Филумана

Изумленный выдох, последовавший со стороны Каллистрата, не привлек княжеского внимания Зиновия.

– Да вот эта дыра! – со злостью кивнул он. – И как я так оплошал – умудрился удариться?..

Михаил провел ладонью по стене вокруг моего локтя. Вздохнул. Проговорил с грустью: – Еще одно место, куда ты можешь уйти, а я за тобой не могу последовать…

– Поздравляю, князь Зиновий, – сообщила я. – Ваша новая гривна Вавва подарила вам удивительный дар – видеть проходы между мирами.

Зиновий даже на палец дуть перестал.

– Только сами вы ими, как я поняла, воспользоваться не можете. – Я указала на его травмированный палец. – Но хотя бы видите. А я вот – наоборот. Не вижу проходов, но пройти через них способна…

Михаил хмыкнул.

– Не всегда куда надо, – согласилась я, – Но ведь все-таки способна!

– Какой же это дар? – возмутился Зиновий. – Вот же она. дыра!

И он снова ткнул пальцем. Но уже другой руки. И не так решительно. Поэтому нового членовредительства не последовало – только очередное «Ай!» – да и то приглушенно-недоуменное.

– Так это – морок – озадаченно спросил Фелинский.

– Нет, князь. – стараясь не засмеяться, объяснила я, – Для нас с вами – вас и меня – это реальность. Но разная. Поэтому вы мне сообщайте обо всех дырках, которые увидите, а я буду проверять' простые это дырки или между мирами.

– Но ведь через эту дырку ты, кажется, попала вовсе не в свой мир, – заметил Михаил. – И даже не в какой-нибудь другой. А в нашу, родную пустохлябь!

– Вернее – из нее, родной, – поправила я, – Но ты прав, это странно. Хотя… Может, и не так уж странно. Может, это сквозная дырка – от одного куска этого мира к другому куску этого же. Но сквозь иной. Вот как иголка – протыкает складку материи насквозь и выходит тут же, рядом. Хотя прошла через изнанку ткани. Не занимались, великий князь, шитьем и прочим рукоделием, а – Не занимался, – серьезно ответил Михаил, – Но пример твой, любовь моя, понял.

– И замечательно. А вы, князь Зиновий, все же не забудьте мою просьбу – насчет необычных дырок. Особенно тех, которые никто, кроме вас, не видит.

– А тут еще проход! – сообщил из угла Каллистрат.

– Вы там не гривны собрались примерять? – встревожилась я. – Вы это прекратите! Вы нам нужны живым!

– Счастлив служить вам, княгиня, – галантно заметил Каллистрат, высовываясь из угла, – но не беспокойтесь – я ничего не трогаю. Только смотрю. И вижу коридор, в который вы нас не водили.

– А я и сама там не была!

– Тогда я вас проведу. Как первооткрыватель.

Все гурьбой двинулись в коридорчик. Который почти тут же закончился дверью – первой дверью внутри пещерных помещений. Притом дверью необычной – с прозрачным оконцем.

– Это еще что за бесовщина? – охнул Каллистрат, первым прильнувший к оконцу.

Князь Зиновий, которому после получения гривны, видимо, все было нипочем, воинственно кинулся вперед, оттеснив Обо-лыжского.

– И что там? – поинтересовался Михаил за его спиной. – Да так, – засмущался Зиновий, поняв, что полез не по чину, опередив самого великого князя и предводителя Великого собора.

Когда он уступил место, Михаил только мельком глянул в окошко и сообщил: – Княгиня, кажется, это твои знакомые!

– Кто еще? – удивилась я, занимая смотровую площадку.

Но едва бросила взгляд на ярко освещенный зал за дверью, ахнула и невольно отпрыгнула назад. Наступив на ногу Ни-кодиму, которому тоже было интересно.

– Да, это они, – испуганно согласилась я с супругом. – Те дымные существа, что набросились на меня… Когда я пыталась попасть на Землю…

– Это тени умерших, – авторитетно заявил Никодим и на всякий случай перекрестил оконце. Еще раз глянул и обеспо-коенно воскликнул: – А они сюда идут!

