- Согласен. Надо получше укрепить фланги и подготовить артиллерийский огонь.
      - У меня все готово.
      - Артиллерия корпуса обеспечит правый фланг. Прошу уточнить ваш передний край.
      - Докладываю: брод, семьсот метров восточнее высоты двести одиннадцать, безымянная высота...
      - Подождите, подождите. Разве эта высотка занята вами?
      О взятии небольшой безымянной высоты мне доложил Пинчук. Эти данные были включены в оперативную сводку, отправленную в штаб корпуса. В чем же дело? Почему у комкора возникло сомнение? "Что ж, пообедаю и пойду лично проверить", - решил я.
      С офицером из политотдела армии, подполковником П. С. Матюхиным, который вызвался идти со мной, направились к мосту, наведенному через протоку. На зеленой траве близ него чернели свежие воронки - противник держал мост под артиллерийским и минометным обстрелом. Наши батареи прямой наводки, хорошо замаскировавшись в кустарнике, прикрывали переправу. Командир дивизиона капитан Подгорский коротко доложил обстановку. Здесь все было в порядке, и мы не стали долго задерживаться. Главный интерес для нас представляла Заозерная.
      То бегом преодолевая лужайки, то медленно двигаясь по траншеям, мы шли по тем местам, где еще утром находились гитлеровцы. На утоптанной траве валялись каски, подсумки, противогазы, лежали неубранные трупы эсэсовцев. Навстречу нам попадались раненые бойцы - кто еле-еле ковылял сам, кое-кого несли на носилках. Над головами все время свистели пули, повизгивали осколки.
      До наблюдательного пункта командира батальона добрались благополучно. Капитан Брыльков в нескольких словах обрисовал создавшееся положение.
      - Сейчас, - сказал он, - возникла своеобразная пауза. Мы закрепляемся на захваченных позициях, противник, хотя и не примирился с их потерей, однако еще не собрался с силами, чтобы восстановить положение.
      Оставив своего попутчика на батальонном НП, я решил заглянуть в роту, которая то ли владела интересующей меня безымянной высотой, то ли нет. Двинулся туда в сопровождении солдата, который не лучшим образом справился с ролью проводника - мы заблудились и оказались на минном поле. Едва выбрались...
      Командира роты я нашел в мелком песчаном окопчике, метрах в двадцати позади цепи, а сомнительная высотка находилась метрах в семидесяти впереди.
      - Кто там, наши или фрицы? - спросил я ротного.
      - Никого, товарищ полковник. Были мои ребята, но я их отвел.
      - Зачем же?
      - Для выравнивания фронта... Да если что, я снова займу!
      - Не надо, я сначала посмотрю, - отверг я его предложение. Конечно, не дело командира дивизии самому лезть проверять каждую мелочь. Но мне показалось, что ротный что-то недоговаривает, и желание разобраться во всем самому возобладало. Я сбежал по склону, отмахал несколько десятков шагов по ровному месту и поднялся на холм.
      На его вершине действительно остались следы -пребывания наших бойцов. Высотка была удобной для обороны, с хорошим обзором. Я собрался возвращаться, намереваясь дать ротному нагоняй за то, что оставил такую выгодную позицию, как вдруг раздался короткий сверлящий звук, затем грохот разрыва. Поблизости вырос фонтан песка и дыма. Почти одновременно совсем рядом возникло еще несколько грязно-бурых кустов. Я инстинктивно бросился в окоп. В артиллерийскую стрельбу вплелись противные завывания мин. Огневой налет был продолжительным. Осколки со свистом прошивали воздух над моей головой. Они срезали макушки сосен, расщепляли стволы, секли ветви. Однако ни один снаряд или мина не попали в мое убежище.
      Огненный шквал затих так же внезапно, как и начался. Я вылез из укрытия и замер от неожиданности. К высоте направлялись неприятельские солдаты. Видимо, они заметили меня: группа гитлеровцев повернула в мою сторону. При мне были гранаты. Я упал на левый бок, быстро вставил запал. Бросок... Потом еще один...
