— Ты неисправимый лирик, Сергей Афанасьевич! Ладно, давай-ка лучше пить кофе.

Рюриков подошёл к столу, снял салфетку с кофейника, придвинул чашки.

— Александр Владимирович, — окликнул его Сергей, — я всё-таки не понял, каково ваше отношение к этому делу?

— Ах ты, боже мой!.. Все-то тебе растолкуй! Разве не понятно, что я готов на эту вашу затею закрыть глаза? Поступайте с главным, как знаете. За счёт внутренних резервов, так сказать. А я ничего не знаю. Если жалоб не будет, препятствовать не стану. Ну и хватит об этом! Думал, что ты ко мне с какой-нибудь личной просьбой: все же однокашники… С молоком будешь или чёрный?

— Чёрный. Что ж, Александр Владимирович, и на том спасибо. А лично мне ничего не нужно, я всем доволен, и будем действовать так, чтоб вы сказали: «Победителей не судят!»

— Ох, и нравишься ты мне, Сергей Афанасьевич! Порой даже завидую. Нет, на моём посту таким вот лириком и дня не проживёшь. Здесь нужно иметь каменное сердце.

— Каменное?.. Вы это серьёзно? А мне всегда казалось, что на любой работе полезно быть хоть чуточку поэтом.

Отхлебнув кофе, Рюриков метнул быстрый взгляд на собеседника: «Ну и простота!» Выпив чашку, откинулся и закурил, приняв, однако, почти официальный вид.

— Ну а теперь расскажи, Сергей Афанасьевич, как идут полёты на «аналогах». Сегодня что-нибудь покажете? Да, вот ещё что: я перед отъездом подписал приказ об откомандировании к вам на испытания этого… Тамарина… Тоже «изобретательный человек», как ты говоришь.

— Вы хотите сказать: «Радуйтесь!» — улыбнулся Сергей. — Представьте, Александр Владимирович, это он и есть.

— Не изобретатель ли махолёта?

— Он самый.

— Ловко!

— Мы его ждём, он нам нужен. Будем с Тамариным летать на динамический потолок, на подцепку. Теперь относительно полётов на «аналогах».

Хасан и я на сегодня выполнили на них двадцать два полёта. Последние двенадцать стартов уже — как и предусмотрено — с носителя. Высоты разные. Пока все идёт нормально. Тьфу! Как бы не сглазить!.. Сегодня очередной полет Хасана на маленьком, а я пойду на носителе. Подъедете на старт?

— Да, да, обязательно. После совещания с главным. А вот и он подкатил. — Смотрит в окно. — Пора. Наш разговор ещё продолжим.

Лётное поле в степи. Самолёт-носитель с подвешенным аналогом — пилотируемой моделью будущего сверхзвукового самолёта «Икс» — выруливает на старт. В стороне несколько спецмашин: пожарный автомобиль, «санитарка», легковые машины. Вперёд выдвинулся спецавтобус руководителя полётов. Возле него толпится группа руководящих лиц, инженеров, техников. Здесь же представитель министерства Рюриков, главный конструктор Крымов и ведущий инженер Майков. Руководитель полётов полковник Гвоздев возвышается слегка над крышей спецавтобуса в стеклянной полусфере.

Самолёт-носитель ожил, вздрагивает у осевой линии в самом начале взлётной полосы. Двигатели увеличивают обороты. Рюриков направляет бинокль на кабину лётчиков носителя и видит за стеклом лицо Стремнина, затем, чуть опустив бинокль, вглядывается в лицо Хасана, отлично просматриваемое сквозь остекление фонаря аналога. Аналог прижат снизу почти вплотную к обширному телу носителя и так ладно обтекаем, что и зазора между обоими фюзеляжами не образуется. Лицо Хасана, обрамлённое защитным шлемом, сосредоточенно и серьёзно. Рюриков невольно пытается представить себя на месте Хасана и тут же ощущает пробежавший по спине нервический озноб.

— Как там у тебя, «Первый»? — Из динамика, установленного в автобусе, доносится вопрос Стремнина к Хасану.

