Напоминание о кровавой секте ассасинов наконец убедило воинственного швейцарца-банкира, и он отправился отдыхать, напевая и безбожно путая мотив "Дранг нах Остен...".
      А тот, о ком шел на мраморной террасе этот странный разговор, неторопливой рысцой ехал по степной дороге на прекрасном текинском, чистых кровей жеребце из Алиалескеровых конюшен. Рядом важный и прямой, как свечка, восседал на таком же бесценном коне Сахиб Джелял. В седле и Мансуров и Сахиб Джелял чувствовали себя не менее комфортабельно, чем в машине. Автомобильных дорог в кочевьях джемшидов, куда они направлялись, не было. Свой "мерседес" поэтому Сахиб Джелял оставил в гараже Баге Багу. Аббас Кули, неожиданно присоединившийся к ним, был в восторге от верховой прогулки и, по старой неугомонной привычке, то скакал далеко впереди, то отставал, чтобы покружить по степи.
      Воинственные белуджи - личная охрана Сахиба Джеляла - белыми джиннами маячили на самом горизонте и порой совсем сливались с облаками, скользившими по низкому серому небу.
      О том, что Шагаретт с сыном по-прежнему живет в джемшидском кочевье, Алексей Иванович узнал сейчас же по приезде в Мешхед. Это подтвердил при первой же встрече и Сахиб Джелял, тоже находившийся по своим торговым делам в столице Хорасана и посчитавший своим долгом нанести визит старому своему знакомцу.
      И Алексей Иванович тогда же решил при первой же возможности возобновить поиски своей потерянной семьи, тем более что обстановка в Хорасане была теперь очень для этого благоприятная.
      Неожиданно оказавшись в Баге Багу, Алексей Иванович по совету Сахиба Джеляла решил использовать вынужденную задержку, как он сказал, "для устройства личных дел".
      Поиски своей семьи Мансуров не прекращал все последние годы. Ему не удавалось поехать самому за границу, хоть он и страстно рвался туда. Он мог действовать только по официальным дипломатическим каналам. Сына и жену разыскивал Наркоминдел. В предвоенные годы отношения СССР и Ирана ухудшились. Все запросы остались безответными. Позже Мансуров получил официальное уведомление, что госпожа Шагаретт не желает возвращаться в СССР. Проверить эти утверждения не представлялось возможным.
      В 1940 году Алексей Иванович наконец получил визу и поехал в Иран. Он объездил горы и степи в районе Мешхеда и Кучана. Но в поездках его окружала стена, не оставлявшая ни малейших лазеек. А сам губернатор Мешхеда на одном из приемов не без иронии сказал: "Райская красота и прелесть госпожи Шагаретт повергает в прах всех нас, и было бы в высшей степени несправедливо, чтобы страна Хафиза и Саади лишилась столь дивного украшения, каким является этот божественный цветок".
      Так и уехал Алексей Иванович, не повидав жены и сына. А он убежден был, что Шагаретт любит его и рвется к нему. Перед самым его отъездом к нему зашел Аббас Кули. Тот самый бывший контрабандист, преданный проводник водохозяйственной экспедиции у подножия Копетдага, который, как оказалось, впоследствии совершил паломничество к святыне шиитов мавзолею Резы, сделался мешеди, уехал из Советского Союза, что было ему легко сделать, так как по паспорту он был персом, и жил с тех пор, занимаясь коммерцией, в Иране. Узнав о неудачных поисках, Аббас Кули загорелся и пообещал найти Шагаретт.
      Именно благодаря помощи нуратинца Мансуров получил от Шагаретт письмо: "Я много раз писала тебе, мой муж и повелитель, в Москву. Но ты не отвечал. Ты забыл свою Шагаретт. Ты забыл маленького Джемшида. Ты бросил нас. Несчастье! Красивое лицо - несчастная судьба. Я знала, что ты приезжал в Мешхед. Мне сказал проводник Аббас Кули. Почему ты поторопился и уехал? Почему ты не дождался меня? Сердце мое трепетало, но ты не услышал. У меня нет крыльев, увы, лететь к тебе. У меня на ногах-руках острые, кровенящие мою белую кожу оковы. Приезжай, не забывай тех, кто любит тебя".