      Гитлеровцы залегли. В ответ - ни выстрелов, ни гранат. И вдруг чужой, гортанный голос: "Польковник, сдавайс!" Значит, разглядели, хотят взять живым. И наши, как назло, не подают признаков жизни.
      Я швырял гранаты одну за другой. Вот их осталось только две. Проверил патроны в ТТ. Мне ничего больше не оставалось, как отстреливаться до последнего...
      И вдруг наша артиллерия начала редкий, методичный обстрел. Гитлеровцы прижались к земле. Наступил благоприятный момент. Добрым словом помянул я мягкие, с ремнями казацкие сапоги, в которые был обут, - летел я в них как пуля. Когда ввалился в свой окоп, сердце, казалось, готово было выскочить из груди.
      Ротный, лежавший на земле ничком, посмотрел на меня, как на явившегося с того света.
      - Почему рота не стреляет? - накинулся я на него. - Командуйте сейчас же!.. Телефон работает?
      - Так точно, только что с комбатом говорил.
      Я вызвал Александра Васильевича Максимова.
      - Немедленно откройте артиллерийский огонь по высоте, что в ста метрах к западу от Заозерной. Одновременно дайте по ней полковой залп гвардейских минометов!
      - Слушаюсь... Слушаюсь... - немного удивленно ответил командующий артиллерией. Ему-то там, на дивизионном НП, не понять было, в чем дело. Но приказание он исполнил точно. Не прошло и минуты, как злополучная горушка была накрыта. Немногим вражеским солдатам удалось унести оттуда ноги.
      На другом участке пехоте противника, поддержанной танками, удалось отбить высоту 211.0 и оттеснить нас ближе к Заозерной. Алексей Иванович Пинчук, оказавшийся в это время в боевых порядках роты, по которой пришелся главный удар, умело организовал оборону. Как только немецкие танки приблизились к позициям стрелков, их по команде Пинчука встретили огнем наши орудия и тридцатьчетверки. Две неприятельские машины окутались пламенем и едким дымом. Остальные застопорили ход и открыли огонь с места. Но долго продержаться они не смогли и по одному отошли за высоту 211.0.
      В это время прозвучала команда "В атаку!", и солдаты бросились в рукопашную схватку. Пинчук был ранен в ногу, но продолжал руководить боем. Гитлеровцы в рукопашной не устояли и отступили. Уйти удалось немногим.
      Большие потери понесли и наши подразделения.
      Когда бой стих, я пробрался на наблюдательный пункт командира батальона. Николай Федорович Брыльков встретил меня печальным известием:
      - Полковник Балынин убит на мосту.
      - Да что вы? - вырвалось у меня. - Это точно?
      - Точно. Сквозное ранение в голову, - подтвердил комбат. - Умер через несколько минут на руках у командира санвзвода Григория Жиделя. Противник держит мост под сильным огнем. Ходить по нему до сумерек невозможно каждого третьего задевает.
      - Что ж, обстановка мне, товарищ Брыльков, ясна, - сказал я на прощание. - Противник наверняка подтягивает резервы и готовится к новой атаке. Видно, хочет отрезать нас от основных сил и расколотить в пух и прах. Завтра ждите новых атак. Но, думаю, мы и их сумеем отбить. Надо встретить фашистов посолиднее. К утру сюда подойдут два батальона и танки. А вы за ночь освойтесь, закрепите занятые блиндажи и траншеи. Установите больше орудий прямой наводки и поглубже заройтесь в землю. Ночью сделайте дополнительный маскировочный забор. И не забудьте разъяснить личному составу, что гитлеровцы понесли чувствительный урон и стали менее решительны. А теперь скажите, как мне пройти через протоку.
      - Придется южнее моста, метрах в восьмистах. Я вам дам солдата. Он тянул там кабель и знает брод.
      Связист оказался довольно шустрым малым. Он взял такой темп, что очень скоро у меня взмокла гимнастерка. Вскоре мы вышли к протоке.