Я прижалась к Михаилу, ухватив сына за руку:

–Давайте уберемся отсюда поскорее! Подобру-поздорову – Нет, княгиня, кажется, нечего бояться – они вроде не могут выйти оттуда! – весело сообщил Никодим, все так же торчащий у окошка. – Им, наверно, святым духом выход оттуда перекрыт! Или зароком каким!

– Вот уж не знал, что еще при жизни смогу заглянуть в царство мертвых! – подивился Зиновий.

– И все-таки уйдем, – попросила я.

– И то верно, – с натужным смешком согласился Никодим, отлипая наконец от проклятого оконца. – Так посмотришь-посмотришь – и не заметишь, как черти самого туда утащат!

– Любите вы, Каллистрат, отыскивать всякую гадость, – зябко поведя плечами, попеняла я Оболыжскому, поворачиваясь уходить. – То нашли свою знаменитую «мерзкую погань», то теперь зал с привидениями отыскали…

И тут мой сын в очередной раз меня удивил. И даже испугал.

Выдернув из моей ладони свою руку, он подошел к диковинной двери. Приподнявшись на носочки, припал к оконцу, расплющил нос о стекло и принялся что-то делать руками. Какие-то пассы. Как гипнотизер во время виденного как-то мною сеанса.

Тогда, с эстрады, подобные пассы не подействовали на меня. Но сейчас мерные взмахи ладошек сына, направленные вовсе не на меня, а на призраков за дверью, неожиданно запутали мое сознание сонной сетью, увлекая куда-то, зовя и туманя…

И только визгливый стон, донесшийся вдруг из-за двери, заставил собраться, выпрямиться и встряхнуться.

– Михаил, – обратилась я к мужу.

Но он молчал. Его остекленевшие глаза были прикованы к рукам сына, которые продолжали гладить воздух перед оконцем, мягко ласкать его, убаюкивая, усыпляя…

Я поспешно отвела глаза. Посмотрела на мужчин.

Все они застыли в оцепенении, завороженные магическими пассами малыша, стоящего к ним спиной.

Раздался повторный вой из-за двери. В нем была бесконечная тоска. Пополам с утробным удовольствием. Им – которые за дверью, – кажется, было приятно, что их гладят, что их массируют, что с ними играют – именно таким образом, как это проделывал мой сын. Они вопили от наслаждения. Но не голосами, а тем особым телепатическим воем, который одна лишь я могла слышать. Но не хотела.

Третьего пронзительного стенания, донесшегося из-за двери, я уже не перенесла и слабым голосом, чуть подрагивающим от нестерпимого ужаса, попросила: – Сынок, пойдем, а?..

Малыш обернулся не без удивления. Ему, видно, было невдомек, что кому-то могут не нравиться подобные упражнения.

Однако, оглядев выставку восковых фигур, в которую превратились наши доблестные мужчины, он кивнул головой, подтверждая, что я права.

Отступил на шаг от двери, осмотрелся. Как заправский гипнотизер громко хлопнул в ладоши и произнес:

–Да!

Восковые фигуры ожили, задвигались. Гурьбой заторопились вон из опасного коридорчика. Молча. Быстро.

* * *

Наверх, в киршагские покои, мы поднялись, чуть не ослепнув от яркого солнца.

Мрачное настроение за время обратного пути рассеялось.

– Ну и погуляли мы! – расправляя плечи так, чтобы всем была видна вновь приобретенная гривна, весело сообщил Зиновий. – Целый день небось ходили! – Слава богу, вы решили не спускаться в эти подвалы – Нам навстречу торопился князь Ондрей, оставленный Михаилом за первого воеводу. – И правильно – до того ли сейчас?!

– Как это – не спускаться? – благодушно спросил Зиновий, расправляя воротник вокруг Ваввы. – Мы были там!

– Да когда ж вы успели? – удивился Ондрей, ничуть не обращая внимания на красования князя Фелинского. – Ведь и часа не прошло, как я вас туда проводил!

– Что-то путаете вы, князь, – угрожающе покачал головой Зиновий, не привыкший, чтоб в его словах сомневались.

