Несчастный помещик плаксиво оправдывался, путался... Он произносил звания высокого гостя, гитлеровского оберштандартенфюрера и сам ужасался. Али Алескер был уверен, что Мансуров приехал с какой-то сверхчрезвычайной тайной миссией в Юго-Восточный Иран, а совсем не потому, что ищет свою джемшидку-жену - все это явные выдумки. Али Алескер был готов сам себе отрезать язык, потому что он говорил русскому как раз то, что надлежало держать в самой сокровенной тайне.
      Он говорил, язык его заплетался, а все его грузное, стодвадцатикилограммовое тело наливалось жаром и потом. Он понимал, что развязка будет подобной грому на хорасанском голубом небе и гром этот услышат там, где его ни в коем случае не должны услышать, - в советских комендатурах. И - о ужас! - тогда на Баге Багу, на сады, на мраморный дворец ринутся целые орды казаков, красноармейцев, танков. Давясь, хрипя, хватая себя за полную, холеную шею, господин Али Алескер с мольбой поглядывал на суровое, чуть иронически улыбающееся лицо Мансурова, уже придвинувшего к себе блюдо и уплетавшего чудовищный по толщине балычок с превосходным пшеничным лавашем, свежим, хрустящим, утренней выпечки.
      Серые глаза Мансурова посмеивались, но это не мешало ему искать за столом живописную чалму и роскошную бороду Сахиба Джеляла и смугло-коричневую усатую лисью физиономию Аббаса Кули. Но ни того, ни другого среди многочисленных, удивительно стандартных фельдфебельских Алексей Иванович поздравил себя с таким сравнением - личностей с одинаковыми гитлеровскими усиками, с одинаковыми клоками волос, начесанными на низкий лоб, ни Сахиба Джеляла, ни горячего перса за столом не оказалось. Мансуров оказался один на один с "сатанинским синклитом" так он мысленно определил общество, собравшееся на торжественный завтрак.
      Впрочем, Мансуров еще не знал самого главного. Он не знал, что избравший своей резиденцией виллу Баге Багу генерал фон Клюгге является уполномоченным самого фюрера германского рейха. Это еще предстояло узнать при самых драматических обстоятельствах. А сейчас бросалось в глаза, что на завтраке за роскошным, ломящимся от яств столом отсутствовали и эмигранты из Средней Азии, и русские белогвардейцы. Их не пригласили. Они не понадобились. Значит, фашисты собрались обсудить за завтраком свои секретные дела, значит, немцы не очень-то нуждались в услугах всяких там эмигрантских правительств и решили, что их можно бесцеремонно поставить на свое место и отправить в лакейскую.
      Все эти достаточно-таки тревожные мысли не мешали Алексею Ивановичу есть с большим аппетитом. Он действительно страшно проголодался. Путь ночью был долог и утомителен, а у кавалериста долгая скачка вызывает волчий голод.
      Ироническая усмешка покривила губы Мансурова, когда он увидел, что многие последовали его примеру. Кто-то откупорил коньяк, кто-то вполголоса сказал тост.
      За столом сидело человек сорок немцев, если не считать хозяина дворца и господина чиновника. Они одни молчали. Лица их хоть и вернули краски, но оставались растерянными и недоумевающими.
      На душе у Мансурова было отвратительно. Отнюдь не страх чувствовал он, а лишь беспомощность. Он был один на один - теперь он уже не сомневался - с врагом опасным, беспощадным. Все немцы, сидевшие за столом, вели себя нагло. Они понимали свою силу. Все они еще вчера прятались, таились в укромных местечках. В 1941 году официально всех фашистов, а их в Иране насчитывалось несколько тысяч, по предложению союзников выслали за пределы страны. Но на самом деле многие сотни и даже тысячи рассосались в городах, селениях, попрятались, замаскировались. Под видом садовников, швейцаров отелей, хозяев караван-сараев, торговцев, монахов, паломников они выжидали своего часа. В горах на юге Ирана в зоне британской оккупации они построили целые селения и коротали время в уютных домиках под красными черепичными крышами с белокожими бестиями.