      - Кажется, здесь брод, - сказал солдат.
      Он сделал несколько шагов и вдруг скрылся под водой. Нырнув вслед за ним, я схватил его за воротник. Через минуту, стоя на берегу, он виновато оправдывался:
      - Мал-мала ошибся, метров на пять - семь...
      Когда я добрался до нашего НП, уже смеркалось. Максимов со своим начальником штаба сидели над картой и готовили на завтра артиллерийские расчеты. Я сказал им о гибели Николая Николаевича Балынина. Помолчали, глубоко огорченные случившимся. Подошел Иван Константинович Коротенко. Он доложил мне общую обстановку.
      Самый длинный день года заканчивался. Затихали звуки перестрелки. Старшины рот тащили к Заозерной боеприпасы и горячую еду в термосах. Позвал и нас к столу Блинник - наш повар, могучего сложения мужчина, в недалеком прошлом кулинар из киевского ресторана. Мы с аппетитом принялись за баранину с картошкой, только сейчас ощутив, как сильно проголодались.
      К столу подошел Николай Ефимович Воронин:
      - Приятного аппетита!
      Он сел с нами. Поговорили о Балынине, о неласковой фронтовой судьбе, которая вот так же может обойтись с каждым из нас. Потом Воронин с увлечением стал рассказывать:
      - Коммунисты держатся просто замечательно. На любом участке, куда ни посмотри. Вот сержант Кузьмин, например, когда добровольцев в разведку позвали, первым вышел. За ним потянулись Рахманов, Смирнов, Федосенко, Шатунов. Они и организацию вражеской обороны разведали, и такой тарарам подняли, что немцы всполошились всерьез. Наверно, подумали, что целая рота к ним в тыл проникла. Несколько пленных привели бойцы. Коротенко говорит, что ценные сведения от них получил.
      - Верно, - подтвердил Коротенко. - Хорошую информацию дали о силах, о дислокации...
      Когда я вышел из блиндажа подышать свежим воздухом, уже стояла глубокая ночь. На Заозерной рвались редкие снаряды. Где-то на флангах вспыхивала и гасла перестрелка, - вероятно, там действовали ребята из разведроты капитана Тарасенко. Позади нашего НП слышались шаги и приглушенные голоса. Это шли к высоте батальоны 469-го стрелкового полка. Через протоку переправлялись орудия, предназначенные для установки на прямую наводку.
      Я знал, что в это же время выводятся в резерв уцелевшие остатки рот Королева и Решетняка, что на флангах, особенно на правом, саперы ставят мины. Дивизия не спала. Она готовилась к дневному бою...
      И он грянул, едва наступило утро. Сорок минут неприятельские снаряды и мины сыпались на Заозерную и на переправу. Потом немцы нанесли удары по флангам с целью отрезать нас от протоки и уничтожить. На правый фланг с запада двигалось до двух полков, на левый с юго-запада - до батальона. Под прикрытием артиллерийского огня за танками, пригнувшись, шли солдаты. К встрече их все было готово.
      Местность теперь была нашим союзником. На правом фланге стойко держался подошедший сюда ночью батальон майора Колтунова - тот самый, что успешно действовал на показном учении.
      На противника обрушили огонь орудия прямой наводки и пулеметы. Артиллеристы стреляли в таком темпе, что на стволах запекалась краска. Задымилось несколько танков. Первая цепь гитлеровцев была сметена. Вторая и третья - дрогнули, остановились и начали откатываться назад. Тут появились наши тридцатьчетверки. Они били по вражеским танкам из пушек, давили фашистов гусеницами.
      Жуткое зрелище представляло в этом месте поле. Еще недавно зеленое, теперь оно было словно вспаханным, буро-черным, с красными пятнами тут и там. Повсюду валялись трупы, кричали раненые...
      Стоя на ступеньке перед амбразурой и глядя в стереотрубу на тот небольшой видимый отсюда участок, где только что отгремел бой, я вдруг услышал стон за своей спиной. Что за наваждение, уж не галлюцинация ли? Я обернулся назад и удивился. В блиндаже стоял, держась за сердце, незнакомый полковник...
