Глава третья

В конце лета Тамарин улетел на юг в командировку, а в начале сентября от него на имя Стремнина пришло обстоятельное письмо.

4 сент., 197… г.

Читая письмо, Стремнин представил задорно смеющиеся, с искорками глаза друга, его вихрастую, выгоревшую шевелюру, ещё более выгоревшие баки и усы, заведённые Георгием будто для того, чтобы прятать в них непокорную, вечно рвущуюся наружу улыбку и облупившийся нос. Не откладывая, Сергей написал Жосу, что надумали они с Серафимом Огарёвым и Евграфом Веселовым в отпуск отправиться на Эльбрус покататься на лыжах. В письмо вложил вырезку из «Комсомольской правды» под заглавием «На крыльях — с Эльбруса». В ней говорилось:

Заканчивалась заметка так:

На полях газетной вырезки Сергей написал:

Выходя как-то из ангара, Тамарин нос к носу столкнулся с Верой Гречишниковой — программисткой из лаборатории профессора Ветрова, отчаянной авиаспортсменкой, чемпионкой Союза по высшему пилотажу. Она почему-то вспыхнула и опустила глаза, но он не придал этому никакого значения и чуть подался в сторону, чтобы пропустить её — вечно устремлённую куда-то и озабоченную. Но она задержала его, вскинув свои «квадратные» глаза.

— Жос!.. А мне все снятся полёты на ваших скоростных самолётах!

— Понимаю, — кивнул он. (Тамарин, очевидно, и не догадывался о её симпатии к нему, но он хорошо знал о её страстном желании стать лётчиком-испытателем института.)

Она заговорщически прищурилась, и на лице её возникло некое подобие улыбки. Жос подумал, что Вера могла бы быть даже привлекательной, если б немного занялась собой, сумела бы вытравить из глаз этот отпугивающий блеск фанатички летания и пробудить в них хоть намёк на кокетливую улыбку.

— Чего только во сне в голову не лезет! — сказала Вера. — Сижу я будто бы в приёмной нашего министерства и вижу на столе чистый бланк с подписью зама. И тут как током меня шибануло: «А что, если?..» Оглянулась по сторонам — никто не смотрит. Я цап этот бланк и спрятала на груди. А когда примчалась домой — настрочила на бланке предписание вашему начлету предоставить мне тренировку и зачислить в отряд лётчиков-испытателей… Как тогда, помнишь?..

— Ещё бы! — Тамарин криво ухмыльнулся.

— И вот, Жос, будто бы мы с тобой в полёте на МиГе, и ты кричишь мне: «Рассчитывай на посадку без двигателя!» — сам переводишь РУД на холостые обороты.

И вижу, чувствую как, «сыплется» к земле истребитель… Нос МиГа круто смотрит вниз, земля под ним идёт медленно кругом… С тоской в сердце вижу, что не успеваю развернуть машину точно по полосе… И тут ты выхватываешь у меня управление и кричишь с издёвкой: «Эх, Верка, а летать-то ты и не умеешь!»

В ознобе, с бешеным биением сердца я проснулась.

Видя перед собой её кричащие глаза, Тамарин почувствовал неловкое смятение. Захотелось сказать хоть что-то в утешение:

— А!.. Сон есть сон!.. Выбрось из головы… Мог ли я теперь крикнуть тебе такое: ты ведь чемпионка Союза по высшему пилотажу!..

Она же захлопала ресницами, быстро отвернулась и, рванув ручку двери, прошмыгнула в сумрак ангара.

Тамарин несколько секунд смотрел ещё на дверь, за которой она исчезла, ничего не понимая, а потом, с тем же недоумением на лице пошёл своей дорогой.

Все в институте знали, что Вера писала эмоциональные письма в высокие инстанции. Однажды после очередного её обращения последовал вызов к заместителю министра. И хотя было заметно, что в душе зам «рвёт и мечет», он повёл сдержанный и настоятельный разговор, убеждая молодую женщину сосредоточить хлещущую через край энергию на инженерной работе, намекнув даже на то, какие средства государство затратило на её высшее образование.