Рюриков по движению губ Хасана догадывается, что тот отвечает — готов ! И тогда из динамика раздаётся новый вопрос Стремнина:

— «Академия», я — «Второй», разрешите взлёт?

Полковник Гвоздев в полусфере у себя подносит к губам микрофон:

— Я — «Академия». «Второй», взлёт вам разрешаю.

Динамик:

— Вас понял, «Академия», взлёт разрешаете, я — «Второй».

Как бы нехотя носитель трогается с места, начинает разбег. Рюриков неотрывно следит за разбегом сдвоенных самолётов в полевой бинокль.

Он всё ещё крупно видит шасси носителя, крыло снизу, кабину аналога, в ней — Хасана. Большой самолёт трясёт колёсами, вздрагивает всем корпусом, стучит, лязгает стойками шасси на стыках бетонных плит. Напряжённый грохот, рёв мчащейся вперёд машины все усиливается, и Рюрикову теперь уже и в бинокль не различить лиц пилотов.

А между тем мысли испытателя в «малютке» сосредоточены на замке. Сейчас всё дело в нём: «Возьми да откройся! Замок-то ведь один… Ну, конструктор! — Хасан имеет в виду Стремнина. — Мог бы не поскупиться и на второй!..»

Наконец лязгающая передняя стойка шасси носителя перед глазами Хасана замирает, повиснув в воздухе, только все ещё по инерции бешено вращаются колеса.

Из груди Хасана вырывается вздох облегчения: носитель оторвался от бетонки. Но это успокоение тут же и меркнет, потому что Хасан по-прежнему чувствует свою беспомощность. И он знает, что это гнетущее чувство будет в нём, пока носитель не наберёт достаточной высоты, пока он, Хасан, не запустит двигатель своей «малютки», пока не отцепится, не приобретёт свободу, роль его пассивна, он во власти обстоятельств. К примеру, случись что-нибудь с шасси у носителя, скажем, разрушение колеса, и махина раздавила бы аналог, как комара.

Но теперь такая опасность осталась позади. Они поднимались все выше в направлении гор. До отцепки времени было ещё достаточно, и Хасану, прежде чем отцепиться, предстояло проделать 22 подготовительных операции, начиная с запуска двигателя, разогрева его, проверки автоматики и всех систем — словом, привести аналог в окончательную изготовку. Все эти действия путём включения тумблеров, нажатия кнопок, наблюдений за индикаторами и лампочками нужно было выполнить в определённом порядке, отмечая тут же, в планшете, пристёгнутом на ноге лётчика под правой рукой.

Хасан неторопливо принялся за дело. Первым номером в планшете значилось включение бустер-насоса топливной системы. Перед тем как прикоснуться к нужному тумблеру, он проверил себя ещё раз и, убедившись, что это именно тот тумблер, перекинул его сверху вниз, наблюдая за манометром: стрелка, качнувшись от нуля, довольно скоро успокоилась на индексе 2, что и требовалось, и Хасан извлёк из держателя на планшетной рамке карандаш и отметил галочкой первую строчку.

В его распоряжении времени было ещё много, и он мог не спешить. Двухстрелочный высотомер перед ним на приборной доске показывал, что уже разменена вторая тысяча метров высоты. Тонкая стрелка склонялась теперь вправо, оставляя за собой десятки, сотни метров третьей тысячи. С каждой последующей сотней метров Хасан чувствовал себя уверенней, спокойней. «Вот ещё наберём тысчонки полторы, — думал он, — и смогу отцепиться в любой миг, как бы внезапно это ни потребовалось. Тогда уж сам себе голова!»

Хасан знает: там, наверху, в чреве носителя, бортинженер волнуется за него. Все они наверху, и Стремнин особенно, волнуются сейчас: затаились и будут сидеть молча, пока не произойдёт отцепка. Впрочем, и самого Хасана нет-нет да побеспокоит мыслишка: случись на носителе аварийная обстановка, те, кто сидит там, наверху, поди, не замедлят сбросить аналог!.. Чем и вынудят его, Хасана, тут же катапультироваться… (Живое представление этаких поспешных действий — вот уже в каком полёте на подвеске! — тут же вызывало мерзкое до тошнотворности ощущение пустоты в животе.)