      - Сын, Женя... - невнятно произнес он. Человеку было плохо. Я немного успокоил его и спросил:
      - Кто вы и как здесь оказались?
      - Полковник Мельников, заместитель командующего по бронетанковым войскам сорок шестой армии Третьего Украинского фронта, - представился он. - Сын мой вчера погиб здесь. До этого старший - Виталий сгорел в воздухе. Он был летчиком. А теперь вот и младший, последний... Вы его не могли знать. Штрафником он был...
      - Нет, почему же, я знал Мельникова из штрафной. Высокий, круглолицый, из училища. Он? Ну вот видите, знал я вашего сына. Взводным предложил его назначить. Вчера видел в бою. Прекрасно держался. Как настоящий воин и командир. Взвод первым достиг гребня. А он все время был впереди взвода. Потом я потерял его из виду. Вы точно знаете, что он убит?
      - Да, смотрел список потерь в вашем штабе... Спасибо за добрые слова о сыне. Он не был преступником. Дурацкий случай...
      - Помнится, он говорил о каком-то фотоаппарате.
      - Лучше не напоминайте... Это трофей. Я послал его домой для Жени. Из дому аппарат переслали в училище. Там эту штуку приказали сдать - рядовому не положено иметь при себе такие вещи. А он заупрямился: "Не сдам, это подарок отца". И вот не успел я оправиться после гибели Виталия, как получаю письмо из дому: Евгений в штрафной, воинская часть такая-то. Я выяснил, где это, и вылетел самолетом в штаб вашей армии. Сегодня утром добрался до вас, узнал, что рота в бою, и попросил список потерь. В нем нашел и имя Евгения...
      - Чем могу вам помочь?
      - Да чем же теперь... Впрочем, если можно... Я хотел бы взять на память что-нибудь из Жениных вещей...
      - Конечно, конечно!
      Я подозвал своего адъютанта и сделал нужные распоряжения. Мы простились с полковником Мельниковым.
      Бой продолжался. На участке, занимаемом батальоном Колтунова, фашисты наносили главный удар, их рота пехоты с танками прорвалась к протоке и с трех сторон окружила мост, который из последних сил удерживала небольшая горстка бойцов. Я приказал Максимову дать по прорвавшемуся противнику залп дивизионом гвардейских минометов. Огненные стрелы "катюш" вонзились в берег около моста через протоку. Гитлеровцы залегли. Потом группами стали отходить назад.
      Неприятель старался не остаться в долгу и ударил артиллерией по наблюдательному пункту Колтунова. Блиндаж, в котором размещался его НП, загорелся.
      Вспыхнул стоявший у входа ящик с сигнальными ракетами. От последовавшего затем фейерверка в блиндаже начался пожар. Колтунов вытащил оттуда оглушенного и растерявшегося батальонного фельдшера. Лицо и грудь у комбата были в страшных ожогах, но он продолжал командовать.
      Тяжело было и на участке, удерживаемом батальоном Брылькова. Немецкие танки местами приближались к нашим позициям метров на пятьдесят и, настигнутые бронебойными снарядами, замирали на месте. На НП у Брылькова несколько раз появлялся Павел Денисович Алексеев - заместитель Балынина, принявший командование полком. Он помогал комбату в организации обороны захваченных у противника позиций.
      Бой длился до самого вечера. Противник предпринял до десяти атак. Но все они захлебнулись. Примирившись с потерей высоты, гитлеровцы начали отходить.
      Уже при свете фонаря мы принялись подводить итоги минувших боевых действий. Противник понес ощутимые потери. До двух тысяч солдат и около пятидесяти танков остались на поле боя. Количество пленных приближалось к четырем сотням. И у нас полегло немало народу. Особенно велик был урон в штрафных ротах - из их состава мало кто уцелел. И все же общее число убитых и раненых у нас было раза в два-три меньше.
