался сделать равнодушное лицо. Отсюда, через огромное открытое окно, он мог видеть лица: мясистое, багровое - генерала и бледно-розовое англичанина; он мысленно выругался: "Ну и гады!" Годы не вытравили у Мансурова привычки крепко выражаться.
      Отсюда, с мраморной террасы, он не мог слышать, о чем беседовали Хамбер и Клюгге, но понимал: договариваются.
      В ярости на собственное бессилие он сжимал и разжимал кулаки на блестящей доске стола и чертыхался.
      ...Со всей изощренностью, изворотливостью Хамбер излагал соображения, которые должны были перекинуть на Среднем Востоке мостик между британскими и немецкими интересами. Получалось так, что в Азии Германия и Британия имеют одного врага - большевизм. Получалось так, что Германия и Великобритания враждуют и воюют по недоразумению даже на европейском театре военных действий. Тем более чудовищно воевать друг с другом на Востоке! Хамбер так увлекся, поглядывая на добродушное лицо оберштандартенфюрера, что невольно принял наставнический тон.
      - И мы, англичане, - говорил Хамбер, - доказываем это на практике. Небезынтересны высказывания начальника имперского британского штаба: "Считаю английские поставки Советам абсолютным сумасшествием". А сам премьер Уинстон Черчилль уведомил Москву - секретно, конечно, но тайное всегда становится явным, - что поставки оружия и амуниции Северным путем прекращаются с 27 июня 1942 года. Больше ни один конвой не выйдет из портов Северного моря. Основание - большие потери в судах от подводных лодок. Слишком много погибших моряков. Английская общественность ропщет.
      Произносил каждое слово Хамбер многозначительно, поглядывая доверительно на немца, который, покряхтывая от удовольствия, потягивал пиво и хитро подмигивал консулу.
      Фон Клюгге был в восторге. Он играл с собеседником в кошки-мышки. Ничего! Пусть этот британец с прилизанными волосиками болтает! Большевик не в счет. Даже если он и расслышит что-нибудь из их беседы там, на своей террасе... Нет, это невозможно, слишком далеко сидит. Даже неплохо было бы, если русские узнают, что Лондон закидывает удочки, затевает сепаратные переговоры с Германией о мире. Это даже к лучшему. Это столкнет Советский Союз и союзников лбами. Это, наконец, подорвет дух этих проклятых большевиков в Сталинграде и поможет наконец рейху встать твердой ногой на Волге и Кавказе и двинуться вперед на Индию. Болтай, болтай, господин консул!
      От удовольствия генерал то и дело улыбался Алексею Ивановичу. Но улыбку его Мансуров понял по-своему: "Фашист готовит тебе, брат-комбриг, хану. Явно. Напрямки он не пойдет. Шума много. А вот как? Что ж, будем смотреть в оба".
      Конечно, генерал фон Клюгге и не собирался выпускать из своих рук большевика. Уже во время банкета в голове оберштандартенфюрера решение почти созрело. Он подумывал весьма деловито и с садистским удовлетворением о "ликвидации живых объектов путем организации несчастных случаев", как было сформулировано в секретной инструкции гестапо. Но такой план требовал сосредоточенности и напряженной работы мозга, а значит, и соответствующего времени.
      К вечеру мысли фон Клюгге приобрели несколько иную направленность. Фашистские аэропланы прилетают в пустыню Дэшт-и-Лутт? Прилетают. За чем же дело стало?
      И у него созрел новый план.
      Сейчас фон Клюгге смаковал этот новый план. Мысленно он представлял себе волнующее и даже триумфальное прибытие свое в Берлин на самолете. Он, фон Клюгге, ведет "за ручку" этого комиссара, большевистского генерала Мансурова, прямо в имперскую канцелярию. Весьма довольный фюрер сам лично допрашивает большевика. Большевик сообщает ценнейшие сведения. Хайль! Уже сияет новый высокий орден на груди фон Клюгге! Фантастика! Уже фон Клюгге получает высокий чин.
      Генерал погрузился с головой в розовые мечты и не заметил, как по знаку Хамбера в комнату впустили Николая Николаевича. Он вошел, сладко, но сдержанно улыбаясь и любезно раскланиваясь.