Вера выслушала заместителя министра, не отрывая от его лица своих расширенных глаз, а когда он смолк, сказала:

— Александр Александрович, вы могли бы уговорить пьяницу, чтоб он больше не прикасался к водке?.. Если вы способны это сделать, тогда и я готова вас слушать сколь угодно и, может быть, допущу мысль, что вы и меня в конце концов убедите не добиваться испытательной работы… Пока же вы напрасно потратили слова, не убедив меня ни в чём, и я прошу вас не чинить мне препятствий и дать возможность вести лётно-испытательную работу в институте.

Не трудно вообразить, какое раздражение вызвали её слова в душе заместителя министра, человека тоже эмоционального, самолюбивого, не всегда сдержанного и необычайно подвижного. Все же он схватил письмо и черкнул наискось:

Со слезами восторга в глазах она вылетела из кабинета.

Так уж получилось, как на грех, что начлет велел слетать с ней в качестве инструктора лётчику-испытателю Тамарину.

Когда на двухместном учебном МиГе они полетели в пилотажную зону, Жос прежде всего решил каскадом фигур проверить её выносливость.

Проделав управляемые бочки, петли, иммельманы, виражи с отвесным креном, перевороты, срывы в штопор, и не слыша её реакции, Тамарин решил, что её укачало до обморочного состояния, и окликнул:

— Ну, как вы?

— Превосходно!

Это его немало удивило, но он промолчал и тогда услышал от ученицы:

— Можно теперь я попробую сделать то, что умею…

— Берите управление, — согласился Тамарин. Надо сказать, что делала фигуры она с первого раза на новой для себя машине довольно ловко, но всё же как-то нервно, резковато, и Тамарину в конце концов надоело терпеть все её надрывные кувыркания. Он сделал ей замечание, а когда время вышло, сказал:

— Ладно, пошли на посадку.

В последующие дни они выполнили ещё несколько полётов. И дело будто бы шло на лад. (Вера к тому времени уже достигла заметных успехов на тренировках в аэроклубе.)

Но вот однажды случилось нечто совершенно нелепое. Они набрали высоту, выполнили правый и левый штопор, а когда снизились до 3 тысяч метров в районе аэродрома, Тамарин уменьшил обороты двигателя и велел ученице, планируя, заходить на посадку, имитируя этим возможный случай остановки двигателя в воздухе.

Истребитель круто снижался, наклонив нос к земле, аэродром был слева, и Тамарин весело крикнул:

— Вера! Извольте показать, как вы справитесь с расчётом на посадку, если двигатель, не дай бог, у вас откажет?

Вера промолчала и, внимательно следя за скоростью и высотой, вела самолёт крутой спиралью по кругу. Нужно было держать скорость несколько более четырехсот километров в час, а стрелка будто бы так и стремилась уменьшить скорость, едва Вера отвлекалась на другие приборы.

— «Дедушка», — вызвала она землю, — я «Пчела — 15», разрешите посадку при имитации отказа двигателя. Подхожу к третьему развороту[7]. Приём.

— «Пчела-15», посадку разрешаю, — проклокотал голос руководителя полётов.

Все чаще посматривая влево-вниз и так же проворно — зырк, зырк — на стрелку скорости, Вера кренила самолёт в развороте к аэродрому, и это требовало от неё особого старания. В самом деле, запоздай она с этим «третьим», по сути, определяющим весь расчёт разворотом, или начни его раньше времени, и самолёт либо промахнет через всю полосу, либо не дотянет до неё. Без подсказки вовремя выпустила шасси.

«Вот так… немного круче… пожалуй, так будет!..» — убеждала она себя вслух, не замечая, что выдаёт свои мысли. Жос, улыбаясь, внимательно наблюдал за её действиями, сидя во второй кабине за спиной ученицы. Он видел перед собой заголовник её кресла, за ним шевеление белого шлема-каски. Но он умудрялся видеть одновременно и летающие в небе самолёты, и плывущий под ними серо-зелёный ландшафт, и реку, уходящую в дымку горизонта, и на ней даже дымки пароходов, буксиров, волокущих баржи, и главное, он будто бы непрерывно держал в поле зрения дышащие стрелки приборов на приборной доске, ощущая у своих коленей двигающуюся с чуть заметными отклонениями рукоять управления, такую же, какой управляла в этот момент из своей кабины Вера. В какой-то момент Тамарину захотелось поэнергичней развернуть самолёт, но он сдержался, зная, что своим прикосновением к управлению испортит впечатление самостоятельности действий ученицы. И она тут же, будто подхватив его мысль, накренила самолёт сильнее, вводя его в четвёртый, последний перед посадкой разворот, стремясь круче развернуться с тем, чтобы точно выйти вдоль оси посадочной полосы.