Но ждать теперь уже недолго. Высота — около трех тысяч, самолёты продолжают подниматься; ещё немного — Хасан запустит свой двигатель и тогда будет готов к отцепке в любой момент. Пока же замок сброса у него заблокирован на случай каких-нибудь ошибок, чтобы при непреднамеренном нажатии на кнопку не мог сработать.

Вот она — эта красная кнопка — на самой макушке ручки управления; её легко нажать большим пальцем правой руки, не отпуская ручку. Однако кнопка пока прикрыта предохранительным колпачком. Лётчик аналога, чтобы произвести отцепку, должен сперва разблокировать красную кнопку, переключив на пульте специальный тумблер, а затем, открыв колпачок над кнопкой, нажать на неё. Но ещё рано, подниматься предстоит до десяти тысяч метров. Времени уйма. Он почти спокоен и, коротая время, продолжает пункт за пунктом изготавливать на борту все системы, переключая тумблеры, поглядывая на индикаторы, помечая свои действия в планшете.

Но вот дошла очередь и до разблокировки красной кнопки сброса. Хасан будто бы случайно взглянул на высотомер — 2850!.. И, высмотрев на щитке под левой рукой тумблер разблокировки, перекинул его пальцем снизу вверх… И тут же ощутил всем телом, что падает, что сиденье под ним проваливается… Машинально взметнув взгляд над собой, увидел, как торопливо уходит от него вверх брюхо носителя. «Чёрт возьми, замок сработал!.. А ведь я до кнопки и не дотрагивался!»

Однако теперь было не до рассуждений.

Аналог падал. В первые секунды просто-напросто падал, проваливаясь плашмя. Потом Хасан перевёл его в крутое, очень крутое планирование, и эффективность рулей заметно возросла. Как ни внезапна была для Хасана отцепка, он ни на секунду не подвергся замешательству, пусть даже самой ничтожной по времени потере самообладания, и это, только это, решило его судьбу.

«Двигатель!.. Запустить двигатель!..» — Мысль, быстрая и ясная, как магниевая вспышка, озарила сознание, глаза мгновенно увидели тумблер раскрутки ротора, рука включила его, а губы, пересохшие вмиг, принялись отсчитывать секунды: «Двадцать одна, двадцать две, двадцать три… двадцать восемь, двадцать девять…» И глаза уже вперились в тахометр, выжидая, когда ротор разовьёт нужные обороты. «Тридцать одна, тридцать две…» И вот мысль кричит: «Пора!» — Рука включает воспламенитель топлива.

Двигатель пошёл. «Пошёл!» Хасан увидел это по плавному нарастанию температуры у турбины. И грудь его согрелась радостью, как горячим вином.

И тут нельзя было допустить ни малейшей торопливости, но и не потерять ни мгновения. Нужно было крайне деликатно приоткрывать подачу топлива, выводя двигатель с холостого хода на рабочие обороты, чтобы не сорвалось случайно пламя, чтобы двигатель вдруг не захлебнулся. И хотя Хасан видел и по стремительно бегущей вспять стрелке альтиметра, и по упрямо надвигавшейся земле, что секунды его на исходе, он неистовым усилием воли сдерживал себя, чтобы не двинуть энергично вперёд рычаг подачи топлива.

Да, только так, подавая РУД вперёд по сантиметру в секунду, можно было в оставшиеся секунды надёжно вывести опытный, мало изученный ещё двигатель на рабочий режим и избежать катастрофы. И Хасан это сделал.

Двигатель развил достаточную тягу, когда до земли оставалось не более двухсот метров. Просев ещё по инерции, аналог перешёл на бреющий полет, и теперь уже, разгоняясь в плавном подъёме, стал разворачиваться от предгорья к себе на точку. До аэродрома было около тридцати километров.

Ну что тут сказать?.. Только и восхититься удивительной возможностью форсирования высшей нервной деятельности человека!.. Если, разумеется, человек не подвержен панике… И всё же то, что с такой математической точностью сумел выполнить Хасан, было на грани чуда!