      Удивительно - британская военная администрация Южного Ирана их не трогала. И они открыто и откровенно занимались своими делами: проводили военные тренировки, устраивали стрельбища, проводили многодневные тактические учения, встречали парашютистов, забрасываемых из Германии, распевали свой фашистский гимн "Хорст Вессель" и заставляли разучивать его юношей из местных редких пустынных кочевий.
      Не случайно фашисты избрали своей базой поместье Баге Багу, удачно и уединенно расположенное на краю ужасной, безводной пустыни Дэшт-и-Лутт. Имение Али Алескера находилось в нейтральной полосе, в малонаселенной, почти безлюдной местности Кухистан, между девятым астаном, занятым английскими войсками, и восьмым, где разместились советские воинские подразделения. Свое поместье - рай на земле - Али Алескер создал в топографическом отношении удачно и выгодно - в стороне, но в то же время поблизости от главного торгового и стратегического шоссе, пересекающего Иран с севера на юг - из Мешхеда в Захедан. А Захедан - конечная станция железнодорожной магистрали, ведущей от границы Ирана прямо через Белуджистан в Индию.
      Гитлеровский генеральный штаб точно рассчитал, что это направление наиболее короткое и стратегически выгодное для осуществления намечаемого марша "панцеренколоннен" через Иран на Индостан. События на фронтах войны, под Сталинградом и на Северном Кавказе, видимо, вдохнули в фашистов воинственный дух. По всем видимым признакам, они развернули на Среднем Востоке бешеную подготовку к войне.
      И теперь Мансуров столкнулся с тем, о чем, уезжая из Ашхабада, знал только понаслышке. Он сидел во главе длинного стола в компании махровых врагов. Им ничего не стоит без малейших церемоний разделаться с ним. У всех рожи бандитов и убийц. Все даже на завтрак явились при оружии. Вон как вызывающе поскрипывают новенькие ремни портупей, пистолетные кобуры! На всех мундиры со знаками различия. Какая бесцеремонность! Они и взаправду, видимо, решили, что Иран уже в их руках.
      У ближнего конца стола, судя по раскормленным физиономиям и по знакам различия, птицы покрупнее - полковники, капитаны. В конце - мелюзга лейтенанты, субалтерны. Их-то и следует больше опасаться. Они исполнительны и готовы выполнить любую команду. Пока что они энергично работают челюстями и, усиленно подливая себе дорогие коньяки, пробуя невиданные вина, лишь изредка поглядывают на этого сумасшедшего большевистского комиссара, столь наивно сунувшегося в западню.
      Один на несколько десятков. Несомненно, если тут за столом столько больших чинов, за стенами террасы полно и подчиненных. Там, где офицеры, там и солдаты.
      "Ахнуть бы сейчас из маузера вон в пузо этого фашистского чина, который от благодушия уже даже мне подмигивать начал: попался, дескать, большевик. Или вон в того вылощенного красавчика из эсэсовцев. Явный садист и зверь".
      И вдруг пришло спокойствие и даже нечто вроде равнодушия ко всему. Какая-то подсознательная уверенность. Надо действовать.
      - Хайль! - выкрикнул голос. Все за столом вскочили и, деревянно вытянувшись, вскинув правую руку к потолку, расписанному толстыми голыми гуриями, дружно гаркнули: "Хайль Гитлер!"
      Пока генерал шагал в сопровождении Шютте и Шмидта к почетному месту, Мансуров разглядывал его неприязненно. Плотный, здоровый, судя по яркому цвету лица, чисто выбритый, с ежиком седых, коротко стриженных волос, в генеральском мундире войск СС.
      "Франсуа Фриеш! - умилился Мансуров. - Банкир и предприниматель! Нейтральный швейцарец! Торгаш в эсэсовском мундирчике! Он, понятно, тебе более к лицу, гадина! Жаль-жаль, не раскусил я тебя раньше".
      Колючие голубые глаза швейцарца смотрели нагло и вызывающе, и в них читалось возмущение: "Это еще что такое! На моем генеральском месте!"