      Дивизия овладела важными позициями. Теперь она "видела" дальше на 10-15 километров, могла более выгодно расположить артиллерию и особенно орудия прямой наводки, получила прекрасные исходные рубежи для наступления армии, которое вот-вот должно было начаться.
      Длинная неделя
      Разведка боем
      Взятие Заозерной и небольшого плацдарма к западу от нее явилось событием в какой-то мере знаменательным. Высота с ее обжитыми, хорошо оборудованными укреплениями входила в состав весьма сильного, глубоко эшелонированного оборонительного рубежа, носившего условное название "Пантера". Пантера, как известно, зверь агрессивный и коварный, любит нападать исподтишка. Не отражало ли это шифрованное наименование истинных намерений, не покидавших гитлеровцев, - задержать наше продвижение и, накопив силы, перейти в контрнаступление?
      И Еременко, и Юшкевич высоко оценили успех 150-й дивизии. В наш адрес было высказано немало добрых слов.
      Вскоре командиру корпуса Семену Никифоровичу Переверткину присвоили генеральское звание. А нашего начальника политотдела Николая Ефимовича Воронина назначили на новую, более высокую должность.
      Вместо него к нам прибыл подполковник Михаил Васильевич Артюхов политработник из разведотдела армии. И хоть первое впечатление он произвел вполне благоприятное, мне все казалось, что второго такого начальника политотдела, как Воронин, не найти. За короткое время я успел очень привязаться к нему.
      В дивизию прислали наконец и начальника штаба - полковника Николая Константиновича Дьячкова. Был он не стар - ему не исполнилось и сорока. Однако самостоятельная жизнь его началась давно. Еще мальчишкой зарабатывал он себе на хлеб, подвизаясь в каком-то театре. Юношей связал свою судьбу с армией. Перед войной окончил академию. Невозмутимый, доброжелательный, никогда не теряющий самообладания, Николай Константинович быстро завоевал расположение офицеров штаба.
      После гибели Балынина в должности командира 469-го стрелкового полка утвердили подполковника Павла Денисовича Алексеева. В прошлом он, как и полковник Зинченко - новый командир 756-го полка, был политработником. Обязанности отправленного в госпиталь командира 674-го полка Пинчука выполнял пока что его заместитель - майор Борис Иванович Елизаров.
      Восполнили мы и потери в бойцах. Подразделения Григория Решетняка и Николая Королева были доукомплектованы. Кроме того, дивизия получила еще две штрафные роты.
      Мы готовились к выполнению новых задач.
      Рубеж "Пантера", протянувшийся в меридиональном направлении, преграждал советским войскам путь в Латвию, до границы которой оставалось совсем недалеко.
      Непосредственно нам противостоял один из сильных узлов, обороняемый войсками Идрицкой группировки. В ее состав входили 32-я и 23-я пехотные дивизии немцев и 15-я латышская дивизия СС. Идрица, считавшаяся по административному делению тех лет городом, лежала среди болот и лесов километрах в пятидесяти юго-западнее полосы действий нашей дивизии.
      После взятия Заозерной я много думал о том, как нам удалось расколоть этот крепкий орешек. И пришел к выводу: готовясь к захвату высоты, мы хорошо разведали силы противника. Поэтому, как ни велико было его сопротивление, оно нас не обескуражило. Теперь надо было не ошибиться в оценке Идрицкой группировки. "Прощупать бы ее", - мелькала у меня мысль.
      В том, что наш фронт находится накануне большого наступления, ни у кого не оставалось сомнений. Не было известно лишь направление главного удара и время. Поэтому всякие подробности о силах врага могли очень и очень пригодиться. И лучшим способом такого уточнения я считал разведку боем.
      Разведка боем вызывала к себе двоякое отношение.
      Некоторые считали, что все ее положительные стороны сводятся на нет неизбежным самообнаружением: неприятель узнает о нас не меньше, чем мы о нем. Я же полагал, что никаким другим способом невозможно получить полного и истинного представления о противнике. И не только о системе его обороны, вооружении и технике, но и о бдительности, готовности к сопротивлению - о том, чего не узнаешь наблюдением и даже от пленных.