А «на точке», на земле, в эти минуты людей охватила гнетущая тревога, когда из динамика они услышали голос Стремнина: «Мы потеряли аналог!»

Один из стоящих у автобуса руководителя полётов пробормотал мрачно: «ЧП!..» И это уродливое словцо будто застряло у каждого в горле.

Что можно подумать?.. Если высота мала — а она у Хасана была явно недостаточной, об этом все знали, — он мог спастись только катапультированием… Но Стремнин об этом ничего не сообщал.

Лица застыли у репродуктора, а из него доносился треск и лёгкое гудение. Вдруг кто-то закричал:

— Идёт, идёт!

На орущего ошалело обернулись. Он показывал в сторону горизонта. И тут все загалдели: «Что?.. Где, где он?..» — «Да вот он, ниже смотри, над самой землёй крадётся!» — «Братва, да ведь и вправду… Это он, аналог, это Хасанчик!.. Ну, „молоток“!»

И в самом деле, аналог теперь был виден отчётливо: он издали, с прямой, шёл на посадку. Ещё тридцать, двадцать, десять секунд все взоры неотрывно следили за ним, пока он не чиркнул колёсами по бетону, и тогда будто вихрь ворвался: «Браво, Хасан!.. Ура Хасану! Качать его!.. Качать этого „мрака“!»

В воздух полетели фуражки, шляпы, кепки, и тут же люди побежали к стоянке, куда должен был прирулить аналог.

Вскоре зашёл на посадку и Стремнин, и, когда занятые в работе над «Иксом», кое-как переводя дух и обливаясь потом, подбежали к месту стоянок, обе машины, аналог и носитель, подрулили и замерли недвижно. И тогда над истомлённой степью воцарилась та звенящая тишина, что заставляет нас щуриться на голубизну и спрашивать себя: «Да где же этот изумительный бездельник — жаворонок? »

Стремнин бог знает что пережил за Хасана, когда почувствовал вдруг, что тот внезапно отцепился. Он напряжённо вслушивался в лёгкий шум наушников, но Хасан молчал, и тогда Сергей понял, что там, на аналоге, стряслось что-то из ряда вон выходящее, во всяком случае, Хасану сейчас не до разговоров. Тяжело было на сердце, но Сергей надеялся, что Хасану удастся катапультироваться — о запуске двигателя он почти не допускал и мысли, зная, что аналог без двигателя сыплется к земле со скоростью 60 — 70 метров в секунду, и с высоты, на которой он отцепился, времени для запуска не хватит. «Но что же там могло вызвать экстренную отцепку?»

Как конструктор системы «подцепки», Сергей особенно тяжело это переживал. Думал и о том, что почти верная гибель аналога может поставить под удар не только его детище, его идею подцепки в воздухе, но и всю работу по теме «Икс». С таким мрачным настроением он подошёл к аэродрому, запросил посадку. И уже на последней прямой, бросив взгляд на стоянку, не поверил глазам своим: увидел рулящий аналог… У Сергея заколотилось сердце. Присмотрелся получше: «Он, он, конечно! Кажется, жив, курилка!»

Сергей не выдержал, крикнул, ни к кому вроде бы не обращаясь:

— Хасанчик-то наш… Каков?.. Подруливает к стоянке!

— Да ну?! — Бортинженер оторвал глаза от своего пульта и обернулся. По мгновенно изменившемуся выражению лица Майкова Сергей заметил, что мысли у того только что были самые чёрные. И уже, как бы отвечая на вопрос Стремнина, бортинженер проговорил: — Поди, Хасанчик надавил на кнопку сброса случайно… А?

— Не знаю, что и сказать, — ответил Стремнин, думая то же самое.

Подрулив к стоянке и выключив двигатели, Стремнин не торопился вылезать из машины. Гнетущее беспокойство за Хасана растаяло, но душой тут же овладело тоскливое опасение за свою «подцепку», и Сергей решил не мчаться к аналогу, а пойти сперва принять душ, выпить боржоми и потом уж подойти к «потерянному». «Пусть без меня там разбираются, — решил он, приподнимаясь с кресла. — Если вина моей конструкции, не буду торопиться услышать дурную новость… И вообще так лучше: не станут говорить, что „заметал икру“.