      И больше, впрочем, ничего! Генерал не хотел утруждать свои мозги решением подобных задач. На то имелись подчиненные, каковых полным-полно за этим столом.
      Но какого дьявола эта публика не подождала его, грозного начальника, не оказала подобающего почтения и субординации? Присутствие советского комиссара, сидевшего во главе стола, в первое мгновение не озаботило оберштандартенфюрера. Он был слишком уверен в себе, слишком спокоен, чтобы опасаться каких-либо случайностей, а не то что катастроф.
      Генерал даже не удивился, когда господин чиновник подхалимски вскочил и пододвинул ему свое "министерское" кресло.
      То, что этот комиссар с властным, со следами войны лицом, с хватким взглядом остался сидеть на председательском месте, поигрывая десертным ножичком и иронически оглядывая общество, сыграло во всем последующем едва ли не решающую роль.
      Мансуров, оставшись во главе стола, сохранил как бы свое командное положение, что особенно важно, если учитывать прусскую дисциплину, твердо укоренившуюся во всех этих тупых офицерских головах. Немецкие военные фетишизируют свое командование. Они привыкли подчиняться, а не рассуждать. Раз их грозный начальник, генерал, оберштандартенфюрер не приказал убрать, выкинуть этого нагло расположившегося во главе стола русского, значит... Впрочем, что сие означает, они жаждали выяснить.
      Мансуров захватил господствующую высоту. Он даже усмехнулся от этой мысли и тем поверг всех офицеров и даже самого генерала в растерянность.
      Оберштандартенфюрер заправил крахмальную салфетку за борта своего черного эсэсовского мундира и принялся за еду.
      Завтракали теперь в молчании. Офицеры оробели и ждали разгона. Господин чиновник, судя по приливам нездоровой, синей крови к шее и щекам, волновался, и очень сильно. Али Алескер сиял по-прежнему гранатовыми губами и занимался тем, что на Востоке называется ляганбардори, то есть подносил почетному гостю блюдо, забегая то с одной, то с другой стороны, очевидно рассчитывая ввернуть на ушко словечко.
      Все больше Алексей Иванович сознавал безнадежность своего положения. Для дипломатии не оставалось ни времени, ни места. Он видел, что фашисты торжествуют, а генерал просто затеял игру в кошки-мышки.
      Да и почему не поиграть, когда в желудке приятное томление от горячительного знаменитого ереванского коньяка, а в голове блаженство от приятных новостей с фронтов победоносного рейхсвера. Что касается этого большевистского комиссара, пусть пеняет на себя. Пусть на практике господа офицеры посмотрят, как надо поступать с врагами великого рейха.
      Все шло к развязке, и Мансуров определял на глаз, с кем он успеет разделаться в первую очередь. Он вдруг почувствовал себя опять тем самым рубакой, комбригом двадцатых годов, но более расчетливым, злым. Оставалось...
      Глаза внезапно у всех остановились и поглупели. Все, повернувшись, смотрели в конец мраморной террасы. Всех ошеломило видение совершенно невероятное в такой обстановке, в таких обстоятельствах.
      Красота Гвендолен за те годы, когда она покинула имперскую службу в городе Пешавере, ничуть не поблекла. И если в то времена кое-кто называл молодую женщину божественной Дианой, то сейчас присутствующие, не слишком разбирающиеся в классической мифологии, смогли выдохнуть одно - Афродита. Да, за эти годы Гвендолен расцвела в полнокровную, дышащую нежностью и жизнерадостностью обаятельную красавицу, достойную украшать любой помещичий гарем. Последнее игривое сравнение целиком остается на совести Али Алескера и полнокровного господина чиновника. Надо сказать, что и тот, и другой побагровели. Побагровел и генерал, и не столько от прелестного видения, представшего перед ним, сколько от смущения. Генерал считал себя галантным кавалером. Что было ему делать? Он не мог теперь, вместо того чтобы рассыпаться в любезностях перед знатной, пусть несколько экзотической дамой, прервать великосветский завтрак для пусть необходимой, но хлопотной операции по задержанию большевистского комиссара. Генерал отлично понимал, что без неприятных осложнений не обойтись, вдруг придется применить оружие. Генерал не склонен был недооценивать смелости и мужества этих советских фанатиков. Скандал предстоял неминуемый.