      А то, что гитлеровцы получат некоторое представление о наших силах, беда не велика. Они и так знают о нас немало. К тому же находясь в положении активной, диктующей характер боя стороны, мы можем показать себя противнику именно так, как нам хочется.
      Одним словом, я решил готовить разведку боем. Дьячков с Офштейном разработали план действий. Я доложил его Переверткину. Тот согласился с ним. Командующий армией утвердил также план и предложенный срок - 10 июля. Началась подготовка.
      Штаб нашей дивизии размещался теперь в селе Долгое, вернее, в бывшем селе. Ни одной избы здесь не уцелело, и только почерневшие русские печи вздымали в небо одинокие трубы. Как и раньше, мы вели усиленную тренировку на местности, напоминающей ту, на которой нам предстояло действовать. Занимались поротно и побатальонно. Провели учение с боевой стрельбой. И вот наконец настал день 10 июля.
      С утра оперативная группа штаба дивизии расположилась на наблюдательном пункте, оборудованном на склоне Заозерной, в блиндажах, доставшихся нам от немцев. Ровно в одиннадцать земля вздрогнула от залпа по противнику ударили все огневые средства дивизии. Десять минут длился артиллерийский налет. Едва он смолк - в небо взвились красные ракеты. Две штрафные роты пошли в атаку.
      Противник открыл заградительный огонь из орудий. Но бойцы успели проскочить поражаемый участок и уже ворвались в первую траншею. Там разгорелась ожесточенная схватка. Я не отрывался от стереотрубы, поэтому до меня не сразу дошел смысл слов штабной телефонистки:
      - Товарищ командир, товарищ командир, вас командующий армией вызывает!
      Из трубки донесся бас Юшкевича:
      - Шатилов, сейчас же забирай командиров полков и. выезжай в штаб армии. Командующий фронтом будет лично проводить занятия с командирами дивизий и полков на местности. Так что не задерживайся.
      - Товарищ командарм, вы же сами утверждали план, - забеспокоился я. Тут какое-то недоразумение. У нас уже идет бой за первую траншею!
      - Есть приказ командующего фронтом, и будь добр, Шатилов, выполняй его!
      - Но командующий, наверное, не знает. Вы доложите ему, товарищ командарм, что мы ведем бой.
      - Ну вот что, Шатилов, ничего и никому я докладывать не буду. Если хочешь, делай это сам. А я приказа командующего отменять не могу. Не выполнишь - пеняй на себя...
      Мне стало обидно за Василия Александровича. Ведь мы знали, что Юшкевич мог без колебаний пойти под пули. А вот перед старшим начальником немел и робел. В сердцах положил я трубку. И тут же не без стыда признался себе, что и сам не стану разыскивать по телефону командующего фронтом... Приказал вызвать на НП командиров полков. Пока Офштейн связывался с ними, пока они прибыли сюда, прошло минут двадцать. Все это время я наблюдал, как орудия прямой наводки уничтожают огневые точки противника, а когда собрались командиры полков, передал управление боем Дьячкову:
      - Оставайтесь за меня. Позаботьтесь о взаимодействии между подразделениями. Действуйте по обстановке. Если обозначится успех, вводите свежие силы...
      Мы пошли к штабу, разместились в стоявших там двух "виллисах" и направились к месту, где Еременко проводил занятие с офицерами. Я с Курбатовым ехал впереди. Шофер Лопарев, тридцатилетний красноармеец с солидным водительским стажем, гнал машину по проселкам с огромной скоростью. Трясло нас нещадно. Но я не обращал на это внимания - все мои мысли были там, где сейчас вели бой наши подразделения.
      Когда мы прибыли, занятие уже началось. Еременко стоял внутри плотного кольца генералов и офицеров и что-то объяснял им. Осторожно протиснувшись к нему, я доложил:
      - Товарищ командующий, командир сто пятидесятой дивизии полковник Шатилов прибыл на занятие с опозданием!