– Он не путает, – остановил его Михаил. – Мы там действительно были целый день. Но здесь, наверху, время совсем не так скоро шло… Вспомните, князь, как вы на меня смотрели через порожек, – вам казалось, что я прыгаю, будто кузнечик. А я ходил обычно. Права была княгиня – в тех пещерах мой сын и за три месяца мог на три года вырасти!…

– Да вы послушайте новости, которые вам князь Воротынский сказать хочет! – предложила я. Новости просто кричали в голове Ондрея, требуя выхода.

– Новости? – насторожился Михаил. – Что за новости?

– Царово ополчение под стенами! – выпалил Ондрей, которому наконец дали слово. – Вовремя мы с Киршагской твердыней управились, а помедлили бы день, уж взяли бы нас в клещи!…

– Ну, теперь-то цар-изменник никуда от нас не денется! – в восторге потряс кулаками Зиновий – Теперь-то уж точно будет сеча!

– Что, опять большая кровь прольется? – устало поинтересовалась я у Михаила. – Мало вам Вышеграда? Или вы и киршагским жителям хотите такой судьбы?

Михаил чуть качнул головой: – А что предлагаешь? Опять использовать нашего сына вместо мечей?

– Почему бы и нет? – удивилась я. – Сделать из врагов… неврагов. Что в этом плохого? И никаких смертоубийств! Оле-жек, – склонилась я к сыну, – сделаешь еще разок то, что уже делал здесь?

Малыш одарил меня долгим пристальным взглядом снизу вверх и ответил:

–Не.

– Почему нет? – присев перед ним на корточки, спросила я. – Ты устал? Тебе будет трудно?

– Не, – равнодушно ответил он.

– Ты просто не хочешь? – теряясь в догадках, начала я перебирать варианты.

Он неожиданно подтвердил:

–Да.

– Не хочешь? – поразилась я. – Но почему? Ты ведь уже делал! Значит, тогда – хотел? А теперь почему расхотел?

– Отон, – непонятно ответил мальчик.

Мне оставалось только хлопать глазами в растерянности. Михаил развел руками, как бы показывая: – ну вот, сама видишь… Повернулся к своим воеводам, спросил: – Лазутчиков высылали? Что они говорят о неприятеле?

Военная машина закрутилась, готовясь перемолоть тысячи и тысячи жизней.

На меня навалилась апатия.

Ну чего ради я, в самом деле, все время пытаюсь спасать кого-то? Кто и знать не знает о моих попытках. Да и не узнает никогда. Чего ради мне биться как рыба об лед? Если даже мой сын – мой великий и непонятный сын – не желает мне помогать! А не вернуться ли мне назад, в волшебные пещеры? Не залечь ли в чудодейственную пену «опочивальни»? И выйти оттуда примерно через год, когда здесь все само собой разрешится!

Ах да… Там же время бежит не медленнее, а раз в десять быстрее… Чтобы здесь год прошел, там мне надо кантоваться лет десять! Ерунда получается и бред. Куда ни кинь – везде ерунда и бред…

Михаил, окруженный воеводами, уже направился к княжеским палатам. Я осталась в одиночестве. Даже верного Бок-ши нет.

Едва слышимый из-за стен звук протрубившего рога заставил всех поднять головы.

– Что? – крикнул Михаил постовому на башне.

– Переговорщик! – выглянув наружу, за кремлевскую стену, доложил постовой.

– Никодим, выезжай с малым отрядом навстречу, вызнай, чего он хочет! – распорядился Михаил. – Ать, – произнес мой сын как бы между прочим. Ну и мать ему досталась! Сама носится день-деньской, так еще и ребенка с собой таскает! А ведь такой крохе еще специальный режим нужен! Чем морочить себе голову судьбами тысяч, лучше бы об одной судьбе подумала…

– Сейчас мы пойдем спать! – пообещала я, склоняясь к нему. – Сейчас покушаем – и спать. Может, и я прилягу. Отдохну от государственных дел.

Но отдохнуть мне не дали.