      Письмо Алексей Иванович получил уже в военное время. Свое новое назначение в Иран он счел велением судьбы, хотя в судьбу не верил.
      Теперешнее свое пребывание в Северном Иране Алексей Иванович использовал для продолжения поисков. Казалось, они с самого начала сулили успех. Тем более что за них снова взялся и Аббас Кули, который знал, где находится семья Алексея Ивановича. От мысли, что он увидит Шагаретт и сына, Алексею Ивановичу делалось то холодно, то жарко. "Слаб человек! думал он, покачиваясь в седле и испытующе разглядывая серые пустынные холмы. - Сердце мечется обезьяной, в голове пчелиный рой... Ничего не скажешь, хорош! Не хватает, чтобы боевой комбриг окончательно вышел из строя..."
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      Рыба, лежа, растет; человек, лежа,
      портится.
      Г у р г а н и
      Запустелый, сиротливо высившийся в голой степи громадный дом в четыре этажа вызывал недоумение. Угрюмые, посеченные песчаными ураганами, давно не беленные железобетонные стены, выбитые стекла в высоких окнах, чахлая, пожухшая осока в заброшенном неухоженном дворе, треплемые ветрами из пустыни Дэшт-и-Лутт, молодые, но уже иссохшие деревца обширного, разбитого со знанием дела парка, - все говорило о размахе строителей и о неосуществленных замыслах. Даже выложенная красным кирпичом над величественным входом по-немецки вывеска обрывалась на полуслове: "Отель "Реги..."
      Видимо, каменщик неожиданно ушел с лесов стройки, бросил неожиданно работу. Вместо последних букв "н" и "а" зияли дыры.
      Мерзость запустения! Но для кого строилось в пустынных горах великолепное здание? Да еще с кондиционными установками, с рестораном и кухней, с отличными комнатами. Все выяснилось, когда они вошли в высокий двухсветный вестибюль, с дорогим паркетом, так контрастирующим с сухой пылью и комковатой глиной двора. На мраморной гигантской витрине позолоченными готическими буквами надпись гласила: "Для господ офицеров вермахта".
      "Операция "Наполеон", - подумал Мансуров. - Вот как основательно, фундаментально готовится фашизм. Граница Советской Туркмении рядом. Климат резко континентальный, и фашисты отгрохали отель-домище для своих кадров..."
      Затрещали плитки паркета, и в вестибюль ворвался сухопарый инвалид с костылем. Усы, стрелками вверх а-ля Вильгельм II, седая щеточка коротко стриженных волос, обветшавший старомодный военный мундир - все говорило, что перед ними немец.
      - Фельдфебель Бемм, кадровик четырнадцатого года. Состою швейцаром и сторожем отеля "Регина". - Держался он нагло и делал вид, что не узнает ни Мансурова, ни Сахиба Джеляла. - Мейн готт! Каждое утро выхожу во двор. Поворачиваюсь налево кругом к зданию. О, что за пакостное ощущение! Подобное пробуждению опиекурильщика, у которого кончился опиум и приходится возвращаться к дерьму обыденной жизни. Смотрю на отель "Регина", и презренная действительность обнажается во всем безобразии. Я, ветеран битв на Сомме, под Верденом, Белостоком, прозябаю здесь. И я, солдат великого рейха, бессильно смотрю, как растаскивают прекрасное здание, которое должно укрывать от солнца и самума блестящих офицеров, которые поведут армию Наполеона нашего времени на Туркестан, на Индию, на Афганистан! Я бессилен остановить диких кочевников-джемшидов, нашедших развлечение в битье стекол восхитительного, прекрасного отеля. Я жду господ офицеров. Но пожаловали вы. Кто вы такие?
      - Вы плохо выполняете свои обязанности, щвейцар. Взгляните на замусоренный двор, - властно сказал Сахиб Джелял. - Взгляните, что с садом. Почему вы его не поливаете? Где тень, в которой будут кейфовать господа офицеры и их дамы? Безобразие!
      - О, мейн готт, значит, это правда? - зашептал, опасливо оглядываясь на отошедшего в конец террасы Мансурова, швейцар.