Но пока раздевался и потом фыркал, принимая на себя потоки прохладной воды, не переставал думать о возможных вариантах самопроизвольной расцепки, однако так ничего и не смог придумать. Любопытство в конце концов взяло верх, и он направился к стоянке. Только выйдя из домика, увидел, что аналог окружён людьми, что вокруг него и те, кто занят делом, и те, кому лучше бы тут и не быть, чтоб не возникли потом всяческие пересуды и «телефонные разговоры». Приближаясь, увидел на крыле Крымова и Рюрикова. «Александр Владимирович тут как тут! Накапливает энергию для жёсткого раздрая… На меня, поди, и не взглянет, заранее считая, что во всём виноват я… Представляю, что за прокурорский у него сейчас вид!.. От утреннего демократизма и следа не сыщешь».

Аналог облепили так, что из толпы виден был лишь остроконечный нос машины, да над головами высился голубоватый киль. Главный конструктор Крымов, референт Рюриков и начальник смежного института Синицын, стоя на центроплане, склонились над кабиной с откинутым назад фонарём. Хасан сидел в кабине. Он уже доложил, как у него все там было. Главный приказал подвезти стенд для контрольной отработки подцепки, а пока вёл с Хасаном целенаправленный разговор.

— Вы, очевидно, нажали на кнопку сброса нечаянно. Вспомните?!

— Нет, говорю вам, точно помню: не нажимал. Как только включил тумблер разблокировки, тут и произошла отцепка.

— Как же это могло быть? — хмурился Крымов и который раз всматривался в колпачок-предохранитель, прячущий красную кнопку на рукояти управления.

Но вот подвезли стенд, и ведущий инженер Майков попросил всех от машины, чтоб подвесить аналог.

Подвеска заняла не более десяти минут. Стенд в виде мощной консольной фермы надвинули осторожно на аналог, гидромеханизмы опустили к нему на фюзеляж сцепочную платформу, в точности воспроизводящую ту, что была под брюхом носителя. Механики проследили, чтобы боковые опоры были точно против отметных мест на силовых шпангоутах, после чего опустилась скоба подцепки, защёлкнувшая на себе замок. Теперь осталось включить кинематику сцепочной платформы и приподнять немного аналог так, чтобы пневматики колёс повисли над бетоном сантиметров на пять. Майков сам залез наверх и осмотрел прилегание к фюзеляжу боковых опор, заглянул в кабину к Хасану, увидел, что все тумблеры и АЗСы на пульте сцепки в исходном положении, спрыгнул на бетон и показал оператору стенда рукой — поднимай!

«Пи-и-ить!» — заныли гидроприводы, и аналог, чуть вздрогнув, будто пробуждаясь, стал медленно приподниматься, но колеса шасси ещё некоторое время оставались на земле, пока горящие хромом на солнце штоки амортизационных стоек не выдвинулись на весь свой ход, и тогда пневматики отделились от бетона.

— Стоп! — крикнул Майков. Гидропомпы сразу стихли. Майков ещё полазил под крыльями, ощупал зачем-то бетон под пневматиками и, подойдя к главному, сказал, что все готово к пробе, можно начинать.

Крымов поднялся на левую стремянку, притиснутую вплотную к кабине лётчика. Светлый костюм на главном подчёркивал и его обыкновенный рост и некоторую полноту. Он наклонился в кабину. Майков, уже успевший крепко загореть, оказался справа. Главный заговорил неторопливо:

— Ну хорошо… Давайте начнём. Хасан, включите, пожалуйста, тумблер разблокировки кнопки отцепки, а правую руку держите на рукояти управления, как вы держали её в полёте.

— Есть. Исполняю, — холодно ответил лётчик.

Он включил тумблер, но, как и ожидали все, аналог остался висеть на замке, не дрогнув.

— Так… Отлично, — констатировал главный. — Теперь снова верните тумблер разблокировки в исходное положение.

— Готов.

— Так… Включите его снова.

Хасан со злостью включил тумблер и не ощутил ни малейшего поползновения машины отцепляться. Чуть не сплюнул за борт, удержался. Вежливый, респектабельный главный не мог не заметить этого порыва.