В покои пришел Михаил, сел перед кроватью и, когда я открыла глаза, сообщил: – Царов переговорщик передал тебе приглашение на уединенцию.

– Одной мне? – уточнила я.

– Тебе одной. Обещает, что сам тоже будет один.

– И где же сие мероприятие предлагается провести?

– На берегу пустохляби. Недалеко от того места, где тебя топить пытались. Берег там голый, пустынный, спрятать засаду невозможно, внезапно напасть – тоже.

– И когда я приглашаюсь?

– Прямо сейчас, не откладывая.

– Я пойду, – сказала я, – Мне просто интересно: что такого нового может сообщить парово величие после всего, что мы уже знаем о нем?

* * *

Даже сидя в карете, я куталась в доху —ледяной ветер продувал все насквозь О том, чтобы выйти наружу, было страшно и подумать. Утром и то было не так холодно.

– Приехали, – постучал кнутовищем в дверцу князь Зиновий, гарцуя рядом на коне.

Пришлось вылезать.

Холодный свет яркого солнца совершенно не грел. Я накинула меховой капюшон и соскочила со ступеньки на промерзшую землю.

Рядом остановил коня Зиновий.

– Буду вон там, – указал он на изгиб берега – Вам нужно только махнуть рукой, и карета тотчас будет подана. Я молча кивнула. Открывать рот на этом ветру не хотелось – И вот что еще. – Зиновий почти лег на холку своего скакуна, доверительно склоняясь к моему уху. – Вы, княгиня, просили говорить обо всех странных дырах, что я увижу Так одну я вижу прямо сейчас.

– Что за дыра, где? – спросила я, с трудом шевеля мерзлыми губами.

– Вон там, над пустохлябью! Видите, летит маленькое одинокое облачко? Так вот как раз между ним и пустохлябью.

– В воздухе, что ли?

– Ну да.

– Вижу.

Он с удивлением глянул на меня: – Вы же говорили, что не видите этих дыр? Вот пристал! Через отражение в твоей голове вижу! Но я не стала затевать объяснения, поглубже засунула руки в меховую муфту, расшитую бисером, буркнула.

– Ладно, не важно. Есть дыра. Как-нибудь Каллистратов шар надуем горячим воздухом, слетаем – посмотрим.

Это я так пыталась пошутить.

Зиновий, правда, шутки не заметил Выпрямился, кивнул Напомнил: – Как махнете – я сразу здесь!

И я осталась одна.

Впрочем, ненадолго. Со стороны леса лихо подкатила огромная карета, вся в блестках позолоты, влекомая четверкой лошадей, запряженных цугом. Шикарный выезд! Только одно несколько портило его – отсутствие на козлах кучера.

Сразу видно, что уроки, преподанные нечистью, не прошли даром для царова величия – только нечисть умеет так манипулировать животными'

Пока я рассматривала лошадей, дверца кареты хлопнула, и передо мной появился сам цар. Морфей Телицын. Невысокий, худой юноша. Он сурово стоял, заложив руки за спину, и буравил меня взглядом исподлобья.

Карета, повинуясь неслышному приказу, умчалась обратно

Цар же все стоял.

Он молчал – и я молчала. В конце концов, кто пригласил, тот первый пусть и начинает.

– Не хотите поздороваться, княгиня? – негромко произнес юноша. И как ему не холодно в одном парадном кафтанчике, без шубы? – А почему бы вам самому этого не сделать для начала? – удивилась я. – Я цар! – как припечатал он. Но я только передернула плечами: – А я – дама. Да к тому же вы позже меня приехали. И вообще. Для чего меня на эту холодрыгу вызвали – пикироваться?

– Вам холодно? – грозно спросил цар.

Еще бы добавил: такая мерзлячка, а со мной тягаться решила?

Ну и что – даже если мне холодно? За себя постоять смогу и в замерзшем виде! Пусть знает!

Я задиристо вскинула голову так, что капюшон чуть съехал назад, открывая волосы: – А разве не заметно?

Суровый юноша выдержал томительную паузу, а потом тихо, но грозно произнес: – Это легко исправить.