      Поднявшись с места, гремя стульями, генерал устремился навстречу даме и тут, час от часу не легче, только обнаружил следующего за ней пышного восточного вельможу Сахиба Джеляла. Догнав Гвендолен, Сахиб Джелял взял под обнаженный, белейший, в меру пухлый локоток Афродиту. Она слегка улыбалась и высокомерно, едва приметным кивком величественной головки приветствовала завтракающих. Сахиб Джелял остановился:
      - Леди Гвендолен.
      Лишь один из офицеров, сидящих за столом, знал, почему Сахиб Джелял назвал Гвендолен так. Супруга Сахиба Джеляла Гвендолен имела право называться леди, потому что Сахиба Джеляла вот уже пять лет назад сама королева Англии посвятила в рыцари. За что и при каких обстоятельствах восточный вельможа удостоился лордства, история умалчивала.
      Весьма оживленный оберштандартенфюрер повел леди Гвендолен к столу. Сахиб Джелял, по обыкновению прямой и строгий, шествовал позади. Он смотрел только на Мансурова. Его взгляд, казалось, говорил: "Пока мы здесь, все в порядке".
      "Действительно, - думал оберштандартенфюрер, любезно усаживая леди Гвендолен в кресло, - все в порядке для этого комиссара. Не подымешь же скандала со стрельбой в присутствии такой свидетельницы":
      "Появление мадам, - стремительно мчались мысли в голове Мансурова, отсрочка. Время играет на меня".
      И он почувствовал огромное облегчение, когда вдруг заскрежетали по мрамору ножки кресла и, вопреки этикету, рядом с ним, впритык, шелестя шелковым халатом, расположился блистательный Сахиб Джелял. При других обстоятельствах вторжение такой внушительной и громоздкой персоны можно было бы счесть за невежливость, даже нахальство. Но сейчас сидеть локоть к локтю с такой личностью, как этот восточный вельможа, раджа, визирь, лорд, который к тому же демонстративно переломил с ним чурек, сейчас это, по сути дела, можно было рассматривать как проявление дружбы отнюдь не дипломатической. Сахиб Джелял демонстративно предлагал большевистскому комиссару дружбу, покровительство, защиту.
      По взглядам, которыми обменялись господин чиновник и Али Алескер, сразу стало понятно, что они тоже не допустят в Баге Багу никаких открытых эксцессов. Никто из них не собирался жертвовать дворцом, контрабандистским притоном, столь удобным шпионским логовом ради сомнительного удовольствия разделаться с пусть очень опасным, но одним-единственным большевиком. Для таких дел есть пустыня или горные глухие ущелья, наконец. Значит, немцам надо сохранять правила приличия и выжидать.
      А тут еще произошло событие, окончательно спутавшее все расчеты немцев. Пока генерал с неуклюжестью старого прусского помещика ухаживал за щебетавшей красавицей, пока он рассыпался в комплиментах, из сада по мраморной лестнице, громко шлепая постолами по мрамору, поднялась процессия людей в живописных нарядах курдов или теймурийцев. Но, боже мой, до чего одежда на них была стара, рвана и грязна. Однако оружие на них было новенькое. Оно сверкало, блестело, бренчало, звенело, это оружие. Да, все они были вооружены карабинами, маузерами, пистолетами, туркменскими, в серебряных ножнах гигантскими ножами, все были обмотаны патронташами, пулеметными лентами.
      Гитлероподобные обер-лейтенанты вскочили с мест и потянулись к оружию. Вторжение! Налет разбойников!
      Нет! Всего лишь проявление гостеприимства! Высшая форма радушия! Каждый из экзотических оборванцев, воздев высоко над головой, торжественно нес, раздувая смуглые щеки и тараща выпуклые глаза, огромное глиняное дымящееся блюдо. Впереди шагал единственный из всех богато одетый, весь в дорогом оружии контрабандист Аббас Кули. Он шел важным шагом под огромным, сиявшим медным блеском подносом, на котором лежало нечто восхитительно аппетитное, источающее волны ошеломительных вкусных ароматов.