      - Что правда?
      - Они едут? Скоро они будут здесь! Значит, фюрер уже начинает поход на Индию! О, это правда, что мы, германцы, завоюем всю Азию! О, теперь союзникам капут! Мы разъединим Россию и Британию и возьмем большевиков в клещи! Хох! - Он прыгал, громко треща по паркету грубо сколоченным костылем и жадно заглядывая Сахибу Джелялу в глаза. - О, я сам знаю... это правда... Вчера приезжий купец рассказал: "Радуйся! Идут механизированные дивизии вермахта! Понадобится и твой отель!"
      Энергично вышагивал швейцар по обширному холлу. На первый взгляд могло показаться, что, по крайней мере, одна нога у него деревянная, так он отщелкивал по мраморному полу свой гусиный шаг, показывая, что военная профессия наложила на него неизгладимый отпечаток. Швейцар сдерживался в разговорах с такой важной персоной, как восточный вельможа Сахиб Джелял. Но высокомерие и сознание своей значительности так и выпирало сквозь сдержанную почтительность, обязательную в отношениях между важными гостями и маленьким служащим, хотя и великолепного, но захолустного отеля, заброшенного где-то в пустыне.
      Надменный прикус губ, железные стрелки усов, жесткий ежик густых седоватых волос, мыском спускавшихся на низкий лоб, густейшие, почти черные брови, волевой выдвинутый подбородок, выбритый до синевы, щеголеватый, в высшей степени аккуратный полувоенный костюм, хоть и потертые, но начищенные до глянца военного образца толстоподошвенные ботинки с облегающими ноги превосходного хрома крагами. Все это изобличало в швейцаре немецкого офицера отнюдь не малого чина. А загрубевшие от ветров и солнца темно-красное лицо, красные, воспаленные веки говорили о его многолетнем пребывании в азиатских степях и пустынях. Внешне ничего общего не было у него с тем ученым-путешественником, за которого выдавал себя несколько лет назад Мориц Бемм.
      В рамочках красных слезящихся век зеленые глаза вызывали неодолимое желание обернуться, посмотреть, что у тебя за спиной. Силу своего неприятного, кошачьего взгляда швейцар Мориц Бемм отлично знал и злоупотреблял ею. Да и что с него спросится - с простого швейцара!
      Но Мансуров и не верил, что этот бравый, с проницательными злыми глазами немец просто швейцар и сторож отеля.
      - У такого внутри и одной прямой кишки нет, - словно сам себе сказал Аббас Кули. Он крутился все время около немца и, видимо, сильно раздражал его.
      Усы швейцара угрожающе топорщились, а зеленые глаза пытались пригвоздить к полу бывшего контрабандиста. Но тот успел своим длинным носом разнюхать уже немало интересного. И все время шептался с Мехси Катраном, с которым быстро нашел общий язык, едва они выехали из Баге Багу. Они почувствовали взаимную симпатию, когда выяснилось, что и тот, и другой безмерно любят и ценят лошадей.
      На лице Сахиба Джеляла застыло выражение созерцательного покоя. Он расположился на высокой террасе в северной части отеля и попивал свой неизменный чай с сушеным лимоном, мечтательно глядя на сине-фиолетовые горы.
      - Вот там долина Кешефруд. Там ваши джемшиды, но там и граница Советской Туркмении. Как ровно и пустынно! Ни одного верблюда, ни одного всадника... Тихо!
      Гремя каблуками, на террасе появился швейцар. Он прошел мимо с высокомерно-деловым видом и спросил:
      - Не могу ли быть чем-нибудь полезен? Я получил указание оказывать вам полное содействие. - Не дожидаясь ответа, он бросил через плечо: - К сожалению, отель запущен. Кухня не работает. - И, показав на разбитые окна и облупившуюся штукатурку, добавил многозначительно: - Дикари джемшиды не любят построек. Живут в чаппари - шатрах...
      - Он не только получил указание оказывать нам содействие, - сказал недовольно Алексей Иванович. - Он знает, куда мы едем. Интересно, каким путем он получил указание?
      - По телефону, - сказал Аббас Кули.