Вскинул руку, будто собирался выстрелить из пистолета, – я даже попятилась. Но никакого пистолета у него в руке, разумеется, не было. И вообще ничего не было – пустая ладонь. Но он величественно обвел ею вокруг, и между ледяным ветром и нами внезапно воздвиглась непреодолимая преграда.

Все также ослепительно холодно сияло солнце, за круговой границей редкие стебли сухого бурьяна судорожно клонились к земле под жесткими порывами, а у нас установился полный штиль.

Я оглянулась. Бороздка невидимой стены уже явственно отмечалась барханчиками ледяной серой пыли, наметаемыми к ее подножию.

– Теперь мы можем говорить, – тихо и устало произнес юноша.

Он стоял, все так же горделиво выпрямившись, но в лице произошла трудноуловимая перемена – будто какую-то внутреннюю пружину, затянутую до предела, чуть отпустили. В уголках прищуренных глаз стало меньше морщинок, в бескровных плотно сжатых губах несколько ослабло напряжение.

– Вы кого-то опасаетесь? – подняла я брови.

– Себя, – коротко ответил цар.

– Что ж в вас такого страшного?.. – насмешливо начала я и осеклась. Потому что заметила.

Впервые цар был один – без черного смерча своей ураганной воли. Той, что всегда крутилась поблизости от него гибельной воронкой, сминая, подавляя любое сознание вокруг, беспрерывно всасывая и растворяя в себе мысли и чувства окружающих.

– То, что во мне, – оно есть у всех, – негромко проговорил Морфей. – Но только во мне этого слишком много.

– Чего именно? – поспешила уточнить я. Не так уж часто великие мира сего начинают откровенничать – надо ловить момент.

Юноша-цар едва заметно пожал плечами: – Умения чувствовать окружающих людей. Желания понять их. Воли, чтобы выполнить это.

– Понимание других – большой талант, – осторожно заметила я, – В том, другом мире, где я жила раньше, для этой способности изобрели специальное слово – эмпатия.

– В другом мире… – горько усмехнулся юноша. – Там, наверно, никогда не бывает слишком много этого. Потому что если этого слишком много, уже трудно с ним совладать. Оно отделяется от тебя и живет своей жизнью. Не твоей. Другой. И тебя заставляет этой жизнью жить.

– Какой это – другой жизнью? – переспросила я.

– Вам не понять. – Губы Морфея слегка дрогнули в усмешке. – Той. Когда голова переполнена чувствами и мыслями других людей, когда уже не остается места для своих собственных чувств и мыслей. И когда воля – которая вроде бы твоя, – начинает работать уже сама, не заботясь о тебе. А заботясь только о том, что впитала от других. А, – он чуть дернул щекой, – слова… Одни слова. Разве можно что-нибудь передать словами?

– Немало. Если захотеть.

– И если долго учиться это делать. А меня учили совсем другому.

– Управлять царством?

– Управлять? Если бы… Но, чтобы управлять, нужно думать. А думать мне всегда было некогда. Все время уходило на то, чтобы глотать и переваривать других. Всех! И снова! И опять! Только глотать и только переваривать! Я совсем непонятно говорю?

– Не так уж непонятно, – поежилась я, вспомнив собственные ощущения, когда меня затягивал, буквально заглатывал смерч царовой воли. – А кое-что – так очень даже понятно. Но зачем вашим учителям нужна была именно такая ваша жизнь?

– Я тоже долго не мог понять. Тем краешком своего собственного сознания, которым еще старался думать. И который научился сохранять и прятать в глубине своей головы. Его было мало – этого последнего краешка. Думал я долго – ночами, когда моя великая воля почти совсем отделялась от меня и ходила вдалеке. Утром, когда она приносила новый улов, пойманный в чужих головах, думать уже опять не было никакой возможности – мозги переполнялись. Почти до краев… Но ночью!… И я надумал.

– Правда? – одними губами спросила я, готовясь услышать страшную тайну.

А услышала банальность, которую и сама давно поняла.