      "Что-то, профессор, вы изрядно постарели и посерели за эти годы, подумал Мансуров. - И ваша живость нарочита, и ваша жизнерадостность натянута. Вам совсем не так хорошо живется, как вы стараетесь изобразить, Николай Николаевич, хан Номурский Гардамлы..."
      Сделав любезнейшим образом общий поклон, Николай Николаевич направился было с протянутой рукой к генералу фон Клюгге, но, обнаружив, что тот сидит неподвижно, высокомерно вскинув голову, не шевельнувшись, чтобы хотя бы из вежливости встать, мгновенно побледнел и резко повернулся.
      Пораженный Алексей Иванович разглядывал украсившееся морщинами лицо, еще больше обрюзгшие щеки, поредевшую, но все еще черную, очевидно крашеную, чеховскую бородку, и пытался понять, что заставило Николая Николаевича прискакать сюда из Швейцарии, где, по имеющимся сведениям, он жил припеваючи. Видимо, события, потрясшие мир, задели и его.
      Разумеется, сейчас хан Гардамлы включится в запутанную игру, которая разыгрывалась здесь, в гостиной.
      Выколотив трубку, Мансуров неторопливо вышел в сад, но через несколько минут, перемахнув перила, незаметно вернулся на террасу и сел в великолепную старинную качалку венской работы. К качалкам Алексей Иванович с детства питал пристрастие. Он покачивался с равнодушным видом. Но теперь он слышал почти каждое слово, произнесенное в гостиной.
      Причина появления Николая Николаевича в Баге Багу понемногу прояснялась.
      Консул Хамбер, слушая изысканные, витиеватые речи хана, нет-нет да обращался с многозначительными минами к фон Клюгге. Немец же ликовал, уверенный, что он единственный, кто является хозяином положения. Надменный британец терпел на его глазах крах.
      А Хамберу было невдомек, чему так откровенно радуется оберштандартенфюрер. Истый англосакс, Хамбер считал, что в данной обстановке он ведет себя вполне достойно, как и подобает вести себя британцу, попавшему временно в затруднительное положение, очень сложное, но не безвыходное и вовсе не унизительное. Хамбер соответствовал стандартному представлению об англичанах вообще. "Мы, англичане, говаривал он, - вылеплены из круто замешенного теста, особого теста, рецепт которого исходит из пекарни самого дьявола".
      Англичанин всюду чувствует себя англичанином, а англичанин в своих глазах выше всех. Англичанин на Востоке - прирожденный покоритель и колонизатор. Любую страну мира англичанин превращает в колонию, обращая азиатов и африканцев в рабов англичан, он не испытывает ни малейших угрызений совести. Так дано богом. Но что всевышний дал, он сможет и отобрать. Что ж, наступил, кажется, час, когда Великобритании приходится кое-что уступить...
      В руках Хамбера разветвленная агентура, работающая и в Туркестане, и в Индии, Афганистане и даже на Синцзяне. И фон Клюгге мысленно облизывался: когда битва на Волге будет выиграна, великий и грозный вермахт двинется в Азию, и Хамберу придется исчезнуть со сцены, как и всем англичанам из Ирана. Им придется передать ему - оберштандартенфюреру всю агентурную сеть. Деваться Хамберу некуда, только этим он сможет сохранить свою шкуру.
      И кудахтал оберштандартенфюрер не зря. Он наслаждался и консервированным пивом, и сознанием своего торжества.
      Да, Хамбер всегда был коммерсантом. Дипломат, вылощенный чиновник "Форин Оффис", Хамбер сетовал на свою карьеру. Годы, многие годы его держали в Хорасане и не продвигали вверх. Хамбер лизал краешек соусника и не мог добраться до соуса. Его уязвленное самолюбие заставило искать путей в мире торговли. В огромном здании-крепости консульства в Мешхеде сидели две "персоны грата" - генеральный консул Хамбер и, выражаясь входившим уже в те годы в обиход термином, бизнесмен "Хамбер и К°" - персидские ковры, опиум, шерсть. Не уходил Хамбер в отставку, все еще надеясь выслужиться на дипломатическом поприще и - это была, конечно, тайная мечта - получить титул баронета. Как и большинство англичан, Хамбер не принимал идеологию фашизма, испытывал животный ужас перед Гитлером, но на всякий случай уже несколько лет подыгрывал фюреру английских фашистов Мосли. Более того, он держал в потайном кармане пиджака некую бумажку. Но бумажка - козырь. И его он пустит в самый последний момент.