      - О великолепие степных просторов Хорасана! - восклицал торжественно контрабандист, ужасно гримасничая и шевеля своими черными, словно смола, усами. - О барашек, запеченный на раскаленных камнях в яме по распоряжению и под личным руководством нашего обворожительного и сверхлюбезного своим райским гостеприимством, по иомудскому обычаю и рецептуре древнейшей и почтеннейшей, самим ханом Номурским, профессором европейских университетов Николаем Николаевичем! А вот и он сам изволит пожаловать. Прошу любить и чествовать великого ученого и кулинара.
      Рядом по мраморным ступенькам, с легкостью необыкновенной для столь почтенного возраста бежал, к величайшему удивлению Мансурова, сам хан Гардамлы. Его Мансуров не видел давно и поразился, насколько номурский вождь сохранил свежесть лица и бодрость походки. Молодые глаза его горели задором, щеки лоснились, черная бородка бахромилась совсем как у молодого джигита.
      Хан разлетелся эдаким фертом к нежной ручке леди Гвендолен и лишь тогда принялся распоряжаться, совсем оттерев на задний план и господина чиновника и фон Клюгге:
      - Вот сюда! Великолепный друг мой, Аббас, подносик с барашком поближе, к сей неземной красавице, украшению рая. О, как мне хотелось очутиться у райского источника земли, где гурии плещутся своими белыми ножками! Позвольте же мне моими грубыми руками отрезать вам сладкий кусочек.
      Невеселые мысли бродили в голове Мансурова: "И ты здесь, хозяин своего навозного рая. И тебе что-то понадобилось. Кусочек наполеоновского пирога? Пирожного? Друг ты или враг? Сколько с тобой сабель, сколько ты привел сюда в Баге Багу своих одураченных, несчастных иомудов? Но пока что ты здесь кстати. Нашим фашистам сейчас не до смеха. Рожи они скривили".
      Поднос сверкал и испускал дразнящие ароматы на почетном конце стола. Подрумяненный на раскаленных камнях, сочащийся жиром, нашпигованный специями барашек манил взор. Братцы барашка, столь же аппетитные, украшали стол, покрытый во всю длину его до блеска накрахмаленной скатертью. Впрочем, почему только украшали? Завтракающие с азартом, вооружившись вилками и ножами, забыв о пистолетах и кобурах, снова накинулись на блюда.
      - Спич! Спич! - прокричал Николай Николаевич.
      Он схватил бутылку и мгновенно, с опытностью старого любителя банкетов разлил соседям по столу и поднял высоко тоненькую рюмочку.
      - Синее небо Сеистана! Прекрасная леди! Дворец Альгамбра! Божественное жаркое! Отличное настроение! Как сочувствую я вам, леди Гвендолен! Вы утонченная... нежная! Вы аристократка! И вы вынуждены терпеть ужасные лишения в мертвой пустыне. Зной! Песок! Безводье! Вы вынуждены терпеть такое... общество! Скучать в этом уголке рая! - Он уперся своими вдруг угрожающе выкатившимися бараньими глазами в начавшую опасно багроветь физиономию фон Клюгге и после многозначительной паузы продолжал: - Скучать! Терпеть общество прусских солдафонов. Виват! За леди Гвендолен!
      Странно поперхнувшись, фон Клюгге почти машинально опрокинул рюмку, впился зубами в брызнувший соком кусок и, угрожающе урча, принялся жевать, косясь на офицеров, поставивших, не пригубив, с мрачным видом бокалы на стол... Ни на кого не обращая внимания, Николай Николаевич сладеньким голоском бормотал что-то очень приятное на ухо леди Гвендолен.
      Что же касается Аббаса Кули, то он шнырял вдоль стола, позади завтракающих, усиленно потчуя их.