– Как раз управлять я и не мог! – отрешенно улыбнулся цар. – Если меня на что и хватило, так это слепить своей могучей волей все разнообразие мнений и суждений, почерпнутое у подданных, в один комок. Такой огромный комок, в котором любое разнообразие перемешивается, уравнивается и исчезает. Совсем. А вместо него появляется одна мысль, одно мнение…

– Среднестатистическое… – подсказала я.

– Объясните! – приказал пар тоном, не терпящим возражений.

Я не стала упрямиться: – Когда берется одно «да» и одно «нет» и их складывают между собой, то получают ноль…

– Нуль… – поправил меня цар.-Да. Все так и было. Из многоголосой толпы разнообразных мнений всегда получалось только одно: ничего нельзя трогать и менять. От этого только хуже будет! Забавно, что так оно и оказалось на самом деле… Когда меня заставили менять, объясняя, что после этого уже ничего никогда менять не придется, то получилось все много хуже. Кровь, горе, слезы, боль… Мои подданные гибнут в сечах, в пожарищах, князь идет на князя, лыцар на лыцара! А все вы, княгиня!… – Он гневно потряс пальцем. Потом спохватился: – Нет, так говорить нельзя. Так говорят волхвы, и, значит, это неправда. Не вся правда. Не главная правда.

– Вы не верите своим волхвам?

– Своим? Тут не совсем понятно, кто чей. Может, как раз не они – мои, а я – их… Но вообще, конечно, верю. Как только моя воля со мной, то я волхвам верю. Без всяких оговорок. Потому что они умеют незаметно подправлять то единое мнение, которое получилось из суммы всех, в свою сторону.

– Как же вы сейчас-то от них вырвались? – поразилась я, – Если они вас под таким давлением постоянно держат?

– А я и не вырвался, – брезгливо скривил губы цар.-(tm) Для меня сейчас открылось маленькое окошко. Будто среди дня ночь вдруг наступила, когда я снова могу хоть чуть-чуть побыть самим собой. Но стоит мне сейчас отъехать отсюда – вон, к лагерю, что установлен в лесу, – и окошко захлопнется. И на троне опять будет сидеть государь, у которого голова так переполнена чужими мыслями, что уж и не до своих…

– Но на эту встречу ко мне волхвы вас все-таки выпустили!

– Великий страх толкает на великие ошибки, – глядя куда-то вдаль, поверх моего капюшона, задумчиво промолвил цар. – Кому только платить за них придется? А?

Теперь он в упор смотрел на меня.

– Надеюсь, не мне? – с поспешным смешком сказала я.

– Вам, – тяжко проронил цар. – Именно.

– Почему это мне платить за чужие ошибки? – вскинулась я.

– Вы ведь все равно пришли в наш мир, чтобы его изменить? Так меняйте. Но знайте, что меняете.

– Да я ничего такого не меняю! – возмутилась я. Цар только молча смотрел на меня, и я вдруг заинтересовалась.

– И что же я меняю? По вашему мнению?

– Тут мое мнение полностью совпадает с волхвовским. Божью волю. Единого христианского Бога, или Тримурти – это не важно. Важно другое. То, в чем я с волхвами расхожусь, а с вами, наоборот, совпадаю.

– И такое есть?

– Есть. Я и вы – мы считаем, что Божья воля ошибочна. Я и вы считаем, что ее надо изменить. Вернее сказать – отменить!

– Это я – то способна отменять Божью волю – с сомнением оглядела я себя – Что-то мало верится… – Но это так. И тут волхвы тоже не ошибаются Не зря они так хотят вам помешать. Помешать во всем, что бы вы ни начинали делать. Даже когда вы зачали сына.

– А Олег-то тут при чем? – ахнула я.