      Это было столь неожиданно и интересно, что Алексей Иванович и Сахиб Джелял попросили Аббаса Кули отвлечь немца, а сами пошли по этажам.
      В маленькой комнатке портье они обнаружили действующий телефон.
      - Полевой телефон, - присвистнул мрачно Алексей Иванович. - А они готовятся основательно.
      Отель оказался не таким уж запущенным, как могло показаться на первый взгляд. Обслуживающий персонал ничуть не походил ни на персов, ни на курдов, хотя все носили персидскую одежду. Но на вопросы, заданные по-персидски, отмалчивались или кратко отвечали на ломаном языке, лишь отдаленно напоминавшем персидский.
      - Полно немцев, - согласился спокойно Сахиб Джелял. - Все служащие в отеле немцы. - Он даже назвал некоторых из них: - Главный садовник - сам герр Данцигер. Не смотрите, что он ходит в рваной чухе и кожаных калошах. Чеснок пахнет чесноком. Герр Данцигер приехал в Иран с финансовым советником Линденблаттом, когда американец Мильспо был уже выслан. Данцигер представитель фирмы "Юнкерс". Он из тех демонов, что едят мясо живых людей, пьют их кровь и наматывают кишки на свое тело. Немецкий офицер, и очень опасный. Когда шла война четырнадцатого года, Данцигер сидел в Персии и держал своих людей и в Туркестанском генерал-губернаторстве, и у афганцев, и в Индии. Я недаром сказал про кишки. Данцигер приказывает убивать всех, кто ему мешает. Смотрите, Алексей-ага, он обстригает розы. Чик! - и нет розы. Так он срезает головы всем, кто мешает фашистам завладеть Ираном. После той войны он ненадолго уезжал, а потом его прислал на старое место в двадцать шестом году военный министр, кажется, Геслер его фамилия. Зачем он приехал? Да чтобы найти старых агентов. Ездил все эти годы в Кабул, Герат, Гилян, в Гурган к иомудам. Вот какие "розочки" выращивает Данцигер! Когда союзнические армии вошли в Персию, Данцигера выслали вместе с другими фашистами, а он вот где оказался...
      При содействии конюха - он при ближайшем рассмотрении тоже оказался немцем - Мансуров и Сахиб Джелял напоили коней и направились к серой гряде холмов, за которой простиралась долина Кешефруд.
      Аббас Кули забыл о важности и спеси, которые ему весьма пристали с тех пор, как он сделался мешеди и владельцем лучших универсальных магазинов Ирана. Он, как позже выяснилось, не случайно остановился в поместье Баге Багу. Он так радовался встрече со своим уважаемым начальником Великим анжиниром, что готов был снова превратиться в "ничтожного", как он говорил, раба и слугу, переводчика и проводника. Он окружил Мансурова самым предупредительным вниманием, соскакивал с седла и вел под уздцы его лошадь в трудных местах, подтягивал подпруги, зачерпывал и подносил пиалу с холодной водой из редких попадавшихся на пути крошечных родниковых ключей, пытался даже отгонять назойливых мух чем-то вроде опахала, которое смастерил из стеблей высокой пожухлой травы.
      Так или иначе, Аббас Кули оказался неоценимым проводником. Дороги и дорожки, покрытые одеялом пыли, головоломные спуски в овраги и каньоны, щебнистые осыпи, на которых исчезали малейшие признаки тропы, каменистые перевалы, заросшие полувысохшими тополями, заброшенные лощины создавали впечатление запутанного лабиринта. В попадавшихся изредка поэтических, но немыслимо грязных караван-сараях плохо знали или просто не хотели говорить, где находятся джемшидские кочевья. Лишь наметанный глаз Аббаса Кули находил путь.
      Мансуров полной грудью вдыхал жаркий сухой воздух степи, его глаза бездумно воспринимали поразительную игру красок солнечного заката, ослепительную зелень широких пространств, верблюжьей колючки, синих, темнеющих горных хребтов, тополей, позлащенных последними солнечными лучами. Его не раздражал пронзительный скрип встречных большеколесных персидских арб, оглушительное блеяние овечьих отар, загромождавших узкие ущелья своим войлочным потоком.