Вот и этот разворот закончен, самолёт — на прямой. Точно по курсу впереди перспектива сбегающейся в одну точку у реки длинной бетонной дорожки. В первой трети она пересечена другой полосой, покороче… Чем ближе к самолёту начало полосы — тем как бы быстрей становится лет машины, стремительней снижение. Но оба они, и ученица в передней кабине, и инструктор в задней, ясно видят, что расчёт удался. Жос велел вывести двигатель на несколько большие обороты, когда она выпускала закрылки. Снижение замедлилось. Вере теперь оставалось, плавно подбирая ручку, полностью погасить скорость снижения к моменту, когда шины основных колёс под крылом окажутся в нескольких сантиметрах от поверхности бетонки. И это она должна проделать, глядя вперёд через стекло фонаря, соразмеряя движения рулями высоты с интенсивностью проседания самолёта к земле. Жос видел, что она и тут справляется с задачей. «Вот так, спокойней, мягче… Хорошо!» — ободрял он.

Чиркнув колёсами, самолёт помчался по шершавой поверхности бетонки с приподнятым носом. Скорость ещё была велика, стыки плит рябили в глазах, и Жос тихо сказал, чтобы не торопилась тормозить — длинная дорожка позволяла щадить резину колёс. И вдруг произошло что-то страшное, нелепое…

Вере на миг почудилось, что самолёт промахнул всю полосу!.. Она приняла поперечную бетонку за рулежную дорожку в конце аэродрома… Веру будто обдало кипятком — судорожно, не отдавая себе отчёта — зачем? — ткнула она ручку управления от себя.

Тамарин и глазом не успел моргнуть, как самолёт, резко клюнув носом, ударился передним колесом о бетон, стойка с хрустом сломалась. А нос самолёта резко отпрянул вверх, и машина снова оторвалась от земли. Схватив управление, Жос кое-как успел спарировать последний удар колёс о бетон, и, снова приземлившись, самолёт ещё несколько секунд мчался с приподнятым носом вперёд: могло показаться, что ничего особенного не случилось. Но вот скорость погасла, рули потеряли власть, и самолёт опустил нос… С душераздирающим скрежетом дюралевая обшивка стала стесываться о наждак бетона. Жос весь напрягся, зная, что в любую секунду дюраль от трения может загореться. В этот момент до ушей его и донёсся всхлип:

— Ох, я несчастная!.. Теперь мне больше здесь не летать!..

— Замолчите! — яростно закричал он. — Не известно ещё, чем кончится этот полет!

К счастью, самолёт не загорелся. Вера выскочила из кабины первой, отбежала в сторону и бросилась на траву. Мрачный, чувствуя и свою вину, что передоверил ей ответственнейший момент посадки, Тамарин ушёл вперёд. Дрожащей рукой достал сигареты, спички, закурил. Поглядывая на вздрагивающие плечи, видел, что она рыдает, но не подошёл, не стал утешать. Да и нечем было утешить. Он и сам знал, что больше ей в институте летать не дадут.

С тех пор прошло три года. Вера ушла в себя и в институте больше не затевала разговоров о лётно-испытательной работе. Зато с удвоенной энергией, если не сказать с мстительной неистовостью, занялась летанием на спортивных самолётах в аэроклубе.

Мог ли кто тогда подумать, что и летать-то она решила научиться в надежде, что хоть этим заставит Тамарина обратить на неё внимание?.. Но, научившись, страстно увлеклась полётами и стала совершенствоваться в высшем пилотаже на акробатических самолётах, обнаружив, к удивлению тренера, редкостные лётные данные. А вечно ноющая, неутолимая страсть сделала её более дерзостной, настырной, даже отчаянной в достижении честолюбивых целей.