– Мне этого не дано знать. В свои головы волхвы пускают меня не очень охотно. Но я точно знаю, что они пытались Я видел, как волхв Хотен делал из вашего сына такого человека, какого он два десятка лет назад сделал из меня. Мой батюшка, цар Кирилл, польстился на их посулы наделить меня самой сильной волей, какой только возможно, и самой большой способностью знать подданных своих. Батюшка хотел, чтобы я был славнейшим, сильнейшим из рода Телицыных. Он желал, чтоб, если уж не он сам, так хоть я забрал опять в кулак княжескую вольницу. Которая у нас так плодилась и множилась. Чтоб пресек ее, как некогда поступил первый из Телицыных – Амвросий, основатель Вышеграда. Вот и разрешил цар Кирилл волхвам переделать меня еще в утробе матери. И они выполнили обещанное. С лихвой. В лихве все и беды-то…

– А Олег? – непочтительно перебила я цара, который опять собирался пуститься в высокомудрые философские рассуждения. – Когда это ваш Хотен калечил Олега?

– Да вы разве сами того не помните? На второй вашей уединенции. Калечил, калечил, да недокалечил. Вы Хотена самого изувечили так, что он хуже младенца сделался.

– А он успел что-то в Олеге наделать?

– Мне то неведомо. Да и никому, наверно. Сколько чего он успел? Куда вывезет то, что Хотен успел? Кто ж это может теперь знать?

– А другие ваши волхвы – они не могут знать? Не один же Хотен этот был умельцем таким! – продолжала допытываться я.

– Кажется мне, что и они не знают. Но боятся. Это еще один их страх. Даже больший, может быть, чем перед вами! Потому-то и убить его желают они даже еще сильнее, чем вас!

– Олега? Убить? – помертвевшими губами произнесла я.

– А как же иначе они теперь могут его остановить? – как само собой разумеющееся подтвердил Морфей. – Так вот, про Божью волю…

– Погодите вы с Божьей волей! – отмахнулась я – Как же мне сына теперь уберечь от ваших волхвов? Цар скрестил руки на груди, долго молча взирал на меня, а потом обронил вполголоса: – Истинно говорят: женщина – сосуд зла. По скудоумию своему и страстям своим… Княгиня! —твердо произнес он. – О сыне вашем я упомянул лишь к слову. Мне недосуг заниматься каждым из моих подданных. И как вам ни дорог ваш сын, выслушайте меня. А когда выслушаете – сами будете решать, как поступить!

Я изо всех сил сцепила пальцы в муфте, сдерживаясь, чтобы не сказать чего-нибудь и о паровом скудоумии. После такого заявления цар потерял всякую человеческую привлекательность в моих глазах.

Сдержалась. Не сказала. Только кивнула, показывая, что готова выслушать.

– Вот и ладно, – с равнодушной безжалостностью подытожил судьбу Олега цар. – Теперь – о Божьей воле. Известно, что все миры движутся только ею. В том числе и наш. Но люди пришли в наш мир не по Божьему соизволению, а вопреки ему. От книжников ведомо, что, придя сюда, нашли пращуры наши здесь уже все готовое. И луга, и леса, и даже нечисть. И взяли все это себе. То есть забрали у Бога, который это готовил не для людей. Знаете вы эту историю, княгиня?

– Ну – более-менее…

– Тогда объяснять не надо, что именно с тех самых пор Бог и мстит людям. И думаю, все ж хаки Бог не один, не единый, как говорят церковные иерархи, а множество богов, как говорят волхвы. Потому как среди тех богов нашлись и другие. По доброте ли своей или даже из того, чтоб навредить другим небожителям, – но стали те боги исподтишка помогать людям. Гривны, например, дали.

– Хм, – сказала я.

В свете этой божественной теории хранилища под Кир-шагским кремлем приобретали новый, небезынтересный смысл.

Но когда цар с неудовольствием замолчал, выжидая дальнейших моих слов, я только покачала головой, показывая, что мысли мои не столь интересны, чтобы ему ради них останавливаться.

Цар кивнул:

– Но эти мелочи все равно не могли остановить ту Божью волю, которой подчиняется нечисть и которой служат волхвы. А когда волхвы с нечистью получили – через меня – доступ к верховной власти, людям вроде уже и ничего не оставалось, как вернуться к скотскому состоянию антов, которые жили здесь до прихода наших пращуров. «Так он, говоря о людях, о подданных, имеет в виду только господ, в крайнем случае – голутвенных!» – наконец поняла я. Но спорить с паровыми умозаключениями опять не стала. Потому как все не могла понять – к чему он, собственно, клонит?