      Он казался вездесущим и сверхлюбезным. Он не спускал глаз с рук фашистов и, едва кто-либо лез в карман за носовым платком, оказывался тут же рядом. Живой, предупредительный, веселый, он чем-то в то же время походил на свирепого сказочного джинна, вырвавшегося из бутылки на волю и готового проявить сверхъестественные силы и власть, как только понадобится.
      Он старался в то же время всех обворожить. Ловкач, он соблюдал правила хорошего тона. Он умудрялся непрерывно болтать, уснащая свою речь образными словечками, прибаутками. Комкал фразы, захлебывался от восторга, развлекал и... отвлекал внимание от чего-то серьезного, неприятного. И в то же время успевал поглядывать по сторонам. Каждый раз пробегая мимо раскрытой двери, он делал таинственные знаки контрабандистам, расположившимся прямо на мраморных плитах террасы.
      - У нашего хана, примера добродетелей, талант! - восклицал он. Разве подобные повара где-нибудь еще есть? Кто смеет сравниться с ним? Вкус! Вкус выдающийся! Даже яму вырыл особенную. А камни, то есть булыжники, раскалил в костре сам и... лопаткой в песок, не глубоко и не высоко! А зеленые благоухающие травки! А наанэранг - сушеная мята, поджаренная в сливочном масле! Поцелуй девочки! Даже знатоки кулинарии армяне таких приправ не знают! И повар шаха - йеменец - и тот не знает! А Али Алескер, мой друг, знает. А чем нашпиговал: и чесноком, и помидорчиками, и перчиком, и салом, и... О мадам, ваш поцелуй останется благоуханным! Наш персидский чеснок не оставляет запаха во рту. А выбрать барашка! Задача для умов мудрецов! Не слишком жирного, не слишком тощего... А завернуть в листья подорожника... А сколько держать закопанным в яме с камнями! А потом разве годится засыпать барашка любой землей? Давай красную землю! Рассыпчатую. А сколько на жару держать!
      Он так и разглагольствовал, бегая взад-вперед позади стульев и не давая гостям даже перекинуться фразой. Неугомонным бесом он мелькал то тут, то там. Завтрак подходил к концу. Аббас Кули явно преуспел в своем намерении не допустить, чтобы фашисты смогли за столом договориться между собой.
      Когда сытые, распаренные вкусной пищей и коньяками немцы выходили из-за стола, оказалось, что все самые знатные гости - генерал, уполномоченные Шютте и Шмидт, леди Гвендолен, Сахиб Джелял - обступили Мансурова, а вокруг них, выполняя едва приметные указания Аббаса Кули, кольцом стоят с карабинами на ремне через плечо контрабандисты с очень решительными физиономиями. Вышло так, что даже адъютант оберштандартенфюрера не сумел подойти к своему начальнику, чтобы получить необходимые распоряжения.
      А тот, кто шел в сад рядом с полковником Беммом - Крейзе, при желании смог бы разобрать, что тот бормочет сквозь зубы.
      - Заложник! Эксцеленц-заложник, - не без иронии усмехался он.
      Не обращая внимания на немцев, толпившихся отдельными растерянными группами среди клумб, засаженных великолепными цветущими хорасанскими розами, полковник Гельмут Крейзе, позвякивая шпорами, быстро направился в конюшню отдать распоряжения своим людям.
      Полковник Крейзе всегда предпочитал держаться теневой стороны. Полковник Крейзе любил тишину. Полковник Крейзе, наконец, был талантливым живописцем и не оставлял кистей и мольберта даже в пожилом возрасте. Но Крейзе любил нежные пастельные краски и тонкие акварели. Выйдя из конюшни, он облюбовал очень тенистый, очень живописный уголок на краю парка. Удивительно удобное место. Отсюда он мог видеть мраморную лестницу виллы, а с другой стороны - степь до подножия рыжих холмов. А степь полковнику Крейзе особенно не нравилась. И хотя внешне она по-прежнему жарилась под прямыми лучами беспощадного солнца и оставалась вроде безлюдной и пустынной, но опытный взгляд Крейзе - даже в свои шестьдесят лет полковник не потерял остроту зрения - вскоре определил, что степь живет напряженной, тревожной жизнью.