— Как видите, товарищ Хасан, блокировка в порядке, — тихо проговорил Крымов, а Хасану представилось: «Что ж ты, голубчик, того… врал нам?!»

Но Крымов уже обернулся к ведущему инженеру:

— Юрий Антоныч, вместе с Хасаном проделайте для полной убедительности таких включений, скажем… ну, пятьдесят… Мало — сто!.. Потом, обдумав, решим, что делать дальше. — И, уже глядя под ноги, главный стал спускаться вниз. К нему приблизился Рюриков, и они вместе, руки за спину, отошли в поле.

Майков извлёк из заднего кармана брюк записную книжку, присел на борт кабины и низко-низко наклонился к Хасану, о чём-то переговорил с ним так тихо, что никто внизу не услышал, и стал командовать: «Включи!.. Выключи!.. Включи!.. Выключи!.. Включи!..» Сам в записной книжке делал пометки, чтоб не потерять счёт. Так продолжалось несколько минут. Потом Майков пропустил Хасана, тот вылез на стремянку и, не глядя ни на кого, с очень хмурым выражением лица сбежал вниз. Майков последовал за ним. Аналог как висел на сцепочной платформе передвижного стенда, так и продолжал висеть; все три колеса в пяти сантиметрах от поверхности бетонки. Лётчик-испытатель и ведущий инженер направились к главному, чтобы доложить о результатах эксперимента. Главный как раз в этот момент курил, разговаривая с представителем министерства. Хасан доложил, что из ста включений тумблера разблокировки ни одно не вызвало отцепки аналога от платформы.

— Да, понимаю вас. И это лишь усложняет дело… Если, конечно, вы, Хасан, по-прежнему убеждены, что до кнопки на рукояти управления в момент отцепки не дотрагивались?..

— Я же сказал вам: кнопку не трогал! — выпалил Хасан. В нём бушевало пламя.

— Тогда, Юрий Антоныч, продолжайте искать причину. Полагаю, вам понятно: не выяснив, почему произошла отцепка, мы в следующий полет идти не можем. — Главный осторожно, будто над пепельницей, стоящей на белой скатерти, стряхнул пепел с сигареты. Майков молча кивнул.

— А вы, Хасан, можете пока отдыхать. Если понадобитесь, мы вас пригласим.

Когда Крымов опять остался наедине с Рюриковым, тот, не проронивший при докладе лётчика ни слова, заговорил вдруг темпераментно и жёстко:

— Борис Иваныч! Да разве вам не ясно, что Хасан с поистине восточным упорством не хочет признаться, что раньше времени снял предохранительный колпачок, а потом нечаянно задел пальцем в перчатке злополучную кнопку!.. И ведь каков?! Даже проделав сейчас сто включений, не решается заявить открыто: «Да, я сам виноват!»

Крымов затянулся и опять осторожно стряхнул пепел.

— Александр Владимирович, нам нужно ещё некоторое время, чтобы прийти к бесспорному выводу… Он-то и поможет нам со всей очевидностью убедиться в искренности Хасана.

Рюриков, с трудом скрывая раздражение, взглянул на часы:

— Ба! Без десяти двенадцать!.. Чёрт возьми… У меня запланирован телефонный разговор с заместителем министра. Вы поедете со мной?

— Я покуда останусь здесь, вернусь к обеду. Обедать, как обычно, будем в час?

— Да, да, Борис Иваныч, я не хочу нарушать вашего порядка.

Рюриков энергично направился к чёрной «Волге», но шофёр, наблюдавший за ним, подкатил навстречу. Мягко щёлкнула, закрывшись, дверца, и, взвизгнув резиной на крутом повороте, машина умчалась по рулежной дорожке.

Стремнину потребовалось немного времени, чтобы войти в курс обстоятельств происшествия. Майков рассказал ему о результатах стократной проверки тумблера разблокировки, в исправности которого убедился сам Хасан, не вылезая из кабины после полёта. Эта проверка укрепила в непогрешимости электромонтажа. Ещё Майков сказал, что главного проверка не удовлетворила, поскольку Хасан стоит на своём, и Крымов приказал искать неисправность.