– Так волхвам казалось, – мерно кивая головой, продолжал цар. – Но тут к нам пожаловали вы. И земной источник Божьей воли начал давать другие предсказания.

– Источник? – заинтересовалась я.

– Конечно, – сжал губы ниточкой недовольный пар. – Вы сами разве не знаете?

– Не знаю, – вынуждена была признаться я.

– Как же это? – Пришла пора изумляться цару. – Вы же «узнающая»! Вы же с волхвами много беседовали!

– Лесные волхвы, с которыми я беседовала, про источник Божьей воли ничего не знали и не говорили.

– Ага! – Цар так обрадовался, что даже его бледные щеки чуть порозовели. – Вот и опять вышеградские волхвы опозорились! Они же разрешили мне встречу с вами только потому, что думали – вы знаете!…

– Да что знаю-то? – всерьез забеспокоилась я. – Что-то важное?

– Уж важнее и некуда! – почти довольным тоном сообщил он. – Здесь, рядом с нами, в Киршаговой пустохляби, спрятан от людей этот источник. Если бы не он – давно бы уже никаких ни волхвов, ни нечисти в наших землях не водилось! От него тайным образом узнают они свои пророчества, он же и для гривен главный враг – да и для всех людей. Потому как он настраивает на людей нечисть! А сама-то нечисть – тьфу! – без него обратилась бы в безмозглых тварей, хуже сказочных зибезян! И моими устами – не сейчас, а на троне – тоже он, источник, говорит. И сюда полки приведены его повелением. А главный страх среди волхвов начался, когда они, приведя полки мои, узнали вдруг, что вы, княгиня, которую они давно числили убитой, не только не умерли в сыпучих песках Киршаговой пустохляби, но вышли оттуда живой, да еще и со страшным орудием мести на руках – в виде сына своего!

– Здесь, в песке источник? – переспросила я. – Или под Киршагским кремлем?

– При чем тут кремль! – возмутился моей непонятливости цар. Сказано же – в песке. Чтобы никакими силами добыть его нельзя было. Да только оказалось, что можно!

– Добыть? Можно? – все еще не понимала я.

– Княгиня, – отстранение-презрительно сообщил цар. – Вы меня огорчаете. Конечно, добыть можно. Вы и можете это сделать – вы же один раз прошли Киршагову пустохлябь? И вышли из нее. Значит, можете пойти туда опять и выполнить свое предназначение – освободить род людской от проклятия нечисти и нечестивых ее прислужников!

– Неужели волхвы послали вас ко мне с таким предложением? – поразилась я. – С планом, который их же самих лишает власти?

– Княгиня, – надменно вскинул подбородок Морфей. – Вы говорите сейчас с повелителем людей. И слушаете его слова. И я, как верховный государь, благословляю вас на это справедливое для людей дело. Что же до волхвов… Они в безумии своем, устрашенные известием о падении Киршага и вашем воскрешении, врагини своей, надеялись, что я передам вам совсем другое предложение. Но опростоволосились. Ибо смог я их обвести вокруг пальца, запугав.

– Вы запугали волхвов? – удивилась я. – Возможно ли такое?

– Для меня – возможно, – высокомерно заявил он. – Я им сказал, что знаю вас – и вы совсем не станете разговаривать, если я с волей своей явлюсь. А ведь волхвам ведомо, что вы царову волю, в отличие от всех людей, видеть можете преот-личнейшим образом!…

– Так какое все-таки предложение волхвы хотели мне передать? – совсем уж непочтительно перебила я цара.

Цар с неподдельным удивлением воззрился на меня – дескать, о чем вы спрашиваете, когда высочайшее повеление уже высказано?! Потом удивление его сменилось раздражением. Потом – равнодушием.

Вот с этим равнодушием он и ответил: – Волхвы соглашались отдать Великому собору и вам с новопровозглашенным великим князем все земли.

– Отдать? – не поверила я. – Без войны? – Себе они выговаривают только Кравенцовское княжество, малую часть Турского и Скарбиникого.