      Степь выглядела мирно и приветливо и из окна покоя, отведенного для отдыха Мансурову. Ничто, казалось, не могло тревожить стороннего наблюдателя. Но степь очень не нравилась и Мансурову. Он вспоминал прошлые годы: вот так же степь была ровная, гладкая, словно тщательно выбритая щека, растянувшаяся на десятки километров вдаль. Но только зазевайся армейская разведка, закрой на минуту глаза дозорные, и откуда ни возьмись, словно мураши из муравейника, выплескиваются полчища враждебных, ощетинившихся иглами сабель всадников.
      "Сюда один бы взвод из курбакинского эскадрона! Да и самого Курбаку сюда. Вышвырнул бы он всех их из дворца в тартарары".
      Такие невеселые мысли приходили в голову Мансурову, когда он разглядывал степь из зеркального окна второго этажа мраморного дворца. В своей комнате он чувствовал себя под домашним арестом. Утешало одно: оберштандартенфюрер тоже чувствовал себя в противоположном крыле дворца не слишком уютно. По коридорам повсюду прохаживались, позвякивая амуницией, вооруженные до зубов люди Аббаса Кули.
      Настроенные очень воинственно, они нет-нет и вступали в перебранку с вооруженными курдами - охраной Баге Багу. Мансуров успел узнать, что курды эти являлись наемниками Али Алескера и целиком ему подчинялись. Помимо официального уездного начальника в Юго-Восточном Иране существовало весьма самостоятельное "правительство", которое самолично возглавлял гранатогубый Али Алескер на правах феодального владетеля.
      По слухам, он не подчинялся даже губернатору и до последнего времени считался лишь с британским консульством в Мешхеде. Сам консул Хамбер частенько наведывался в Баге Багу и устраивал какие-то таинственные совещания с вождями кочевых племен. Наезжали к Хамберу и туркменские калтаманы, в их числе Курбан Муххамед Сардар, вошедший в историю как Джунаидхан из афганского Герата. Но с началом войны и вступлением в Иран британских и советских воинских соединений такие совещания стали устраиваться реже и реже. Англичан в Баге Багу сменяли немцы.
      От Мешхеда до Баге Багу и близко и далеко в одно и то же время. Близко потому, что на автомобиле, даже по очень плохой дороге, можно доехать за несколько часов. Далеко потому, что благословенное имение Али Алескера в глуши, вдали от большого тракта Мешхед - Фериме - Герат так хорошо укрыто горами, что его со стороны и не найдешь. Вышло так, что сюда никто из советской военной администрации до сих пор и не заглядывал. Нетрудно предположить, что и господин гранатогубый помещик принял меры, чтобы не привлекать ненужного внимания. Он держался тихо, незаметно, всячески проявляя свою лояльность. Он взял большие подряды у советского интендантства. Снабжал воинские части и гарнизон продовольствием и фуражом.
      - Он, ляхшур, стервятник, - шепчет Аббас Кули. - Али Алескеровой голове самое место на железном колу. На той самой железке, на которой, по его приказанию, насаживают головы недовольных его батраков - абассов и алиев. Долго здесь не разговаривают, сразу же дают возможность полюбоваться с высоты горами и небом. Когда пришли в Иран русские, многие аллемани, благодаря попустительству чиновников, укрылись в здешних местах. Тут в каждой долине, в каждой пещере фашисты кишат как муравьи. Да вы, горбан Алеша, и сами их видели и в караван-сараях, и в гостинице, и в селениях. Чего они тут делают? Им предписано было убраться. Выехать в Турцию. А они, тут их тысячи две-три, сюда побежали. Ждут чего-то. Вот вы повернули обратно из Кешефруда. А хотите, я показал бы вам один любопытный склад в горах. Там даже пулеметы спрятаны.
      - Что же вы, раньше не могли сказать? - Мансуров оторвался от созерцания гор и степи и резко повернулся к контрабандисту.
      - А я думал, что вы заняты другим, - хитро сощурив свои глаза, расплылся в улыбке Аббас Кули.