      Сейчас Хамбер торговался. Кое-что он уже подбросил в качестве задатка оберштандартенфюреру: уберег от разгрома немецкую фашистскую организацию Хорасана и держал в безопасности в Баге Багу всю ее верхушку во главе с генералом фон Клюгге, информировал оберштандартенфюрера о важнейших событиях, для ориентировки, так сказать. Наконец...
      Это был, пожалуй, самый жирный кусок, посыпанный щедро красным перцем.
      - Итак, - сказал многозначительно Хамбер, - как видите, эксцеленц, мы на пороге значительных событий. Прекращение подвоза по лендлизу оружия и снаряжения Северным путем наносит колоссальный ущерб оснащению большевистских армий. В этом нетрудно усмотреть благородство и высокую гуманность руководителей Великобритании и Соединенных Штатов Северной Америки. Ни Черчилль, ни Рузвельт, ни Трумэн не хотят, чтобы жизнь славных мужественных солдат рейха подвергалась опасности от руки большевиков. Не сомневаюсь - нехватка оружия скоро скажется и поможет рейхсверу на полях битв под Сталинградом и на Кавказе. А это значит...
      Кудахтанье оберштандартенфюрера приняло совсем неприличный характер. Генерал был в восторге.
      - Это значит - победа, победа! Это значит, что скоро вот здесь, перед террасой, загремят гусеницы наших танков. Хайль!
      Он чокнулся с воображаемым командиром танка и допил одним глотком пиво.
      - Но, - тянул Хамбер, делая все, чтобы преподнести третий, самый жирный кусок пряным, острым, ошеломляюще вкусным.
      - Что "но"? - Взгляд фон Клюгге вдруг задержался на толстых щеках Гардамлы... - В чем дело?! - завопил немец. - Это грязный кочевник! Что ему нужно? В чем дело? Вон!
      - Минуточку, - остановил оберштандартенфюрера Хамбер. - Господин вождь хан Гардамлы весьма уважаемая... нужная личность и...
      - К черту! Он спесивый петух! Он посмел не явиться на церемонию. Он пренебрег фюрером!
      К лицу хана прилила кровь. Он встал. Смешливые искорки в его глазах потухли. Взгляд сделался темным, угрожающим.
      - Ради бога, господа, успокойтесь, - бормотал Хамбер.
      - К черту грязных туземцев!
      - Фашистский ублюдок! Воробьиную голову съел! - выдавил из себя Гардамлы с трудом. - И ты думаешь, что мы, гордые туркмены, будем прислуживаться перед господами арийцами... Нет!.. Нет!
      Долго не мог Хамбер утихомирить расшумевшихся. Он упрашивал, умолял... В конце концов хан Гардамлы, плюясь, проклиная все и вопя: "Нет! Нет!" - ушел. Генерал, отдуваясь и пыхтя, пил пиво.
      - Надо сожалеть, что так получилось, - сказал Хамбер. - Хан Гардамлы очень полезен. На него можно опереться. Именно Гардамлы со своими иомудами призван сыграть решающую роль в нашем деле, - продолжал консул. - Вы знаете. Трансперсидская дорога плохо оборудована, локомотивы слабосильны, вагонов не хватает. Тем не менее сейчас по дороге непрерывным потоком идут из Персидского залива военные грузы. Дорога - артерия, правда, тоненькая, но все же... Грузы переправляются на Кавказ, в Астрахань, Красноводск. Самолеты-истребители, запасные части, снаряды, медикаменты. Есть достаточно возможностей артерию порвать. Последнюю ниточку... Вот тут-то пригодятся группы, возглавляемые ханом Гардамлы, - продолжал после паузы Хамбер, - они специально подготовлены. Ждут команды. Персы в Тегеране против. Они боятся, что ущерб будет слишком велик. Речь идет о разрушении туннелей.