— Ты-то, Юрий Антоныч, сам что думаешь? — спросил Стремнин.

— Не знаю, что и сказать… Не верить Хасану не имею права, а проверка пока ничего не даёт… Полезай-ка сам, Сергей Афанасьевич, в кабину, подумай.

— Будто я, стоя на земле, не могу думать! — невесело усмехнулся Стремнин. Сам все же подошёл к аналогу и неторопливо забрался в кабину. Долго сидел потупясь, никто ему не мешал. Потом вылез, очевидно заметив Хасана, пошёл навстречу. Майков тоже решил к ним подойти, и видел, как Стремнин обнял Хасана и как они двинули друг друга по спине. При этом Хасан даже чуть подпрыгнул.

Приблизившись, Майков услышал такой разговор:

— Мне надоело это, Серёга!.. Пожалуй, скажу, чтоб отвязались, что это я сам нечаянно нажал кнопку… Иначе ведь не отстанут… — Хасан исподлобья глянул на Майкова. — К чертям собачьим все это! И пойдём наконец обедать, а?..

Стремнин даже немного отшатнулся:

— Да ты что, сдурел?

Хасан зло отгрыз мундштук «беломорины» и сплюнул в сторону.

— Ты ведь твёрдо помнишь, что не нажимал? — Стремнин обнял его за плечи. — Я-то тебе верю как себе.

— Да совершенно твёрдо, клянусь своей матерью!

— Тогда как же ты, стервец, на себя такой поклёп возводить вздумал?

— А что ты предлагаешь, когда на мне сосредоточилась вся эта канитель, и я вижу, что все подозревают меня во враньё!..

— А потом все повторится с тобой, или со мной, или с кем ещё? — покачал головой Стремнин. — А может, и того хуже… Понял?

Хасан снова остервенело сплюнул кусок мундштука. Наклонившись, он как-то мучительно, что ли, затянулся дымом папиросы, которую по привычке прятал в кулаке. Буркнул:

— Понял!

Покончив с курением, все трое направились к аналогу и поднялись на стремянки: Стремнин — справа, Майков — слева, Хасан забрался в кабину. Несколько минут молчали, не сговариваясь смотрели на колпачок на ручке управления, под которым находилась красная кнопка отцепки. Наклонившись низко к Хасану, Стремнин осторожно откинул колпачок, проговорил тихо: «Кнопка как кнопка».

Майков, тоже низко склонившись, покрутил пальцами кнопку, не нажимая на неё. Она немного провернулась. Ещё какое-то время все трое не проронили ни слова. Потом Майков сказал:

— Давай ещё разок попробуем включить тумблер разблокировки.

Хасан потянулся левой рукой к пульту и поддел пальцем тумблер. В этот же миг они вздрогнули от неожиданности: аналог сорвался с подвески и, «упав» с ничтожной высоты, качнулся на амортизационных стойках шасси.

— Вот так да! — уставились они друг на друга в изумлении.

Выпрямляясь, Стремнин проговорил:

— Выходит… выходит, в полёте кнопка провернулась от вибрации и почему-то сконтачила сама собой!.. В ней какой-то производственный дефект, это несомненно. Юра, зови электриков, пусть при нас разберут. Посмотрим.

Через пять минут, разобрав кнопку, заметили в ней ничтожный наплыв олова. Он-то при провороте штифта кнопки и мог являться замыкающим ток элементом.

А ещё через десять минут, узнав по какому-то «беспроволочному телеграфу», что аналог сорвался с замка, примчались Крымов и Рюриков: пришлось им прервать обед. Стремнин доложил, как происходило дело. Крымов спокойно выслушал и с лёгкой улыбкой сказал Рюрикову:

— Ну вот, и слава богу, Александр Владимирыч. Всегда радуюсь, когда удаётся докопаться до самого корня дефекта…

— Да, конечно, — кивнул Рюриков. — Необходимо выявить виновных такой небрежной пайки и строжайшим образом наказать! — проговорил он скороговоркой и жёстко.