      - И чьи те склады?
      - Аллемани, фашистов.
      - В одном дне пути от советской границы! Здорово! И вы думаете, почтеннейший Аббас Кули, друг мой, что эти ваши аллемани, то есть фашисты, так и подпустили бы меня полюбоваться этими складами? Или там все лежит так, на божье соизволение?
      - Зачем? Там всяких пастухов, чабанов, чайханщиков, садовников... и все с маузерами и с пистолетами... полно, нам-то это доподлинно известно. Туда не подступись. Мы на то и кочакчи, чтобы знать, где в горах и степи что лежит и как добраться до этого "что".
      - И вы все знаете и не сообщите в Мешхед?
      - А что нам, людям степи и гор? Нам, что персы-губернаторы, что английский консул, что аллемани - все едино.
      - Ну, а если бы мы поехали в горы, к тому складу, что бы сказали аллемани?
      - А ничего не сказали бы. Я своим кочакчам только бы мигнул. Нам, кочакчам, конечно, пулеметы ни к чему, а вот маузеры, да карабины, да патроны... Ох как нам патроны пригодились бы! А для вас, горбан Алеша, мы бы уж постарались, чтобы все без шума.
      Он поцокал языком, показывая, как бы он и его контрабандисты постарались бы. В горах и долинах аллемани - немцы, начиная с 1939 года, устроили немало баз и складов оружия. Местные власти были подкуплены. Английские резиденты смотрели на фашистских резидентов сквозь пальцы, не зная, как повернутся дальнейшие события, и признавая в фашистах возможных своих союзников. Сюда беспрепятственно доставлялось немецкое оружие. Военный груз шел в ящиках с надписью "машинные части". Под маркой "машинное оборудование" отлично укрывались пистолеты и винтовки. Патроны были упакованы в коробки из-под пирамидона и гигроскопической ваты. Около одиннадцати тысяч тонн разобранных противотанковых пушек и полевых орудий маскировались под видом сельскохозяйственных машин. Получатель в Иране германская фирма "Шлюттер" возглавлялась до 1941 года открыто генералом Траппе, а когда ему предложили покинуть пределы страны, он оформил доверенность на получение грузов господину негоцианту Али Алескеру и некоему Фирузхану, который скоро оказался на высоком посту. Господин чиновник и прибыл на совещание в Баге Багу, очевидно, чтобы проверить продвижение караванов с ящиками "машинного оборудования" и медикаментов. Была и другая цель. Близ пограничного Серахса производились земляные работы, на которых было занято до тридцати тысяч землекопов. Сносились целые холмы, засыпались долины и саи, выравнивалась огромная площадь под посадочную площадку для тяжелых самолетов.
      В августе 1942 года Баге Багу принимало почетного гостя. Поговаривали, что приезжал сам адмирал Канарис - начальник фашистской военной разведки, привез для джемшидов, теймурийцев и других кочевых племен мешки денег. Местные базары, в том числе и мешхедский рынок, испытали нечто вроде потопа из американских долларов. Однако деньги эти недолго продержались в цене, многие бумажки оказались фальшивыми.
      - Но склад, вернее, склады - это посерьезней фальшивой ассигнации, заметил Мансуров, продолжая изучать степь.
      - Мы бумажками не рассчитываемся. Нам золото подавай, - все еще усмехаясь, проговорил Аббас Кули... - Мы знаем, бумажки нужны тегеранским чиновникам. Но что нам до того, сидит в каком-либо городе главный гитлеровский лизоблюд или пришел новый, который спит и видит, когда фашисты захватят Турцию и Ирак. Пойти, что ли, шашлык изготовить. Завтракали-то мы давно. У повара видел освежеванного барашка. Нарежу-ка кусочками мясо, сальце отдельно. Помните, горбан Алеша, какой шашлык жарил вам ваш верный слуга Аббас Кули в Нухуре, а? Нанизывали мы мясо и сало на тополевые прутья над ямкой костра из виноградных корней. А как шашлык поджарится и сок пустит, наперчим, на лаваш положим... и... у всех рот полон слюней.