      Он наслаждался путешествием, сокрушающим солнцем Ирана, ледяной водой источников, дыханием горячего ветра, живительными пятнами тени, многоцветием степей и пустынь. Он, сетовавший на медлительность и постоянные задержки в пути, сейчас даже радовался, что в эти края нельзя проехать на автомобиле.
      Воспоминания теснились в голове. И вот из туч пыли, ослепительной белизны солончаков, красных горных вершин, из сонмов призрачных джиннов, из тысяч бородатых и безбородых лиц, из целых морей многоцветных глаз вдруг начал проступать, еще неясно, один запомнившийся чем-то неприятным лик, с жесткими, грубо вылепленными сухими чертами, сжатыми в ниточку губами, упрямым подбородком, песочного цвета глазами. Он назойливо стоял перед глазами, заслоняя и синие горы, и торжествующие краски заката... И вдруг, когда глаза Мансурова остановились на серо-желтой глыбе мазара, сложенного из кривых огромных сляг саксаула, присыпанных слоями песка, он вспомнил... Потому что и тогда эти губы ниточкой, и сухие черты лица, и песочного цвета глаза тоже он видел на фоне вот такого же полуразвалившегося мазара.
      ...Его бригада шла по пятам за группой известного своими звериными повадками курбаши Алика-командира, только что истребившего жителей целого кишлака. У заброшенного саксаульного мазара они наткнулись на группу немцев, которых возглавлял... садовник из отеля Данцигер, о котором рассказывал Сахиб Джелял. Немцы, вернее этот "садовник", что-то говорили о заготовках бараньих кишок для изготовления струн, о немецкой фирме, о германской научной экспедиции в сердце Азии. Немцы путались, с опаской поглядывали на взбешенных, покрытых окровавленными повязками конников, преследовавших по раскаленной пустыне опасного врага. Красноармейцы только что вырвались из сражения и еще не остыли от жестоких схваток. Даже клинки еще не спрятали в ножны. И немцы побаивались, как бы эти клинки не обрушились на их головы. Захлебываясь, дрожащими голосами доказывали, что они мирные люди и к басмачам не имеют отношения. Когда эскадрон мчался дальше к берегам Амударьи и песчаный мазар остался в желтой пыльной мари, комбриг вдруг подумал: "Мирные немцы! А что же их басмачи не тронули? Алик-командир не упустит добычу!"
      Теперь он догадывался, кем были те "мирные" путешественники. Ему ужасно захотелось вернуться в отель, чтобы снова посмотреть на "садовника" и "швейцара" и освежить в памяти кое-какие обстоятельства. Но и без того ясно, что и тогда, почти двадцать лет назад, в Восточной Бухаре, и в Нухуре, и в Гюмиштене были все те же немцы, занимавшиеся вполне определенными делами. И биологи, и геологи, и контрабандисты, и швейцары, и садовники, и многие другие - нет им числа! - все они враги Советского Союза. И неважно, тот ли самый немец, который униженно умолял его, комбрига, у того самого песчаного мазара не трогать его и не лишать жизни. Пойманный пограничниками в ауле Нухур, позже он плел чепуху, или таинственной тенью промелькнувший в жизни Шагаретт, когда ей грозила гибель в Гюминштене, или вот теперь в холле отеля...
      Не вызывало сомнения одно - немцы просачивались и раньше через советскую границу. И дело сейчас не в исторических параллелях или личных воспоминаниях. Сейчас все представлялось Мансурову в очень опасном свете. Немцы-гитлеровцы - старые люди или молодые кадры - кишмя кишели в Иране и особенно на границе Советского Союза. Изгнанные официально более года назад из Ирана, они сумели укрыться в заброшенных местечках и глухих районах. Фашисты накапливали силы и ждали, видимо, сигнала. И нетрудно было догадаться, что сигналом могло быть падение крепости на Волге героического Сталинграда.