      - Эт-то еще что за штучки? - возмутился Еременко. - Ты, Шатилов, забыл, что такое война? - И он разразился в мой адрес серией нелестных эпитетов.
      Я стоял сам не свой. Очень хотелось, чтобы Юшкевич вступился и объяснил, в чем дело. Но он промолчал. Тогда и я решил не оправдываться.
      Дав выход своему гневу, Еременко поостыл и продолжал начатое объяснение:
      - Вот посмотрите сюда. Если вы должны работать с авиацией, а передний край ваш проходит, как тут вот, через лес, то обозначать его надо таким манером... - Подняв руку с ракетницей, он выстрелил. Зеленый шарик взвился в небо и, описав крутую дугу, погас. - Разумеете? А то наши соколы вам же и пропишут по первое число...
      В это время откуда-то появился незнакомый мне полковник и подошел к Еременко:
      - Товарищ командующий, разрешите доложить!
      - Ну, в чем там дело?
      - Товарищ командующий, сто пятидесятая дивизия прорвала оборону немцев, заняла первую и вторую траншеи, захватила пленных и ведет бой за овладение первой позицией.
      Еременко быстро обернулся ко мне:
      - Что же ты, Шатилов, сразу не сказал? Немедленно забирай своих командиров и отправляйся на энпе, боем управлять.
      - Есть! - Отыскав взглядом Алексеева, Зинченко и Елизарова, я сказал им: - К машинам!
      Назад Лопарев гнал еще быстрее. Чувство обиды улетучилось - ведь здравый смысл в конце концов восторжествовал.
      На НП мы не пришли, а прибежали. К этому моменту первый эшелон 469-го и 674-го полков, продвигавшийся на Каменку, встретил сильное сопротивление и остановился. Противник занимал выгодный рубеж. Требовалось решить, как быть дальше. Можно было свернуть бой - ведь мы разведали, что хотели: система огня неприятеля вскрыта, его инженерные сооружения и заграждения также теперь известны, промежутки между подразделениями установлены. Мы планировали захватить хотя бы одного "языка", а пленили около пятидесяти человек: Однако интуиция подсказывала мне, что бой надо продолжать. Вспомнились разговоры о готовящемся наступлении фронта, повышенный интерес командования к нашей разведке боем. В памяти возникло лицо Еременко: как он весь встрепенулся, когда услышал, что дивизия успешно прорывает оборону гитлеровцев. Все это, вместе взятое, и родило решение. А решив продолжать бой, я постарался сделать все возможное, чтобы удар наш не захлебнулся. Для этого надо было ввести второй эшелон дивизии, состоявший из 756-го полка и батальонов 469-го и 674-го полков.
      Вызвав полковых командиров, я поставил перед ними задачу и сказал:
      - Учтите, успех нашего прорыва поставит в выгодное положение весь семьдесят девятый корпус. От вас и ваших бойцов требуется напористость и стремление вперед. У опорных пунктов не задерживайтесь, обходите их и проникайте в разрывы боевых порядков.
      Командиры передали по телефону приказания выводить батальоны на исходный рубеж и поспешили на полковые наблюдательные пункты.
      "А все же достаточно ли этих сил, чтобы удар не оказался отбитым?" грызла меня тревожная мысль, и я со все большей решимостью поглядывал на подполковника Гордеева, зашедшего в мой блиндаж.
      Василий Иванович Гордеев командовал 991-м полком самоходной артиллерии. Эта часть фронтового подчинения вот уже больше недели располагалась в полосе нашей дивизии. И я и Гордеев знали, что нам предстоят совместные действия. Об этом мы не раз говорили. И вот такой момент, кажется, настал.
      Чтобы использовать этот полк, надо было запрашивать разрешение фронта. Но пока его добьешься, уйдет время. Эх, была не была... Я решился!
      - Товарищ Гордеев, вводите в бой своих молодцов.