      - И что же сможет сделать тут этот проклятый тюфяк? - Генерал посмотрел на дверь, за которой исчез раскипятившийся хан. - Что он понимает в туннелях?
      - Хан авторитетен в эмигрантских кругах. Ему подчиняются воинственные кочевники, дикие, ловкие всадники, уже столетия занимающиеся разбоем в Хорасане, знающие каждую тропинку, каждый перевал в горах. Они ужом подползут к любому железнодорожному сооружению, подложат мины и исчезнут. Охрана опомнится, когда взлетит к облакам, к вратам святого Петра. Иомуды хана идеальные партизаны.
      Невольно поморщившись при слове "партизаны", оберштандартенфюрер одним глазом заглянул в кружку и пробормотал:
      - Хорошо... Разберемся... Никуда он со своей спесью не денется. - Он встал. - А теперь, герр консул, займемся другими делами, поважнее, чем этот туркменский разбойник... Пройдемте, мистер Хамбер, ко мне.
      Алексей Иванович чувствовал страшную усталость после неудачного путешествия в долину Кешефруда. Очень хотелось вытянуться, расположиться поудобнее. Он слегка качнул кресло, но, услышав позади шорох осторожных шагов, весь напрягся. Выстрелом прозвучал стук выроненной из рук трубки. Он вскочил...
      Ему лишь показалось, что он вскочил. Он не мог шевельнуться. В плечи ему вцепились чьи-то крепкие руки. В щеку кто-то дышал горячо, зловонно и хрипел по-немецки:
      - Тихо, комиссар. Ни звука.
      Руки ловко обшаривали его карманы.
      - Сейчас, комиссар, ты встанешь и, топ-топ, пойдешь с нами.
      - Не сметь!
      Но уже грубая, потная лапа закрыла ему рот, сильные руки вырвали его из качалки и потянули куда-то.
      В тот момент Алексей Иванович даже не пытался понять, кто напал на него среди бела дня в солидном доме благонамереннейшего коммерсанта Али Алескера. Он расслабился, чтобы обмануть бдительность напавших на него. Он собирался с силами, и единственное, что не мог преодолеть, - это тошноту от запаха пота и от того, что грязная ладонь сжала ему губы.
      Над ухом хрипели вполголоса: "Мейн готт, железный какой-то".
      Резким движением он стряхнул с себя руки. Ударил кого-то плечом. Вывернулся. Упал. Рванулся по полу - запомнил холодок мрамора, по которому он скользнул щекой, - и вскочил на ноги.
      Ни годам, ни болезням после ран Алексей Иванович не позволил себя расслабить, "разнюнить" - любимое слово Семена Михайловича Буденного.
      Физическая закалка выручила его и на этот раз. Он отскочил к стене террасы, прислонился спиной к росписи и, расставив широко ноги, зло отхаркнулся:
      - А ну-ка! Кому жить надоело!
      Он смотрел на немецких офицеров - да, на него напали немцы-фашисты, которые пили с ним во время банкета. Они, бледные от напряжения, ярости, набычившись, исподлобья смотрели на него и хрипели от возбуждения. У всех в руках прыгали пистолеты. На мраморном полу лежал молоденький обер-лейтенант с мертвенно зеленым лицом. Постанывая и конвульсивно дергая ногами, пытался подняться старый знакомый Крейзе.
      - Кому еще? - задыхаясь предложил Алексей Иванович. Но он, конечно, петушился напрасно. "И бесполезно, - думал он. - Пистолет у меня вытянули. Все вооружены. И сколько их, мерзавцев!" - Вот она - колесница Джагарнаута!
      Крейзе, еще барахтаясь на полу, сказал:
      - Или вы пойдете спокойно с нами, или...
      - Вам не поздоровится, господа фрицы! Это разбой!
      Разговаривать бесполезно, но надо было протянуть время. Где хозяин дома? Где слуги, наконец?