      Когда-то Наполеон намеревался открыто пройти по Хорасану и Южной Туркмении церемониальным маршем на Герат и дальше на Индию. Теперь фашистские орды по плану Гитлера тайком пробирались, расползались по всему Северному Ирану, готовя дороги, базы, склады, переправы, казармы, отели для эсэсовцев, прокладывая пути для механизированных колонн в Индию - на соединение с подступавшими через Индокитай японскими армиями. Орды эти намеревались крылом захватить Ашхабад, Самарканд и Ташкент. Мимоходом, так сказать.
      В Иране стояли советские и английские войска. Они мешали гитлеровцам действовать в открытую. Фашистам приходилось прятаться, переодеваться в чуху садовника, изображать из себя швейцара запущенного отеля, маляра, штукатура, но все они, несомненно, ждали. Ждали сигнала.
      Жутковато и беспокойно почувствовал себя Мансуров в прекрасном, живописном Хорасане. Он теперь вглядывался в лицо каждого захудалого каравансарайщика, каждого чабана, каждого встречного бродячего дервиша. Он искал фашистов. И... находил их. Даже на последнем перевале, над долиной столь долгожданной речки Кешефруд, он признал в здоровенных, облаченных в персидские чухи слугах и конюхах дорожного караван-сарая толсторожих, красноликих пивников-баварцев. Все, как на подбор, были рыжими, светлоглазыми. Таких персов и в природе не водится. Особенно выдавали их резко пахнущие гуталином ботинки и краги, совсем как у швейцара отеля. Хозяин караван-сарая неважно говорил по-персидски, но охотно отвечал на вопросы Сахиба Джеляла по-немецки.
      - Вы знаете немецкий? - спросил Мансуров, когда они спускались с перевала по каменистой тропе, вившейся среди желтых холмов.
      Сахиб Джелял кивнул своей великолепной чалмой.
      - Вы, достопочтенный, несомненно, хотите спросить - откуда этот купец знает по-немецки? Изучил, когда сражался против немцев в Западной Африке. - И после небольшой паузы добавил: - Надо знать язык врага.
      - Вы воевали с немцами? - не мог удержаться от вопроса Мансуров.
      - Мы воевали против колонизаторов-империалистов... Немцы были в Кении колонизаторами. Были и есть. Особенно фашисты.
      Короткий этот разговор заставил Мансурова иначе взглянуть на Сахиба Джеляла. До сих пор он думал, что этот представительный восточный купец просто ловит рыбку в мутной водичке, пользуется смутными временами второй мировой войны и срывает на темных махинациях изрядные куши. Намекнул же ему Сахиб Джелял, что он очень богат. И гранатогубый Али Алескер - хозяин Баге Багу - как-то вскользь заметил, что Сахиб Джелял таинственный человек, что он путешествует по всему Востоку, царственно расточителен и что у него красавица жена, не то англичанка, не то немка. Так и считал до сих пор Мансуров Сахиба Джеляла сомнительным человеком, даже авантюристом.
      Какие-то странные нотки в голосе араба и прямое признание, что немцы, как, впрочем, и все империалисты, ему враги, вызвало желание узнать Сахиба Джеляла поближе.
      Алексей Иванович заинтересовался военным прошлым своего величественного спутника.
      Оказалось, Аббас Кули отлично знает Сахиба Джеляла.
      - Сильный человек. Захочет - Эльбурс-гора в хлеб обратится, в Джейхуне суп из говядины потечет, а песок Кызылкумов перцем острым станет. - Он сдерживал своего великолепного коня - кони всегда у Аббаса Кули были великолепные, кровные, породистые - и продолжал размышлять вслух: - Все знают на Востоке Сахиба Джеляла. С друзьями он благороден, с врагами великодушен; если колесо судьбы повернется против, он протянет к нему руку и поломает его.
      Со злым будь злым,
      С добрым будь добр!
      Среди роз розой будь,
      Среди шипов - шипом.
      От избытка чувств и уважения Аббас Кули даже пропел четверостишие, не подозревая, что это стихи знаменитого Саади. Очень уважал Аббас Кули господина Сахиба Джеляла, восточного негоцианта.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Если кто-либо наделен упрямством
      характера, тому стрелы судьбы причиняют
      невыносимую боль.
      Х у м а м Т е б р и з и
      Ожидание обещанной встречи сожрало
      мое терпение, ибо терпение - вата, а
      ожидание - огонь.