      - Товарищ полковник, а как же приказ фронтового командования? осторожно спросил он.
      - Вы же видите, что творится. Пока я свяжусь с фронтом да все согласую, тут такое может произойти... Так что давайте уж под мою ответственность!
      К счастью, Гордеев был настоящим боевым офицером и, не страдал приверженностью к формализму.
      - Хорошо, - согласился он. - Только вы, товарищ полковник, пожалуйста, доложите фронту при первой же возможности.
      - Об этом не беспокойтесь, - заверил я его. - В любом случае за последствия отвечаю я.
      Не прошло и часа, как второй эшелон дивизии вышел на рубеж развертывания для атаки. Заговорила наша артиллерия. Она била по третьей траншее врага. Артналет продолжался десять минут, но ущерб неприятелю он причинил немалый. Поэтому, когда в атаку двинулись батальоны 469-го и 674-го полков, полк Зинченко и самоходки Гордеева, они встретили меньшее сопротивление, чем можно было ожидать. Темп наступления нарастал. С нашего НП уже стало трудно наблюдать за боем. Я приказал разведроте и связистам оборудовать новый наблюдательный пункт, ближе к наступающим частям. И вскоре мне доложили, что НП подготовлен в районе деревни Печурки, связь есть, можно туда переходить.
      Я начал собираться и не сразу заметил, как в блиндаж вошел незнакомый генерал. "Наверное, из штаба фронта", - мелькнула мысль. Судя по тому, с чего он начал, я не ошибся.
      - Товарищ полковник, - строго спросил он, - почему вы ввели в бой девятьсот девяносто первый полк без разрешения штаба фронта?
      Я продолжал молча собираться. Да и что было ответить? Формально, конечно, я был не прав. Но не мог же генерал не понимать мотивов моего решения.
      Между тем недовольный моим молчанием, генерал сказал еще строже:
      - Доложите лично командующему фронтом!
      - Я прошу, товарищ генерал, вас доложить об этом. А мне надо переходить на новый энпе. Я бы с удовольствием доложил сам, но бой не кончился и им надо управлять.
      Подхватив полевую сумку, я пошел к выходу из блиндажа. Конечно, я поступил бестактно. Но неужели для представителя фронта чисто формальная сторона была важнее существа дела?
      До Печурок пришлось добираться на своих двоих, где шагом, где бегом, благо недалеко, всего пять километров. Наблюдательный пункт здесь саперы оборудовали в оставленных противником блиндажах. Начальник связи дивизии майор Дмитрий Павлович Лазаренко доложил:
      - С частями связь поддерживается по радио и по телефону. А с "верхом" - пока только по радио. Телефонную жду с минуты на минуту...
      Место для НП было выбрано хорошее. Только закатное солнце било в глаза. Голубая вечерняя дымка смешивалась с черным дымом и пылью от разрывов снарядов. Различить, где наши боевые порядки, а где неприятельские, с каждой минутой становилось все труднее. Я слышал, как Максимов, стоявший неподалеку от меня, чертыхался и что-то бурчал себе под нос. Бедняга! Ему-то, артиллеристу, ошибки в наблюдении грозили особенно крупными неприятностями.
      На западе, километрах в двух впереди от нас, дымились черные развалины села Забеги. Наши уже вели бой за селом. А Каменка, в направлении которой мы начали сегодня наступать, осталась сзади и несколько южнее дивизионного НП. Войска обошли ее, но еще не взяли. Действовавший там 674-й стрелковый полк натолкнулся на ожесточенное сопротивление. Особенно туго пришлось ему от пулеметного огня. Становилось ясно, что до утра Каменку не взять. Что ж, приходилось с этим мириться. Я приказал перенести свой НП в Забеги, чтобы с утра управлять успешно развивавшимся наступлением к западу от этого села. Одновременно распорядился, чтобы командиры покормили людей горячим поротно, не снижая темпов наступления. Пришел майор Коротенко и, доложив обстановку, сообщил план ночных действий разведывательной группы.