Вера появлялась на аэроклубовском аэродроме едва ли не каждый вечер и проявляла такие старания при шлифовке в воздухе сложных фигур воздушной акробатики, что вскоре завоевала первенство в республиканских соревнованиях сильнейших лётчиц-спортсменок и через год стала чемпионкой Союза. И тут уж, будто зубами вцепившись в это звание, удержала за собой его и в последующий год. Она продолжала летать с той же юношеской страстью, а сознание, что девчонки помоложе наступают на пятки, только сильнее воспламеняло её страсть быть первой.

И вот настала осень… Осень того года, о котором мы ведём свой рассказ. Авиаспортсменкам, вошедшим в сборную Союза, было уже известно, что в институте успешно проходит лётные испытания новый акробатический самолёт, специально созданный для международных соревнований, и, естественно, каждой из лётчиц мечталось освоить его как можно скорее. Но Вера и мысли не допускала, что не полетит на нём первой, когда он появится в аэроклубе.

Кому, как не ей, было знать о делах с испытаниями этого самолёта. Каждое утро она видела, как известный лётчик-испытатель Георгий Тамарин с явным наслаждением кувыркается на нём почти над центром аэродрома! И надо же было случиться такому отчаянному предначертанию: именно её кумиру было доверено провести испытания этой машины!.. Боже мой, что творилось в её сердце, когда она видела из окна лаборатории эту машину в синеве осеннего неба, зная, что в кабине её наваждение!..

А тут, как на грех, по графику подошло время отпуска, и нужно было ехать, и она так беспокоилась, что может потерять спортивную форму, что могут возникнуть интриги, в результате которых, пока она будет в отъезде, её оттеснят от полётов на новой машине… От этой мысли её трясло, как в малярии. Честолюбие в ней хлестало через край — годы «купаний в славе» подогрели его ещё пуще!.. Да и не могло быть иначе. Она была чемпионкой, а чтобы в современном спорте стать лидером, нужно быть во многом личностью необыкновенной, уметь жертвовать абсолютно всем ради достижения наивысшей спортивной отметки. Именно такой она и была — неистовой и безгранично целеустремлённой, гордой и жертвенной.

Но можно ли погасить в сердце неугасимое?.. Ей, во всяком случае, этого никак не удавалось. Самолюбивая до крайности, жестоко убедившая себя, что она Тамарину не пара, что не может вызвать с его стороны к себе ответного чувства, она изо всех сил старалась не выдать себя, когда сталкивалась с Тамариным в институте.

А как же Жос Тамарин?.. Догадывался ли, что отчаянная рекордсменка к нему неравнодушна?.. Нет. Он о ней толком никогда и не думал.

Небольшой двухместный самолёт — кресла лётчиков одно за другим — оказался приятным в пилотировании. Облегчённый насколько возможно, он имел самое простое управление (без автоматики), на приборной доске его было несколько самых необходимых приборов, сиденья снабжены надёжными привязными ремнями, а в качестве средства аварийного покидания предусматривались обыкновенные пилотские парашюты. Словом, это был простой спортивно-пилотажный самолёт, лёгкий и достаточно мощный для своего веса, созданный специально для участия наших авиаспортсменок в международных соревнованиях по высшему пилотажу.

Тут ещё выдалась отличнейшая погода — стояла золотая осень с утренними лёгкими заморозками и ясной чистотой голубого неба. Жос приезжал на аэродром к восходу солнца и успевал за день сделать два, а то и три полёта, желая не упустить погоду. Никаких проблем не возникало, и за две недели программа испытаний подошла к концу. Предстояло ещё полетать с лётчицами из сборной, помочь им освоить новую машину.

Конечно, работа оказалась напряжённой, а тут начались его лекции в вузе, так что за это время Жос даже осунулся.

— Что-то ты, друг, худеешь? — спросил его в лётной комнате Николай Петухов.

Жос буркнул с усмешкой, не отрываясь от книжки:

— Довожу себя до кондиции, по Свифту лишний вес сгоняю.

— Это как?

— Проще простого: рекомендую всем безобразно толстым. Опять же, и деньги целей, и торговой сети мороки меньше!

— Не тяни кота за хвост!

— Ладно уж, запоминайте: в понедельник первой недели — не ем, только пью. В следующую неделю — голодаю и понедельник и вторник. В третью — прихватываю к ним пятницу и субботу. В четвёртую — только пью…