      А д и б-и-С а б и р
      Путешествие верхом на лошади по степям и пустыням очень утомительно. Конечно, увидишь много интересного, чего не заметишь, когда мчишься в автомобиле, встретишь и поговоришь с самыми неожиданными людьми. И Мансуров не сетовал, что поездка затянулась, тем более что он смог ближе узнать Сахиба Джеляла, для него все еще несколько загадочную личность. О Сахибе Джеляле говорили и в Тегеране, и в Мешхеде, и в Керманшахе. Командование советских войск в Иране осведомлено было о его большом влиянии среди коммерческих кругов, о его авторитете среди шиитского духовенства.
      Выяснилось, что Сахиб Джелял имеет дела в долине Кешефруд - закупил у кочевников несколько тысяч манов шерсти и около ста тысяч каракулевой смушки и потому хочет побывать сам в джемшидской степи.
      "Очень большие мошенники. Да и самый богатый человек среди них - шейх Абдул-ар-Раззак, продувная бестия".
      Такое чисто русское выражение несколько неожиданно прозвучало в устах восточного купца, но упоминание о великом наставнике веры, сыгравшем печальную роль в жизни Шагаретт, заставило Мансурова немедленно принять помощь Сахиба Джеляла.
      Спускаясь с гор в долину Кешефруд, Мансуров похвалил себя. Вряд ли без Сахиба Джеляла, несмотря на присутствие дотошного проныры Аббаса Кули, им удалось бы так быстро напасть на след Шагаретт.
      При переправе через болотистую, поросшую низким камышом речушку они неожиданно выехали к небольшой заводи. Их появление вызвало испуганный крик и визг. В воде плескались в чем мать родила несколько женщин. Минуты, и они скрылись в кустарнике, густо покрывавшем берег.
      Картинно прикрыв ладонью смеющиеся глаза, Сахиб Джелял громко прокричал:
      - Эй, мир с вами, красавицы! Не причитайте и не ахайте. Мы не разбойники! Мы почтенные мусульмане, купцы! Довольно визжать! Хватит! Мы не хосровы, заставшие во время купания прелестную Ширин в бесстыдной наготе. Успокойтесь и отвечайте на вопросы.
      Визг и шум прекратились, и две-три хорошеньких, шоколадных от загара мордочки показались среди листвы. Испуганные огромные глаза девчонок чем-то напоминали огненные глаза Шагаретт, и сердце у Мансурова сладко защемило. Ему даже показалось, что среди купальщиц была сама Шагаретт. Правда, он тут же отогнал свою безумную догадку.
      Так всадники и стояли посреди речки. Кони медленно и громко пили воду, а Сахиб Джелял устанавливал "контакты", как он выразился, с представительницами джемшидского племени. Понадобилось не так уж много времени, чтобы девицы наконец обрели дар слова.
      - Вы нас напугали! - зарделась наиболее бойкая из них. Она успела натянуть на себя яркое красно-желтое платье, нагрудник из ожерелий и монист и даже, высунувшись из кустов, позволила лицезреть себя всю. Она была стройна и гибка, и столь же стройна и гибка была ее речь.
      Она отвечала бойко, но уклончиво. Лишь когда Сахиб Джелял церемонно вручил девочке пригоршню серебряных персидских кранов, для чего понадобилась со стороны Аббаса Кули целая серия осторожных маневров девчонки все еще не доверяли путешественникам, и малейшее резкое движение заставляло их визжать и прятаться, - переговоры сдвинулись с места.
      - Мы принимаем серебро от вас в дар, потому что мы все тут невесты, а невестам нужно серебро, чтобы украсить себя, - щебетала все та же бойкая стройная красавица. - Не подумайте, что мы падки на подкуп. Мы гордые джемшидки! А теперь скажите, что вы, господа почтенные купцы, хотите знать?
      Дело пошло на лад, и Сахиб Джелял заговорщически прищурил глаз, подмигивая Мансурову.