      - Предлагаю сдаться, - взвизгнул амуроликий капитан.
      - Пристрелить без разговоров!
      - Тихо, без шума! - сказал поднявшийся наконец на ноги Крейзе. - А вам, господин комиссар, советую не сопротивляться. Не подумайте, что меня мучают мстительные чувства, хотя кулак у вас железный. Ох, в моем возрасте получить... Советую... Вам ничто больше не поможет. Не причиняйте себе излишних хлопот.
      - Стреляйте, стреляйте! - воскликнул капитан.
      Мансуров кинулся на фашистов, избрав первой мишенью нежное личико амура, и ударил со всего размаху, вжавши голову в плечи, ожидая сам бешеных ударов...
      - О, здесь дерутся мужчины, - прозвучал женский голосок. - Шестеро на одного. Разве это благородно? И все тут господа офицеры.
      Фашисты сразу же расступились, руки с пистолетами повисли. Алексей Иванович вынул носовой платок и обернул неторопливо руку - кожу на пальцах саднило.
      - Что же происходит? - пропела леди Гвендолен. Она обводила холодными, без искры интереса глазами лица фашистов.
      - Извините, мадам, вам придется уйти, - сказал Крейзе.
      - Вот как?
      - Вы уйдете? Иначе вас уведут.
      - Зачем?
      - Вам будет неприятно увидеть кровь.
      - Какую кровь?! - и легкую розовость щек Гвендолен сменила матовая бледность. - И вы смеете? Здесь?! Не смейте! Мистер Алекс друг моего супруга.
      - Он комиссар, большевик. Приговор вынесен.
      "Так, и приговор уже вынесен, наивный ты человек! Шевельнешься, и в тебя всадят полдюжины пуль". Мансуров обвел взглядом дорожки. Вдалеке у беседки стояли оберштандартенфюрер и... Хамбер. Лица их были повернуты к террасе. Но ни генерал, ни консул и не думали приблизиться.
      Крейзе приказал:
      - Обер-лейтенант, вышвырните мадам!
      - Вы нам мешаете, красавица, - покривил свою подпорченную огромным кровоподтеком амурскую физиономию обер-лейтенант и, обхватив тонкую талию Гвендолен, потащил ее к двери.
      - Убери лапы! Катран! Ко мне! - Голос леди Гвендолен прозвучал резко и повелительно.
      Офицеры от неожиданности остановились.
      Донеслись странные гортанные выкрики.
      Через балюстраду рвались, лезли черные, в огромных белых чалмах, ослепительно белых одеждах, вооруженные кривыми саблями люди...
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Змея меняет кожу, но не характер.
      М у к и м и
      Собаку, которая бросила своего
      хозяина и пошла за тобой, отгони
      камнями. Убей собаку!
      А х и к а р
      Поднос, покрытый накрахмаленной, хрустящей салфеткой, торчащей снеговым горным пиком, распространял ароматы. Под салфеткой обнаружились два фаршированных фисташками и специями фазана, фаянсовое блюдо с горкой желтого от шафрана риса, тарелочки с зеленью и острыми соусами, сушеные лимоны. Рядом со всей этой гастрономической роскошью на столике стояли бутылки и флаконы с заманчивыми этикетками.
      Из-за них поглядывали очень черные из-под очень черных и густых бровей глаза, особенно пронзительные на белом красивом лице, которое портил серовато-нездоровый оттенок кожи и странное подергивание век. Подергивание происходило непрерывно и мешало слушателю сосредоточиться на том, что говорил обладатель пронзительных глаз.
      - Будьте гостем, отведайте хорасанских деликатесов, - потчевал Сахиб Джеляд. Он не мог отделаться от мысли, что его гость нервнобольной, о чем говорили подергивание щек, некоторая торопливость и сумбурность речи, болезненный вид. - Кушайте, дорогой таксыр Бай Мирза. Боюсь, что в Касселе вы лишены многих прелестей нашей азиатской кухни. Остается пожалеть, что я не имею возможности предложить наш самаркандский плов.