— Ну за это я как раз спокоен, — ответил Крымов. — Для этой цели всегда найдутся старательные люди, с этой-то задачей справятся, Александр Владимирыч: виновных выявят и подготовят бумаги. — И, уже обращаясь к Стремнину, добавил: — Только, Сергей Афанасьич, не упустите из вида, а то ведь могут и переусердствовать…

А теперь к вам моё слово, Хасан. Позвольте мне перед вами извиниться: была ведь у меня мыслишка подленькая, но я её отогнал… Отогнал! — Последнее слово Крымов повторил громко, молодясь как-то по-простецки. — А потому, голубчик, я и имею право вас от всей души обнять и поздравить с блестяще выполненной вынужденной посадкой, со спасением аналога!

Хасан страшно засмущался; Крымов подошёл к нему и обнял по-русски, широко раскинув руки. Рюриков тоже засветился лучезарной улыбкой и сердечно потряс руку Хасана.

— Вы ведь, Хасан, не обедали? — спросил главный. — И вы, Сергей Афанасьич, и вы, Юрий Антоныч?

— Не до обеда было…

— Ну так поедемте ко мне. Мы ведь тоже с Александром Владимирычем только щец похлебали. Айда! И без того не викинг, Хасан будто ещё уменьшился, как бы сжался. Он страшно не любил есть в присутствии начальства и умоляюще взглянул на Стремнина. Тот ткнул его в бок.

— Спасибо, Борис Иваныч, мы подъедем сейчас на «газике».

— Отлично, отлично, чтоб щи не остыли.

В небольшой столовой главного конструктора овальный стол на десять персон. Кормили здесь просто и вкусно, но Стремнин предпочитал обедать с лётчиками, где любили и пошутить и посмеяться. Здесь же разговаривали приглушённо, а то и ели молча.

Но, как сразу же заметил Стремнин, главный сегодня держался раскованно. Когда сели за стол, он спросил официантку:

— Наташа, у меня там в заветной посудинке что-нибудь осталось?

— Есть-есть, Борис Иваныч!

— Налейте нам, голубушка, по рюмашке: поздравим именинника!

Наталья расставила хрустальные рюмки. Разливая коньяк, не выдержала:

— Позвольте поинтересоваться, Борис Иваныч, кто же именинник?

— Да ведь вот он, как маков цвет!.. Как же вы не догадались?

Все смотрели на Хасана, а он, в самом деле сильно покраснев, похоже, готов был соскользнуть под стол.

Главный встал с рюмкой в руке.

— Дорогой Хасан! Мы сегодня были свидетелями вашей виртуозности в лётно-испытательной работе. Я прикинул: в вашем распоряжении имелось от силы 40 — 45 секунд после внезапной отцепки… И вам, конечно, нужно было катапультироваться… Но вы, действуя изумительно чётко — ибо только так можно было в тридцать секунд (более чем скромного лимита времени!) запустить двигатель и вывести его на рабочие обороты, — сумели спасти исключительно ценную для нас машину! Позвольте выразить вам наше восхищение, поблагодарить вас и пожелать вам доброго здоровья!

Крымов подошёл к Хасану, чокнулся с ним, пригубил рюмку.

Тут и Александр Владимирович Рюриков, кашлянув, привстал со своего места:

— С удовольствием присоединяюсь к словам Бориса Иваныча… Хасан, дорогой, сердечно поздравляю вас с блестяще выполненной экстренной посадкой, спасшей ценную машину! Беру на себя смелость от руководства нашего главка выразить вам благодарность. Будьте здоровы и счастливы!

Стоя со склонённой головой, Хасан выслушал речи, и было заметно, что он страшно злится на себя за своё смущение. Но вот, окинув всех за столом быстрым и острым своим взглядом, сказал спасибо, глотнул содержимое рюмки, сел и наклонился над щами. Смущение Хасана будто бы передалось каждому. Некоторое время ели молча. Негромкий разговор завязался, когда официантка принесла второе.

Вскоре в столовую вошёл главный инженер, пожелал всем приятного аппетита. Высокий, худой, озабоченный вечно, садясь, заглянул в меню, прислушался к разговору, понял, что речь идёт о шахматном турнире.