      - Не удивляюсь, что ваше сердце тоскует. Если ваша исчезнувшая супруга и вполовину так красива, как эта острая на язык стрекозка, я понимаю, почему вы не находите себе покоя. А теперь порасспросим ее. Разведаем, так сказать. - И он спросил: - О черноглазая обольстительница сердец, не скажешь ли ты, как здоровье и благополучие уважаемой дочери уважаемейшего великого вождя джемшидского племени, добродетельной и прекрасной госпожи Шагаретт Бану?
      Личико девушки сразу посерьезнело, и улыбка слетела с ее пухлых малиновых губок:
      - О, наша пророчица и ясновидящая госпожа мудрости здорова и благополучна! Хи! А вы, господин, слышали про нашу пророчицу, госпожу Шагаретт, а?
      - Весть об уме и святости госпожи Шагаретт растеклась по всему мусульманскому миру.
      - Шагаретт Бану приходится мне тетушкой... родной тетушкой, пунцовая от удовольствия и гордости, жеманилась девушка.
      - Она ее племянница! - хором запищали подружки и уже смело выступили из кустов.
      Все они были разряжены ярко и броско, как и подобает невестам, и высокий берег зацвел вдруг многокрасочным цветником. У джемшидов женщины пользуются изрядной самостоятельностью, и Сахиб Джелял правильно поступил, решив при столь неожиданном и довольно-таки конфузном для девушек знакомстве порасспросить их. Девушки, впрочем, ничуть не огорчились, что их увидели нагими эти солидные путешественники. Почувствовав полное доверие к ним, они окружили выехавших из заводи всадников и наперебой принялись разбалтывать все, что знали о святой пророчице, о ее мудрости, о том, как она врачует недуги, помогает молитвами, заклинаниями и лекарствами роженицам, излечивает детей.
      - О! Пророчица сама отстранена от своего сына, и теперь все дети племени - ее дети.
      - Где же ее сын? У пророчицы ведь есть свой сын? - с трудом проговорил потрясенный Алексей Иванович.
      - Великий Джемшид, старый наш вождь, забрал маленького Джемшида, он должен стать вождем в своей шахской чаппари. Старый Джемшид растит из мальчика Джемшида воина. Старый Джемшид не позволяет женщинам мешаться в дела воспитания. Старый Джемшид отобрал у матери внука.
      - Уф, - с облегчением вздохнул Мансуров. - Ну и как? Из маленького Джемшида получается воин?
      - Э, а ты что за человек? - ухватившись руками за узду коня, заглянула снизу вверх в лицо Алексею Ивановичу бойкая, искрившаяся хитрой улыбкой девчонка. - О, да это великий воин! Я вижу, ха-ха, на лице твоем следы жестоких схваток с врагом! Ты - Рустем! И тебе пора бы знать: мальчика выращивают среди мужчин, девочек - среди женщин. Мальчик должен умножать мужество, девочка - свои прелести и очарование.
      Она тараторила и с наивным бесстыдством выпячивала свою уже высокую крепкую грудь, улыбаясь завлекательно и обольщающе.
      - Но, но, великий воин, - звонко кричали другие девицы, - ты не мусульманин! И что тебе до мусульманской нашей пророчицы?
      Мансуров понял, что своими расспросами насторожил девушек и, быть может, даже испортил всю дипломатию Сахиба Джеляла. Не мог же он во всеуслышание объявить: "Я муж вашей святой ясновидицы и отец вашего малыша Джемшида". Можно себе представить, как бы переполошились юные кочевницы.
      Понял, что дело осложнилось, и Сахиб Джелял. Он пошарил в бездонном своем кармане и вытащил еще горсть кранов, и, когда они заблестели в лучах солнца на ладонях бойкой девицы, глаза ее снова блеснули доверием и уважением.
      - Ты, резвушка, остра на ум и, не сомневаюсь, будешь резва на супружеском ложе. Мои краны пусть послужат задатком в мехре. А теперь...
      - О! Ты, господин купец, и взаправду хочешь свататься! Девчонки, девчонки! Смотрите! Этот царственный бородач - жених!
      Визгу и шуму было много. Но великий дипломат Сахиб Джелял преспокойно выпытал самое главное.
      "Все джемшидское племя собирается из степи и из гор на место зимовки.