      - О, господин Сахиб Джелял, в нас, тюрках, кипит ключом азиатская кровь. Сколь долго мы ни жили бы в среде всяких там ференгов, аллемани и прочих европейцев, мы отнюдь не утратили величайших качеств нашей старинной крови Боз Курта - Серого Волка, нашего предка, и всех наших передававшихся из поколения в поколение адатляр, - о, вы узбек, знаете, что под этим словом мы понимаем наши благородные нравы.
      Господин Бай Мирза кушал исправно, пил много и еще больше говорил. Он уже успел рассказать о себе столько, что своей необыкновенной и почти трагической судьбой должен был вызвать к себе сочувствие и даже жалость, тем более в таком восточном философе, каким слыл во всех странах Среднего и Ближнего Востока Сахиб Джелял. Бай Мирза знал уже в Германии про Сахиба Джеляла многое, знал, что он, выходец из Самарканда, в молодости странствовал по Аравии и Северной Африке, принимал в качестве воина-газия участие в священных войнах против английских колонизаторов, сражался под Обдурманом и Хартумом, что впоследствии он состоял визирем бухарского эмира, что в первую мировую войну он возвратился в Аравию и с оружием в руках защищал мусульманские святыни в Мекке и Медине и в хитроумнейшем единоборстве с британским разведчиком Лоуренсом Аравийским одержал верх, что в последние десятилетия он пользуется в Афганистане, Северной Индии, Иране и Египте славой коммерсанта, ворочающего миллионами. Сам адмирал Канарис упомянул Сахиба Джеляла в своей беседе перед отправкой Бай Мирзы в Иран: "Человек знающий и полезный. В отношении союзников держится настороженно, сказал бы, неприязненно. Сказываются англофобские воспоминания прошлого. К большевикам не питает и не может питать особых симпатий. Словом, фигура весьма устраивающая в той операции, к которой вы приступаете. Известные сомнения вызывает обстоятельство, что жена у него англичанка. Да, английская леди, к тому же, по некоторым данным, имевшая в прошлом связи с британской секретной службой. Но важно, что Сахиб Джелял богат, независим и... коренной туркестанец. Вы сами из Туркестана и сможете подобрать к нему ключи. А англичанка? Все переменчиво - сегодня англичане воюют с большевиками против рейха, а завтра - я имею в виду падение Сталинграда - англичане пожмут нам руки и... Держите курс в вашей миссии на таких, как Сахиб Джелял. Он еще будет министром правительства... под нашей эгидой".
      С наслаждением пережевывая нежное мясо фазана, Бай Мирза успевал произносить напыщенные тирады - себя он в них именовал не иначе как "мы" и старался изучить будущего министра, чему изрядно мешали стена из горлышек бутылок и винные пары, угрожающе скапливающиеся в голове.
      "Откровенность, откровенность, - адмирал предупреждал, - с такой личностью - только откровенность!" - вспоминал Бай Мирза.
      И потому Бай Мирза счел излишним скромничать и рассказал о себе все, всячески подчеркивая свои заслуги перед рейхом.
      Бай Мирза рассчитывал на Сахиба Джеляла. Бай Мирзу здесь, в Баге Багу немцы держали в черном теле, обращались с ним как с ефрейтором, вон даже на банкет не пригласили, хотя у него и было звание капитана германской армии... Да, черт бы их побрал, не пригласили даже на торжественный завтрак в столовую, где за столом пыжились всякие лейтенантишки. Бай Мирзе уделяли ровно столько внимания, сколько полагалось коменданту, начальнику личного конвоя оберштандартенфюрера. Фон Клюгге удостаивал своего коменданта лишь одного пальца при рукопожатии, а потом тщательно вытирал палец носовым платком...
      Не в своей тарелке чувствовал себя среди напыженных, наглых фашистов-аллемани бывший незаметный учитель школы второй ступени, позже офицер Красной Армии Бай Мирза. Совсем он не так мелок, ничтожен, чтоб позволить с собой такое обращение. Он еще покажет им, кто он. Он считал себя выдающейся личностью. Разве он подставил свою выдающуюся голову под пули на фронте? Разве он поступил, как поступили бараны, те же узбеки, давшие себя убить или уморить в концлагерях для пленных?